Русское разночинство в начале XX в.

Разночинская масса, как мы знаем из всей истории XIX в., двигалась как раз в этом и только в этом направлении - она была нацелена на разрушение существующего, и никакой рефлексии культуры, собственного " внутреннего человека", никакой созидательной работы не проделывала. Все саморазвитие заключалось, по представлениям этой массы, в приобретении знаний, чтении, овладении профессией, обучении языкам, т. е. в накоплении информации.

Следует иметь в виду, что все, высказываемое здесь о " массе", не следует относить к отдельным личностям. Эта " масса" выделяла из себя людей сложной и удивительной судьбы, а также, с другой стороны, прекрасных тружеников-идеалистов, много сделавших для устроения страны: земских врачей, статистиков, инженеров и т. д.

Отдельные личности, пройдя эпоху метаний и политических потоков, сформировались в прекрасных умных писателей - таких, как Успенский и Короленко например, не говоря уже о Достоевском, который также начал свой путь участием в кружке Буташевича-Петрашевского, где верхом доблести считалось публично угощаться куличем на Страстной неделе, т. е. во время особо строгого поста. Другие стали историками, философами, проходили эпоху страстных религиозных поисков. Но " масса" оставалась массой. И ежегодно провинция выбрасывала в столицы новые сотни и тысячи юношей и девушек, начинавших как бы все сначала.

В начале 90-х годов из Симбирска в Петербург прибыл В. И. Ульянов, воспитанный исключительно на Чернышевском и Писареве и не вмещавший в себя ничего такого, что выходило бы за пределы этих концепций. В Толстом он видел только " зеркало русской революции", Достоевского все " откладывал" и прочел, наконец, только в возрасте сорока с чем-то лет, с удивлением обнаружив, что ничего особенного в нем не содержится. Его анализ европейской философии, изложенный в " Материализме и эмпириокритицизме", читать невозможно без слез. И с этим-то внутренним багажом он бросился, очертя голову, в борьбу и развил бешеную деятельность, направленную к переустройству общества. Деятельность, которая, к сожалению, в своей разрушительной части была очень эффективной.

Десятилетия общепризнанного нигилизма и атеизма не прошли даром для массы, моральный уровень ее постепенно, но неуклонно понижался. В 1848 г. в кружке Петрашевского студенты кушают кулич на Страстной, а в 60-х уже Нечаев создает свой " Катехизис революционера"; в конце 70-х народовольцы охотятся на царя, а в начале XX в. убийства государственных чиновников становятся уже рядовым явлением; в конце XIX в. существование нелегальных партий и кружков порождает идеологию обособления и странную смесь из страстной привязанности и альтруизма, направленных на определенный круг лиц (и часто еще на абстрактно понимаемый " народ"), и презрения, подозрительности и прямой ненависти, направленных на всех остальных конкретных людей. Лицемерие, предательство, подозрительность становятся частью повседневной жизни; методы же межпартийной и политической борьбы, практикуемые в XX в., могут вызвать дрожь у всякого неподготовленного порядочного человека.

И эта все более деморализующаяся масса разночинцев страстно желает руководить также постепенно деморализующимся народом, который в начале века переживает период бурного распадения общинных отношений и переполняет города, теснясь на фабриках, заводах и в мастерских.

Вот этот-то неуклонно совершающийся процесс и определил в конечном счете основное направление развития нашей русской истории в первой половине XX в.

Определенную роль здесь сыграли и исторические обстоятельства. Например, ранний уход со сцены аутсайдерской элиты первого поколения (ранняя смерть Белинского, Станкевича, Грановского, эмиграция Герцена). Теоретические построения славянофилов без освоения и " переварки" их западниками (без доведения их до каких-то конкретных практически-политических программ) для основной массы разночинцев были непривычны, непонятны, слишком абстрактны. Масса " кидалась" на все новые западные теории.

