Мадрид, 1990 1 страница

Введение

Летом 1988 года во время путешествия в Калифорнию я решила разузнать, что же случилось с Карлосом Кастанедой. Слухи ходили самые разные. Некоторые утверждали, что он умер несколько лет назад, хотя новые книги о доне Хуане продолжали появляться под его именем. Его совершенно нетипичное для известного писателя поведение, когда он отказывался рекламировать свои книги и собственное имя периодическими пресс-конференциями, могло иметь для многих только два объяснения: нарциссизм или смерть.

И хотя ни Кастанеду, ни его произведения нельзя было отнести к обыкновенным, должно же всё-таки существовать объяснение такому единственному в своём роде исчезновению. Возможно, он устал от скептицизма, с которым принимали его книги в определённых культурных кругах?

За несколько месяцев до этого я просмотрела статьи, написанные о нём, и обратила внимание на одну, в которой давалась биография Кастанеды и краткое описание первых четырех книг. Автор статьи откровенно потешался над Кастанедой и утверждал, что дон Хуан существует только в воображении последнего. Противоречивые сведения, которые он давал о себе, его постоянный отказ привести подробные данные о себе и о доне Хуане породили в конце концов неуверенность большого числа даже самых любознательных журналистов и ученых. Они отзывали назад свои восторженные рецензии на первые книги, которые внесли большой вклад как в литературу, так и в антропологию, и обвиняли автора в том, что вся его работа — не более чем фикция. Фикция, написанная от первого лица и выдаваемая за пережитое в действительности, немного приперченная этноантропологией.

Слишком поздно. Благодаря начальному благожелательному приему книги Кастанеды разошлись по всему миру и превратили личность автора в миф. По просьбе студентов Калифорнийского университета он прочел там в начале семидесятых годов цикл лекций, притушив этим мощный критический напор. Но со времени его последнего появления на публике прошли многие годы. Где же Кастанеда сейчас? Схоронился он в джунглях или в труднодоступных мексиканских горах?

Ответ оказался намного проще. Он занимался своими делами в круговерти десятимиллионного Лос-Анджелеса.

И именно здесь мне наконец удалось познакомиться с ним 25 августа 1988 года. Причиной тому были не мои особые способности, а его решение.

Встреча

Мне посчастливилось познакомиться с человеком, лично знавшим Кастанеду. Руководительница Института иберийских и латиноамериканских исследований несколько месяцев назад завтракала с ним. Она оказала мне дружескую услугу, дав номер телефона его агента — женщины с испанской фамилией. Но когда я позвонила по этому телефону, мне ответили, что её больше там нет и они не знают, кто занимается делами Кастанеды. После короткого периода разочарования я обратилась в союз писателей. Он не был его членом. Наконец я связалась с издательством «Simon and Scнuster» в Нью-Йорке, выпускающим его книги. Дженифер Кувел из отдела рекламы дала мне телефонный номер женщины, которую она знала как агента Кастанеды в Лос-Анджелесе. Когда я позвонила туда, секретарша попросила меня подождать, а затем ответила, что их фирма больше не представляет интересы господина Кастанеды.

Да, всё оказалось куда сложнее, чем мне казалось вначале. Хорошо, во всяком случае, оставалось издательство. Я вновь позвонила Дженифер Кувел и сообщила обо всех предпринятых мною шагах. Она посочувствовала мне и сказала, что остаётся только один путь: написать письмо, которое она перешлет в Лос-Анджелес по адресу, который она не имеет права мне сообщить. Оставалось всего несколько недель моего пребывания в Соединённых Штатах, и я сильно сомневалась, что такая попытка принесёт успех в столь короткий срок. Я хотела дать ей свой номер телефона, чтобы она сообщила его Кастанеде. Но и это было невозможно. Они посылают ему только письма, потому что сами не знают, где Кастанеда находится. Я должна была ей поверить. Я тоже читала, что иногда он звонит своему издателю из телефонной будки и говорит, что находится в определённом городе, пока разговор не прерывает телефонистка, утверждающая, что звонок был совсем из другого места.

Дженифер дружески пообещала мне, что отправит письмо в Лос-Анджелес со срочной почтой, если я пошлю его на её имя. Неоценимая помощь! Так я и поступила. Но поскольку я не была убеждена, что письмо настигнет Кастанеду до моего отъезда, я указала кроме своего адреса в Лос-Анджелесе также мой постоянный адрес в Мадриде.

