Очерки жизни и творчества писателей 3 страница

Ничто не предвещало беды. Но неожиданно 19 марта 1938 г. по сфабрикованному обвинению в причастности к несуществующей «контрреволюционной писательской организации» Заболоцкий был арестован НКВД и без суда сослан в исправительно-трудовые ла­геря сначала на Дальнем Востоке, потом в Алтайском крае. Глав­ными обвинительными документами в его «деле» стали злобные критические статьи, исказивший суть его произведений.

До 1944 г. поэт, оторванный от семьи, друзей, литературы, ли­шенный всякой возможности писать, находился в нечеловеческих условиях лагерей. Сильный духом, он не позволил невзгодам и лишениям сломить себя. Несколько случайных книг, оказавшихся в его руках, среди которых был томик философских стихов Ф. Тют­чева и Е. Баратынского, скрашивали его существование и помога­ли выжить. С 1944 до конца 1945 г. Заболоцкий, оставаясь ссыль­ным, но уже вне заключения, жил в Караганде вместе с приехав­шей к нему семьей и работал техником-чертежником.

В 1946 г. он получил разрешение на проживание в столице, не­которое время жил на даче близкого друга В. Каверина в Передел­кине, а потом перебрался в Москву. Николая Алексеевича восста­новили в Союзе писателей, и в его творчестве начался новый — московский — период.

Поэт остался верен себе. Однажды провозглашенный принцип: «Вера и упорство. Труд и честность...» — соблюдался им до конца жизни и лежат в основе всего творчества. В поздней лирике Забо­лоцкого сохранились отголоски натурфилософских представлений, элементы юмора, иронии, гротеска. Он не только не забыл о сво­ем опыте 1920-х годов, но и использовал его в последующей рабо­те: «Читайте, деревья, стихи Гезиода» (1946), «Завещание» (1947), «Сквозь волшебный прибор Левенгука» (1948), «Рубрук в Монголии» (1958). Но его творческий стиль после восьмилетнего молча­ния вес же претерпел значительные изменения, приблизился к классическим формам.

Трудно однозначно определить, что послужило тому причиной. Превратности ли судьбы, заставившие поэта задуматься о связи внутреннего мира, духовной чистоты и красоты каждого человека и общества в целом, повлекли тематическую перемену и измене­ние эмоционального звучания поздних его произведений? Или томик тютчевской поэзии, ставший в заключении тоненькой ни­точкой между прошлым и настоящим, напоминанием о полно­ценной, достойной жизни, заставил с особой остротой заново прочувствовать красоту русского слова, совершенство выверенной временем классической строфы?

Период возвращения Н.Заболоцкого в литературу был труд­ным и болезненным- С одной стороны, ему хотелось выразить то многое, что накопилось в мыслях и сердце за восемь лет и искало выхода в поэтическом слове, с другой — он опасался, что его оригинальные идеи будут еще раз использованы против него. В пер­вые голы мосле возвращения из ссылки в счастливые минуты вдох­новения Заболоцкий буквально выплескивал радостные эмоции в стихах 1946 г., раскрывая секрет счастья творчества и свобод­ного общения с природой: «Гроза», «Утро», «Бетховен», «Усту­пи мне, скворец, уголок». Затем этот творческий подъем сменился спадом, продлившимся до 1952 г. Стихи, написанные в 1947 г., — «Урал», «Город в степи», «В тайге», «Творцы дорог» — отражали действительность, увиденную Заболоцким на Дальнем Востоке и Алтае. С грустью и иронией он писал о своем двойственном по­ложении:

Я и сам бы стараться горазд,

Да шепнула мне бабочка-странница:

«Кто бывает весною горласт,

Тот без голоса к лету останется».

Но без дела поэт никогда не оставался. Он завершил работу над «Словом о полку Игореве», сделал прекрасные переводы грузин­ских поэтов (С.Чиковани, Д.Гурамишвили, В.Пшавелы и др.), переводил немецких, итальянских, венгерских, сербских авторов.

Положение изменилось в лучшую сторону после развенчания сталинизма на XX съезде партии. В 1956 г. Заболоцкий пишет очерк «История моего заключения», стихотворения «Где-то в поле возле Магадана» и «Противостояние Марса». Эти произведения были не просто откликом на событие — они явились результатом на­пряженного осмысления трагических масштабов культа личности в истории человечества. Поэт считает, что без высокой нрав­ственности и духовно-этической основы разум не способен выполнить свое предназначение — направить природу в русло веч­ной гармонии:

Звезда зловещая! Во мраке

Печальных лет моей страны

Ты в небесах чертила знаки

Страданья, крови и войны.

