Очерки жизни и творчества писателей 2 страница. В поэме говорится о проницаемости земного и загробного ми­ров: «значит, хрупки могильные плиты, |значит

В поэме говорится о проницаемости земного и загробного ми­ров: «Значит, хрупки могильные плиты, |Значит, мягче воска гра­нит...» Ожившим покойником предстает и «старый город Питер»: «В гривах, в сбруях, в мучных обозах, | В размалеванных чайных розах | И под тучей вороньих крыл». Этот город отдален от героини как ее молодость, как и ее возлюбленный-герой, он погребен за чертой смерти («Тяжелы надгробные плиты | На бессонных очах твоих»). Город остался погибать «в блеске шпилей, в отблеске вод». В поэме речь идет и об эвакуации, блокаде, и об эмиграции — об общей для всего поколения 1910-х годов бездомности: «А веселое слово — дома — | Никому теперь незнакомо. | Все в чужое глядят окно. | Кто в Ташкенте, а кто в Нью-Йорке, | И изгнания воздух горький, | Как отравленное вино». Слово вино здесь паронимически соединено со словом вина.

Ахматова окружила поэму покровом тайны. В заметках о ней она подчеркнула, насколько бессознательно родилось это произведе­ние: «... Мне приходит в голову, что мне ее действительно кто-то продиктовал, причем приберег лучшие строфы под конец. Осо­бенно меня убеждает в этом та демонская легкость, с которой я писала Поэму: редчайшие рифмы просто висели на кончике ка­рандаша, сложнейшие повороты сами выступали из бумаги».

Блок, которого в цикле «Три стихотворения» Ахматова назвала «трагическим тенором эпохи» (заметим попутно, что «Поэма без героя» тоже «Триптих»), присутствует в поэме прежде всего как поэтический голос. «И опять тот голос знакомый, | Будто эхо гор­ного грома, — | Ужас, смерть, прошенье, любовь... | Ни на что на J земле не похожий, | Он несется как вестник Божий, | Настигая нас вновь и вновь». Образ Блока отмечен печатью исключительности… подчеркнута его единственность («Мимо тени! — Он там один»), сверходухотворенность («Плоть, почти что ставшая духом»).

Поэма пронизана перекликающимися смыслами, отражающи­мися один в другом. «Только зеркало зеркалу снится», — говорит | лирическая героиня и называет свое письмо «зеркальным». Поэто­му так важен в «Поэме без героя» мотив двойничества, например двойники самой героини. Это «козлоногая» танцовщица, «подруга поэтов», «актерка», прекрасная и обаятельная, перенявшая мно­гие черты молодой Ахматовой, на которую трудно смотреть геро­ине из другой эпохи. Это и двойник, «ставший горсткой лагерной пыли». Зыблется и дробится также образ отсутствующего героя. «Тот, с улыбкой жертвы вечерней», — возможно, имеет прототипом Гу­милева, наблюдающего встречу своей жены с Блоком.

Побледнев, он глядит сквозь слезы.

Как тебе протянули розы

И как враг его знаменит.

Третья короткая главка первой части имеет в ремарке обозначение адресанта: она пропета от имени ветра. Невольно вспоминается поэма Блока «Двенадцать». Эта аллюзия подкрепляется и другими скрытыми цитатами. Одна из них — «будущий гул» — напоминает о блоковском почти физическом восприятии гула от крушения старого мира, который он слышал, создавая свою знаменитую поэму.

И всегда в духоте морозной

Предвоенной, бледной и грозной,

Жил какой-то будущий гул...

Но тогда он был слышен глуше,

Он почти не тревожил души

И в сугробах невских тонул.

Если третья главка пропета от имени ветра, то в «четвертой и последней» говорит «Сама Тишина», с большой буквы, совсем в символистском духе. А.Хейт свидетельствовала, что Ахматова «с гордостью повторяла слова В.Жирмунского о том, что " Поэма без героя" — исполненная мечта символистов, то, что они проповедовали в теории, но никогда не умели воплотить в творчестве».

