Знакомство

Переехать из Свердловска в Москву Ельцина уговаривали

Лигачев и Горбачев. Борис Николаевич колебался. Это предложение

казалось ему и заманчивым, и опасным одновременно. В столице

предстояло заново самоутверждаться, в Свердловске же авторитет

и влияние Ельцина были безграничными.

И все-таки, поддавшись на уговоры товарищей по партии, а

также подчиняясь партийной дисциплине, в апреле 1985 года Борис

Николаевич переехал в Москву. Когда я спустя некоторое время

приехал в Свердловск вместе с ним, то понял, почему он

раздумывал над уговорами. Там ему каждое дерево, каждая

скамейка были знакомы, все при нем делалось. Был и свой,

местный " Белый дом" -- областной комитет партии. Не очень,

правда, красивый -- монументальная железобетонная коробка, но

по советским стандартам " начинка" внутри здания смотрелась

вполне современно.

Но сколько бы Свердловск не называли третьей или пятой

столицей России, по сравнению с Москвой он выглядел периферией.

Это Ельцин понимал, потому и покидал родной город, правда, с

ноющим сердцем.

В Москве карьера развивалась стремительно. Проработав

заведующим Отделом строительства ЦК КПСС всего пару месяцев,

Борис Николаевич стал секретарем Центрального Комитета партии.

В конце декабря его назначили первым секретарем Московского

городского комитета КПСС. Вот тогда мы и познакомились.

По инструкции об охране высокопоставленных деятелей партии

и государства я должен был прийти к Ельцину только после его

назначения кандидатом в члены Политбюро. До этого момента

оставалось полтора месяца, но все уже знали: Ельцина на

ближайшем, февральском пленуме непременно сделают кандидатом.

Раз уж он первый секретарь МГК и собирается проводить

радикальные реформы, то и охранять его решили усиленно.

А вообще-то секретарю ЦК КПСС, кем Борис Николаевич тогда

являлся, был положен один человек -- он и комендант, он и за

охрану отвечает, он и любые, в том числе личные, поручения

выполняет.

Накануне Нового года, 30 декабря, Борис Николаевич меня

впервые вызвал. Беседа была краткой, минут пять. Я фактически

пересказал анкету -- где родился, где работал, какая у меня

семья. Он слушал внимательно, но я понял: все это он уже сам

прочитал.

-- Ну что ж, будем работать вместе, -- сказал Борис

Николаевич. -- Встречайте Новый год дома, а потом заступайте.

Первого января 1986 года я вышел на новое место работы.

Чуть позже, в феврале, у Ельцина появился помощник --

Виктор Васильевич Илюшин. Они были знакомы еще по Свердловску.

Илюшин раньше Бориса Николаевича переехал в Москву на

повышение, став ответственным работником ЦК КПСС.

Виктор Васильевич произвел на всех впечатление человека

сурового и педантичного. Он вынужден был по просьбе Ельцина

перейти из ЦК КПСС в Московский горком и расценивал этот

переход не что иное, как очевидное понижение в должности, но,

видимо, отказать бывшему патрону не смел.

Уехав из Свердловска, Илюшин мечтал о самостоятельной

работе в столице. Ельцин же всегда был явным тоталитарным

лидером, и в его тени Виктор Васильевич мог рассчитывать только

на вспомогательную роль. Причем у этой роли был горький привкус

-- Илюшина считали заменимым человеком, на место которого можно

было без больших проблем назначить другого исполнительного

чиновника. Илюшин же так тщательно создавал миф о безграничной

преданности и любви к Борису Николаевичу, что в итоге все в это

поверили. В том числе и сам мифотворец. Но стоило Ельцину

оказаться в опале, как Илюшин, не стесняясь, начал его

критиковать: мол, к чему делать " лишние круги в воздухе",

разумнее с партией не спорить, а сотрудничать.

Еще одна из причин, по которой Виктор Васильевич не жаждал

перехода из ЦК, сугубо меркантильная. В Московском горкоме

партии казенные дачи по сравнению с цековскими были скромнее,

должностные оклады -- ниже. А Илюшин всегда очень внимательно

относился к номенклатурным привилегиям и искренне полагал, что

они точнее всего отражают ценность партработника.

Следуя этой логике, выходило, что ценность Илюшина

внезапно и беспричинно снизилась. Он частенько заводил разговор

на эту тему:

-- Работаю, как папа Карло, а получаю гроши. Платили хотя

бы тысячу долларов.

Такая сумма казалась ему пределом материального

благополучия.