В поэзии Заболоцкого 1940—1950-х годов появляется несвой­ственная ему ранее душевная открытость. В произведениях москов­ского периода открываются его собственные стремления, впечат­ления, переживания, порой звучат автобиографические ноты. Фи­лософичность не уходит из стихотворений поэта, наоборот, она становится глубже и как бы приземленнее: он все более удаляется от естественно-космогонических абстракций и сосредоточивает вни­мание на живом, земном человеке, с его бедами и радостями, обретениями и потерями. Все, что происходит в мироздании, ав­тор описывает через восприятие такого человека. Гармония приро­ды теперь заключается для него не только в освобождении от зла и насилия. Поэт расширил угол зрения и увидел ее в законах, обус­ловливающих справедливость, свободу творчества, вдохновение, красоту, любовь. Торжество разума должно сопровождаться рас­цветом человеческой души.

Душа в понимании позднего Заболоцкого — нематериальная субстанция, совокупность знаний, опыта и стремлений, не под­верженных уничтожению временем и невзгодами.

Иначе художник взглянул и на проблему смысла бытия, взаи­мопроникновения жизни и смерти. Цель жизни не в том, чтобы в ее конце перейти из одного вида материи в другой или микрочас­тицами разлететься по всей Вселенной, став ее строительным за­пасом. Смысл жизни мыслящего человека в том, чтобы, перестав существовать физически, продолжить жить на земле не только в качестве бессмертного духа, но и в оставленной о себе памяти, в накопленном за многие годы опыте, в духовном наследии, тайно материализованном другими, формами природного бытия:

Я не умру, мой друг. Дыханием цветов

Себя я в этом мире обнаружу.

Многовековый дуб мою живую душу

Корнями обовьет, печален и суров.

В его больших листах я дам приют уму,

Я с помощью ветвей свои взлелею мысли,

Чтоб над тобой они из тьмы лесов повисли

И ты причастен был к сознанью моему.

В произведениях московского периода наряду с проблемой духовности человека Заболоцкий затрагивает проблему челове­ческой красоты. Этой теме посвящены стихотворения «Некраси­вая девочка» (1955), «О красоте человеческих лиц» (1955), «Портрет» (1953). В лицах людей он обнаруживает проявление их характеров:

Есть лица, подобные пышным порталам,

Где всюду великое чудится в малом.

Есть лица — подобие жалких лачуг...

Есть лица — подобья ликующих песен.

Из этих, как солнце, сияющих нот

Составлена песня небесных высот.

Красота лица, как считает Заболоцкий, рождается из богатства внутреннего мира человека.

Обостренный интерес к «живой душе», знание того, как ду­шевный склад и судьба отражаются во внешности людей, помогли Заболоцкому создать философско-психологические стихотворения дидактического характера: «Жена» (1948), «Журавли» (1948), «Не­удачник» (1953), «Старая актриса» (1956), «Смерть врана» (1957) и др. Они представляют собой зарисовки — плод вдумчивых на­блюдений поэта:

Не дорогой ты шел, а обочиной,

Не нашел ты пути своего,

Осторожный, всю жизнь озабоченный,

Неизвестно, во имя чего!

Потрясает искренность цикла «Последняя любовь» (1956—1957), самого исповедального из всего, что когда-либо писал Заболоц­кий. Небольшая подборка из десяти стихотворений вместила в себя все переживания человека, познавшего горечь утраты и ра­дость возвращения любви. Цикл, можно рассматривать как, свое­образный дневник поэта, пережившего разрыв с женой («Чер­тополох», «Последняя любовь»), неудачную попытку создать но­вую семью («Признание», «Клялась ты — до гроба...») и прими­рение с единственно любимой на протяжении всей жизни жен­щиной («Встреча», «Старость»).

Драматизмом и горечью предчувствия потери наполнено стихотворение «Чертополох»:

И встает стена чертополоха

Между мной и радостью моей.

Тему надвигающегося неизбежного несчастья и душевной боли продолжает «Голос в телефоне»:

Сгинул он в каком-то диком поле,

Беспощадной вьюгой занесен...

И кричит душа моя от боли,

И молчит мой черный телефон.

