Семь лекций

(«VOLKSSTAAT» 1876)

[94—97] Первые английские и французские социалисты,
предвещавшие грозу уже в конце прошлого столетия, превосходно
поняли хищнический и лицемерный характер наших «рыцарей
свободной собственности»...

Они, однако, совершенно не поняли, что единственное дей-
ственное средство против социального недуга кроется уже
в самой природе вещей, что бессознательный мировой процесс
не только ставит перед нами задачу, но и уже содержит в себо
ключ к ее разрешению...

И вот появились наши товарищи, Маркс и Энгельс,

соединившие в себе социалистическое направление и горя-
чую преданность народному делу с необходимым философ-
ским образованием, благодаря чему они и в области со-
циальных наук сумели подняться от предположений и
догадок до высоты позитивного познания. Философия от-
крыла им тот основной принцип, что на первом этапе не
NB мир сообразуется с идеями, а, наоборот, идеи должны
сообразоваться с миром. Из этого они сделали вывод, что
истинные государственные формы и социальные учрежде-
ния не могут быть найдены в готовом виде во внутреннем
мире человека умозрительным путем, но должны быть вы-

ведены материалистически из объективных условии...

Маркс первый понял, что человеческое благо в общем и целом

зависит не от какого-либо просвещенного политика, а от про-
дуктивной силы социального труда...

Он понял — и это познание есть фундамент социальной
науки, — что благо человеческое зависит от мате риального
труда, а не от спиритуалистических фантазий. Этого блага мы
отныне не ищем уже в религиозных, политических пли юридиче-
ских откровениях; мы видим, как оно механически вырастает
из развития так называемой политической экономии. Не наука

и образование могут нас приблизить к нему, а производительный
труд, который, кстати сказать, при содействии науки и образо-
вания становится все более и более производительным.
Здесь речь идет о том, что стоит на первом месте:
механический труд или спиритуалистическая наука?
При поверхностном отношении нам может казаться,
что это просто софистическая казуистика, но на самом
деле вопрос этот имеет громадное значение для уста-
новления правильного взгляда. Перед нами все тот же
старый вопрос: идеалист или материалист? и притом он)) NB

теперь настолько ясен, что не может возникнуть ника-
ких сомнений относительно того, какой нам дать на-
конец ответ. Оттого, что мы, социалисты, отдаем пред-
п очтение «грубому» труду, нас выставляют как гони-
телей образования...

Спрашивается, что первично — мышление или бы-
тие, спекулятивная теология или индуктивное естество-
знание? Люди гордятся и имеют право гордиться ду-
хом, который они носят в своей голове, но они не дол-
жны чисто по-ребячески приписывать главное зна-
чение в мире тому, что лишь для них самих есть самое
главное. Идеалисты — те, кто преувеличивает ценность

человеческого рассудка, кто обоготворяет его и склонен
приписать ему религиозную или метафизическую чудо-
действенность. Секта эта с каждым днем становится
малочисленнее; даже ее последние могикане давно уже
сбросили с себя религиозное суеверие, но все еще
не могут отречься от «веры», что такие понятия, как,
например, справедливость, свобода, красота и др.,
создают человеческий мир. Конечно, это в известной
степени правильно, но прежде всего материальный

мир создает содержание наших понятий; это он опреде-
ляет, что собственно следует понимать под свободой,
справедливостью и т. д. Очень важно, чтобы мы себе
представили ясно сущность этого процесса, так как
из него вытекает метод, каким образом придать нашим
понятиям верное содержание. Вопрос: что есть первое —
дух или мат ерия, есть великий общий вопрос об истин-
ном направлении и о правильном пути истины...

[100—101] Теоретическое единогласие социал-демо-
кратии, подчеркнутое нами выше, основано на том, что
мы не ищем более спасения в субъективных планах, по
в идим, что он о вытекае т с неизбежной необходимостью

из мирового процесса как механический его продукт.

Нам остается ограничить свою деятельность лишь по-
мощью при родах. Неизбежный мировой процесс,
создавший планеты и образовавший постепенно из их
огненно-жидких веществ кристаллы, растения, живот-
ных и людей, также неизбежно толкает нас к рацио-
нальному применению нашего труда, к непрерывному
развитию производительных сил...

Уверенность социал-демократии покоится на меха-
низме прогресса. Мы сознаем нашу независимость от
чьей бы то ни было доброй воли. Наш принцип чисто

механический, наша философия — материалистична.

