Одно дело — вам его трахнуть, и другое — вам звонит Сурков и просит трахнуть. Такие вещи чувствуются очень.

— Я вижусь с Сурковым самое редкое раз в месяц. Он ни разу не сказал слово «Навальный». Вообще ни разу, клянусь. Обычно как: я рассказываю ему что-нибудь охренительное, он рассказывает мне что-нибудь охренительное, потом я говорю, слушай, вид у тебя уставший. Он говорит, да и у тебя уставший. Ну и в смысле аппаратных игр — я в приемной засветился, меня человек пять видели, до хрена сделано, расползаемся. Зайти к Славе… Фишка в том, чтобы в приемной посидеть, желательно дольше. Один зашел, второй зашел, поздоровались, потом группа людей вышла, группа зашла, а я сижу, пью минеральную воду. Потом я захожу к Славе, говорю: все, дело сделано, меня 50 пидорасов видели у тебя в приемной, достаточно, я пошел. Человек не может быть использован механически для всего. Есть какие-то вещи, которые я говорил на «Эхе» и сейчас продолжаю. Что Немцов — кудлатый пудель, я это и тогда говорил, и сейчас.

Ради бога, но свой антипутинский роман «2008» вы бы вряд ли сейчас опубликовали.

— Нет. И объясню: в романе «2008» очень много личной обиды. Я его не отзываю, я не считаю, что я был неправ, я был абсолютно прав. Там очень много личной обиды. Боль прошла. Понимание есть, что Путина проинформировали обо мне и он кивнул, он не принимал обо мне решения. Волошин проинформировал. Волошин меня слил, Волошин.

Очень удобно. Теперь Волошин — такой символ чего-то либерального и почти антипутинского, поэтому вы безбоязненно не любите Волошина.

— Не настолько он символ. Но разве я не делал такого на «Эхе»? Когда я был на «Эхе», я хоть слово по-другому сказал? Как я долбал либералов, так я их и долбаю.

Я помню ваш текст про революцию после Майдана — его другой Доренко писал, не тот, с которым я сейчас говорю.

— Ой, я им и сейчас горжусь и повторю каждое слово.

Так повторите же.

— Я и повторяю. Буржуазно-демократическая революция — то, в чем нуждается Россия. Но в России, к сожалению, не будет буржуазно-демократической революции. Потому что в России будет архаистическая революция, типа иранской. Поэтому Путин наш президент. Все.

Интервью: Олег Кашин

Колесников о Путине. 12 марта 2000

Выходит книга Натальи Тимаковой, Натальи Геворкян и Андрея Колесникова «От первого лица» — разговоры с новым президентом России Владимиром Путиным. Через полгода Колесников входит в президентский пул — и на ближайшее десятилетие становится главным летописцем при президенте.

Андрей Колесников

специальный корреспондент «Коммерсанта»

Все хотели узнать, кто такой Путин. Он был преемник и подполковник. Больше о нем толком ничего известно не было. В администрацию президента выстроилась очередь из 1000 журналистов, которые подали свои заявки на интервью. А издательство «Вагриус» придумало выпустить книжку и пришло с этим в «Коммерсант». Когда Леня Милославский предложил мне и Наташе Геворкян написать книгу, он сказал: «Ты понимаешь, что это изменит твою жизнь и, возможно, навсегда?» Я не понимал. На следующее утро после разговора с Милославским я с Наташей Геворкян был в Кремле. Мы не готовились к интервью. Зато выпендривались очень много. Говорили в администрации: «Мы еще подумаем. Мы независимые журналисты. Писать такую книжку или нет — вопрос не решенный. Мы сначала должны поговорить с этим человеком, посмотреть ему в глаза». Нам ответили: «Ну ладно. Посмотрите».

Когда Путин понял, что эта книга ему нужна, он начал писать ее вместе с нами. Мы стали встречаться каждый вечер, ездили в Питер, разговаривали с его друзьями, встречались с женой и детьми. Через месяц книга была готова. У нас был короткий прощальный ужин. Я вернулся в «Коммерсант». Правда, как выяснилось, ненадолго. Через полгода освободилось место в кремлевском пуле, и главный редактор Андрей Васильев отправил меня туда. Васильев сказал: «Давай хотя бы на пару месяцев, а?» И я повелся. И до сих пор ведусь. С первой же заметкой у меня возникли проблемы. Она была про поездку Путина в Татарстан, на праздник Сабантуй. Там в тазик с кефиром нужно было окунуть голову и ртом достать монетку. Я писал, что Путина очень долго не было, он искал монетку и не мог найти. Когда он вынырнул, я вздохнул с облегчением. А заканчивалось все так: «А ведь мог и утонуть». Такого себе раньше никто не позволял. Потом я написал про его визит к ветеранам. Он в Туле к ним на встречу пришел голодный и съел все, что было на столе, включая пряник, который ему подарили. К нему в кабинет зашли двое с этой заметкой и сказали: «Получается, вы объедаете ветеранов?» Но я такого смысла не вкладывал. Это было скорее зубоскальство. Слава богу, что он это понял.

Путина понять сложно. С ним в этом смысле проблема. Он человек закрытый. Даже люди, которые его близко знают, думаю, не скажут, что они понимают, каким будет его следующий шаг. Вот сейчас — очень много мнений по поводу его следующего шага, а толком никто ничего не знает.