Но подобно тому, как прежде Заболоцкий не позволил сердцу озлобиться в невыносимых условиях репрессий и ссылок, так и теперь свойственная его натуре просветленность проявилась даже в печали.

Можжевеловый куст, можжевеловый куст,

Остывающий лепет изменчивых уст,

Легкий лепет, едва отдающий смолой.

Проколовший меня смертоносной иглой!

Облетевший мой садик безжизнен и пуст...

Да простит тебя Бог, можжевеловый куст!

Стихи цикла «Последняя любовь» помимо общего трагическо­го звучания объединены душевной теплотой, нежностью и про­светленностью человека с большим сердцем.

Богатый жизненный и литературный опыт Заболоцкого, его философские взгляды отражены в широкопанорамном историче­ском произведении — поэме «Рубрук в Монголии» (1958). В основу сюжета легла история путешествия французского монаха Рубрука в Монголию времен правления Чингисхана через целинные, чуж­дые цивилизации просторы Сибири.

Мне вспоминается доныне,

Как с небольшой командой слуг,

Блуждая в северной пустыне,

Въезжал и Монголию Рубрук, —

так начинается поэма. И это — серьезная авторская заявка на лич­ную причастность к стародавним приключениям, а интонация поэмы и ее язык как бы подкрепляют данное утверждение. Уме­нию Заболоцкого ощущать себя в разных эпохах способствовали не только тщательное изучение записок Рубрука, но и собствен­ные воспоминания о кочевой жизни на Дальнем Востоке, в Ка­захстане и в Алтайском крае. Не случайно в образе могущественно­го Чингисхана обнаруживается сходство с известным портретом «отца народов».

Богатый опыт поэта-переводчика позволил Заболоцкому загля­нуть в глубь исторических событий, описать уклад жизни монголь­ской орды, ее быт, внутриродовые отношения и оценить их с точ­ки зрения средневекового европейца (каким, собственно, и был монах Рубрук):

...Летит он к счастью и победе

И чашу битвы пьет ли дна.

Глядишь — и Русь пощады просит,

Глядишь — и Венгрия горит.

Китай шелка ему подносит,

Париж баллады говорит.

И даже вымершие гунны

Из погребенья своего,

Как закатившиеся луны,

С испугом смотрят на него!

В то же время автор выступает и тонким психологом, рассказы­вая об особенностях мировосприятия кочевого народа и кровавом практицизме Чингисхана, свысока посматривавшего на «причу­ды» просвещенного монаха, явившегося к «азиату» с божествен­ной миссией.

Таким образом, у позднего Заболоцкого прозвучала актуальная во все времена тема взаимного непонимания и неприятия двух различных, разъединенных культур, не имеющих точек соприкосновения, тенденции к взаимоосвоению и единству. Здесь же нашла отражение и уже знакомая по предшествующим произведениям поэта проблема существования рационального разума в отрыве от высоконравственной духовной этики. В контексте исторической поэмы она приобрела новые философские опенки. Разум — вели­кая сила, но один только практический разум без души — сила губительная и разрушительная, не способная к созиданию, к твор­честву.

Последние три года жизни Заболоцкого были удивительно пло­дотворны для него как для поэта. В 1957 г. его творческая актив­ность поэта достигла наивысшего уровня: он создал 33 новых сти­хотворения, 24 из которых позднее включил в свое итоговое соб­рание. При жизни поэта наиболее полный сборник (64 стихотворе­ния и избранные переводы) вышел в 1957 г., хотя и он включал далеко не все, что хотелось бы видеть в книге автору.

Заболоцкий всегда был чрезвычайно требователен к своему твор­честву, постоянно работал нал стилем произведений, вносил из­менения и поправки в них в течение всей жизни. Тройственную формулу своего поэтического метода он провозгласил в статье «Мысль — Образ — Музыка» (1957). «Поэт работает всем своим существом одновременно: разумом, сердцем, душою, мускулами, — писал Заболоцкий. — Он работает всем организмом, и чем согласо­ванней будет эта работа, тем выше будет ее качество. Чтобы торже­ствовала мысль, он воплощает ее в образы. Чтобы работал язык, он извлекает из него всю его музыкальную мощь. Мысль — Образ — Музыка — вот идеальная тройственность, к которой стремится поэт».

За несколько дней до смерти, в октябре 1958 г., Заболоцкий составил литературное завещание, где указал произведения, ко­торые, по его мнению, следовало включить в итоговое собрание сочинений.