П. В. Анненков вспоминает об увлечениях, характерных для осени 1843 г.: " Книга Прудона " De la propriete", тогда уже почти что старая; " Икария" Кабе, малочитаемая в самой Франции, за исключением небольшого круга мечтательных бедняков-работников; гораздо более распространенная и популярная система Фурье - все это служило предметом изучения, горячих толков, вопросов и чаяний всякого рода... В промежутке 1840-1843 гг. такие трактаты должны были совершить окончательный переворот в философских исканиях русской интеллигенции, и сделали это дело вполне. Книги названных авторов были во всех руках в эту эпоху, подвергались всестороннему обсуждению и изучению, породили, как прежде Шеллинг и Гегель, своих ораторов, комментаторов, толковников, а несколько позднее, чего не было с прежними теориями, и своих мучеников" ⁹¹.

Позднее, в 60-х годах невероятный, хотя и кратковременный, бум развернулся вокруг О. Конта^*9. Потом в дело пошли Бюхнер и Молешотт, Милль и Маркс.

Начиная приблизительно с 80-х годов XIX в. и в первое десятилетие XX в., на русский язык была переведена масса литературы научного и философского характера, и русский читатель получил наконец довольно широкий выбор. В это же время начинает оформляться новая мыслящая элита аутсайдерства.

Разумеется, сказать, что с 40-х до 80-х годов в русском разночинстве вообще не было никакого мыслящего слоя, было бы большой несправедливостью. Подспудная работа мысли все время не прекращалась. Но масса все сильнее ориентировалась не на учения, а на призывы - к организации, к реформам, к топору...

Во второй половине 60-х и в 70-х годах масса сконструировала себе своеобразную теорию, объединив тезис славянофилов о народе-богоносце и тезис западников о всеспасительной силе демократической конституции, - и отправилась в народ проповедовать ни много ни мало свержение самодержавия и преобразования в демократическом духе. В 80-х годах те же самые люди смотрели на этот период своей жизни со снисходительной улыбкой как на необходимый этап наивного ребячества. Но все это стоило сил. И жизней. Михайловский и Ключевский адаптировали западные социологические теории, опрокидывая их на русский материал. Грубый и прямолинейный охранитель К. Леонтьев писал свои статьи о византиизме. Данилевский издал свою книгу " Россия и Европа". Постепенно стал накапливаться систематический статистический материал. В. С. Соловьев открыл православие как " терра инкогнита" и воспитал себе последователей.

И вот, наконец, русское разночинство породило " веховцев". И это был действительно непреходящий вклад, который оно внесло в русскую историю. Сожалеть можно только о том, что плод этот созрел так поздно. Это были люди, " выварившиеся" во всех растворах. Многие получили в детстве традиционно-религиозное воспитание, потом они были материалистами, марксистами, пережили возвращение к идеализму, и почти все в итоге пришли к религии. На этом пути они получили огромный личностный опыт и хорошо его осмыслили.

Однако потребовалась еще революция 1905 года, чтобы часть русской интеллигенции, объединившаяся вокруг сборника " Вехи", противопоставилась всей остальной интеллигенции и бросила ей упрек в том, что путь, по которому та предполагает вести страну, - это путь в никуда. На это обвинение последовала бурная реакция - поток оправданий, контробвинений и поношений. Однако тенденция, которую выразили " Вехи", по-видимому, достаточно созрела уже в среде самой интеллигенции. Она продолжала крепнуть, и в 1918 г. " веховцы" подготовили второй сборник - " Из глубины", в котором в полную силу зазвучала уже идея восстановления культурной преемственности.

" Самым безобразным детищем того, что называется современной культурой, является именно ее плоскостность, ее отрицание времени, рода и племени. Безродность, как осуществляемое начало, есть начало неосуществимое, в этом заключается осуждение всех, окрашенных им течений мысли". Необходима " связь мысли личной с мыслью вселенской через мысль рода и народа " ⁹³ (разрядка моя. - К. К.).

Рационалистический утопизм, характерный для русского интеллигентского сознания, проявляется в стремлении " устроить жизнь по разуму, оторвав ее от объективных начал истории, от органических основ общественного порядка, от животворящих святынь народного бытия" ⁹⁴, что влечет за собою " кризис общественности " (разрядка моя. - К. К.).

