Студопедия

Главная страница Случайная страница

КАТЕГОРИИ:

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Велижское дело






Особое внимание Даль уделил в своём исследовании разбору Велижского дела. Дело это, начато в 1823, закончено было в 1835. Дело это для Даля было ещё «свежее». И в отличие от других дел о жидовских ритуальных убийствах это было первое дело в России, по которому имелось огромное количество документов, и Даль как чиновник МВД высокого ранга имел неограниченный доступ к ним. И Велижское дело лишний раз убедило Даля в том, что обвинение жидов в ритуальных убийствах христиан - «не есть клевета и вымысел».

Излагать события я часто буду словами самого Даля. Ведь Даль был не только чиновником МВД высокого ранга, но и неплохим врачом, и неплохим писателем. И он вполне профессионально описал Велижское дело, уделив ему почти половину своей книги (В. Даль. Записка о ритуальных убийствах. СПб., 1913. С. 72 – 127).

 

Итак, перехожу к этому жуткому делу. 22 апреля 1823 года, в воскресенье, днём, христианский мальчик Федя, отроду ему было тогда всего три с половиной года, сын рядового инвалидной команды Емельяна Иванова, вышел из дома и пропал. На третий день, 24 апреля, начальник инвалидной команды, подпоручик Степанов объявил об исчезновении мальчика в городскую полицию. Полиция поискала немного и ничего не нашла. А на Фоминой неделе, в среду, 2-го мая, мещанский сын Коханский отправился в поле за лошадью и на болоте, заросшем кустарником, не далее версты от Велижа, набрёл на труп пропавшего мальчика, который лежал под кустом.

«Труп мальчика был найден в таком виде, - писал Даль, - что никто из жителей не мог сомневаться в истине, что мальчик был замучен жидами». Велижский штаб-лекарь отметил, что во многих местах тела мальчика: на ногах, руках, животе и голове – от крепкого трения сукном, или щёткой, или ещё чем-то кожа сгорела, стала жёлтой и красной и даже затвердела. Натирали тело, вероятно, для того, чтобы «привести кровь в лучшую циркуляцию». На правой и левой руке, на правой ноге сзади выше колена, на спине и на голове – 14 маленьких круглых ранок, как будто в мальчика выстрелили из ружья дробью. Но ни одной дробинки в теле не обнаружено. «Тело продырявлено каким-то тупым орудием, например, гвоздём, острый кончик которого нарочно отломлен». И это продырявливание тела мальчика сделано «для добывания закожной крови». На обеих ногах, от колена вниз, - кожа синего и чёрного цвета, что говорит ясно о том, что раньше ноги мальчика были сильно связаны, чтобы «выжать кровь в верхнюю часть тела». Губы крепко придавлены к зубам, а нос придавлен ко рту, на затылке у шеи – тёмно-багровое, кровью натёкшее место, что доказывает, что рот мальчика был сильно завязан, чтобы не было слышно его крика, а знак на затылке остался от узла. Ногти на руках и ногах обстрижены, вплоть до мякоти. Штаб-лекарь также установил, что мальчику было сделано «жидовское обрезание» – отрезание части кожи от полового органа. Неоспоримо доказано, что злодеяние было сделано на голом ребёнке. На одежде его не было ни капли крови. Прежде чем выбросить на болото, как падаль, труп мальчика хорошо отмыли, а потом одели и обули.

Около места, где лежал труп, были хорошо видны следы кованых колёс повозки или брички.

Жуткому убийству этому предшествовали таинственные предсказания. Солдатка Марья Терентьева ещё до того, как был обнаружен труп, ворожила и объявила матери ребёнка, что сын её жив, сидит в погребе у жидов Берлиных и ночью будет замучен. Известна хорошо была жителям Велижа и 12-летняя больная, припадочная, девочка-сирота, местная побирушка Аня Еремеева. Как-то после одного из припадков её нашли без признаков жизни и чуть не похоронили. А когда пришла в сознание, рассказала, что когда она «лежала в смерти», её посетил ангел. После этого случая она и стала предсказывать и, как уверяли многие жители Велижа, очень точно. На предсказаниях она даже стала подрабатывать. Так вот и эта Аня Еремеева предсказала матери пропавшего ребёнка, что мальчик ещё жив, находится в большом угловом каменном доме у рынка – в доме Мирки Аронсон и её зятя Шмерки Берлина. В этом доме мальчик, вероятно, и будет скоро замучен, если его не спасут.

Главным в этом доме на Петербургской улице был Шмерка Берлин, «купец весьма зажиточный, почётный между местными евреями и жил хорошо. Тёща его, Мирка тоже слыла богатою, и дом этот составлял большое зажиточное семейство. Берлины владели даже населённым имением Красным и крепостными (русскими) людьми, купленными на имя уездного казначея Сушки. Ближайшие родственники Берлиных были Аронсоны и Цетлины, но в родстве с ними были и ещё множество других семей в Велиже, Витебске и других соседних города». На праздники в этом доме собирались за столом более сорока жидов.

В этом доме сделали обыск, попросили показать погреб. Шмерка Берлин заявил, что у него в доме погреба нет. Стали искать – нашли два погреба, но мальчика в них не было. Да и как могли найти? Осмотр делали туповатый квартальный надзиратель и жид-ратман (ратман – это член органа местного самоуправления). Так вот, этот ратман был не только жид, но и родственник Берлиных. И как позднее выяснилось, Шмерка Берлин был заблаговременно предупреждён об обыске, и мальчика перепрятали в другое место.

 

Когда на болоте нашли труп мальчика, началось следствие. «Семь женщин показали под присягой, что рано утром в тот день, когда был найден труп, они видели парную жидовскую бричку, проскакавшую во всю прыть по той дороге, около которой на болоте найден труп, и возвратившуюся вскоре опять в город. А одна свидетельница утверждала положительно, что в бричке сидел Иосель, приказчик Берлина, с другим жидом». В ответ, естественно, Шмерка Берлин и его приказчик, а также их кучер стали кричать, что они никуда не ездили и что у них нет никакой кованой брички. Но из допроса свидетелей выяснилось, что Иосель после возвращения из леса приезжал к Берлину именно в кованой бричке, которую и обнаружили у Берлина во дворе.

«Но два ратмана, оба евреи, в том числе сам Цетлин, стараясь отвести подозрение (от жидовской брички, которую видели семь женщин), с огромной толпою жидов ворвались во двор, где остановился приезжий ксендз, стали обмерять ширину хода колёс и утверждали, что это ксендз переехал мальчика. А цирюльник Орлик и другие жиды распространили слух, что ребёнка точно переехали или застрелили невзначай из ружья дробью, отчего и раночки по всему телу, а потом бросили, чтобы навести подозрение на жидов».