Название второй части поэмы — «Решка» — отсылает к игре в монетку: тот, кому достается решка, оказывается в проигрыше. В диалоге с редактором автор поясняет, что «несуществующих» героев трое. Двое из них — знаменитые поэты: «Чтоб они столетьям достались, | Их стихи за них постарались...» У названия поэмы постепенно обнаруживается несколько подтекстовых слоев. Нет героя у героини, так как он отстранен от ее жизни смертью и временем. Нет героя у XX в., так как он этого героя, настоящего рыцаря, уничтожил в самом прямом смысле — убил, расстрелял не только его тело, но память о нем и его творчестве, — «словно вовсе и не жил он».

Весной 1946 г. вернувшаяся из эвакуации Ахматова читала свои стихи в Москве: в университете, в Колонном зале Дома Союзов, в ЦДЛ и Доме художника. Чтение пользовалось огромным успехом у публики.

Но 14 августа 1946 г. вышло постановление ЦК ВКП (б) «О жур­налах " Звезда" и " Ленинград"». В том постановлении, а также в докладе секретаря Ленинградского обкома А. Жданова, опублико­ванном в журнале «Знамя» (1946 — № 10) и растиражированном даже в школьных хрестоматиях по литературе, Ахматова объявле­на «представительницей чуждой нашему народу пустой, безыдей­ной поэзии». Жданов причислил ее к «литературному болоту» — вместе с Мережковским, Кузминым. Вячеславом Ивановым, Зи­наидой Гиппиус, Сологубом... Он был уверен, что самые имена, поставленные рядом, убийственно компрометируют Ахматову и что никогда не придет время, когда она вновь обретет популярность.

Последнюю свою книгу Ахматова назвала «Бег времени» (1964). В нее вошли избранные стихи из опубликованных ранее, а также (частично) подготовленные к печати, но не изданные книги «Тро­стник» и «Нечет». Позднее творчество Ахматовой представляет собой новую яркую страницу ее пути, оно отражает сложную ра­боту памяти, передает боль и духовные искания XX в.

«Пятой» (1945) из семи «Северных элегий» предшествует эпиграф из Ф.Тютчева «Блажен, кто посетил сей мир | В его минуты роковые». Тютчева очень ценили литераторы круга Ахматовой и Гумилева, Блок, символисты, ему посвятил несколько докладов и статей друг Анны Андреевны Н. Недоброво. Жанр элегии связан с обращением к утраченному, миновавшему. Ахматова показывает, как далеко уводит XX. век человека с его истинного пути:

Меня, как реку,

Суровая эпоха повернула.

Мне подменили жизнь. В другое русло

Мимо другого потекла она,

И я своих не знаю берегов.

Однако то, что казалось подмененным, «с непререкаемых вы­сот» видится как настоящая жизнь, потому что «душа сбылась», как определила это состояние М. Цветаева. Блок в прологе к поэме «Возмездие» (1915) писал, обращаясь к современному поэту: «Но ты, художник, твердо веруй | В начала и концы». Ахматова ведет диалог с ним, включая и него почти точную цитату: «Мне ведомы начала и концы, | И жизнь после конца, и что-то, | О чем теперь не надо вспоминать». Так обозначено исполнение завета. В этой исполненности завещанного черпает она силу нести бремя русского поэта. Героиня Ахматовой, мысленно обозрев несостоявшуюся жизнь и посмотрев «откуда-то» на реальную, понимает, что ни­какая другая, не состоявшаяся, не сравнится с единственной — настоящей, дарованной Богом: «...Если бы откуда-то взглянула | Я на свою теперешнюю жизнь, | Узнала бы я зависть наконец...»