Но эта критика - совсем не возвращение к идеям народников 60-х годов, так как одновременно порицается также и " вера в то, что народ всегда является готовым, зрелым и совершенным, что надо только разрушить старый государственный порядок, чтобы для народа тотчас же оказалось возможным осуществить самые коренные реформы, самую грандиозную работу общественного созидания". " Следовало бы сказать, что народу и интеллигенции надлежит быть вместе в служении некоторому общему делу, стоящему выше народных желаний и интеллигентских теорий. Такому требованию одинаково противоречит и ломка народной жизни по отвлеченным требованиям интеллигентских утопий, и возведение народных желаний в степень высших идеалов государственного строительства..." ⁹⁵

" Значение совершившегося в России и совершающегося в мире есть внутреннее уразумение родства и соборности. Мир испокон века держится родством и соборностью..." ⁹⁶ Для того, чтобы государство представляло собой прочное духовное единство, оно должно утверждаться на общем уважении и общей любви к своему общенародному достоянию, и оно должно в глубине своей таить почитание своего дела, как дела Божия" ⁹⁷.

И, наконец, постановка задачи: " Судьбы народов движутся и решаются не рассуждениями. Они определяются стремлениями, в основе которых лежат чувства и страсти. Но всякие такие стремления выливаются в идеи, в них формулируются. Явиться могучей, движущей и творческой силой исторического процесса страсть может, только заострившись до идеи, а идея должна, в свою очередь, воплотиться в страсть" ⁹⁸.

Как видим, такая постановка проблемы вполне соответствует современным представлениям социологов и антропологов о складывании нации: выработка комплекса идей, основанных на ценностных структурах (стремлениях и страстях), которые должны, в свою очередь, " воплотиться в страсть", т. е. быть приняты как ценности, а для этого они должны совместиться с неосознанными структурами, существовавшими ранее и распространенными в массах, которые выше мы назвали " социальными архетипами".

Очень важна здесь мысль, высказанная В. Муравьевым: " Величайшей ошибкой было бы прислушаться внешне к народу, внешне изучать его и обдумывать. Мы ощущаем его изнутри " ⁹⁹. Нужно только поставить себя в контекст истории и культуры своего народа, ощутить себя его частью, ощутить свою связь с его судьбой и его прошлым, уразуметь, что века и тысячелетия, прожитые народом, не были безвременьем и бескультурьем, а были процессом, в котором нечто созидалось, поддерживалось и существовало.

Нужно пожелать включиться в это общее дело и отнестись с уважением к тому, что было сделано до нас, " чтобы благочестие Сергия Радонежского, дерзновение митрополита Филиппа, патриотизм Петра Великого, геройство Суворова, поэзия Пушкина, Гоголя и Толстого, самоотвержение Нахимова, Корнилова и всех миллионов русских людей, помещиков и крестьян, богачей и бедняков, бестрепетно и бескорыстно умиравших за Россию, были для тебя святынями. Ибо этими святынями творилась и поддерживалась Россия как живая соборная личность, как духовная сила" ¹⁰⁰.

Сборник " Из глубины" - бесспорное доказательство того, что русская интеллигенция осознала задачу и готова была способствовать складыванию национального самосознания народа. Но вот здесь-то, к сожалению, и закончился тот срок, который история предусмотрела для осуществления этого дела.

В своих размышлениях на развалинах Оптиной пустыни Вл. Солоухин пишет: " На Востоке есть поговорка: Если ты выстрелишь в прошлое из пистолета, будущее выстрелит в тебя из пушки" ¹⁰¹. Независимо от того, насколько этот афоризм действительно является восточной пословицей, к событиям нашей истории он имеет самое прямое отношение. Надвинулись мировые катастрофы и потрясения, и по стране, так долго отрицавшей ценность своего прошлого и своей собственной культуры, и в особенности по интеллигенции, прошлое начало палить из пушек. Поражения в первой мировой войне, революция, гражданская война с ее страшными опустошениями, полная разруха и последовавшие за этим полосы голодных лет, безумный террор сталинских времен - все эти обрушившиеся на страну катаклизмы мяли и швыряли интеллигенцию во всех направлениях, испытывая на прочность. Ослабление и падение правительства для любого народа является очень суровым экзаменом на глубину и устойчивость выработанной им культуры и форм социальной жизни. Французская революция, гордо именуемая " великой", по своему дикому разгулу варварства, вырвавшегося на волю из-под распавшихся социальных и культурных уз, далеко превзошла английскую революцию XVII в. Конечно, свою роль здесь сыграли различные исторические обстоятельства, и то, что Кромвель был далеко не Робеспьер, и многое другое, но не последнее значение имеет и стремление масс освободиться от бремени морали и ценностей, а это стремление подготавливается, безусловно, длительными влияниями и задолго до наступления всяческих потрясений. Потрясения дают только возможность такому стремлению проявить себя, ослабляя все механизмы социального контроля. Ужасы октябрьской революции и гражданской войны в значительной степени были подготовлены отсутствием идей, способных противодействовать распаду.