«Более следователи ничего не открыли и не обратили внимания на обстоятельство, чрезвычайно важное, на предсказания двух женщин, Терентьевой и Еремеевой, о том, что мальчик у евреев, и именно в доме Шмерки Берлина, и что он скоро погибнет. Одна из них, Тереньева, жила в Велиже, другая, Еремеева, в Сентюрах, в двенадцати верстах от города. Это таинственное предсказание должно было бы дать ключ для всех разысканий, потому что оно явно и, несомненно, доказывало прикосновенность этих двух женщин к самому происшествию».

15 декабря 1823 года полиция послала в городской магистрат материалы о привлечении к суду купца Шмерки Берлина, сына его Гирши, велижской мещанки Ханки Цетлин и проезжающего через город Велиж и остановившегося в доме Шмерки Берлина полоцкого мещанина Иоселя Гликмана.

«Дело передали в Велижский уездный суд, - писал Даль, - который 16 июня 1824 года постановил: по недостатку улик евреев освободить от обвинения в убийстве мальчика; но Ханку Цетлин и Иоселя Гликмана оставить в подозрении, а Шмерку Берлина с товарищами обвинить в распространении ложных слухов о смерти мальчика, который, вероятно, погублен евреями». Витебский главный суд 22 ноября 1824 года посчитал это решение в целом правильным, но добавил однако же, что «так как ребёнок явно умерщвлён умышленно, то надо стараться раскрыть виновных». Но как стараться раскрыть виновных, когда дело фактически закрыли? «Губернатор утвердил такое решение, и дело было закончено». То есть власти в очередной раз оказались беспомощны перед жидами. И во всей губернии не нашлось ни одного русского мужика, который бы не побоялся пустить красного петуха на дом Шмерки Берлина, на дом Цетлиных и на жидовскую молельню. Никто не сделал так, чтобы труп Шмерки Берлина нашли в кустах, на болоте. Местный русский народишко лишь вздыхал да сетовал о том, что жиды в России делают всё, что хотят и нет от них никакой защиты. А Терентьеву «за ворожбу и блудное житие» суд даже приговорил к церковному покаянию. Жиды были весьма довольны.

 

И так бы всё и закончилось, но осенью 1825 Александр Первый отправился в Крым, в Таганрог, и так получилось, что царь должен был проехать через город Велиж. Так вот, когда он проезжал через Велиж, солдатка Терентьева, выскочила из толпы обывателей, повалилась императору в ноги, а на голове у неё лежало прошение. «Батюшка, Господи! Услышь просьбу несчастной матери!». Она заявила, что могла бы много рассказать о том, как жиды замучили мальчика Федюшку, но местные начальники разбираться в этом деле и наказывать жидов не хотят. Терентьеву сразу же арестовали. Дибич передал прошение князю Хованскому.

В этой истории не всё ясно до сих пор. Или Терентьева по каким-то причинам разозлилась на Берлиных и решила, действую самостоятельно, открыть всю правду, чтобы отомстить им? Или генерал-губернатор князь Хованский посоветовал ей обратиться к царю, чтобы зацепить наконец-то внимание Александра Первого замученным христианским мальчиком, и получить разрешение царя на продолжение расследование ритуального убийства. Так или иначе, к раздражению жидов, Терентьевой удалось «зацепить внимание» императора. Да и сам генерал-губернатор, князь Хованский перед этим приезжал в Петербург и просил разрешения продолжить расследование этого ужасного преступления в его губернии.

Александр Первый к этому времени уже весьма разочаровался в своём плане сделать жидов полезными гражданами империи. Он всё больше впадал в мистицизм. А сердце мистика-христианина не могло оставаться равнодушным к факту замучивания христианского мальчика. Да и Бог равнодушия не простит. Император не отменил свой дурной указ 1817, но всё же приказал, вопреки этому указу, начать новое расследование. Фактически он разрешил генерал-губернатору, князю Хованскому и местной следственной группе идти по «жидовскому следу» и взял это дело под свой личный контроль.

Но 19 ноября 1825 Александр Первый в Крыму неожиданно умер (или по другой версии – тайно ушёл в монахи и скрылся в Сибири, а похоронили кого-то другого). Императором России стал Николай Первый. Разбираясь с бумагами по делу «декабристов», он весьма удивился, когда узнал, что одна из причин мятежа, хотя и не главная, - это недовольство русских офицеров распространением и усилением в России жидовства. Да и сам Николай Первый к этому времени жидов не любил и полагал их народом неприятным и вредным. Верил он и в то, что часть жидов действительно добывает из русских детей кровь.

 

Все жидовские версии к этому времени были проанализированы и признаны наивными и заведомо ложными. Версий был у жидов три. По одной версии, мальчика переехала бричка. Но судебные медики не нашли на теле мальчика никаких следов от колёс брички или копыт лошадей. По второй версии, мальчика подстрелил случайно неизвестный охотник, который охотился на зайцев. Жиды утверждали, что враги жидов, после того как нашли тело мальчика, быстро перенесли его в аптеку Лангебека и там до прибытия штаб-лекаря труп раздели и вытащили из тела все дробинки, отчего остались значительные углубления в теле. Но эксперты не нашли в одежде мальчика ни одной дырки от дроби. Значит охотник сначала раздел мальчика, потом выпалил в него из ружья, а потом снова одел его и убежал. Понятно, что жиды этого сумасшедшего охотника сыскать не смогли. Да и раны на теле мальчика не походили на раны, которые были сделаны с целью вытащить дробинки из тела. По третьей жидовской версии, мальчик потерялся не 22 апреля, а много раньше, несколько месяцев назад, ещё 1 октября 1822 года, Он пошёл искать мать, заблудился и замёрз в лесу, а мать долго скрывала его исчезновение, так как очень боялась, что её обвинят за то, что она оставила малолетнего сына без присмотра, когда ушла торговать на ярмарку горячей лапшёй. Всю зиму мальчик пролежал под снегом. Но и эта жидовская версия была опровергнута, ибо врачи-эксперты точное время смерти ребёнка запротоколировали с абсолютной точностью.

Поэтому расследование по Велижскому делу Николай Первый не только не остановил, но приказал провести «строжайшее расследование» и тоже взял его под свой личный контроль.

 

Прибыл из Витебска в Велиж чиновник особых поручений при генерал-губернаторе, надворный советник Страхов. Прибыл из Петербурга статский советник Беклешев.. Потом был послан из Петербурга флигель-адъютант генерал-майор со страшной фамилией Шкурин. Он скоро разобрался в деле и тоже быстро пошёл по «жидовскому следу». Создана была и Особая следственная комиссия. Председателем её назначен Страхов. С такими силами расследование удалось быстро сдвинуть с мёртвой точки. По ходу расследования вскрылось и ещё много преступлений местных жидов: об обращении трёх христиан в жидовскую веру, убиении ещё нескольких христианских детей, о поругании жидами антиминса и Св. Тайн. «Покрывало, - писал Даль, - было сдёрнуто с целого ряда ужаснейших преступлений, исчадий неслыханного изуверства и последствий гибельной безнаказанности».