Я жила у родственников в Санта-Монике и нетерпеливо ожидала какого-нибудь известия от него. Однажды я ещё раз позвонила Дженифер, и она уверила меня, что отправила письмо в Лос-Анджелес. Но дни проходили, и мне казалось все более невероятным взять интервью у Кастанеды во время нынешнего пребывания в Соединённых Штатах. Я примирилась с этой мыслью — как и многие другие — и перестала пытаться собрать о нём сведения.

В среду 24 августа в девять часов вечера зазвонил телефон; моя сестра встала и взяла трубку. Через несколько мгновений она повернулась ко мне и сказала: «Это Карлос Кастанеда!» Хотя я и боялась, что связь может прерваться, я ответила из своей спальни. Я взяла трубку и спросила: «Господин Кастанеда?» Мягкий голос ответил с латиноамериканским акцентом: «Да. Вы Кармина?»

Фантастика, это сработало!

Я поблагодарила его за звонок, и он подтвердил некоторые сведения из моего письма. Несколько минут мы говорили на испанском, единственном языке, который мы использовали и позже. Наконец он коснулся темы моего письма:

— Итак, вы хотите взять у меня интервью? — спросил он дружески.

— Да, если вы не возражаете, — осторожно ответила я.

Я всё ещё не верила своим ушам; все происходящее казалось мне мыльным пузырем, который каждую секунду может лопнуть.

— И когда мы сможем увидеться? — спросил он, беря инициативу в свои руки.

— Послезавтра?

— Нет, лучше завтра, — решил он. — В половине одиннадцатого утра у меня встреча с моим адвокатом. Можем мы встретиться в половине четвертого?

— До четырех я не смогу, — сказала я, — потому что приглашена на деловой обед.

За неделю до этого я уговорила Барбару Робинсон встретиться со мной, чтобы она рассказала мне о Кастанеде, — как раз в тот день, когда мне удалось самой с ним познакомиться. Мы согласовали с Кастанедой день и время, и он предупредил меня:

— Точность — английская, а не мексиканская.

В его голосе звучала ирония.

— Где мы встретимся? — спросила я.

— Я зайду за вами, — сказал он, разрушив тем самым моё представление, что он укажет мне такое место, где его никто не смог бы узнать.

Прежде чем мы попрощались, он поставил условие, по которому можно было узнать автора, избегающего общественности:

— Вы не будете пользоваться ни магнитофоном, ни фотоаппаратом.

На следующий день я встретилась с Барбарой Робинсон, очаровательной специалисткой по Испании, которая рассказывала о своём пребывании в Мадриде и о поездках в Мексику. О Кастанеде она сказала, что он говорит на превосходном английском, без какого бы то ни было акцента. Они разговаривали несколько часов. Он подписал ей на память свою последнюю книгу, которую она теперь ревниво оберегает в закрытом шкафу, и даже пообещал пожертвовать ей оставшиеся у него свободные экземпляры его произведений. Он, однако, отказался выступить с докладом в университете, поскольку такой доклад должен планироваться заранее.

— Если я буду в Лос-Анджелесе, я позвоню тебе, и на следующий день выступлю с докладом, — предложил он Барбаре.

— Я не могу организовать доклад за такое короткое время, придут только десять человек, — запротестовала она.

С тех пор прошло шесть месяцев, и она ничего не слышала о Кастанеде. Когда я ей сказала, что сегодня встречаюсь с ним, она попросила меня передать ему свою визитную карточку. Я хотела ещё успеть купить последнюю книгу Кастанеды и обошла несколько книжных магазинов. Все другие его произведения были на полках, кроме последнего тома. Издание было раскуплено, а следующее — в мягкой обложке — должно было появиться только в начале сентября. Так я и не купила книгу и, поскольку назначенное время приближалось, поспешила домой.

Без пяти четыре зазвонил телефон. Мне сразу пришла в голову мысль, что это он звонит, чтобы отменить встречу. Но нет, Кастанеда просто ошибся.

— Я перепутал Ocean Avenue с Ocean Рark и нахожусь сейчас на Wilsнire Boulevard. Как мне лучше проехать к вам?

К счастью, он находился совсем недалеко.