Во время войны муж Ахматовой Н. Пунин, с которым они прежде расстались, писал ей из самаркандской больницы о том, что в бло­кадном Ленинграде он много думал о ней: «Нет другого человека, жизнь которого была бы так цельна и потому совершенна, как Ваша; от первых детских стихов (перчатка с левой руки) до пророческого бормотания и вместе с тем гула поэмы. Я тогда думал, что эта жизнь цельна не волей — и это мне казалось особенно ценным, а той органичностью, то есть неизбежностью, которая от Вас как будто совсем не зависит. Теперь этого не написать, то есть всего того, что я тогда думал, но многое из того, что я не оправдывал в Вас, встало передо мной не только оправданным, но и, пожалуй, наиболее прекрасным.<...> В Вашей жизни есть крепость, как будто она высечена в камне и одним приемом очень опытной руки. <...> Выи казались мне тогда — и сейчас тоже — высшим выражением Бессмертного, какое я только встречал в жизни».

Иосиф Бродский говорил об огромном нравственном влиянии поэта на окружающих и на него самого: «Всякая встреча с Ахматовой была для меня довольно-таки замечательным переживанием. Когда физически ощущаешь, что имеешь дело с человеком луч­шим, нежели ты. Гораздо лучшим. С человеком, который одной инто­нацией своей тебя преображает. И Ахматова уже одним только тоном голоса или поворотом головы превращала вас в гомо сапиенс. Ничего подобного со мной пи раньше, ни, думаю, впоследствии не происходило». Так в свидетельствах незаурядных людей двух разных поколений отразилась неповторимая духовная высота личности Ахматовой, нашедшая выражение в силе ее поэтического голоса. Когда-то Ахматова писала о Пушкине: «Он победил и время и пространство». Эти слова можно отнести и к ней самой.

Литература

Ахматова A. A. Собр. соч.: В 6 т. — М.; 1998.

Хейт А. Анна Ахматова: Поэтическое странствие. Дневники, воспоминания, письма Ахматовой. — М., 1991.

Чуковская Л. Записки об Анне Ахматовой: В 3 книгах. — М., 1989—1994.

Царственное слово: Ахматовскме чтения. — М., 1992. — Вып. 1.

Тайны ремесла: Ахматовские чтения. — М., 1992. — Вып. 3.

Свою меж нас еще оставим тень...: Ахматовские чтения. — М., 1992.

Кихней Я. Г. Поэзия Анны Ахматовой. — М.. 1997.

Корнилов С.Н. Поэтическое творчество Анны Ахматовой. — М., 1998.

Н.А.ЗАБОЛОЦКИЙ (1903-1958)

И творчество, и личность Николая Алексеевича Заболоцкого — замечательного русского поэта-философа XX в., самобытного ху­дожника слова, талантливого переводчика — являют собой яркий пример неустанного поиска новых, сильных по энергетике форм выражения в литературе, которые помогли бы читателям макси­мально приблизиться к тайне единства сознания отдельного чело­века и всего мироздания в целом. Поэзию Заболоцкого невозмож­но определить одним концептуальным мотивом, настолько она сложна и многогранна. Войдя в литературу в 1920-х годах в каче­стве представителя Объединения реального искусства (ОБЭРИУ), автора авангардистских произведений и создателя так называемо­го ребусного стиха, со второй половины 1940-х годов он пишет стихотворения в лучших традициях классической русской поэзии, где форма ясна и гармонична, а содержание отличается глубиной философской мысли.

На протяжении всей жизни Заболоцкий имел авторитет челове­ка рассудительного и предельно рационального; в 1950-е годы, в зрелом возрасте, у него была внешность чиновника средней руки, высокомерного и непроницаемого для малознакомых людей. Но со­зданные им произведения свидетельствуют о том, каким тонко чув­ствующим и отзывчивым сердцем он обладал, как умел любить и как страдал, каким требовательным был к себе и какие величайшие бури страстей и мыслей находили утешение в его способности тво­рить прекрасное — мир поэзии.