Князь Хованский и его главный помощник, надворный советник Страхов быстро поняли, что ритуальные убийства христианских детей вытекают из требований жидовской религии. В том смысле, что в жидовских директивных книжках есть такие тексты, которые подталкивают наиболее ретивых жидов-сектантов добывать и использовать кровь христианских детей. И князь Хованский, и Страхов пытались найти эти тексты, а также побольше узнать об истории жидовских ритуальных убийств. Они сыскали один экземпляр редкой книжки «Обряды жидовские». Князь Хованский отправил этот экземпляр руководству МВД и что прискорбно: Главный цензурный комитет признал эту книжку вредной для распространения и начал расследование с целью узнать, кто перевёл эту книжку на русский язык, кто и где издал. Затем последовало идиотское распоряжение изымать эту книжку из продажи. Русский народ необходимо было просвещать и просвещать о жидовских ритуальных убийствах, чтобы хотя бы перед жидовской Пасхой русские люди более внимательно следили за своими детьми и уберегали их от когтистых жидовских лап. А у нас тупая власть полагала, что русскому народу на эту тему ничего знать не положено.

Заинтересовались князь Хованский и Страхов и событиями в городе Ленгицы. В 1639 году жиды замучили в этом городе христианского мальчика. Память об этом сохранилась и через 200 лет, что делает честь жителям этого города. Так вот, в 1822 году живописец Орловский нарисовал картину, на которой изобразил, как жиды выцеживают кровь из мальчика, а одного «выцеживателя» изобразил похожим на местного жида. Картина очень понравилась бернардским монахам, и они повесили её на фасаде своего храма. Жиды, естественно, разволновались, и по доносам жидов тупые русские начальники картину приказали снять. Но на следующий год Орловский нарисовал такую же картину, но уже большого размера. В числе мучителей христианского мальчика был нарисован жид, весьма похожий на местного раввина и жид, весьма похожий на местного откупщика акцизных сборов. Понятно, что монахи из ордена св. Бернарда были в восторге и повесили эту большую картину на фасад своего храма. И католики, и православные этого города были очень довольны. Эта историческая картина напоминала об изуверствах жидов. Эта картина призывала горожан к бдительности. «Берегите своих детей перед жидовской Пасхой!»

По требованию жидов, подкупленные и трусливые местные русские начальники попытались снять эту картину. Событие это происходило в марте 1823. Но на этот раз католическое духовенство воспротивилось. А отставной поручик Венцеслав Дунин-Скрижино бросился в приходскую церковь и ударил в набат. Потом вернулся снова к храму св. Бернарда и здесь призывал христианский народ заступиться[3]. И католики, и православные дружно сбегались к храму. Народ разбушевался, все кричали «Да здравствует вера!» и требовали «ограничить жидов». Не жидам устанавливать в России, какие картины писать художникам и где эти картины вешать. Нельзя позволять жидам запрещать историческую живопись о жидовских злодействах, тем более, что жидовские злодейства продолжаются. Местные русские власти, столкнувшись с таким дружным народным напором, поспешили отступить (Сколько времени картина Орловского висела на фасаде храм св. Бернарда и какова её судьба, об этом я никаких сведений найти не мог). Но жиды всё же отомстили, как могли. Поручик Дунин-Скрижино, по требованию жидов, был привлечён к суду.

Очень заинтересовались князь Хованский и Страхов и историей о том, как жиды замучили в 1659 мальчика Гавриила, признанного святым. Они просили в 1830 архимандрита Минского и Литвы отца Анатолия сообщить об этой истории как можно подробнее. Архимандрит послал им печатный экземпляр эпитафии (табличка на мощах св. Гавриила) и просил помочь распространить текст этой эпитафии во всех местах, где обитают в России жиды, «для предупреждения христиан от подобных приключений»[4].

 

Князь Хованский также разумно решил, что Жидовская синагога, жидовские школы (молитвенные дома), где жиды собираются для всех вредных своих дел, для обработки жидовской молодёжи в духе превосходства жидов над всеми другими народами и где жиды добывают кровь из христианских детей (так показывали некоторые свидетели), - надо в Велиже закрыть. Недаром же многие отцы Церкви говорили, что синагоги – «места дьявольские». И князь Хованский обратился к Николаю Первый с предложением, чтобы император приказал жидовские школы в Велиже закрыть. И Николай Первый в августе1826 года повелел: так как жиды, к религии которых в России было вполне терпимое отношение, стали эту терпимость использовать во зло, то «в страх и пример другим жидовские школы в г. Велиже запечатать». И ни в самих школах, ни при них жидовское богослужение не дозволять. «Жидовские скрижали взять из синагог и отдать под присмотр полиции». И Николай Первый потребовал от князя Шаховского ускорить поиск виновных в убийстве мальчика.

В сентябре 1826 года главная синагога в Велиже была обвита крепкой железной цепью и заперта на большой замок. Чтобы жиды замок не открыли, не взломали, был поставлен охранник с ружьём. И все жидовские школы в Велиже, «которые стали рассадником ужасных преступлений», были незамедлительно опечатаны.

 

Жиды раньше очень хвалились своей синагогой. Она была построена ещё в 18-ом веке из добротных дубовых брусьев. Это было грандиозное высокое здание с высоким острым шпилем и узкими стрельчатыми окнами с разноцветными стёклами. Синагога была выше всех соседних домов, и первая была видна тем, кто подъезжал к городу. В ней и вокруг неё было 18 молелен, под её куполом помещались в дни сборищ – две тысячи жидов. Только потом, после присоединения Белоруссии к России, в городе были построены два крупных христианских храма – храм св. Ильи и Свято-Духов униатский собор. В городе Велиже жили многие тысячи жидов. Столетия жиды процветали в этом городе под польскими королями. Жидовская община в этом захваченном поляками белорусском городе была в расцвете. Жиды вместе с ляхами подмяли местное население. Но ляхов было мало, они предпочитали жить в больших городах. Процветать продолжали жиды в Велиже и после присоединения Белоруссии к России. Екатерина Вторая, к сожалению, не приняла указ о депортации жидов-оккупантов из присоединённых территорий.

В городском и сословном самоуправлении, с радостью писал жидовский историк Мирон Рывкин, жиды занимали весьма видное положение[5]. Число от выборных от жидов превосходило число выбранных от христиан. Лесное дело – в руках жидов. Сплав на Динабург и Ригу – в руках жидов. Почти вся мелкая торговля, магазины и питейные заведения – в руках жидов. Центральная часть города, базар и примыкающие к нему улицы застроены богатыми жидовскими домами и торговыми складами.