Было пять минут пятого, когда мне сообщили из приемной, что Кастанеда пришёл. На экране монитора, связанного с вестибюлем, можно было видеть посетителей, но изображение было не совсем чётким. Я ожидала его у двери, и, когда он подошёл, мы приветствовали друг друга крепким рукопожатием. Я поблагодарила его за приход. Кастанеда широко улыбнулся. Я представила ему мою сестру, мою дочь и одну из племянниц. Каждый раз он легко кланялся и бормотал привычные формулы приветствия, пожимая им руку.

Мы прошли в гостиную. Он уселся на диване, положив возле себя свой дипломат из коричневой кожи. Казалось, он чувствует себя совершенно непринужденно, не скромничал, но и не демонстрировал своего превосходства. Он вновь взял инициативу в свои руки и спросил нас, чем мы занимаемся в Соединённых Штатах. Он стал рассказывать о своих поездках в Испанию, где бывал несколько раз. Через несколько минут девочки собрались уходить. Кастанеда поднялся, чтобы с ними попрощаться. Его поведение соответствовало всем обычным правилам приличия, но при этом он был полностью расслаблен, как если бы был у себя дома, и необычайно разговорчив.

Он казался не старше пятидесяти лет, и его рост был, по моим оценкам, немногим больше метра шестидесяти. Он был худощав, атлетического телосложения, его движения отличались проворством. Его густые седые волосы немного курчавились; одна прядь ниспадала на лоб. Кожа была немного желтоватой, глаза большие, карие, почти черные. Они становились влажными, когда он смеялся, а делал он это очень часто. Рот был большой, с красиво очерченными губами, нос средней величины, на конце немного сплющенный. Он говорил на прекрасном испанском, только в рокочущем «р» чувствовалось влияние английского. Он использовал много мексиканских выражений и некоторые аргентинские речевые обороты, но никакого определённого акцента не имел. На нём были тёмные брюки, светлая рубашка с короткими рукавами и спортивные туфли.

Он непринужденно откидывался на спинку дивана, чтобы в следующий момент вновь выпрямиться и придвинуться к самому краю сиденья, чтобы подчеркнуть смысл сказанного. Он много жестикулировал, особенно когда пародировал самого себя, показывая, как он старался показаться важным перед высмеивающим его доном Хуаном.

— Когда я упрекнул его, что он меня совсем не уважает, — рассказывал Карлос, — и попросил его вести себя со мною так же уважительно, как я веду себя с ним... — При этом он приподнялся и разыграл всю сценку: голос звучал на повышенных тонах, лоб нахмурен так, что брови почти сошлись в переносице, губы сжаты. Он принял выражение достойного, уверенного в своей правоте человека. Потом он повернулся в сторону, как если бы дон Хуан стоял рядом с ним и он высказывал ему своё требование.

— Дон Хуан упал на землю, и деревья вокруг содрогнулись от его смеха.

Видимо, ему действительно доставляло удовольствие вновь представлять себя объектом насмешек старого яки. Я установила также, что каждый раз, когда он цитировал дона Хуана — а делал он это каждые десять минут, — он всегда говорил о нём с необыкновенным уважением, огромной любовью и глубочайшей скромностью.

При этом он проявил недюжинные актерские способности, похожие на те, какими обладал дон Хуан в его книгах. Когда он вспоминал о своём пребывании в Испании, он начинал говорить с акцентом и, улыбаясь, представлял себя:

— Don Carlos del Valle y de la Нerradura.

Да, очень общительный человек, этот Кастанеда. И полон неожиданностей. Даже без просьб с моей стороны он начал вдруг рассказывать о своей семье и группе, которой он руководит. Этот рассказ часто прерывался анекдотами, большинство из которых касались его учителя.

Я долго не отваживалась подступиться к теме, для которой мы, собственно, и встретились. Я боялась, что такой прямой подход с моей стороны прервёт доверительные отношения, которые, казалось, установились. Он назвал место своего рождения, даже произнёс его по буквам, и место рождения своей бабушки. Кроме того, он рассказал, как умер его дедушка с отцовской стороны, у которого он воспитывался, а потом начал с восхищением и любовью рассказывать об одной из женщин его группы. Мне хотелось проверить некоторые анкетные данные, и я спросила, действительно ли он родился в 1925 году, как об этом было написано в одном североамериканском журнале. Он засмеялся и спросил:

— Я действительно выгляжу так, как если бы родился в 1925 году?