Творчество поэта рождало споры в литературных кругах, у него было немало поклонников, но немало и недоброжелателей. Его под­вергали клеветническим обвинениям и репрессиям в 1930-х годах, предали забвению в 1960-х и вновь, заслуженно, вознесли в 1970-х. В настоящее время произведения Заболоцкого по праву занимают видное место в литературе. Несмотря на трудную жизнь и неблаго­приятные условия для проявления и совершенствования таланта, поэту удалось вписать новое весомое слово в русскую литературу.

Литературное наследие Заболоцкого сравнительно невелико. Оно включает томик стихотворений, поэм и шуточных экспромтов, несколько томов поэтических переводов зарубежных авторов, не­большие произведения для детей, несколько прозаических статей и заметок, а также его немногочисленные письма. Однако до сих пор литературоведы дискутируют о движущих силах его творче­ской эволюции, принципах ее периодизации.

Внук николаевского солдата и сын заведующего земской сель­скохозяйственной фермой, Н. Заболоцкий родился 24 апреля 1903 г. под Казанью. Когда мальчику исполнилось семь лет, семья пере­ехала 13 село Сернур. а позднее, в 1917 г., в город Уржум Вятской губернии. Мать Николая, служившая до замужества школьной учи­тельницей, была по натуре человеком деятельным, разносторон­них прогрессивных взглядов, не отвергала революционных идей. Всю энергию неспокойной души, не востребованную в провинци­альном обществе, она перенесла на семью, на шестерых детей, заражая их сбоим душевным непокоем. Она и привила детям лю­бовь к книгам, которых дома было немало.

Отцу, напротив, были свойственны черты старозаветной пат­риархальности, выразившиеся в требовании порядка и дисципли­ны, в суровом обращении с детьми. Ему не были чужды и прогрес­сивные взгляды, которые проявлялись в борьбе против земледель­ческой косности и безграмотности крестьянства. В старшем сыне Николае он видел своего преемника, будущего агронома, и поэтому часто брал его с собой в поездки по окрест­ным полям и деревням. Впечатлительный, восприимчивый маль­чик сердцем постиг и полюбил русскую природу, научился видеть и чувствовать самые тайные и прекрасные ее черты, вплотную познакомился с жизнью и трудом крестьян.

Любовь к природе, понимание ее величайшего значения для человека стали главным в творчестве Заболоцкого.

Мечте отца не суждено было сбыться: семилетний мальчик, с радостью отправлявшийся с ним в служебные поездки и тайком в чулане проводивший «естественно-научные» опыты, уже писал сти­хи, часами просиживал над книгами, а к двенадцати годам твердо решил стать литератором. В 1921 г. Заболоцкий, приехав в Петроград, поступил на отделе­ние языка и литературы Педагогического института имени А. И. Гер­цена, быстро вошел в круг литераторов.

Часы, проведенные молодым автором в родительском доме за чтением книг Платона. Г.Державина, А.Пушкина, Е.Баратын­ского, Ф.Тютчева, И.В.Гёте, сформировали высокие требования к собственным произведениям: остроту и глубину мысли, эмоцио­нальность, искренность. В то же время, не желая оставаться под влиянием чужого опыта, он вел поиск собственного оригинально­го стиля.