Жиды владели недвижимостью и вне города. Приобретали в собственность и арендовали близлежащие имения. Шмерка Берлин владел селением Красное, брат его Меер держал в аренде имение Крутое. Имение Плоское – в аренде у жида Ноты Прудкова. Жид Шолом арендовал корчму «Семичевую». Жиды Брусованские владели имением Брусованка. Лейзер Зарецкий держал корчму «Лобок». Шмерка Берлин также имел собственный стеклянный завод.

Самый большой и богатый дом в Велиже принадлежал Мирке Аронсон. Двухэтажное огромное здание с мезонином. Там жили старуха-жидовка Мирка, дочь её, Славка, и её муж – купец третьей гильдии Шмерка Берлин. Шмерка Берлин был главным в этом доме, и все горожане называли дом, где он жил, - дом Берлиных. Здесь также жил сын этого купца Гирш Берлин, жена его Шифра и дочка Ланка. Жених её - Янкель Гирш жил у своего отца, бывшего бургомистра Шмерки. Аронсона, старшего сына Мирки.

Два других её сына Носон и Моисей Аронсоны жили поблизости, на той же улице, а дочь Лея – в Петербурге замужем за Гиршем Броудо. Брат Шмерки Берлина, Носон жил тоже на Петербургской улице, напротив дома ратмана Евзика Цетлина. Другой брат, Меер жил в имении. По субботам и праздникам в доме Мирки Аронсон и Шмерки Берлина собиралась вся огромная жидовская семья – сорок человек. Горничная Паша (потом Козловская) едва успевала обслуживать эту ораву жрущих и пьющих жидов. Кухарка Гене-Михля едва успевала варить, тушить и жарить.

Во дворе - высокие амбары, полные товаров. Ворота часто открыты настежь, обозы постоянно туда и сюда. Принимает и отправляет обозы главный приказчик Берлина Иосель Мирлас. В нижнем этаже дома со стороны базара – большая питейная лавка, принадлежащая Берлину. А с другой стороны в доме - лучший в городе Велиже гастрономический магазин Боси Аронсон, в который часто наведываются поляки-помещики и высшее начальство города.

А почти вся торговля в остальной части города – у Ханки Цетлин и Носона Берлина. У Ханки Цетлин - лучшее питейное заведение в Велиже. Был небольшой кабачок и у поляка Козловского, но посещала его лишь беднота.

 

Я к чему это всё описал, насобирал в жидовских книжках? Да, к тому, чтобы читатель понял получше, где происходили жидовские ритуальные убийства христианских детей. Какая круговая порука существовала у жидов, чтобы защищаться от правосудия. Как трудно было работать полиции и следователям. Какие деньги использовались на взятки чиновникам в Велиже и в Петербурге. Какая возможность существовала, чтобы давить на свидетелей, даже на христиан.

 

И всё же синагога была опоясана большой железной цепью и запёрта на огромный замок. Свитки Торы были изъяты и теперь валялись в одном из запертых помещений полиции. 44 жида обоего пола, так сказать, «самые почтенные, самые уважаемые, самые влиятельные жиды города Велижа», были арестованы и помещены в одиночные камеры. Жиды были напуганы. Они имели возможность молиться только в подвалах. Русский народ города немного взбодрился. Неужели на этот раз жидов, которые замучивают христианских детей, всё же накажут.

Произошли и неприятные события для жидов и в Петербурге. Архимандрит Фотий давно уже пытался убрать от власти министра народного просвещения и духовных дел князя А. Н. Голицына, который покровительствовал жидам. С именем этого князя и был связан знаменитый циркуляр от 6 марта 1817 года, который запретил подозревать жидов в добывании христианской крови. Наконец, после анафемы архимандрита Фотия против «духовного Наполеона» и «вождя нечестия» - князя Голицина, этот министр был лишён своего поста. Возвысился Аракчеев, который покровительствовал князю Хованскому.

И генерал-губернатор князь Хованский, которого теперь не сдерживали сверху «друзья жидов», стал даже выселять жидов из селений вокруг городов, где жиды по закону не имели право жить, но где они безответственно размножились, обирая и спаивая крестьянское население. В города потянулись обозы обозлённых жидов.

 

Но жиды всё же постепенно отошли от шока и занялись своим любимым делом – писать доносы и собирать деньги на подкуп русских продажных чиновников. Они сочинили и стали распространять версию о «большом и страшном заговоре против бедных евреев». Во главе этого заговора стоял сам генерал-губернатор князь Хованский. Главную работу, чтобы «ложно обвинить бедных невинных евреев» выполнял Председатель Следственной комиссии Страхов. Важным участником заговора был и генерал-майор Шкурин. К участникам заговора жиды причислили и земского исправника, князя Друцкого-Соколинского и даже будочника Устинцева. К участникам заговора жиды причислили священника («местоблюстителя») Ильинского храма Маркела Тарашкевича и других священников, и православных, и католиков, и униатов. Иначе говоря, все, кто старался разобраться в этом деле и не брал взятки от жидов, чтобы прекратить дело, были причислены к заговорщикам.

.

Жиды стали писать доносы в Петербург и требовали убрать князя Хованского, убрать Страхова, потом стали требовать убрать и генерал-майора Шкурина. Требовали также передать дело в Сенат, где жиды уже имели своих «защитников». Большие надежды жиды возлагали на либерала – адмирала Н. С. Мордивнова. Он имел поместье около Велижа и был большим другом жидов. Он с 1831 года занимал влиятельный пост в Петербурге, он был председателем департамента гражданских и духовных дел Государственного Совета. Он постоянно встречался с влиятельными жидами Петербурга, и они все вместе искали способ помочь жидам города Велижа избегнуть наказания. И жиды даже добились, чтобы император велел князю Хованскому «смягчить рвение» и действовать в «рамках закона». Но большего они достичь пока не могли. Князь Хованский, Страхов, генерал-майор Шкурин, вся следственная группа упорно шли по «жидовскому следу». Тогда жиды усилили давление на Сенат. По их требованию жидовствующие сенаторы предписали князю Хованскому дозволять жидам, которые были к тому времени уже арестованы, писать жалобы на «неправые действия» следователей. Поток жидовских лжедоносов в Петербург сразу намного увеличивался. Тогда князь Хованский доложил императору, что Сенат «чинит затруднения» работе следователей, и Николай Первый повелел, чтобы сенаторы оставили производство дела в полном распоряжении генерал-губернатора. Следственная группа в результате быстро пошла по «жидовскому следу».

 

На этот раз следователи не обошли вниманием двух женщин, которые предсказали матери пропавшего ребёнка гибель её сына от рук жидов. Одна из них, Марья Терентьева, «баба распутного поведения», служила в Велиже «тут и там, у жидов, а часто только прислуживала им время от времени. Она всегда была готова на всё за деньги и за водку и издавна была главной помощницей жидов во всех их мерзких и злодейских делах». «Жиды лестью и угрозами, что будет сослана в Сибирь за убийство мальчика, заставили её даже принять жидовскую веру». Она даже подробно описала «обряд обращения». Три еврейки скинули с Терентьевой платье и обувь, посадили на пол, облили вином или чем-то другим, «щипавшим её тело», одели в мужскую еврейскую шинель. Потом повели на реку Двину, приказали ей окунуться в воду, окатили её голову тёплой водой из двух кувшинов, которые они взяли из школы, а потом и её привели в эту жидовскую школу. Школьник (это такая должность у евреев) сказал ей, что она должна пройти через жидовский огонь и велел ей поставить на горячую сковородку сначала левую, а потом правую ногу. «Прочие же евреи, обступив её кругом, держали её, чтобы не смогла сойти со сковородки, и зажимали рот, дабы не кричала». И настаивали, чтобы она «отреклась от Христа и приняла их веру». А когда она согласилась, то они помазали ей подошвы жёлтой мазью и перевязали холстом. Потом на неё надели жидовскую рубаху. Потом Школьник подвёл её к шкафу и сказал, что в этом шкафу хранятся десять заповедей. Потом он одёрнул занавеску.

Школьник приказал ей сесть перед этим шкафом «на кукарки», накрыл её покрывалом с белыми и чёрными полосами, присел сам рядом, положил ей на колени лист с изображением христианских святых, с названием христианского Бога, такой же лист положил себе на колени и приказал ей отрицать Христа и святых, повторяя его слова. Потом приказал ей близко подойти к шкафу, упёр большой палец её левой руки в два средние, не отделяя от средних другие пальцы, приказал поцеловать концы пальцев и приложить к десяти заповедям. Потом сказал, что теперь её имя будет Риса, и научил её жидовской молитве. Потом жид Мордик (Янкель Черномордик) поцеловал её и сказал, что теперь её муж – Хаим Хрипун, привёл её в каморку, где стояли две кровати, велел лечь на одну из них, а сам ушёл в школу (молельню). Потом в каморку вошёл Хаим Хрипун, лёг сначала на свободную кровать, полежал недолго, потом перебрался к Терентьевой на кровать и совокупился с ней. Потом, когда её привели в школу, жиды одели её в богатое жидовское платье. Но жиды приказали на улицу в этом жидовском платье никогда не выходить, чтобы не узнали, что она приняла жидовскую веру. Потом её целовали, поздравляли, а Нота (Нота Мовшев Прудков), Лейзер (Лейзер Мееров Зарецкий) и Ицка (Ицка Ерухов Белев) дали ей по 10 целковых рублей.

Другая «предсказательница», Аня Еремеева тоже оказалась очень важной свидетельницей. Много помогла следователям и солдатка Авдотья Максимова, «решительная, развратная баба и верный слуга жидам за деньги и вино». Она работала у Цетлиных. Помогла следователям также и Прасковья Козловская (в девичестве Пиленкова), эта молодая баба работала в доме Берлиных. Её тоже жиды «уговорили» отказаться от Христа перед шкафом с десятью заповедями, дали жидовское имя Лыя и научили жидовской молитве. Добавила сведений по делу и Марья Ковалёва, с детства – «безответная крепостная Аронсоновых».

Эти женщины давно работали на жидов и, конечно, много знали. Допросы женщин шли три года. Их показания тщательно проверялись и согласовывались между собой. Сначала эти женщины, естественно, старались скрыть своё личное участие в «ужасном преступлении», но постепенно следователи их разговорили до конца. Им разрешили даже встречаться со священником, в храме и даже у него дома, который также советовал - «для их спасения» - говорить следователям только правду. На основании их показаний и была составлена подробная картина этого жуткого жидовского преступления.

 

Картина такая. В 1823 году за неделю до жидовской Пасхи шинкарка Ханка Цетлин напоила Терентьеву, дала денег и попросила достать «хорошенького христианского мальчика». Терентьева несколько дней высматривала и, наконец, высмотрела у моста через реку мальчика Федю, сына солдата Емельяна Иванова. Она сразу же об этом сказала Ханке. Жидовка напоила её, дала денег и кусок сахара, чтобы заманить ребёнка. Максимова была в это время тут же и всё слышала. Терентьева сманила мальчика и привела к дому Ханки. Ханка встретила их на улице, взяла мальчика за руку и повела в дом (это видела и свидетельница Косачевская). Ханка передала ребёнка Максимовой, та взяла его на руки и внесла в дом. В доме в это время были муж Ханки Евзик, дочь Итка и работница Риса, тоже жидовка. Терентьеву и Максимову жиды на радостях напоили, дали денег, и они уснули.

Вечером Терентьевой велели отнести ребёнка к Мирке Аронсон, тёще Шмерки Берлина. Терентьева принесла ребёнка в комнату её дочери, Славки, где уже собралось много довольных жидов. Мальчика тотчас унесли в каморку, а обеих баб снова напоили вином и дали денег.

Всю неделю Терентьева видела ребёнка у Берлиных, кроме среды. В эту среду и состоялся обряд обращенья её в жидовскую веру. В понедельник Максимова принесла ребёнка снова в дом Цетлиных (это видела и Козловская), а во вторник, рано утром, принесли его обратно к Берлиным. Она зашла тогда сначала на кухню спросить, встали ли Берлины. На кухне в это время были Козловская и две жидовки – кухарка Баси и девка Генемихля. Максимова постучала в дверь Славки, та отперла дверь, взяла ребёнка и велела приходить за ним вечером. Вечером ребёнка снова снесли в дом Цетлиных, где он и оставался в среду. По приказу Ханки Максимова освободила в каморке сундук от съестного, положила туда сонного ребёнка и накрыла белой простынёй (дочь Максимовой Меланья в это время зачем-то приходила к Цетлиным и видела ребёнка в этом сундуке). Ханка велела Максимовой не закрывать плотно сундук, чтобы ребёнок не задохнулся. Ханка сказала также Максимовой, что в полдень её муж, ратман, с квартальным надзирателем будут обыскивать дом Берлиных, а вечером смеялась над тем, что этот дурак квартальный не нашёл мальчика в погребе Берлиных и как ловко жиды всех обманули.

В четверг Максимова снова отнесла мальчика к Мирке Аронсон (Козловская подтвердила, что в этот день видела там ребёнка). В понедельник, на Фоминой неделе, вечером, Ханка Цетлин снова напоила обеих баб вином и отвела их в дом Берлиных, где в комнате Славки уже собралось много жидов. Мирка также налила пришедшим русским бабам вина и попросила их после убийства мальчика утопить его труп в реке.