— Нет, — призналась я.

Поскольку он не назвал точной даты рождения, я спросила его, в каком году и в каком возрасте он прибыл в Соединённые Штаты. Данные совпадали с теми, что были уже известны, и соответствовали его внешнему облику, несмотря на настойчивые попытки некоторых журналистов приписать ему лишние десять лет. Мы разговаривали почти два часа. Затем моя сестра извинилась и встала, так как она была приглашена к ужину. Тогда Кастанеда тоже поднялся и скромно сказал:

— Я, пожалуй, тоже пойду, я не хочу вам надоедать.

Мы заверили его, что он ни в коем случае нам не надоедает, и стали просить его побыть ещё немного. Он согласился остаться до семи часов. И стал рассказывать о преследованиях поклонников. В основном это были забавные анекдоты, но иногда эта тема звучала драматически. Было так много наивных людей, которые непременно хотели с ним встретиться, прибегая даже к неприкрытому обману.

Мы всё время обращались друг к другу на «вы», но как только моя сестра ушла, он предложил перейти на «ты». Я не заметила в нём никакой отчужденности и наконец отважилась попросить его пояснить мне один вопрос, который в его удивительных книгах наиболее привлекал моё внимание: роль, которую играет точка сборки. Он пояснил её как некоторую точку, которая, по-видимому, есть у всех человеческих существ и позиция которой варьируется в зависимости от индивидуальных обстоятельств. Эта точка — ключ для связи с другими мирами, областями, или отдельной реальностью.

Кастанеда попросил меня дать ему бумагу и ручку и начертил простую схему, чтобы показать мне, в каком месте тела, вернее, ауры эта точка обычно находится.

Затем Кастанеда перешёл от абстрактных объяснений к практике и показал мне упражнение для снятия усталости и восстановления энергии. Он встал в позицию со слегка согнутыми ногами, ступни на ширине плеч, корпус расслаблен, руки свободно висят вдоль туловища*; затем он несколько раз двигал руками от одной стороны тела к другой, не меняя положения корпуса. Он пояснил, что упражнение действует на околопочечную область и оказывает немедленный эффект. Он заставил меня тут же повторить упражнение, желая увериться, что я всё делаю правильно.

* Поза всадника. — Прим. перев.

Я встала и последовала его указаниям. Некоторое время мы занимались «подзарядкой батарей». Эти движения напоминали движения детей, которые они делают, когда им нечем заняться. Игра с собственным телом, из которой они, вероятно, извлекают пользу и о которой забывают, когда взрослеют.

В гостиной между тем стало сумрачно. Легкий ветер врывался сквозь полуоткрытое окно. Можно было видеть фиолетовую окраску Тихого океана и черные силуэты пальм. Как и в самом начале, я предложила ему что-нибудь выпить, но он вновь отказался. Не стал пить даже воду.

Я решила спросить у него, почему он согласился со мной встретиться, ведь я знала, что очень многие на протяжении нескольких лет безуспешно пытаются увидеть его.

— Был знак, — ответил он.

— Знак? — переспросила я.

— Да, знак Духа. Я находился в бюро моего адвоката и мне дали в руки твоё письмо, которое пришло как раз в этот момент.

Я не видела ничего особенного, кроме случайности, если это можно так назвать, что письмо пришло именно в тот момент, когда он был там. Тогда он рассказал мне о судьбе, которая обычно ожидает всю его корреспонденцию, и я должна была согласиться, что шансы, что всё произойдёт так, как произошло, были действительно ничтожны.

— В бюро моего адвоката, — пояснил он, — мою почту собирают в мешки, как письма, так и пакеты. Обычно я не открываю и не читаю ни одного из них.

Он решил поступать так после того, как в течение многих лет получал от сумасшедших людей различные неприятные предметы: перья, чайные листья, фотографии голых женщин или интимные предметы туалета. Кроме того, на него произвело впечатление, что моё письмо было написано по-испански.