Н.Заболоцкий умер в возрасте 55 лет, в расцвете творческих сил. Его нелегкая судьба неразрывно была связана с Музой, с по­эзией. Муза была выразительницей его «пытливой души», она за­ставляла его совершенствовать поэтическое мастерство, и именно она позволила ему остаться после смерти в памяти и сердцах по­читателей русской литературы.

Литература

Заболоцкий Н.А. Собр. соч.: В 3 т. — М., 1983—1984.

Заболоцкий Н.А. «Огонь, мерцающий в сосуде...»: Стихотворения и поэмы. Переводы. Письма и статьи. Жизнеописание. Воспоминания совре­менников. Анализ творчества / Сост., жизнеописание и примеч. Н.Н. За­болоцкого. — М., 1995.

Македонов А.В. Николай Заболоцкий: Жизнь. Творчество. Метаморфо­зы.- Л., 1987.

Ростовцева И. И. Николай Заболоцкий: Опыт художественного позна­ния. — М., 1984.

Туркав A.M. Николай Заболоцкий: Жизнь и творчество: Пособие для учителей. — М., 1981.

Д. Л. АНДРЕЕВ (1906-1959)

Еще многое имею сказать вам,

но вы теперь не можете вместить.

(Ин. 16: 12).

Творчество поэта Даниила Андреева одновременно и глубоко традиционно, и уникально для русской литературы. Связанный с мистико-философской ветвью русской поэзии, он в 1950-е годы XX в. создает произведения, равных которым в национальной сло­весности еще не было. Духовные процессы конца XIX — начала XX в., которые могут быть названы «русским апокалипсисом», находят в поэзии Д.Андреева единственное в своем роде выра­жение.

Даниил Леонидович Андреев родился в семье известного рус­ского писателя Леонида Николаевича Андреева. Матерью будуще­го поэта была Александра Михайловна Велигорская. В семье Анд­реевых он был вторым сыном. Рождение Даниила оказалось трагичным: вскоре после родов умерла от родовой горячки его мать. Леонид Андреев, глубоко пе­реживший смерть жены, потерял всякий интерес к сыну. Осиро­тевшего Даниила забрала старшая сестра Александры Михайлов­ны Елизавета Михайловна Доброва и увезла из Берлина, где он родился, в Москву.

«Дом Добровых, — вспоминает жена поэта А.Андреева, — был патриархальным московским домом, а значит — хлебосольным и открытым. Открытым для очень большого количества самых раз­ных, самых несогласных друг с другом людей, которых объединя­ли интеллектуальный уровень, широта интересов и уважение друг к другу». В доме Добровых прошли детство и юность поэта. Посетителями этого гостеприимного дома были Шаляпин и Бунин, Скря­бин и Горький (крестный отец мальчика), актеры Художествен­ного театра и многие другие. Дух этого сообщества, безусловно, содействовал формированию характера Даниила. Впоследствии, по воспоминаниям жены, он не однажды говорил: «Как хорошо, что я рос у Добровых, а не у отца».

После окончания школы Д. Андреев учился на Высших литера­турных курсах. Писать он начал рано и не прекращал никогда, но сфера его интересов была слишком далека от запросов официаль­ной литературы. Чтобы заработать на жизнь, Андреев работал ху­дожником-оформителем.

Характер и направление творчества поэта связаны с особенно­стями его личности, которые обнаружились уже в юности. В 15 лет, гуляя в окрестностях Кремля, Даниил Андреев пережил свое пер­вое видение. Над Кремлем земным возвышался Кремль Небесный — духовный Град, стоящий над средоточием русской столицы в Не­бесной России, как называет этот мир поэт. Позже в одном из московских храмов он увидел преп. Серафима Саровского во вре­мя чтения акафиста святому. Пережитое как реальная встреча и повторявшееся несколько раз видение положило начало опыту по­стижения иной реальности. С иконой прей. Серафима Д.Андреев не расставался никогда. Теперь она хранится у А.Андреевой.

Духовный облик мира открывается поэту и в природе. Мир на­селен различными духовными существами, духами стихий, кото­рых он называет «стихиалями». Связь с этим уровнем Вселенной, так же как и связь с Землей, Д.Андреев всегда ощущал как жи­вую, непосредственную встречу. Летом он бывал под Москвой и в Крыму. Когда только удавалось, ходил босиком. Потом было от­крытие Трубчевска, где поэт любил бывать больше всею. Андреев ходил в многодневные пешие походы. Тема странничества и встреч с природой — одна из основных в его творчестве.