Для меня же предложение перейти в охрану Ельцина выглядело

перспективным. К тому времени я дослужился до капитана, побывал

в Афганистане и был не против позитивных перемен в карьере. В

охране Бориса Николаевича мне определили подполковничью

должность. Для любого военного -- это существенное продвижение

по службе. Повышения же в системе 9-го управления КГБ, которое

занималось охраной высокопоставленных руководителей партии и

правительства, случались не гак часто, как в армии. Дослужиться

до заместителя начальника или начальника личной охраны

считалось несбыточной мечтой.

Честно говоря, мне было все равно, кого охранять: первого

секретаря Свердловского обкома партии или начальника Чукотки.

По-настоящему высоким в охране считали уровень Генерального

секретаря или Председателя Совета Министров. Но разве я мог

тогда предположить, что это назначение -- судьба!

Личные отношения Борис Николаевич сразу ограничил жесткими

рамками. Всех называл только на " вы", разговаривал кратко и

строго: " Поехали! Подать машину в такое-то время. Позвоните

туда-то. Доложите об исполнении" и т. п.

Первое замечание он мне сделал, когда я захлопнул дверцу

машины. Открывая его дверь, я одновременно захлопывал свою. Но

поскольку у него на левой руке трех пальцев не хватало, то

подспудно затаился страх, что и оставшиеся фаланги ему

когда-нибудь непременно оторвут. Например, прихлопнут дверцей

автомобиля. Он выходил из ЗИЛа весьма своеобразно -- хватал

стойку машины, расположенную между дверьми и резко подтягивал

тело. Причем брался всегда правой рукой. Пальцы при этом

действительно находились в опасной зоне. Я сразу обратил

внимание на эту особенность шефа выходить из машины, и никогда

бы пальцы ему не прихлопнул. Поэтому мне было обидно услышать

от Бориса Николаевича резкое резюме:

-- Вы мне когда-нибудь отхлопните пальцы.

В дальнейшем я поступал так: выходил первым, закрывая свою

дверь, а потом уж распахивал его. Так что не так уж просто было

служить при Ельцине даже простым " двереоткрывателем".

В ЗИЛе или " Чайке" Борис Николаевич всегда сидел на заднем

сидении. Я располагался рядом с водителем, а он -- справа за

мной. С первых дней работы я понял: мой шеф очень не любит

повторять дважды. Иногда случалось: мотор урчит или я

задумаюсь, а он что-нибудь в этот момент буркнет. Переспросить

для меня было мукой -- краснел заранее, особенно горели уши как

у провинившегося пацана.

Меня не удивляло, что Борис Николаевич вел себя как

настоящий партийный деспот. Практически у всех партийных

товарищей такого высокого уровня был одинаковый стиль поведения

с подчиненными. Я бы больше поразился, если бы заметил у него

интеллигентские манеры.

Когда Ельцин приходил домой, дети и жена стояли навытяжку.

К папочке кидались, раздевали его, переобували. Он только сам

руки поднимал.

Борис Николаевич прекрасно выдерживал забитый до предела

распорядок дня. В субботу работал только до обеда, а воскресный

день проводил дома с семьей. Они все вместе обедали. Глава

семейства любил в бане попариться. Зимой на лыжах катался. Мне

он рассказывал, что в Свердловске регулярно совершал лыжные

прогулки.

В Москве начальник охрану Ельцина Юрий Федорович Кожухов

приучил его иногда ездить в спорткомплекс, на Ленинские горы,

куда ни члены Политбюро, ни более молодые кандидаты практически

не заглядывали.

В спорткомплексе Борис Николаевич начал брать первые уроки

тенниса. Инструкторы попались не очень профессиональные --

бывшие перворазрядники или вообще специалисты по другим вида

спорта. Но никакого другого тренера по теннису тогда неоткуда

было взять, а пригласить профессионала просто в голову никому

не приходило.

Постепенно Кожухов стал для Ельцина близким человеком на

работе, а я вместе с моим напарником Виктором Суздалевым

никогда эту близость не оспаривали. Мы были благодарны Кожухову

за то, что он нас выбрал из внушительного числа претендентов --

тех майоров и капитанов КГБ, чьи анкеты он просматривал,

подбирая охрану Ельцину. Кожухов нам поведал, что ему

предложили выбрать себе заместителей из десяти кандидатов. Все

были профессионалами, с высшим образованием. И он выбрал

Суздалева и Коржакова.