На случай, чтобы он не усомнился, что я действительно являюсь журналисткой, я упомянула, что могу предоставить в распоряжение его секретарши те мои статьи, которые я написала во время предыдущих пребываний в Соединённых Штатах. Речь шла об интервью, которое я сделала десять лет назад с Айзеком Азимовым и Генри Миллером. Я процитировала ему интервью с Миллером, не думая о том, что Кастанеда, конечно, лично знает его. Его подруга Анеис Нин пыталась помочь Кастанеде при публикации его первой книги. В последнем томе её дневниковых заметок есть такие строчки: «UCLA* сообщил, что не станет публиковать «Учение дона Хуана», потому что это недостаточно «научная» книга. Тогда я принесла её Гюнтеру (Гюнтер Сталмэн, издатель её дневников). Он почти уже договорился с одним издательством, когда университет изменил вдруг своё решение».

* Калифорнийский университет. — Прим. перев.

То обстоятельство, что мой автоответчик был отключен, когда он позвонил мне, сыграло для него решающую роль. Он уверил меня:

— Я не разговариваю с автоматами. Если на другом конце провода автоответчик, я вешаю трубку.

В остальном он был столь же строг. Он рассказал, что однажды позвонил одной написавшей ему француженке. К несчастью, он не застал её. У телефона была её мать и попросила его позвонить ей по-другому номеру.

— Я не стал больше пытаться, — был его лаконичный комментарий.

Это значило, что, если попытка контакта, который он сам себе наметил, не удалась с первого раза, не было и встречи. Было и ещё одно условие:

— Если даже я с кем-то встретился, но человек мне не понравился, я поворачиваюсь и ухожу, — подчеркнул он.

Примерно в половине девятого вернулись моя дочь и племянница. Они приветствовали нас, и мы встали, чтобы попрощаться. Время пролетело незаметно. Однако у меня ещё было недостаточно материала, чтобы написать интервью, потому что у нас была в общем-то не беседа, а монолог. Я сожалела, что больше его не увижу, как вдруг совершенно неожиданно Кастанеда пригласил меня на следующий день вместе пообедать:

— Я знаю один ресторан, где прекрасно готовят свежую рыбу. Но мы должны прийти туда пораньше, иначе все места будут заняты.

Я не колеблясь приняла предложение, и мы договорились, что на следующий день он зайдет за мной в половине двенадцатого. В этот момент вернулась моя сестра с мужем и ещё с одним коллегой по работе, который приехал в город погостить. Мы поговорили ещё немного стоя, на английском. Мой зять, которого беспокоила его фигура, удивленно спросил Кастанеду, как он умудряется так хорошо держать форму. Кастанеда ответил скромно, причем применил множественное число:

— Видите ли, мы ведём очень простой образ жизни.

Мы попрощались, и я проводила Кастанеду до лифта. Прежде чем нажать кнопку, он с улыбкой напомнил мне о встрече на другой день.

Его привычка мгновенно принимать решения и действовать доставила ему немало неприятных минут. Люди, которые писали ему постоянно, слушали его выступления в университете или даже сумели пробраться до его рабочего кабинета, не могли простить ему ответа: «Я не могу. Через несколько минут я уезжаю в Мексику». Особенно если несколько часов спустя они встречали его в лифте. Когда эта непрекращающаяся охота стала ему невмоготу, он сбежал в анонимность, приняв чужое имя, — об этом он рассказал во время наших разговоров.

Выслеживание личной истории

В половине двенадцатого мне позвонили из вестибюля и сообщили, что Кастанеда уже пришёл. Как и в предыдущий день он объявился под своим именем, и я сразу сошла вниз. На нём был костюм типа «Принц Уэльский» с галстуком, в котором он производил впечатление человека, постоянно общающегося с людьми. Он приехал в бежевом автомобиле, который чаще используют в сельской местности и который был ему, конечно же, нужен, чтобы передвигаться по проселочным дорогам Мексики. Он открыл дверцу, чтобы я могла сесть. Прежде чем самому усесться, он снял пиджак, повесил его на спинку сиденья водителя и тоже самое сделал с галстуком. Его внешность сразу изменилась. Он был серьёзным и казался чем-то рассерженным.

При той жаре, которая царила в Санта-Монике, было вполне логично, чтобы он снял пиджак. И всё же оставалось впечатление, что он избавляется от маскарадного костюма.

Несколько мгновений он молчал, полностью сконцентрировавшись на маневрах автомобилей, едущих по другой стороне бульвара. И пока мы ехали на юг по Ocean Avenue, он начал спокойным голосом объяснять причину своего настроения.