Потом эти русские бабы принесли мальчика из каморки, по приказу жидов раздели догола и положили на стол. Жид Поселенный отрезал от полового органа мальчика часть кожи («жидовское обрезание»). Жид Шифра Берлин «постриг ему ногти до мяса». В это время из питейной конторы пришла Козловская. Славка хотела перехватить её в сенях, но не успела. Козловская уже увидела, что происходит в комнате, потому Козловскую жиды тоже зазвали в эту комнату и стали стращать, что, если она проговориться, то её замучают, как мальчика. Она поклялась, что будет молчать.

Затем все снова занялись мальчиком. Терентьева по приказу жидов держала ребёнка над тазом, а Максимова стала обмывать его. Потом мальчика положили головой вперёд в бочку, в которой перед этим вынули половину днища. Потом Иосель закрыл отверстие, и мальчик остался один в темноте - в этой жуткой жидовской бочке. Потом все собравшиеся, по двое, по очереди стали катать эту бочку. Катали часа два. Когда ребёнка вынули, он был весь красный, как обожжённый.

Терентьева завернула красное тело мальчика и снова положила на стол.

Потом все три русские бабы надели жидовские платья и, завязав ребёнку рот платком, чтобы на улице не было слышно его крика, понесли мальчика в жидовскую школу. Все жиды пошли с ними. В школе уже собралась большая толпа из местных жидов. В большой комнате стоял стол, а на нём - корыто.

Голого мальчика положили в корыто. Рот мальчику развязали. Распоряжался дальнейшей процедурой цирюльник Орлик Девирц. Жид Поселенный подал ремни, Терентьева связала мальчику ноги под коленями, но получилось очень слабо, и Поселенный сам связал ноги мальчика потуже. Потом жиды приказали Терентьевой бить мальчика по щекам, а после неё все остальные жиды тоже били красного голого ребёнка по очереди по щекам. Потом Терентьевой дали большой светлый гвоздь и приказали уколоть ребёнка сначала в висок, потом в бок. Жиды заставили то же сделать и Максимову, и Козловскую. А потом и жиды по очереди стали вонзать гвоздь в тело мальчика. Кровь из отверстий тела быстро потекла в корыто (Козловскую именно в это время Иосель отвёл к шкафу с десятью заповедями, где она и отреклась от Христа). Когда в корыто налилось уже много крови, цирюльник Орлик Девирц взял окровавленного мальчика и стал поворачивать его над корытом и сдавливать, чтобы и оставшуюся кровь выцедить в корыто. Бедный ребёнок сначала, когда жиды начали его дырявить гвоздём, сильно кричал, но потом смолк и лишь медленно двигал завязанными ногами, смотрел скорбно на собравшихся вокруг него жидов и трёх русских баб в жидовских платьях и тяжело вздыхал. Потом он молча испустил дух.

Терентьева развязала мёртвому мальчику ноги, подняла его над корытом, подождала пока стечёт кровь, а затем стала держать труп над другим корытом, которое стояло на полу. Иосель в это время лил на труп воду из бутылок, которые принесла ему Козловская, а Максимова мыла труп. Когда труп вымыли, на нём стали хорошо видны круглые ранки от гвоздя величиной с горошину (медицинская экспертиза подтвердила это). Потом русские бабы вытерли труп, одели и обули его и снова положили на стол. Иосель подвёл баб к шкафу с жидовскими книгами и сказал: «так как вы приняли еврейскую веру, то должны теперь по ней дать клятву», что бабы послушно и сделали. Потом Иосель какое-то время что-то читал по-жидовски из одной толстой книги.

Потом жиды достали украденный Терентьевой из Ильинской церкви антиминс (изображение на материи погребения Иисуса Христа – необходимый предмет для совершения причастия) и стали плевать на него, топтать ногами и говорить всякие скверные слова (священник Ильинской церкви подтвердил факт кражи антиминса).

Между тем уже начинало светать. Терентьева с Максимовой побоялись нести труп к реке: утром там бывает иногда народ, и потому понесли труп в лес, на болото у Гутурова Крижа, где труп и был найден.

А после того как русские бабы с трупом ушли, Иосель наполнил кровью одну бутылку и велел Козловской отнести её Славке Берлин. Остальную кровь он оставил в корыте на столе в жидовской школе. А сам сел в бричку с другим жидом, и они поехали проверить, успешно ли бабы сделали порученное им дело. Когда Терентьева и Максимова возвращались с болота, они и встретили эту жидовскую бричку. Они видели, как Иосель вылез из брички, посмотрел туда, где лежал труп, а затем довольные жиды быстро умчались назад в город (семь свидетельниц показали под присягой, что видели, как бричка проскакала к лесу, а потом обратно в город, а одна свидетельница уверенно утверждала, что в бричке сидел приказчик Шмерки Берлина Иосель с каким-то другим жидом).

Когда бабы вернулись в дом Берлиных, довольная Мирка снова напоила их вином, а Славка дала денег и внушала им, что если они напьются и поссорятся, ни в коем случае они не должны проговориться о том, что видели и делали. «Евреи всё равно отопрутся, - внушала им Славка, - а вы одни будете виноваты». Потом обе русские бабы сняли с себя жидовские платья и пошли домой.

Вечером Фрадка, жена цирюльника Орлика, напоив Терентьеву, одела её снова в жидовское платье и повела в жидовскую школу. Там толпились и о чём-то говорили все те же жиды. Была там и Козловская. «Корыто с кровью стояло ещё на столе, рядом две пустые бутылки, в которых накануне приносили воду для обмывания трупа. Тут же лежал свёрсток холста». Потом Ханка с Максимовой принесли ещё бутылку, чарку и воронку. Тереньева размешивала кровь лопаточкой, а Иосель разливал кровь чаркой через воронку в бутылки и в небольшой, сбитый обручами, бочонок, который ему подал Орлик. В остатке крови жиды намочили аршина два (это почти полтора метра) холста и велели Терентьевой выкрутить его, расправить и проветрить. Потом Иосель разрезал его на мелкие лоскуты, а Орлик макал гвоздь в остаток крови, капал на каждый лоскуток и размазывал на нём кровь. Потом каждому жиду и русским бабам дали по одному кровавому лоскутку.

Потом все разделились и пошли по домам. Максимова взяла одну бутылку с кровью и пошла за Цетлиными. Козловская понесла бутылку с кровью в дом Берлиных. А Терентьева с бочонком крови пошла за цирюльником Орликом – «в дом с зеленой крышей».

Максимова потом всё же отдала свой лоскуток Ханке, Козловская потеряла свой лоскуток, а Терентьева призналась следователю, что кровавый лоскуток, который ей дали жиды, хранится у неё в «китайчатом кармане», который она перед арестом передала на сохранение, вместе с другими вещами, солдатке Ивановой. «Следователи немедленно отправились туда, и нашли в указанном месте треугольный лоскут холста, красноватый, и признанный всеми тремя раскаявшимися бабами за тот самый, о котором они говорили».