В 1937 г. Д.Андреев начинает работу над романом «Странники ночи». Атмосфера 1930-х голов, унесшая многих посетителей Доб­ровых, становится фоном разворачивающегося в произведении действия. Небольшая группа друзей готовится к тому времени, когда ис­чезнет тирания и народу, задавленному страхом и «классовой» борьбой, понадобится пища духовная. Символом их идей стано­вится храм Солнца Мира, спроектированный одним из молодых людей. Каждый из героев, по словам А.Андреевой, был «развити­ем какой-либо стороны личности автора». Так, руководитель груп­пы Леонид Федорович Глинский был индологом; Олег Горбов — поэтом, а археолог Саша Горбов, изучавший культуру прошлого, был по-андреевски влюблен в природу.

Роман «Странники ночи» создавался в традициях Достоевского. От современной проблематики и образов писатель выходил к символизму истории, к размышлению о Добре и Зле и их проявлении в человеческой душе и мироздании.

В конце 1942 г. Д.Андреев был мобилизован. К тому времени был написан цикл стихотворении «Янтари» писались поэмы «Песнь о Монсальвате» и «Германцы». Работа над романом оста­навливается. Зарыв его в землю, Д. Андреев уходит на фронт.

По состоянию здоровья он зачислен нестроевым рядовым. Слу­жил при штабе формирующихся в Кубинке под Москвой воин­ских частей; потом, зимой 1943-го, в составе 196-й стрелковой дивизии на Ленинградском фронте шел по ледовой трассе в осаж­денный город. После Ленинграда были Шлиссельбург и Синявино. Оказавшись в похоронной команде, Андреев хоронил убитых в братских могилах, читая над погребенными православные заупо­койные молитвы.

В последнюю зиму войны Д.Андреев в числе других фронтови­ков-специалистов был отозван для работы в тылу. Оказавшись в Москве, он снова начал работу над романом. Совместно с геогра­фом С. Матвеевым подготовил две книжки о русских путешествен­никах.

В апреле 1947 г. Даниил Андреев был арестован. Ему ставили в вину подготовку покушения на Сталина. Основой обвинения стал антисоветский роман и стихи. Содержание книги оценивалось как реальность, о героях допрашивали как о живых людях.

Роман и стихи были уничтожены. Д.Андреев получил 25 лет тюрьмы. А.Андреева и еще несколько родных и друзей — 25 лет лагерей строгого режима. Самым мягким сроком наказания для людей, «дела» которых были связаны с «делом» Андреева, оказа­лись 10 лет строгого режима.

Заключение Д. Андреев отбывал во Владимирской тюрьме. Здесь, несмотря на тяжелейшие условия, сложилась своеобразная твор­ческая атмосфера. В камере Владимирской тюрьмы Андреев совмест­но с историком Л. Раковым и академиком В. Лариным создал гро­тескный сатирический словарь «Новейший Плутарх», описываю­щий различных вымышленных героев как реальных лиц.

Именно здесь особой остроты достигают мистериальное ясно­видение и трансфизические способности поэта. Создаются поэти­ческий ансамбль «Русские боги», драматическая поэма «Железная мистерия», мистико-философский трактат «Роза Мира» — глав­ные произведения Д. Андреева. Он завершает их в последние два года жизни после выхода на свободу в 1957 г.

Имя Д.Андреева стоит в ряду поэтов и духовных писателей, которые на протяжении истории человечества выступали как вестники иных миров. Это античные философы Сократ и Платон, биб­лейские пророки и апокалиптики, христианские мистики и визи­онеры Бёме и Сведенборг. Франциск Ассизский и Игнатий Лойолa, Исаак Сирин, Георгий Неокесарийский, Симеон Новый Богослов, русские старцы и святые — те, чье творчество определяет­ся словом откровение.

Самым близким Д.Андрееву оказывается поэтическое выраже­ние мистериального духовного опыта: в западной культуре стихи Данте и Гёте, в русской — народные духовные стихи, акафистная гимнография, творчество поэтов мистико - философе кой ориента­ции: Жуковского, Лермонтова, Тютчева. Фета и особенно Вл. Со­ловьева и поэтов-символистов XX в. В этой духовной системе по­этический мир Д. Андреева воспринимается как развитие обшей традиции.