Летом 1917 г. С. В. Завадский разговорился с одним из мужиков на украинском хуторе и " Иван спокойно и с полным убеждением заявил, что ему решительно все равно быть русским (он сказал " русским", а не " украинцем") или немцем: дадутему больше земли немцы, так он и будет немцем". " И я почувствовал, - вспоминает Завадский, - что это не циничное " ubi bene, ibi patria", а наивность человека, еще не осознавшего своей национальности. Я понял, что так ощущают (не рассуждают, а именно ощущают) почти все вокруг Ивана, и что поэтому никакой связи между " господами" и " мужиками" нет и быть не может" ¹⁰² (разрядка моя. - К. К.). Войной и революцией миллионы таких наивных и " донациональных" существ были выброшены из своих привычных местных социальных структур и из привычных, тысячелетиями отработанных конкретных ситуаций и оказались совершенно ничем не вооруженными в новом для них - суровом и динамичном мире больших групп и формальных отношений.

И теперь уже не тысячи, как во времена Глеба Успенского, а десятки миллионов начали жить " своим умом". И поведение их ужаснуло всех вольных и невольных наблюдателей. " Общественных задерживательных центров нет, - пишет Короленко в своем дневнике 4 ноября 1917 г.- Общество распадется на элементы без общественной связи". " Наша психология...- это организм без костяка, мягкотелый и неустойчивый. Русский народ якобы религиозен, но теперь религия нигде не чувствуется, ничто " не грех". Это в народе, то же и в интеллигенции... Успех - все. В сторону успеха мы шарахаемся, как стадо" ¹⁰³.

Действительно, как могла произойти в народе такая быстрая потеря всех нравственных и религиозных устоев? Но как раз и дело в том, что она происходила не быстро и не сразу. Выше мы уже говорили, что в XIX в. наши писатели-народники констатировали процесс распада местных культур-" родин", ослабление общинных " уз". И постоянная интеллигентская пропаганда в народе, которая, как казалось тогда, не имела успеха, тем не менее, по-видимому, даром не прошла: она расшатывала систему существующих представлений, поселяла в людях неверие и недоверие к этой системе, и вот накануне революции народ оказался в состоянии того самого русского интеллигента 50-60-х годов, " Исповедь" которого мы широко использовали и которому Герцен в " Былом и думах" дал следующую характеристику: " Видно было, что он вышел на волю из всех опек и крепостей, но еще не приписался ни к какому делу и обществу: цели не имел... От постоянной критики всего общепринятого Кельсиев раскачал в себе все нравственные понятия и не приобрел никакой нити поведения... Он далеко не оселся, не дошел ни до какого центра тяжести, но он был в полной ликвидации всего нравственного имущества. От старого он отрешился, твердое распустил, берег оттолкнул и очертя голову пустился в широкое море" ¹⁰⁴ (разрядка моя. - К. К.).

И это первый период революции - период вседозволенности. Но потом, когда начинает осознаваться неудобство такого состояния и бесперспективность войны всех против всех, предпринимаются попытки какой-то консолидации, - вот тогда-то и начинается самое худшее. " Полное озверение, и каждая сторона обвиняет в зверстве других. Добровольцы - большевиков. Большевики - добровольцев, но озверение проникло всюду", - записывает Короленко 29 апреля 1919 г.¹⁰⁵

Здесь с полной очевидностью выявилось, что нет такой системы представлений, такого комплекса идей, на который бы сориентировались все бессознательные структуры, заложенные в людях данной страны, данного народа, независимо от их места жительства и сословной принадлежности. Напротив, активизировались самые различные представления, и ни одна система не оказалась способной собрать вокруг себя нацию. Царство " разделилось на ся", и брат восстал на брата, сыновья воевали против отца и жители одного и того же села образовывали разные отряды, стремившиеся уничтожить друг друга.