В бюро его адвоката он встречался с продюсером, который хотел купить право на снятие фильмов по его книгам. Однако сценарий или места съемок вообще не были для Кастанеды предметом дебатов. Постановщик между тем настаивал на том, что Кастанеда должен точно указать те места, где происходили его встречи с доном Хуаном и его необычайные опыты.

— Я сказал ему, что в книгах есть всё необходимое, но постановщик продолжал настаивать: «Уж если я вкладываю деньги»... — Он казался рассерженным, вспоминая этот разговор. — В конце концов я вообще замолчал, чтобы не наговорить этому человеку гадостей, и переговоры далее вел мой адвокат.

Я вспомнила, хотя и не стала ему об этом говорить, что пятнадцать лет назад он уверял в одном из журналов, что никогда не даст согласия на съемки фильмов по его книгам, и отклонял любые высокие гонорары со словами:

— Я не хочу видеть Энтони Куинна, играющего дона Хуана.

Мне было неясно, изменил ли он свою точку зрения, и я задала ему непрямой вопрос:

— Вам нужны деньги?

Он взглянул на меня ничего не говорящим взглядом и ответил:

— Нет. Нет.

Тема казалась исчерпанной.

Возможно, этот разговор произошёл потому, что издательство, выпустившее в Соединённых Штатах все его книги, принадлежит компании, контролирующей огромную киностудию «Рaramount».

Мы ехали дальше вдоль побережья. Через несколько минут он вновь стал таким же разговорчивым и веселым, как и накануне, и начал сравнивать людей, с которыми встретился утром, с теми прототипами, которых описывал ему дон Хуан:

— Те, кто воспринимают себя самого слишком серьёзно и полагают, что все знают, — это пердуны. А те, кто всё время смеются и со всем соглашаются (один такой тоже был при нашем разговоре), — это писюны.

— Ну а те, кто не подходит ни под одну из этих категорий? — спросила я, подумав.

— Те размышляют, в какую из двух им лучше вступить. Они вообще ничто.

— Но тогда вообще нет никакого спасения! — запротестовала я.

— Нет, — ответил он с некоторой долей удовольствия в голосе. Затем он объяснил, как использует данную модель: — Если я знакомлюсь с кем-то, кто слишком глуп, точный пердун, я стараюсь к нему вообще не приближаться.

— Никогда, даже для того, чтобы попытаться ему помочь? — спросила я, услышав эту безутешную перспективу.

— Нет, я ухожу с его дороги, — подтвердил он. — Я оставляю его в стороне и иду прочь.

Пока мы не прибыли в ресторан, он рассказывал разные забавные истории, в которых дон Хуан играл главную роль. Приехав на место, он поискал несколько монет, чтобы заплатить за стоянку, и мы вошли в ресторан. Он назывался «Fisнing Co», был очень просторный, разделен на несколько частей; повсюду стояли растения, некоторые свешивались с потолка. Название ресторана и высокие потолки указывали на то, что раньше это помещение использовалось как склад. Сегодня это был, несомненно, популярный ресторан, и, хотя ещё не наступило время обеда, многие столики были уже заняты. Нас провели к столу недалеко от входа, напротив кассы. Официантка принесла меню. Я едва успела взглянуть на него, как Кастанеда предложил определённый сорт поджаренной рыбы, которую здесь очень вкусно готовили. Для питья он заказал себе воду. Он сидел лицом ко входу и время от времени посматривал на входящих людей. Казалось, это он захотел познакомиться со мной поближе, потому что задавал мне множество вопросов. Со своей стороны он рассказывал кое-что из своей биографии, то отвечая на мои вопросы, то спонтанно.

Он сказал, что родился 25 декабря 1935 года в деревне Juquery (это также название дерева, как он пояснил) недалеко от Санта-Пауло в Бразилии. Его матери было тогда 15 лет, а отцу 17. Его воспитывала одна из сестер его матери (однажды он упомянул тетю Анжелу, но я не знаю, шла ли речь об этой персоне), которая умерла, когда ему было шесть лет.

— Я думаю, это она была для меня настоящей матерью, — пояснил он мне.