Книга Д.Андреева «Русские боги» включает в себя произведе­ния, созданные поэтом в 1933— 1956 гг. В предисловии поэт опре­деляет ее жанр как поэтический ансамбль. Среди произведений та­кого жанра следует назвать книги В.Брюсова, Вяч. Иванова, К. Бальмонта, А. Белого и особенно А. Блока и М. Волошина, дав­ших образцы своеобразного лирического эпоса. Это трехтомник лирики А. Блока (189S — 1916), который поэт определяет как «три­логию», и «Неопалимая Купина» М.Волошина (1915—1924), так­же состоящая из тематически связанных глав-разделов, вобравших в себя предшествовавшие книги поэта.

Вслед за опытами поэтов-символистов художник создает про­изведение, которое композиционно раскрывается как единое по­этическое целое. В предисловии Д.Андреев пишет о структуре кни­ги: «Главы эти весьма различны по своему жанру: здесь и поэмы, и поэтические симфонии, и циклы стихотворений, и поэмы в прозе. Ни одна из этих частей не может, однако, жить вполне самостоя­тельной жизнью... Все они — звенья неразрывной цепи; они требуют столь же последовательного чтения, как роман или эпопея».

Книга Д.Андреева «Русские боги» представляет собой образец мифологического творчества. Большинство произведений здесь на­прямую связаны с трансфизическими откровениями поэта. Объе­диняемые мистико-философской концепцией, они реализуют це­лостную мифологическую систему. Книга может рассматриваться как апокалипсис, т.е. откровение тайн истории и шире — судеб человечества и Земли в системе эсхатологической перспективы. Ро­доначальником этого типа творчества в русской культуре рубежа XIX—XX вв. был Вл. Соловьев.

Особенностью апокалиптики Д. Андреева является то, что в своих метаисторических откровениях он идет не от символа к мифу, как это было в апокалиптике русских поэтов-символистов, обращав­шихся к теме истории, а, наоборот, от мифа к символу. В своем мифологическом пространстве он воспроизводит ту реальность, которая усваивается им непосредственно, в живом мистическом опыте. Этим определяется специфика образности и идейно-философ­ского содержания произведения.

В центре книги — русская история в ее переломных, судьбонос­ных моментах. Образ времени в целом развивается от современно­сти, от I930-х годов XX в. (глава «Святые камни», 1941 — 1950), через погружение в мир и ритм советских будней (глава «Симфо­ния городского дня», 1950) — к мистериальному ясновидению ис­тории, последовательно разворачивающемуся с 3-й главы книги «Темное видение» (1949— 1950).

Русская история раскрывается в произведении как арена борьбы ангельских сил, покровительствующих России, и сил Синкли­та, Собора святых, родомыслов и гениев русской культуры — с демоническими существами, препятствующими осуществлению Небесного Призвания России.

Главой светлых сил является ангел-народоводитель, дух-покро­витель нации, которого поэт называет демиургом Яросветом (гла­ва 9-я, цикл стихотворений «Сказания о Яросвете» (1942— 1958). Свое творческое призвание и мистериалъную судьбу Д.Андреев напрямую связывает с его именем: «К огню и стуже — не к лазу­ри — Я был назначен в вышине Чуть Яросвет, в грозе и буре, Остановил свой луч на мне». Поэт называет своего «гения», по­сланною Яросветом, даймонам, используя для этого слово Сокра­та, которое иногда ошибочно заменяется «демоном».

Трагизм борьбы за Россию определяется тем, что русский де­мон великодержавия — уицраор был рожлен в период татаро-мон­гольского нашествия для защиты от демона-агрессора по воле са­мого Яросвета. Уиираор как демоническое существо не заинтере­сован в уничтожении нации, а лишь в ее порабощении. Психиче­ские эманации, связанные с проявлением великодержавного на­силия, являются, по Андрееву, пищей демона, поставляемой ему особыми трансфюическими существами — игвам и (7-я глава, поэ­ма в прозе «Изнанка мира», 1955— 1958).

В исторической сфере смена уицраора определяет смену поли­тической власти, очередную борьбу за господство. Поэтому госу­дарственная власть неизменно оказывается в сфере влияния де­монического существа, темных антибожественных сил. Этот мистериальный опыт описывается в поэме «Гибель Грозного» (1951) и поэтической симфонии «о великом Смутном времени» «Рух» (1952). В центре 14-й главы книги «Александр» — судьба Алексан­дра I, который, как пишет Д.Андреев, «поняв трагическую не­расторжимость греховного узла своей власти», совершил духов­ный подвиг, уйдя в Сибирь под именем старца Федора Кузьмича.