Разные субкультуры и различные системы представлений столкнулись друг с другом как. глубоко враждебные. Это можно объяснить следующим образом. Именно комплексы идей и системы представлений оформляют словесно и вырабатывают то, что в социальной психологии называют " определениями ситуаций". Это ценностные обоснования различных способов поведения, применяемых в конкретных случаях. Конкретный случай интерпретируется в определении ситуации как " требующий" того или иного действия. Одним концом такое определение " уходит" в конкретную ситуацию, другим - в ценности, которые в данной ситуации осуществляются (согласно императивам данной культуры). Но, как правило, конкретные обстоятельства и способ действия - налицо, ценности же подразумеваются. Отсюда часто возникает недоразумение: непривычные определения ситуаций воспринимаются человеком-наблюдателем как ориентации на какие-то другие ценности, т. е. как отказ соблюдать те, которые в данных ситуациях обычно соблюдаются им самим.

В обстановке столкновения различных субкультур каждая сторона начинает обвинять другую в нарушении ценностей и в преступлении моральных заповедей. И тогда относительно политических противников, относительно людей, проповедующих другие представления, снимаются все моральные ограничения: раз ты не наш (рассуждаешь по-другому), значит ты аморален, значит ты не можешь быть членом нормального общества вообще, а отсюда уже считаем тебя вне закона и с тобой дозволяется делать все, что угодно как с не-человеком. Разгораются дикие страсти на основе морального возмущения, а поскольку локальным культурам плюрализм и терпимость к чужим убеждениям не известны вообще, гражданская война приобретает страшно кровавый и беспощадный характер.

В конечном счете массы высказались за социализм, по-видимому, по той простой причине, что тот комплекс идей, на котором покоится социалистическое учение, чрезвычайно близок комплексу представлений локальной культуры типа сельской общины. Социализм - как бы постоянная мечта человечества об утерянном детстве. В идее социализм предполагает построение общества по типу большой семьи, где большая часть населения находится на положении детей или младших членов семьи: они делают то, что им велят, - их за это хвалят или ругают в зависимости от того, насколько хорошо сделано порученное дело, а то, в чем они нуждаются, они получают независимо от характера этого дела и его выполнения - главные потребности их всегда должны быть удовлетворены, как и чем - это уже забота взрослых.

Измученный годами войны и разрухи народ, поживший, так сказать, по всей своей воле и почувствовавший свою беспомощность, свое неумение устроить собственными силами какое бы то ни было подобие нормальных человеческих отношений, возжаждал, наконец, мира и покоя и бросился под знамена " рационалистической утопии)/. Откуда мог народ знать, что это - утопия, что он высказался за проект общества, который в принципе неосуществим^*10. К его чести следует сказать, что он проявил максимум терпения и послушания, не справились в данном случае " взрослые", это они оказались некомпетентными с самого начала.

Прошло полвека, и ситуация второй половины XIX в. повторилась. Снова интеллигенция пытается вырабатывать комплекс идей, вокруг которого могли бы сложиться новые социальные отношения, долженствующие сплотить и организовать разваливающееся общество. И снова взоры интеллигентов обращаются к Западу, на этот раз к Америке как к образцу и эталону. Не повторяем ли мы старой ошибки? И не придем ли мы опять, когда будет уже поздно, к выводу, что надо было все-таки пытаться учитывать контекст собственной истории и культуры и " социальные архетипы" своего народа?

^* " Бытие, - пишет В. Соловьев в том же сочинении, - есть отношение сущего или субъекта к его сущности или содержанию".

^*1 " В атеизм загнало нас плохое положение православной церкви в то время", - добавляет он (с. 178, разрядка моя.- К. К.).

^*2 См. подробнее об этом в изложении самого А. И. Герцена в " Былом и думах". ⁶⁴

^*3 При ближайшем знакомстве Гегель, однако, не произвел впечатления, так как исходил из мирного развития и принятия существующей действительности, что совсем не вязалось с предыдущими учениями, звавшими к борьбе и ниспровержению существующих порядков.