Виктор, к сожалению, несколько лет назад погиб в

автокатастрофе -- разбился по дороге на дачу. Мы с ним к этому

моменту практически не поддерживали отношений. Суздалева в 89-м

уволили из КГБ фактически из-за меня: я общался с опальным

Ельциным, а Виктор -- со мной.

Горбачева на первых порах Борис Николаевич боготворил. У

него с Генеральным секретарем ЦК КПСС была прямая связь --

отдельный телефонный аппарат. И если этот телефон звонил,

Ельцин бежал к нему сломя голову.

Сначала Михаил Сергеевич звонил часто. Но чем ближе был

1987 год, тем реже раздавались звонки. Борис Николаевич был

убежденным коммунистом, старательно посещал партийные

мероприятия, и его тогда вовсе не тошнило от коммунистической

идеологии. Но в рамках этой идеологии он был, наверное, самым

искренним членом партии и сильнее других партийных боссов

стремился изменить жизнь к лучшему.

Один раз я присутствовал на бюро горкома, и мне было

неловко слушать, как Борис Николаевич, отчитывая провинившегося

руководителя за плохую работу, унижал при этом его человеческое

достоинство. Ругал и прекрасно понимал, что униженный ответить

на равных ему не может.

Эта манера сохранилась у президента по сей день. Я

припомнил то бюро горкома на Совете безопасности в 1995 году.

После террористического акта чеченцев в Буденновске Борис

Николаевич снимал с должностей на этом совете министра

внутренних дел В. Ф. Ерина, представителя президента в Чечне Н.

Д. Егорова, главу администрации Ставрополья -- Кузнецова и

песочил их знакомым мне уничижительным, барским тоном. К

Кузнецову я никогда особой теплоты не испытывал, но тут мне

стало обидно за человека: его-то вообще не за что было с таким

позором снимать.

В КГБ нам внушали, что охраняемые лица -- особые. Они

идеальны, и любые поступки совершают во благо народа. Конечно,

они такие же люди, как и все. А некоторые даже гораздо хуже.

Как-то с одним таким " идеальным" человеком я гулял. Точнее --

он гулял, а я его охранял. Встретились мы первый раз в жизни,

поздоровались и побрели на небольшом расстоянии друг от друга

по дорожкам живописной территории. И вдруг мой подопечный с

громким звуком начинает выпускать воздух. Мне стало неудобно, я

готов был сквозь землю провалиться... А " идеальному" человеку

хоть бы хны, он видимо, только с коллегами по Политбюро так не

" общался", стеснялся.

Постепенно в моем сознании произошла трансформация --

святость при восприятии высокопоставленных партийных товарищей

улетучилась, а увидел я людей не самых умных, не самых

талантливых, а порой даже и маловоспитанных. Но к Ельцину эти

наблюдения никак не относились -- он тогда заметно отличался от

остальных коммунистических деятелей.

Борис Николаевич вел себя со мной строго, но корректно.

Всегда, вплоть до отставки, обращался ко мне только на " вы".

Правда, в исключительных случаях, после тяжелого застолья, мог

случайно перейти на " ты". Тогда он произносил таким

проникновенным голосом: " Саша! ", что сердце мое сжималось.

Александром Васильевичем он стал называть меня года через

три после знакомства. А сначала -- только Александр. Во время

первой нашей беседы он сказал:

-- Хорошо, я вас буду звать Александром.

Напарника моего звал Виктором, а Кожухова -- только по

имени и отчеству. По возрасту я был самым младшим в этой

команде, потому нос не задирал, но и в обиду себя не давал.

Сначала работа в МГК показалась мне скучноватой. Привезешь

шефа на работу и сидишь. Поручения он давал мне редко в первые

месяцы, зато потом их стало даже многовато. Вечером, как

правило, в кабинет к Ельцину заходил Юрий Федорович, они

общались в комнате отдыха, а потом уже я с Борисом Николаевичем

уезжал домой.

Практически каждый день мы ездили на какое-нибудь

мероприятие. Иногда совершали несколько визитов в день -- на

стройку, завод или в институт... В тот момент я начал замечать

Бориса Николаевича черты, которых прежде у партийных боссов не

встречал.

Прежде всего Ельцин отличался неординарным поведением.

Как-то во время встречи на стройке он меня спрашивает:

-- Александр, какие у вас часы?

Я показал.

-- О, эти не подходят, нужны какие-нибудь поинтересней. Я

подхожу к коллеге из группы сопровождения и интересуюсь:

-- У тебя какие часы?

-- " Сейко". А что?