В доме Берлиных и в жидовской школе (молельне), куда привели этих трёх баб, они порознь показали что, где и как происходило в ту жуткую ночь, когда жиды закололи христианского мальчика для жидовского Бога. Их показания вполне согласовывались друг с другом и с показаниями других свидетелей. Бабы, вспоминая ту ночь, впали в тяжёлое нервное состояние, плакали и едва могли говорить.

«Фрадка сказала Терентьевой, что кровавым лоскутом жиды протирают глаза новорождённым, а кровь кладут в мацу (опресноки)… На другой год после того сама Терентьева пекла с Фрадкой и другими жидовками мацу с этой кровью. Максимова подробно описала, как делала то же у Ханки, размочив засохшую в бутылке кровь и смешав её с шафрановым настоем. Ханка также положила немного крови в мёд, который все и пили. Козловская говорила, что то же делали у Берлиных: вытряхнули из бутылки сухую кровь, растёрли и высыпали в шафрановый настой, который потом вылили в тесто».

 

Следователей, конечно, весьма интересовал и вопрос, возили ли жиды и русские бабы куда-нибудь кровь из Велижа. Терентьева призналась, что возила кровь в Витебск. «Жиды использовали её как подставную преступницу, навязав ей в руки бочонок с кровью, чтобы в случае беды отречься от него и оставить её одну виноватою». Максимова также призналась, что возила кровь. Генерал-майор Шкурин, взяв с собой Терентьеву и Максимову для проверки их показаний, поехал в Витебск. «Максимова указала в Витебске дом, куда привозила кровь с Мовшей Беленицким, и узнала хозяина. Терентьева не смогла в первый день опознать место, куда она привозила кровь, просила дать ей время, а на другой день объявила, что далеко и искать нечего. Следственная комиссия остановилась в том самом доме и даже в той же самой комнате, куда Терентьева в 1823 году привозила кров». И Терентьева это убедительно доказала. Она показала скрытый в стене камин, где тогда жиды сожгли бочонок, после того как вылили из него всю кровь в бутылки. Описала она и расположение комнат в доме, хотя «провела ночь под караулом и никуда не выходила, сказала, что тут должна быть ещё и другая дверь, ведущая прямо на кухню, и это было правда». Она узнала всех хозяев-жидов, которых описала ещё раньше в Велиже: Мовшу и его жену Зелику, мать его Ривку, Арона и жену его Рису. Имена Ривка в 1823 году приняла у неё бочонок с кровью. «Прочих домов в Витебске, где её угощали жиды, она не могла припомнить».

 

Кроме этих трёх баб дали важные показания и другие свидетели. Меланья Желнова, дочь Максимовой, рассказала следователю, что когда пришла к матери на Святой в дом Цетлиных, жидовка Раиса, служившая в этом доме, послала её в каморку, где стоял раньше сундук с провизией. Но на этот раз она увидела в сундуке спящего мальчика в белой рубашке или накрытого чем-то белым. Меланья показала, что видела мальчика и в спальне Цетлиных. Мещанка Дарья Косачевская рассказала, что в первый день Святой, когда она ходила за пивом, то видела, как Ханка Цетлин вела за руку к своему дому маленького мальчика. Мальчик был одет в такую же одежду, как и пропавший сын солдата Емельяна Иванова.

Работница жидов Аронсоновых, Марья Ковалёва, долго запиралась, но, наконец, созналась, рассказала все подробности, «но потом, испугавшись этого, протосковав и проплакав несколько времени и сказав, что сама себя погубила, что ей нигде житья не будет, удавилась».

Дополнили картину и показания нищенки и «предсказательницы» Ани Еремеевой. Она рассказала, что в Великий Пост зашла в сени в доме Берлиных попросить милостыню и услышала, как Терентьева громко обещала хозяйке «достать» что-то очень важное. «Как я дала клятву служить верно, - говорила Терентьева, - то и уверяю, что в первый день праздника достану». Еремеева тотчас поняла о чём разговор и сильно испугалась, тем более, что в то же время вышли в сени три жида, взглянули на неё и друг на друга и стали допрашивать, кто она. Весь день она всё думала о том, что слышала, и вечером опять подкралась к дому Берлиных и притаилась в сенях у дверей. Жидов, по-видимому, на этой половине дома не было, были только Терентьева и Максимова, она прислушалась, о чём они говорили. Максимова сказал: «Наши жиды хотели заманить девочку, которая утром приходила, но я им отсоветовала, опасно». Терентьева ответила: «Я и сама видела, что они на неё острили зубы, но точно, опасно. Я обещала достать, так уж достану из солдатской слободы, пусть обождут: надо делать с толком, чтобы концы схоронить, как мы с тобой Авдотьюшка, и прежде действовали» (Терентьева и Максимова сознались, что и раньше по приказу жидов похищали христианских детей).

«Еремеева испугалась, потихоньку ушла, хотела на другой день бродить близ дома Берлиных, чтобы подсматривать, но заболела, едва дотащилась до деревни Сентюры, где мещанин Пестун, человек весьма набожный, призрел её и взял в дом. Она всё ещё боялась жидов и опасалась сказать, что видела и слышала, а потому, когда впоследствии действительно пропал ребенок в Велиже, и мать его пришла к ней за предсказаниями, то она, Еремеева, сказала ей, что видела сон, в котором ей явился архангел Михаил. А мальчик сидел в цветах, на него шипели змеи, то есть Терентьева, пояснила Еремеева. Архангел же сказал ей, что младенцу суждено быть страдальцем от жидов за христианство. Далее она описала по приметам дом Берлиных и прибавила, что если не успеют спасти мальчика, то он погибнет».

Нашлись и свидетели, которые рассказали, что у Берлиных «в ту ночь» горел огонь и что у Берлиных и у их соседа жида Нахимовского были в ту и следующую ночь во дворе «караульные жиды», хотя ни до того, ни после того охраны не было.

 

Следственная комиссия за участие в ритуальном убийстве христианского мальчика Феди Иванова арестовала около 50 жидов. Но жидов, которые знали о кровавом жертвоприношении и которые в свою Пасху в 1823 году ели опресноки с кровью этого мальчика, вероятно, было во много раз больше.

 

Как же вели себя обвиняемые жиды? Да так, как всегда. Запирались и врали, собирали деньги на подкуп нужных лиц, писали доносы, запугивали свидетелей, всячески тянули следствие, пытались бежать, притворялись сумасшедшими и т. д. «Жиды, - писал Даль, - ничем не могли опровергнуть обвинения, как только голословным запирательством, упорным, злобным молчанием, криком, неистовой бранью, или же, приходя в себя, рассуждениями, что этого быть не могло: на что жидам кровь? Этому даже верить запрещено повелениями разных королей, а также государя императора Александра Первого… Комиссия постоянно при каждом допросе записывала в журналах, что допрашиваемый показал крайнее смущение, страх, дрожал, вздыхал, путался и заговаривался, отменял показания, не хотел их подписывать, уверял, что болен и не помнит сам, что говорит. Многие выходили из себя, после самой низкой брани бросались в ярости на доказчиц, кричали на членов Комиссии, бранили их скверными словами, бросались на пол, кричали караул, тогда как никто их не трогал и проч.»