Мистериальные связи открывались Д.Андрееву и в событиях Второй мировой войны. Видение уицраора описывается в поэме 1943— 1953 гг. «Ленинградский апокалипсис» (6-я глава книги). Мистериально-апокалиптический лик войны показан в стихотворе­ниях 5-й главы «Из маленькой комнаты»: «Враг за врагом…» (1937), «Вижу, как строится. Слышу, как рушится...» (1937), «Наитье зоркое привыкло...» (1950), «Размах» (1950), «Шквал» (1942— 1952). «Беженцы» (1942— 1952), «Баллада (Эвакуация вождя из Мавзолея в 1941 году)» (1942— 1952), «Не блещут кремлевские звезды...» (1941) и др.

Антитезой темным откровениям истории становятся главы, по­священные мистериальному облику природы и Небесному При­званию России. Глава «Миры просветления» целиком посвящена ведению иных миров. Отсюда названия стихотворений, соответ­ствующие названиям этих миров — «Шаданакар», «Иродьн», Даймоны», «Олирпа», «Файр», «Тотимна» и др. В стихотворении 1956 г. «Не ради звонкой красоты...», входящем в 17-ю, предпоследнюю главу «Сквозь природу», Д.Андреев объясняет появление этих на­званий непосредственным мистическим знанием: «Нет, я из книг их не беру. | Они подсказаны перу | Златыми снами. | Они — отту­да, где звенят | Миры других координат, | Соседних с нами».

Образ Соборной Души России раскрывается в поэме «Навна» (1955), посвященной А.Андреевой. Так же как и в мистериальной лирике А. Блока, Душа нации выявляется у Д.Андреева как кон­кретная живая Личность. Ее сакральная судьба определяет метаисторическое призвание России.

Стихи Д. Андреева, обращенные к сакральной Женственности, — высочайший образец русской мистериальной поэзии. Молитвен­ное вдохновение и музыкальная гармония этих произведений вы­дают реальность пережитого откровения:

О, Ты не потребуешь коленопреклонения,

К сонному наклонишься сквозь дрожь

ресниц

Радужно-светящаяся

миром откровений.

Райским колыханием ветвей

и птиц.

Сердце мое вызволишь из немощи и горя,

В сумрачных чистилищах возьмешь

со дна, —

Нежная, как девочка,

лучистая, как зори,

Взором необъемлемая,

как страна.

Согласно откровению поэта, Душа России, плененная уицраором, будет освобождена соборным подвигом сил Синклита. Еди­нение духа-народоводителя и Соборной Души явит новую духов­ную Личность, с именем которой связана центральная мифологе­ма поэта — Роза Мира — образ и символ Всемирного Братства людей, грядущего метаисторического Будущего. В заключительном стихотворении цикла «Сказания о Яросвете» мифологическое от­кровение раскрывается как пророчество:

И если я твержу о диплом браке

Пресветлой Навны с Яросветом — жди.

Чтоб дух созрел — прочесть в условном знаке

Блистанье дней, встающих впереди.

От брака Яросвета и Навны родится новый трансмиф. В его центре — Звента-Свентана, дочь духа-народоводителя и Соборной Души России. Ее явление определит апокалиптическое Преобра­жение мира. Образ Жены, облаченной в Солнце в Апокалипсисе Иоанна (Откр. 12, I) в 10-й главе книги «Голубая свеча» (1950 — 1955), связан с мистериальной судьбой России.

Книга «Голубая свеча» открывается стихотворением «Александ­ру Блоку» (1950). Д.Андреев выражает свою преемственность той вере и тайне, которой служил его «водитель» и «брат». Стихотво­рение напоминает акафистное славословие-молитву, обращенное к Блоку как духовной личности. Заканчивается оно так:

Ради имени Той,

что светлей высочайшего рая,

Свиток горестный твой

как святое наследство приму,

Поднимаю твой крест!

Твой таинственный миф продолжаю!

И до утренних звезд

черной перевязи

не сниму.

Во втором стихотворении книги «Приснодеве-Матери» (1950— 1955) поэт обращается к Вечной Женственности. Софии Божией как Тайне и Смыслу Мироздания. Откровение Софии, пророком которого в конце XIX в. был Вл. Соловьев, воспринимается Д.Ан­дреевым как откровение об окончательном Облике мира: