Первый отпуск

Поближе с семьей Бориса Николаевича я познакомился на

отдыхе в мае 86го года. Тогда мы все вместе отправились в

отпуск в Пицунду. Поехали Наина Иосифовна, младшая дочь

Татьяна, ее сын Борис и старшая дочь Елена с дочерьми -- Катей

и Машей. Ельцин всегда брал их с собой на отдых.

К этому времени Кожухов уже немного ревновал меня к шефу.

Я не сразу понял это. Считал, что Юрий Федорович устает на

работе, оттого раздражителен и несправедливо ко мне

придирается. И только позднее сообразил, кто именно

спровоцировал такое отношение.

Кожухов подружился с Илюшиным. Завоевать расположение

Виктора Васильевича оказалось нетрудно. Из спецбуфета, который

обслуживал шефа, подавали не только чай и кофе, но и свежую

выпечку. Сдобу готовили на особой кухне в Кремле. От запаха

слюнки текли, но теплые булочки, пирожки, ватрушки

предназначалась только для начальства. Кожухов же сам заказывал

продукты в буфете и лишними пирожками начал подкармливать

Илюшина.

Черта эта -- поесть за казенный счет -- сохранилась у

Илюшина, даже когда он в 96-м году стал первым вице-премьером

правительства России. В новую должность он вступил со старой

песней:

-- Почему меня не обслуживают, как положено? Где охрана?

-- были его первые вопросы на новом поприще.

Словом, Кожухов с благословения Виктора Васильевича начал

меня ревновать к Ельцину еще до отпуска в Пицунде. И для этого

были причины. Мы приезжали с Борисом Николаевичем на работу

очень рано. Магазины открывались в восемь. Мы в них заезжали,

Ельцин делал замечания -- я записывал. И сразу же на работу --

в МГК. Илюшин так рано не приходил, поэтому я сам звонил

секретарю горкома по торговле, сообщая об итогах утренних

проверок.

Секретарем была женщина, товарищ Низовцева. Она никогда

мне не говорила: дескать, вы охранник, лезете не в свои дела.

Наоборот, спокойно, по-деловому обсуждала со мной все проблемы.

Илюшин же в этот период увлекся теннисом, с утра любил поиграть

и приходил на работу раздраженный, что мы опять явились раньше

его. Но шеф тогда спал мало и утром маялся без дела. Он отдыхал

по четыре-пять часов в сутки, и ему недолгого сна хватало,

чтобы восстановить силы. Говорят, что это -- признак

гениальности, если человек за столь краткий сон способен

восстановиться. У меня же выбора не оставалось -- я вынужден

был спать по пять часов в день. Не знаю, насколько я гениален,

но тоже успевал восстановить силы.

Илюшин наябедничал Кожухову на меня: Коржаков лезет не в

свои дела, едва ли не командует помощниками, то есть им

персонально. Жаловался он и Ельцину, Борис Николаевич спустя

годы сам рассказал мне об этом.

Отношение ко мне изменилось -- появился недоброжелательный

тон. Вдобавок к козням Илюшина Кожухов рассказал шефу, что взял

он Суздалева и меня в охрану только потому, что другого выбора

не было. Ему предложили анкеты десяти офицеров, но все, в том

числе и мы с Виктором, оказались " стукачами". Должны были про

каждый шаг Ельцина докладывать своему начальству.

Как-то мы уехали из горкома пораньше, часов в десять

вечера, и я предложил Борису Николаевичу послушать в машине

музыку. Он спросил:

-- А что вы мне можете предложить?

-- У меня есть Анна Герман.

В те годы еще не у каждого были хорошие магнитофоны и

качественные аудиопленки. Родственники подарили нам отличный

магнитофон на свадьбу, и я коллекционировал эстрадные

музыкальные записи. Много пленок привез из Афганистана. Я

включил Анну Герман, которая пела " Один раз в год сады цветут".

Шеф послушал и ему понравилось.

Борис Николаевич терпеть не мог радио. Хочешь включить,

новости послушать, он запрещает:

-- Выключите!

Причем командует резко, раздраженно. Но музыку в машине

стал слушать с удовольствием. Мы ехали по ночной Москве, он

сидел молча, с лирическим выражением лица. Так было несколько

раз. Когда его спрашивали, кого из эстрадных певиц он больше

всего любит, отвечал без раздумий:

-- Анну Герман.