Поясняю ему:

-- Снимай, шеф просит.

Он отдал. И шеф тут же подарил эти часы какому-то

строителю. У Ельцина, оказывается, манера была -- дарить часы.

Она сохранилась со свердловских времен. Жест этот предполагал

исторический смысл: первый секретарь поощрял " своими" часами

отличившихся тружеников почти так же, как командарм своих

солдат -- за боевые заслуги в Великую Отечественную. Я этот

фокус с часами запомнил и потом специально носил в кармане

запасной комплект. Часы же брал казенные, в горкоме.

У Ельцина в нагрудном кармане всегда лежал червонец,

который ему вкладывала Наина Иосифовна, собирая по утрам мужа

на работу. Уже тогда Борис Николаевич плохо представлял, что

сколько стоит, но всегда следил, чтобы никто за него нигде не

платил. Если он чувствовал, что его угощают, а бесплатно в этом

месте есть не стоит, то выкладывал на стол свой червонец,

пребывая в полной уверенности, что расплатился. Хотя обед мог

стоить и два червонца.

Мне Борис Николаевич все больше нравился, несмотря на

строгость и порой несправедливые замечания. Я ему все прощал.

Шеф умел решать проблемы и, когда мы с ним бывали на

мероприятиях, находил выход из любой ситуации.

В машине Ельцин тоже не хотел терять времени зря и

старался поработать с документами. Если мы ехали на какой-то

новый объект, на котором прежде не бывали, то он обязательно

готовился к визиту. Особенно хорошо Борис Николаевич запоминал

цифры. Он говорил, что сто цифр мог запомнить за десять минут.

При этом никогда не ошибался и точностью результата изумлял

собеседников. Сам же любил поймать человека на ошибке, на

незнании каких-то фактов. Ельцин ведь приехал с периферии и,

видимо, испытывал потребность при случае подчеркнуть, что и там

есть люди ничуть не хуже москвичей, а может и получше. Ему

казалось, что провинцию недооценивают, воспринимают ее

снисходительно, со столичным снобизмом.

Будучи первым секретарем МГК, Борис Николаевич регулярно

посещал с проверками продовольственные магазины. Сначала мы

ездили по одному и тому же маршруту, заезжая в магазины,

расположенные вдоль правительственной трассы. Правда, когда

торговое начальство узнало о наших визитах, то стало снабжать

эти магазины получше остальных. Привычка: лично проверять,

какие продукты лежат на прилавке, тоже сохранилась у шефа со

Свердловска. Там разговор в гастрономе начинался с вопроса:

-- Сколько в продаже сортов мяса? Сколько наименований

молочной продукции?

Мы намекнули Борису Николаевичу, что магазины подальше от

трассы снабжают не так полноценно, как остальные, и он поручил

мне подбирать объекты для проверки. Я заезжал в самый

обыкновенный магазинчик, осматривал с точки зрения безопасности

подъезды к нему и никому из работников не говорил, что скоро

сюда нагрянет первый секретарь МГК.

Наш ЗИЛ к тому времени уже сопровождал дополнительный

экипаж охраны -- его прикрепили из-за частых отклонений от

стандартных маршрутов. Я предупреждал ребят:

-- В такое-то время мы будем там-то. Только никого в

магазине об этом не информируйте.

И мы заезжали неожиданно, заставая врасплох перепуганного

директора. В то время Ельцина в лицо не очень-то знали и могли

послать куда подальше. Внезапность визита являлась отнюдь не

самоцелью -- только так можно было установить истинное

положение дел, без приукрас.

Однажды Борис Николаевич строгим, требовательным голосом о

чем-то спросил продавщицу. Она ответила нагло:

-- Шел бы ты отсюда...

На шум прибежал директор и, с ужасом в глазах посмотрев на

Ельцина, сразу сообразил, в чем дело. Но Борис Николаевич с

невозмутимым лицом продолжил диктовать замечания, которые я

записывал в блокнот.

Сейчас, возможно, вспоминать об этом смешно. Но тогда он

поступал правильно: ему поручили навести порядок в Москве и он

наводил. Рыночных методов ведь еще не было. В Свердловске,

например, при Ельцине всегда яйца продавались и птичье мясо

трех сортов. А с приходом Петрова начались перебои.

Иногда мы приезжали на торжественное открытие детского

сада или какогото предприятия. Борис Николаевич произносил

убедительную речь. Ему верили. Мы тоже верили, что его энергия,

работоспособность могут изменить жизнь к лучшему. Наивными мы

были в то время.

***