Утверждению своеобразной творческой манеры раннего Забо­лоцкого послужило несколько обстоятельств. Во-первых, способ­ность поэта мыслить и воссоздавать окружающий мир в простран­ственных образах, что сближало его произведения с жанровой жи­вописью П. Брейгеля, М. Шагала, П.Филонова, К.Малевича, твор­чеством которых он интересовался. Во-вторых, его желание запе­чатлеть действительность 1920-х годов со всеми ее неприглядными сторонами, рожденными переходным периодом. Он стремил­ся зафиксировать все детали стремительной жизни, а потом в об­шей картине современного быта разграничить «белое» и «черное». В-третьих, участие Заболоцкого в работе литературной авангарди­стской группы ОБЭРИУ, проводившей смелые словесные экспе­рименты с целью отыскать такую поэтическую форму, которая выражала бы неординарное, обостренное видение мира. «Мир — без прикрас, поэзия — без украшательства» — принцип, поло­женный обэриутами в основу творчества. Они утверждали, что поэ­зии пора перестать быть облегченной и романтически-отвлеченной — она должна соответствовать жестким условиям времени. По­этому члены ОБЭРИУ отказывались пользоваться традиционны­ми поэтическими приемами, и это была серьезная попытка сде­лать новый шаг в сторону от классических литературных канонов. Эпоха диктовала новые формы (и нормы!) существования, в том числе и поэтические.

Перечисленные обстоятельства подвели Заболоцкого к созда­нию резко индивидуальной формы стиха: стихотворений-ребусов, где мысли зашифрованы в сложных словесных конструкциях, со­стоящих из алогичных метафор, гипербол и гротеска.

С 1926 г. поэт утверждается в найденном методе и, постепенно совершенствуя его, работает уже как мастер. Стихотворения «Бе­лая ночь» (1926), «Вечерний бар» («Красная Бавария», 1926), «Но­вый быт» (1927), «На рынке» (1927), «Рыбная лавка» (1928), «Свадь­ба» (1928) и др. впервые прозвучали в исполнении автора на лите­ратурных вечерах и публиковались в приложении к газете «Ленинградская правда». В 1929 г. они были напечатаны в сборнике «Столб­цы» и принесли Заболоцкому шумную, скандальную известность.

Сборник «Столбцы» (1929) состоит из двух циклов: «Городские столбцы» и «Смешанные столбцы». Циклы различны и как бы противопоставлены по тематике и настроениям.

Каждое стихотворение «Городских столбцов» — выхваченная из городского быта картина, отраженная в сознании художника в виде уродливой фантасмагории, где однообразно и бездумно живут полуфантастические уроды, совершающие нелепые и отврати­тельные действия, сытые, плотоядные существа, подобные тем, каких изображал на своих полотнах на рубеже XV и XVI вв. нидер­ландский живописец Иероним Босх. Эмоциональный взрыв, выз­ванный ощущением дисгармонии, хаоса, грубости обстановки а стране в период нэпа, рождал взрыв-стихотворение, в котором присутствует ярко выраженный протест автора, сатирически изоб­ражавшего мещанский быт.

Поэту был чужд и противен душный мир рынков, толкучек со спекулянтами, лавок, замкнутых квартирок, шумных равнодуш­ных улиц с калеками и попрошайками, ставших главным местом действия в цикле. В этом мире все — показное, нарочитое, делающееся для выгоды, цинично бьющее по чувствам, по духовным идеалам, все подлежит купле-продаже. Определена даже цени че­ловеческой жизни. Она невелика, потому что кругом властвует ма­териальное, бездушное:

Весы читают «Отче наш»,

Две гирьки, мирно встав на блюдце,

Определяют жизни ход...

Здесь атрофированы понятия чести, достоинства, сострадания;

И пробиваясь сквозь хрусталь

Многообразно однозвучный,

Как сон земли благополучный,

Парит на крылышках мораль.

Персонажи стихотворений не способны к волеизъявлению, их движения бездумны, автоматизированы, происходящее вокруг них и с ними фатально. Их жизнь не имеет духовных идеалов и обрече­на на бесследное исчезновение:

О мир, свернись одним кварталом.

Одной разбитой мостовой.

Одним проплеванным амбаром,

Одной мышиною норой.