Меня этот ответ забавлял...

Из родных свердловских песен Ельцин любил " Уральскую

рябинушку" малоизвестного композитора Радыгина, но слов не

помнил. Наина Иосифовна знала из нее куплета полтора.

С приходом в команду Ельцина помощника из Госстроя

Суханова песенный репертуар шефа расширился. Лев Евгеньевич

замечательно играет на гитаре и поет. Ради Ельцина он выучил

слова этой " Рябинушки". И никогда не подавал вида, заметив, что

у Бориса Николаевича серьезные проблемы с музыкальным слухом.

Зато чувство ритма у Ельцина было развито нормально.

Оттого он неплохо играл на ложках. Этими ложками шеф мог кого

угодно замучить. Даже во время официальных визитов требовал:

-- Дайте ложки!

Если деревянных под рукой не оказывалось, годились и

металлические. Он их ловко сгибал и отбивал ритм исполняемой

мелодии. Но металлические ложки стирали в кровь пальцы, мозоли

потом ныли, раздражая шефа.

Ельцин родился в деревне Бутка, и там, видимо, играть на

ложках было престижно. Борис Николаевич, звонко шлепая ложками

по разным частям собственного тела, начинал напевать:

-- Калинка, калинка, калинка моя. Выгоняла я корову на

росу, повстречался мне медведь во лесу...

Эти две строчки он в упоении повторял многократно, отбивая

темп ложками. Многие слушатели, не выдержав комизма ситуации,

хохотали.

У Бориса Николаевича не было музыкального образования но

тяга к музыке чувствовалась. Он построил в Свердловске театр

оперетты, рассказывал мне, как любил ходить на спектакли. Но я

ни разу не слышал, чтобы он напевал какую-нибудь мелодию из

оперетт.

Единственная песня, которую Борис Николаевич знал от

начала до конца, была " Тонкая рябина". Мы ее выучили благодаря

президенту Казахстана -- ехали как-то с Назарбаевым в машине от

аэропорта до его резиденции " Боровое" часа два и разучивали

слова -- повторили песню раз пятьдесят. Нурсултан Абишевич

очень любит русские песни и красиво их исполняет. После этой

поездки Борис Николаевич всегда пел в компании " Тонкую рябину".

Когда куплет заканчивался и нужно было сделать паузу, Ельцин

начинал первым, чтобы показать: слова знает, подсказывать не

нужно.

...После Анны Герман я хотел и другие пленки принести, но

шеф вдруг категорически запретил:

-- Все, хватит. Надоело.

Музыкальные вечера в машине прекратились, отношения наши

заметно испортились. Я, честно говоря, сильно не переживал --

выгонит так выгонит. До этого я был в охране у маршала Соколова

и продержался там чуть больше месяца. Просто не сработался с

руководителем охраны. Пришел к своему начальнику подразделения

и честно сказал:

-- Прошу вас взять меня обратно. Не считайте, что я не

справился, просто не могу с этим типом работать.

Если бы и здесь возникла аналогичная ситуация, я бы, не

сожалея, тоже ушел.

Неожиданно ко мне в мае подходит Кожухов и спрашивает:

-- Ты в отпуск не собираешься?

Я удивился -- у меня отпуск был записан на осень.

-- А мы тебе сейчас предлагаем, -- настаивал Юрий

Федорович. -- Мы уезжаем на отдых, и ты тоже отдохни.

Но через некоторое время Кожухов изменил свое решение:

-- Ты все-таки с нами в командировку поезжай.

Выясняется следующее. Я в то время еще неплохо играл в

волейбол, а шеф был мастером спорта. Ему хотелось во время

отпуска поиграть с достойными противниками.

Таня тоже увлекалась волейболом и даже участвовала в

студенческих соревнованиях МГУ. Могла дать приличный пас, да и

принимала подачу неплохо.

Приехали в Пицунду, на " объект отдыха". Только

расположились, а Борис Николаевич уже дает команду: всем

приходить на волейбол в пять часов.

Я вышел на площадку в наколенниках и начал разминаться. Мы

сделали по два-три удара, и Ельцин вдруг говорит Кожухову

резко, сквозь зубы:

-- Надо лучше знать свои кадры.

Кожухов еще в Москве опасался, что шеф увидит мою

профессиональную игру. И потому решил в отпуск меня не пускать,

чтобы никаких симпатий между мной и Борисом Николаевичем не

осталось.

В волейбол мы играли каждый день. Шеф, естественно, взял

меня в свою команду -- проигрывать Борис Николаевич терпеть не

мог. Иначе настроение у него надолго портилось. В теннис он

тоже обязан был всегда выигрывать.

В Пицунде мы устраивали настоящие баталии. Пригласили

местную команду -- -- чемпиона Пицунды. Она состояла из наших

прапорщиков и офицеров, которые охраняли объекты отдыха

партийной элиты. Мы всегда у них выигрывали. Дошло до того, что

они отыскали какого-то профессионального волейболиста из Гагр,

который играл сильнее всех на побережье. Я встал против этого

парня и практически нейтрализовал его. В моем волейбольном

амплуа самым серьезным был блок. С юности его освоил. Помогало

и спортивное чутье. К тому же прыгал высоко, с " зависанием" и

еще выше вытягивал руки. Мы тогда победили со счетом 3: 2. Все

очень радовались -- прыгали, обнимались.

Помимо волейбола были и другие развлечения. Ездили на

рыбалку, купались...

С купанием связан еще один эпизод, изменивший отношение

Ельцина ко мне.

Сначала температура морской воды колебалась от одиннадцати

до тринадцати градусов. Для купания она была холодноватой. Но

Ельцин ежедневно переодевался в палатке на пирсе и по трапу

спускался в море. Мы, его охранники, по инструкции должны были

заранее войти с берега в воду, проплыть метров десять к трапу и

там, в воде поджидать Бориса Николаевича.

Так я и делал. Пока он надевал плавки, я доплывал до

положенного места и отчаянно дрыгал руками и ногами, чтобы не

заледенеть. Ельцин же медленно спускался по трапу, проплывал

несколько метров вперед и возвращался обратно. Потом уж

выпрыгивал я и бежал под теплый душ.

Проходит недели полторы. Неожиданно Кожухов и Суздалев

устраивают мне головомойку:

-- Ты бессовестный предатель, ты к шефу подлизываешься.

-- В чем дело? Объяснитесь.

-- Ну как же, мы честно стоим на берегу, пока шеф плавает,

а ты вместе с ним купаешься, моржа из себя изображаешь.

Тут уж я взорвался:

-- Ребята, я делаю так, как положено по инструкции. Если

бы вы мне раньше сказали, что не нужно с ним плавать, я бы не

плавал.

Оказывается, когда вода потеплела градусов до двадцати,

Ельцин спустился, а около него уже Кожухов плещется. Борис

Николаевич с удивлением спрашивает:

-- Что это вы тут делаете?

-- Как? Положено, чтобы вы не утонули.

-- А почему вы прежде стояли на пирсе? Вот Александр

постоянно плавал.

Мои напарники решили, что я их подсиживаю. Хотя я искренне

считал себя третьим в этой команде и никогда не стремился стать

вторым или первым. Я был и так доволен тем, что не посещал

инструктажи, не ходил на партсобрания. Отрабатывал свои сутки

-- и делал, что хотел.

После отпуска отношения с Ельциным изменились коренным

образом -- появились доверие и обоюдный интерес. Иногда едем в

машине, а у шефа лирическое настроение. И он вспоминает:

-- Александр, а здорово мы этих волейбольных пижонов

надрали!

Теперь я вызывал у него только положительные ассоциации.

Отпуск в Пицунде мы с Борисом Николаевичем потом часто

вспоминали, считали его медовым. Правда, тогда, к концу отдыха,

Борис Николаевич застудил спину и больше в волейбол не играл.

Илюшин болезненно воспринимал теплое, дружеское отношение

шефа ко мне. Еще больше он нервничал, когда Борис Николаевич

поручал мне дела, не входящие в компетенцию охраны. При любом

удобном случае Виктор Васильевич подчеркивал: дело охранников

-- охранять. Если Ельцину дарили цветы или сувениры, он всегда

старался всучить их нам, чтобы таскали. А я при удобном случае

объяснял Виктору Васильевичу азбуку охранной деятельности.

Например, что руки у телохранителя всегда должны быть

свободными.

***