[101] Однако материализм социал-демократии гораздо
богаче и глубже обоснован, чем все предшествовавшие
ему материалистические системы. Свою противополож-
ность — идею он воспринял ясным созерцанием, он
вполне овладел миром понятий, преодолел противоре-
чие между механикой и духом. Дух отрицания у нас
в то же время положителен, наша стихия — диалек-
тика. «Когда я, — пишет Маркс в одном частном

письме, — сброшу с себя экономическое бремя, я
напишу «Диалектику». Истинные законы диалектики
имеются уже у Гегеля, — правда, в мистической
форме. Необходимо освободить их от этой формы» ²⁰⁶.
Так как я с своей стороны опасаюсь, что нам еще долго
придется ждать, пока Маркс обрадует нас обещанным
трудом, и так как я с юных лет много и самостоятельно
изучал этот предмет, то я попытаюсь дать возможность
пытливому уму немного познакомиться с диалекти-
ческой философией. Она — центральное солнце, от

которого исходит свет, озаривший нам не только эко-
номику, но и все развитие культуры, и которое, в конце
концов, осветит и всю науку в целом до «последних
ее оснований».

Мои товарищи знают, что я не прошел высшей
школы, что я простой кожевенник, усвоивший филосо-
фию самоучкой. На свои философские работы я могу

использовать лишь часы досуга. Свои статьи я буду
поэтому печатать с некоторыми промежутками, обра-
щая при этом внимание не столько на их внутрен-
нюю связь, сколько на то, чтобы каждую из них
можно было читать отдельно. И так как я придаю
мало значения ученому хламу, я не буду многоречив;

я также опущу все то, что может лишь затемнять
нашу тему...

уже говорит о преодолении философии Фейербахом ²⁰⁷.
Но Фейербаху теология доставила столько хлопот, что
для полной и окончательной победы над философией
у него осталось слишком мало охоты и времени...

Старик, желающий начать жизнь заново, чтобы
повторить ее, желает, собственно, не повторить ее,
а исправить. Он признает пройденный путь ошибоч-
ным; но тем не менее он склонен, по-видимому, к проти-
воречивому выводу, что этот путь все же многому его
научил. Как этот старик относится критически к своему
прошлому, так и социал-демократия относится к фило-
софии. Последняя есть именно та ложная тропинка,
на которой необходимо было заблудиться, чтобы дойти
до знания истинного пути. Чтобы идти по верному
пути, не давая никаким религиозным и философским
нелепостям сбивать себя, надо тщательно изучать не-
верный путь неверных путей — философию.

Кто поймет это требование в буквальном смысле,
конечно, найдет его абсурдным...

Все реально существующее подвержено постоянным
изменениям и движение мира настолько безгранично,
что каждая вещь в каждый данный момент уже не та,

какой она была раньше...

Социал-демократия высказалась против слова «ре-
лигия», и я тут настаиваю на том, чтобы она высказалась
также против слова «философия». Только для переходной
стадии я допускаю возможность говорить о «социал-
демократической философии». В будущем же диалек-
тика, или всеобщее учение о науке, было бы вполне под-
ходящим названием для этого критического предмета...

[106—108] У каждого из них [профессоров и приват-
доцентов. Ред. ] имеется более или менее значительный
остаток суеверного, фантастического мистицизма, кото-
рый туманит их взор. Красноречивое доказательство
этому мы находим в словах господина фон Кирхмана,
сказавшего в своей «Популярной философской лекции»
(согласно отчету «Volkszeitung» от 13 января этого

года), что философия есть не более и не менее, как наука
о высших понятиях бытия и знания...

Пред нами вновь помолодевшая наша старая знакомая.
Она называется теперь «наукой о высших понятиях бытия и зна-
ния», Так зовется она на «популярном языке»...

Допустим, философия и естествознание
трактуют об одном и том же предмете, поль-
зуются одними и теми же средствами, но спо-
соб их применения различен. Невольно спра-
шиваешь себя, что же происходит от этого
различия? Результаты естествознания из-
вестны. Но в чем выразились результаты
философии? Фон Кирхман выдает нам сек-
рет: философия охраняет религию, государ-
ство, семью, нравственность. Итак, философия
не наука, а средство защиты от социал-демо-
кратии. Но в таком случае нечего удивляться,
если социал-демократы имеют свою собствен-
ную, особую философию...

«Специальные науки», как и здравый смысл
вообще, черпают своп знания с помощью ин-
теллекта из опыта, из материального мира...
последователи и поклонники классической
философии призваны охранять религию, государство, семью,
нравственность. Едва только они изменяют этому призванию,
они перестают быть философами и становятся социал-демо-
кратами. Все, кто называет себя «философами», все эти про-
фессора и приват-доценты, несмотря на кажущееся свободомыс-
лие, более или менее опутаны суеверием и мистицизмом, все
они в сущности мало отличаются друг от друга и образуют
в противоположность социал-демократии одну общую in puncto

puncti ** необразованную, реакционную массу...