Тяжесть обстановки, вызывавшей у автора ощущение бренно­сти, суетности и чувство презрения к тем, кто ее провоцирует, нагнетается с помощью особой синтаксической конструкции сти­хов — приема «нанизывания» на единый сюжетно-смысловой стер­жень событий, явлений, персонажей, предметов. Этот прием пред­полагает перечислительную интонацию, которая все элементы стиха сцепляет друг с другом естественно и неразрывно, образуя об­щую, емкую по содержанию картину. Поэтому, несмотря на боль­шое количество глаголов, выражающих движение, динамику, в произведениях Заболоцкого 1920-х годов (частично это относится и к «Смешанным столбцам») преобладает некая «предметность», статика, делающая их схожими с живописью П. Филонова и Н. Пи­росманишвили.

В то же время ощущение непорядка усугубляется непосредственно строением стиха: здесь прослеживаются и частое несоблюдение по­этом стихотворного размера (хотя в основном «Столбцы» написа­ны четырехстопным ямбом), и беспорядочность рифмы, и нерав­номерное по количеству строк деление на строфы — все то, что компрометирует формальную завершенность стихотворения. Это был способ «научить» слова звучать в стихе по-новому.

Еще один интересный художественный прием, использован­ный поэтом для выявления противоестественности, фантасмагоричности происходящего, — мотив сна. В стихотворениях «Фут-

бол» (1926), «Болезнь» (1928), «Фигуры сна» (1928) присутствуют приемы «нанизывания», «вырастания» одной детали из другой без логической мотивации, обрывочность, из которой в конце концов складывается сюжетная целостность:

Во сне он видит чьи-то рыла,

Тупые, плотные, как дуб.

Тут лошадь веки приоткрыла,

Квадратный выставила зуб.

Она грызет пустые склянки.

Склонившись, Библию читает...

Абсурдность ирреального сна — интерпретации возможных днев­ных событий — приравнивается автором к сумбуру реальной дей­ствительности, в которой он не находит пи одной целесообраз­ной, приятной черты. Он часто прибегает к использованию образа сирены, античного мифологического существа, чтобы подчерк­нуть зыбкость и иллюзорность изображенной жизни:

А там, где каменные стены,

И рев гудков, и шум колес.

Стоят волшебные сирены

В клубках оранжевых волос.

Заболоцкий приходит к выводу, что власть большого города губительна для человека: не он контролирует город, а именно это нагромождение камня и стекла, разрушающее связи человека с природой, диктует ему свою волю, растлевая и уничтожая его. Спасение молодому поэту виделось в возвращении людей к при­роде.

«Смешанные столбцы» — логическое продолжение предыдущего цикла:

... В жилищах наших

Мы тут живем умно и некрасиво.

Справляя жизнь, рождаясь от людей,

Мы забываем о деревьях.

Не случайно пантеистическая тематика вошла в творчество Н. Заболоцкого в этот период. Вдалеке от родительского дома, под впе­чатлением детских воспоминаний, он в древних законах перво­зданной природы обнаруживает ту целесообразность и упорядо­ченность, которую не нашел в «царстве узких дворов» («Бродячие музыканты», 1928).

Стихотворения этого цикла выдержаны в торжественном тоне радостного открытия:

Природа в стройном сарафане,

Главою в солнце упершись,

Весь день играет на органе.

Мы называем это: жизнь.

В центре внимания поэта — образ земли - родительницы, от которой веет силой, любовью, лаской. Она дарит жизнь, и она же при­нимает живое после смертного часа. Фантазия художника позволи­ла Заболоцкому раствориться в природе, стать деревом, травой, птицей («В жилищах наших», 1926; «Искушение», 1929; «Человеке воде», 1930).