Так прояснился один его загадочный ответ на вопрос одного журналиста, который сомневался в верности полученных им данных, потому что он помнил о том, что мать Кастанеды умерла, когда ему было 25, а не шесть. Кастанеда продолжал далее:

— Чувства, которые испытывают к матери, не зависят ни от биологии, ни от времени. Родственные связи как система не имеют ничего общего с чувствами.

Он сам сказал, что никогда не любил свою мать. В отношении своего отца, которого он описал в книге как человека слабого характера, он испытывал смешанные чувства, которые изменялись от сострадания до неуважения. Некоторое время он жил со своими родителями, а потом с дедушкой и бабушкой по отцовской линии. Он вспомнил с некоторой привязанностью о «бабушке, которая была очень большая и страшно уродливая».

— Её звали Ноха, — сказал он и проконтролировал, правильно ли я записала имя. — Она была турчанка из Салоник.

О личности своего дедушки он тоже поведал кое-что. Казалось, он до сих пор сердит на него, что тот побил его, когда ему было всего семь или восемь лет.

Если хотите, это была его месть — посмеяться над последними мгновениями жизни этого деда, когда тому было уже далеко за восемьдесят. Снисходительно описал он мне эту смерть:

— Он умер, думая, что трахается. Представь себе, он насиловал подушку и при этом помер!

Чтобы описать свою личность, Кастанеда привёл слова деда, который был свидетелем его детства. Дедушка обрисовал усилия, которые предпринял бы каждый из его внуков для того, чтобы проникнуть в закрытую комнату. В соответствии с характером внука, он описал различные способы поведения. О Карлосе он сказал: «Он бы туда непременно проник, даже если бы ему прошлось влезть через окно». Казалось, Кастанеда был очень доволен такой оценкой своего нежного возраста.

Как можно понять по его книгам, он был агрессивным мальчиком, разбойником, который обращал свои собственные заблуждения против других.

— У меня была трудная жизнь, — заметил он без следа сочувствия к самому себе.

Его потребность преодолеть эти трудности и ранний разрыв со своей семьей и родиной дали ему силы. Его отправили в интернат в Буэнос-Айрес и позже в Соединённые Штаты. В 1951 году, в 15 лет, он прибыл в Сан-Франциско. Он жил в одной семье, пока не закончил учебу в школе (Нollywood Нigн Scнool). Там он и познакомился с Биллом, тем самым другом, который представил его дону Хуану на остановке в Грейхунде в Аризоне.

Между 1955 и 1959 годами он посещал различные курсы по литературе, журналистике и психологии в City College в Лос-Анджелесе. В это же время он работал помощником у одного психоаналитика, где его задачей было упорядочивание сотен магнитофонных записей, сделанных в ходе терапевтических процедур.

— Их было примерно четыре тысячи, — вспоминал он, — и при прослушивании жалоб и рыданий я обнаружил, что в них отражаются и все мои страхи и страдания.

Это был опыт, который, возможно, избавил его от длительного и болезненного процесса переживания своего переменчивого, жаркого прошлого, оставившего в нём глубокие раны. По-видимому, его собственная терапия заключалась в том, чтобы горячо взяться за учебу.

В 1959 году, когда он получил американское гражданство и принял фамилию матери — Кастанеда, а не отца — Арана, он записался в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе и через три года завершил обучение по специальности антропология. Некоторые из профессоров, которых спрашивали, какого они мнения о Кастанеде, отзывались о нём с величайшей похвалой: «Он гений oт рождения» или «Карлос был одним из тех студентов, которых надеются увидеть профессором».

Он остался при университете, записавшись на учебу без перерывов до 1971 года. За свою первую книгу «Учение дона Хуана», опубликованную в 1968 году, он получил степень магистра. Степень доктора наук была ему присуждена в 1973 году за третью книгу — «Путешествие в Икстлан», вышедшую годом раньше. О своей интимной жизни он тоже немного рассказал, прибавив при этом:

— Это — только для тебя.

Среди различных эпизодов, пережитых им, он особо вспомнил об одном, сопроводив его непристойным жестом: однажды вечером он встретил в кафетерии университета своего друга, которого сопровождала прекрасная скандинавка. Он подсел к ним и, когда его приятель через некоторое время ушёл, остался сидеть, разговаривая с девушкой. Она очень ему понравилась, и через несколько часов они оба решили стать любовниками. Только в квартире последней Кастанеда обнаружил, что его белокурая красавица на самом деле была... мужчиной.