^*4 Чернышевскии в молодости работал над изобретением вечного двигателя и в описываемый период не совсем еще оставил надежду завершить эту работу и облагодетельствовать человечество.

^*5 В продолжение нашего примера укажем на книгу Лебедева А. " Разумные эгоисты Чернышевского. Философский очерк", в которой автор собрал из всех сочинений писателя огромный материал, иллюстрирующий ту гигантскую работу мысли, которая затрачивалась русской интеллигенцией на выведение логическим путем положений морали из человеческой природы и даже прямо из человеческого организма. Поистине трогательна эта вера в то, что можно " подвести все эти законы под один общий закон, соединить все частные формулы в одну всеобъемлющую формулу" и что " качества феноменов обусловливаются свойствами материала, а законы, по которым возникают феномены, есть только особенные, частные случаи действия законов природы" ⁷⁴.

^*6 Русский читатель этих строк воскликнет невольно: " Вот страна, в которой ничто не меняется веками! Ведь эта ситуация не отличается от существующей в настоящее время совершенно (что не вполне верно: нынешний интеллигент слабее знает иностранные языки, зато слушает " голоса", а это в принципе сокращает возможности выбора). Ситуация, действительно, повторяется почти. буквально, и это, может быть, указывает на то, что какой-то круг завершился и культура вновь стоит перед необходимостью что-то решать. (Написано в 1982 г.)

^*7 Этот термин употреблен И. Дубровским в статье -" Новые интеллигенты" о " Московском царстве".⁷⁷

^*8 Цитируемый сборник статей Бердяева⁷⁹, написанный в период первой мировой войны, чрезвычайно показателен - писатель очень хочет доказать, что русский народ - носитель великой миссии в истории, но четко сформулировать может только то, чего не хватает русскому народу, чтобы стать... европейским.

^*9 Б. М. Шахматов пишет: " С лета 1865 г. по лето 1866 г. на страницах русской печати был высажен своего рода " позитивистский десант". О Конте и позитивизме вдруг заговорили все. Можно сказать, что не было почти ни одного философа, естествоиспытателя, публициста и т. д., которые не выразили бы того или иного отношения к Конту и позитивизму. Говоря современным языком, указанный отрезок времени 1865-1866 г. можно было назвать " годом Конта" в философской жизни России" ⁹².

^*10 Теперь уже можно сказать, что социализм как строй неосуществим на большом обществе. Он может существовать лишь в маленьких социумах, члены которых все знают друг друга и постоянно общаются между собой. Причина здесь в том, что в большой семье (которая и является прообразом социалистической утопии) отношения между людьми очень несимметричны, а статусы и роли - невзаимозаменяемы: одни имеют много прав и мало обязанностей (например, дети), другие - наоборот (подчиненные члены семьи), одни несут почти все бремя ответственности за семью в целом, другие - нет. Отсюда - свободного движения между статусами не может быть (потому что способности членов семьи крайне неравны). Следовательно, человек должен принять свое место в данном целом как неизбежное и действовать как его часть в согласии со всеми другими частями. А чтобы все части действовали согласованно, они должны одинаково видеть целое, а для этого нужно единство взглядов, нужен консенсус. Консенсус же вещь текучая, его нужйо поддерживать постоянно, приспосабливать к новым обстоятельствам, а это невозможно, если нет повседневного общения, обмена мнениями, повседневной эмоциональной взаимной поддержки. Существование такого консенсуса автоматически делает невозможным плюрализм. И жестокости сталинского времени были терпимы народом, может быть, потому, что он видел в них именно попытку водворить, наконец, в стране настоящий консенсус, без которого невозможно наладить отношения требуемого типа. Ведь удалялись и физически уничтожались несогласные. Со стороны власти попытка эта была, конечно, чудовищно жестокой, но одновременно и предельно наивной. Налаживание консенсуса требует положительной работы (и именно того типа работы, с которой не справилась прежняя интеллигенция), механическое удаление спорщиков ничего не дает, если нет приемлемого комплекса идей. Марксизм невозможно считать таким комплексом, для этого он абстрактен.