Животные, растения наделяются сознанием, «оживают», по­добно тому как «оживала» в предшествующем цикле стихия город­ского быта. Но если в сатирических стихах о мещанском прозяба­нии автор «вселял» в предметы злой, мстительный дух, уродующий психику людей, то в произведениях о природе он говорит о ее «всеобъемлющей душе», т. е. универсальном духовном Абсолюте. Она мыслит, страдает, сомневается, но при этом остается величе­ственной, гордой и снисходительной к невежественному, эгоис­тичному человеку-потребителю. Человек же не способен оценить ее, защитить и сберечь. Напротив, он унижает и разоряет ее в ко­рыстных порывах, не думая о том, что сам является детищем и продолжением природы:

... Когда б видали мы

не эти площади, не эти стены,

а недра тепловатые земель,

согретые весеннею истомой;

когда б мы видели в сиянии лучей

блаженное младенчество растений, —

мы, верно б, опустились на колени

перед кипящею кастрюлькой овощей.

Первая книга Н.Заболоцкого «Столбцы», состоявшая из 22 стихотворений, заметно выделялась оригинальностью стиля даже на фоне того многообразия поэтических направлений, каким характеризуется русская поэзия 1920-х годов. Одобрительно отозвались о сборнике В. Каверин, С. Маршак, Н.Степанов. Однако время появления сборника, когда был выдвинут лозунг об обострении классовой борьбы во имя победы социализма, не благоприятствовало его полному успеху. Рапповские критики, «разоблачившие» в Заболоцком «непролетарского поэта» и, следовательно, классового против­ника в литературе, превратно истолковали его произведения, осложнив тем самым его дальнейшую творческую судьбу.

В 1929— 1930 гг. была написана поэма «Торжество земледелия». Автор заговорил о страдании как философской проблеме: человек страдает от собственного несовершенства и несет страдания при­роде, создавшей его. Если люди смогут победить в себе эгоизм, избавиться от корыстного, потребительского образа жизни, сплотиться между собой, то им откроется мудрость коллективного преобразования мира, мудрость земледелия, мудрость самой природы. В продуманной целенаправленной деятельности поэт видел выход из хаоса, освобождение от власти сильного над слабым.

В 1932 г. Н.Заболоцкий познакомился с космогоническими идея­ми К.Циолковского о монизме Вселенной — единстве и взаимо­связи всех организмом и материй. Согласно теории монизма Все­ленной, все явления в мире представляют собой различные виды движущейся материи, наделенной сознанием. Благодаря их вечно­му взаимодействию и взаимопревращению возможна гармония природы.

Хотя Заболоцкий давно интересовался философией естество­знания и изучал труды Платона, Ф.Энгельса, Г.Сковороды, В.Вер­надского, работы Циолковского произвели на него неизгладимое впечатление. В его стихотворениях зазвучал голос мыслителя, за­глянувшего в тайны мироздания. Однако и теперь в решении этой великой загадки он не отказался от пантеистического подхода.

В начале 1930-х годов были написаны поэмы «Безумный волк» (1931), «Деревья» (1933), «Птицы» (1933), несохранившаяся по­эма «Облака», стихотворения «Школа жуков» (1931), «Венчание плодами» (1932), «Лодейников» (1932). В их основе лежит натурфи­лософская концепция мироздания как единой системы, объеди­няющей живые и неживые формы материи. Каждый элемент мате­рии «чувствует», «отзывается» и в высокоорганизованном суще­стве, и в неорганическом мире:

Природы вековечная давильня

Соединяла смерть и бытие

В один клубок, но мысль была бессильна

Соединить два таинства се.

В зрелом творчестве Заболоцкого природа утрачивает статус матери и спасительницы и перестает обозначать только целинные просторы земли, леса с их диким населением. Природа — это все сущее: материя, малые и большие частицы, из которых строится ткань и плоть звезд, планет, предметов и организмов, заполняю­щих космос.

Поэта продолжала волновать идея избавления мира от вечного «равномерного страданья», от подавления слабого сильным. Он по-прежнему утверждал возможность преобразования мироздания:

Мир должен быть иным.

Мир должен быть круглей,

Величественней, чище, справедливей.

Мир должен быть разумней и счастливей.

Чем раньше был и чем он есть сейчас.

По мысли Заболоцкого, разум человека должен способствовать совершенствованию разума, присущего всем частицам, и стать движущей силой последовательного развития материй от простых к сложным.