Хаим Чёрный (он же Хрипун) кричал генералу Шкурину, указывая на него пальцем: «Я тебе, разбойнику, глаза выколю, ты злодей!» Этот Хаим уже был под следствием в 1806 году с другими жидами по подозрению в убиении христианского мальчика помещика Мордвинова, но «по вялости следствия» жиды тогда ушли от наказания.

Нота Прудков заявил, что во время происшествия был на Сертиевской пристани, но доказано, что он был в Велиже. Перехвачена и его переписка с жидами на воле, где он просил жидов за деньги достать ему свидетельство о том, что он был на этой пристани и составить подложный договор его с мужиками. Он сказал генералу Шкурину: «Если бы сам государь обещал евреям помилование, они, конечно же, сознались». Три раза он пытался бежать. Хотел креститься, но потом раздумал. Вызвался сознаться во всём генерал-губернатору, князю Хованскому, был доставлен в Витебск, но конечно, обманул. Когда в Комиссии ему показали перехваченные его письма, он в неистовстве стал орать на членов Комиссии: «В законе ничего не сказано что будет за это, если кто заколет мальчика. Мы ничего не боимся, только бы дело вышло из комиссии. Вы все разбойники. Нам ничего не будет, а вас ещё судить будут, вот увидите».

Фейга Вулфсон заявила, что может сознаться, но спросила: «Есть ли такой закон, что когда кто во всём сознается, то будет прощение?» Когда ей ответили, что признание смягчит наказание, она сказала в отчаянии: «Я попалась с прочими по своей глупости». Она изъявила желание креститься, но потом, конечно, раздумала. Она объясняла следователям: «Мне нельзя уличать свою мать, да тогда должны пропасть все евреи».

Ицка Нахимовский начал признаваться, но потом отрёкся от своих слов. Потом попытался бежать, а когда был пойман, стал на колени и сказал: «Самому государю открою всю правду об убиении мальчика» и дал в том подписку, но потом опять отрёкся и притворился сумасшедшим. Иосель Гликман уверял Комиссию, что «мальчика искололи евреям на шутку». При очной ставке упал в отчаянии на колени и кричал: «Помилуйте! Помилуйте!», закрывал лицо руками, дрожал, отворачивался и объявлял, что не хочет смотреть на уличительниц. Орлик Девирц, цирюльник, у которого нашли дома свидетельство фельдшера, объяснял так: «Когда меня пошлют в Сибирь, то я им там покажу (это свидетельство), может быть, хоть не заставят землю копать». Жена его, Фрадка, сначала заявила, что не станет отвечать, но потом начала кричать и браниться: «Что вы от меня хотите? Зачем не зовёте других? Не один мой муж был, когда кололи мальчика. Все говорят, что Хана Цетлин виновата. Её и спрашивайте, а не меня». Караульным она говорила: «Я бы всё рассказала, кто и как колол, да боюсь, затаскают меня, боюсь я и своих евреев». То же подтвердила и в Комиссии, но более говорить не захотела и добавила: «Если евреи это узнают, я пропала». По её показаниям был отыскан особый нож, в серебряной оправе и сафьяновых ножнах, которым, по её словам, сделано было «обрезание» мальчику. Два раза пыталась бежать, но была поймана. Выбила стекло и хотела зарезаться осколком его. Потом опять от всего отреклась. Потом призналась караульному унтер-офицеру, что кровь нужна была Берлиной, потому что у неё «дети не стоят». А потом снова впала в истерику: «Берите меня, секите меня кнутом, я этого хочу, я всё беру на себя, я вам правды не скажу».

Под давлением улик Зелик Брусованский по глупости своей так и ляпнул следователю: «Если кто из семьи моей, или хоть другой еврей признается, тогда и я скажу, что правда». Шмерка Берлин, глава местного кагала, тыкал под нос следователю указы разных европейских королей и буллы римских пап, которые запрещают даже подозревать евреев в убиении христианских детей. Он уверял, что мальчика «переехали», а потом искололи по злобе на евреев». Абрам Кисин всё время путался, сам себе противоречил, уличён много раз в даче ложных показаний. Сказал, что вовсе не родня Берлиным, хотя и состоял в близком родстве с ними, наконец, зарыдал, смотрел, как помешанный, упал ниц на пол и кричал: «Помилуйте! Ратуйте!», кричал, что ему дурно, что он не может говорить, его стало кидать и ломать, и он тоже притворился сумасшедшим, кричал и бесновался».

«Это ли есть поведение невинных, оговариваемых в таком ужасном злодеянии?» – вопрошал Даль.

Эти несколько десятков посаженных за решётку жидов не только не были похожи на невинных, на которых клеветали, но были мало похожи вооще на людей. Это были какие-то жутковатые, патологические существа из чёрного, дьявольского мира, чуждые христианской цивилизации, засланные козлоподобным Дьяволом в пределы православной России, сосущие со сладострастием не только жизненные силы русского народа, но и буквально кровь русских детей. Это были существа с другой психикой, другими мыслями и желаниями, другим поведением, живущие по чуждым русскому народу законам.

Между жидами за решёткой и жидами на воле постоянно шла переписка на лоскутах, лучинах, на посуде, в которой приносили еду и т. д. Часть этой переписки была перехвачена, и стало ясно, что жиды пытаются сговориться, как себя вести, чтобы не было противоречий в их показаниях. Шли на волю и инструкции. Так Итка Цетлин в своих записках на волю писала: «Кого ещё взяли?.. Ещё многие будут задержаны. Худо будет, но нужно жертвовать собою для прославления Божьего имени. Очень худо: три бабы говорили до того, что у меня потемнело в глазах. Сначала я держалась твёрдо, покуда не свалилась с ног. Коротко сказать, очень худо. Старайтесь сделать это для прославления Божьего имени и пожертвуйте собой. Терять нечего. На нас всех надежды мало, всем очень худо будет».

Хаим Чёрный (Хрипун) писал: «Старайтесь все за нас, весь Израиль! Не думай никто: если меня не трогают, так мне и нужды нет! Мы содержимся, Боже сохрани, ради смертного приговора!.. Бегите всюду, где рассеян Израиль, взывайте громко: «Горе, горе!», чтобы старались свидетельствовать за нас. У нас не достаёт более сил. Напугайте доказчиц через сторожей, скажите им, что есть повеление государя такое: если они первые отступятся от слов своих, то будут прощены. А если нет, то будут наказаны».


Поделиться с друзьями:

mylektsii.su - Мои Лекции - 2015-2024 год. (0.034 сек.)Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав Пожаловаться на материал