Природа больше не противопоставляется людям, не возвыша­ется над ними, она становится соучастницей и помощницей чело­века-творца, сопереживает с ним трудности и успехи, дарит ему накопленную мудрость и сама обогащается новым опытом. Приро­да и человек равноправны, взаимосвязаны и взаимозависимы. Этой теме посвящены стихотворения «Засуха» (1936), «Весна в лесу» (1935), «Все, что было в душе» (1936), «Вчера, о смерти размыш­ляя» (1936).

К концу 1930-х годов поэт утверждается во мнении, что приро­да Земли — это уменьшенная модель огромной Вселенной. Подоб­ный размах мысли помог Заболоцкому в постижении сущности жизни, рождения и смерти. Он признает смерть неотъемлемым эле­ментом великой, непрерывной жизни космоса:

Я — живой.

Чтоб кровь моя остынуть не успела,

Я умирал не раз.

О, сколько мертвых тел

Я отлепил от собственного тела!

Вес больше внимание художника концентрируется на образе человека. Человек — важнейший элемент Вселенной, результат и вершина творчества природы. Именно в его разуме необыкновен­ным светом вспыхнуло присущее ей сознание. Стремление постичь мудрость мироздания, его секреты, сложные для понимания, воз­вышает человека.

В стихотворениях «Север» (1936), «Горийская симфония» (1936), «Седов» (1937), «Голубиная книга» (1937) появился образ челове­ка-преобразователя, возвеличенного над природной стихией. За та­кой личностью Заболоцкий закрепил право искоренения всего не­совершенного в мире — того, что вызывает страдание. Только люди способны освободить природу от «вековечной давильни», руко­водствуясь в своей созидательной деятельности ее же мудрыми за­конами.

Со временем стих Заболоцкого заметно упростился, стал яснее и мелодичнее. Из него ушел эксцентричный гротеск, метафора утратила парадоксальность. Однако алогичную метафору поэт по-прежнему использовал, что придавало его произведениям особый эмоциональный тон.

К концу 1930-х годов форма стиха автора «Столбцов» начала тяготеть к классическим образцам русской поэзии, логической про­стоте и завершенности. Обращение поэта-мыслителя к научно-философским вопросам, требующим последовательного изложения мысли, повлекло упо­рядочение внутри здания стиха, стабилизацию и упрощение его архитектоники.

Впервые опубликованная в 1933 г. поэма «Торжество земледе­лия» вызвала новый всплеск жестких нападок литературной крити­ки. Для пропагандистов идей «великого перелома» была абсолютно неприемлема теория поступательного научного преобразования мира и торжества разума над косностью. Из политических соображений поэту было отказано в публикации новой, уже готовой к печати книги, что вызвало у него депрессию и творческий спад.

Необходимо было найти способ выжить в условиях травли и «замалчивания», тем более что к этому моменту Николай Алексее­вич имел семью, в которой подрастали сын и дочь. Он нашел та­кой выход в переводческой работе и в сочинении произведений для детей. Н.Заболоцкий перевел поэму «Витязь в тигровой шку­ре» Ш. Руставели, романы «Тиль Уленшпигель» Ш. де Костера и «Гаргантюа и Пантагрюэль» Ф.Рабле. С 1927 г. он сотрудничал в детских журналах «Чиж» и «Ёж», писал для детей стихи и прозу. После публикации в 1937 г. сборника «Вторая книга» и появле­ния одобрительных откликов на него поэт вновь с воодушевлени­ем принимается за работу: пишет собственные стихи, работает над поэмой «Осада Козельска», описывающей противостояние этого города Батыю в 1238 г. (она так и осталась незавершенной и позд­нее была уничтожена автором), и над переложением древнерус­ского «Слова о полку Игореве», а также делает поэтические пере­воды с грузинского, немецкого, испанского языков.