III

[109—110] Обычно выдвигают «метод» как харак-
терную черту, которая отличает философию от спе-
циальных наук. Но спекулятивный метод философии
есть не что иное, как бестолковое обращение к туман-
ной неопределенности. Без какого-либо материала, по-

bien
dit!

добно пауку, извлекающему свою паутину из самого
себя, даже более тою — беспочвенно, без всяких пред-
посылок философ стремится извлечь свою умозритель-
ную мудрость прямо из головы...

Глубокомысленн ые книги представляют собой только
очевидные скопления того самого яда, который глу-

* — Опыт = материал мира. Рев.
** — в конце концов. Ред.

боко засел в плоти народов с самого их младенчества и
который теперь еще распространен среди самых разно-
образных слоев населения. Поучительный образец
преподнес нам недавно ученый [профессор¹ |Бидерман|
в своей полемике с рабочими. Он требует от социали-
стов «взамен туманных, неясных намеков, четкой кар-
тины того общественного строя, который, по их мне-
нию и согласно их желаниям, должен воцариться
у нас в будущем. Особенно интересно получить от них
ясные указания, как все это последовательно будет
осуществлено на практике»...

Когда мы думаем о будущем устройстве общества,
то прежде всего опираемся на уже известный мате-
риал. Мы мыслим материалистически...

IV
[118—123] В предыдущих статьях философия представлена

как отпрыск религии, ставший, подобно ей, мечтателем, хотя
и не столь претенциозный...

Дюринг, должно быть, предчувствовал всю ненуж-
ность философского ремесла, так как он жалует ему
еще и «практическое применение». По его мнению,
философия должна не только научно осмыслить мир
и жизнь, но и подтвердить это всеми своими помыс-
лами, миросозерцанием и своим отношением к устрой-
ству жизни. А этот путь ведет к социал-демократии.

Но раз философ настолько продвинулся вперед, он
скоро дойдет до полного познания и решительно от-
бросит философию. Правда, человек вообще не может
обойтись без известного миросозерцания, но без фило-
софии, как его особого вида, обойтись очень легко.
Ее миропоним ание есть нечто среднее между религиоз-
ным и с трого научным...

Мы напоминаем еще раз: метод есть характерный
отличительный признак религии, философии и науки.
Все они ищут мудрости. Религиозный метод открове-
ния ищет ее на горе Синае, за облаками или среди при-
зраков. Философия обращается к человеческому ра-
зуму, но до тех пор, пока он окутан религиозным
туманом, он сам себя не понимает, спрашивает и посту-
пает превратно, необоснованно, умозрительно или
наудачу. Метод точной науки, наконец, оперирует на
основании материала чувственного мира явлений. И как

только мы признаем этот метод за единственный

рациональный образ действия интеллекта, всякое фан-
тазерство теряет под собой почву.

Если эти рассуждения попадутся на глаза какому-
нибудь заправскому философу, он язвительно улыб-
нется и, если удостоит нас возражения, попытается
доказать, что сторонники специальных наук — некри-

без всякой

sehr
gut!

Но в народной жизни, где дело идет о господах и
слугах, о труде и прибылях, о правах и обязанностях,
о законах, обычаях и порядках, попу и профессору-
философу широко предоставлено слово и каждый из
них имеет свой особый метод, для того чтобы... маски-
ровать истину. Религия и философия, бывшие раньше
невинными заблуждениями, становятся теперь, когда
господствующие заинтересованы в реакции, утончен-

ными средствами политического надувательства.

Урок, данный нам в предыдущей статье профессо-
ром Бидерманом, научил нас, что не следует обращаться

к туманной неопределенности, даже в поисках истины.
Тут философия становится в оппозицию здравому чело-
веческому рассудку. Она не ищет, подобно всем спе-
циальным наукам, определенных эмпирических истин,
а подобно религии стремится найти совершенно особый
вид истины — абсолютную, заоблачную, ни на чем
не основанную, сверхъестественную. Что для мира
реально, — то, что мы видим, слышим, обоняем, ося-

заем, наши телесные ощущения, — для нее недостаточно

реально. Явления природы для нее только явления,

или «видимость», о которых она знать ничего не хочет...
Философ, одержимый религиозными предрассуд-
ками, хочет перешагнуть через явления природы, он
за этим миром явлений ищет еще какой-то другой мир

истины, при помощи которого должен быть объяснен

первый...

Следует заметить, что я приписал Декарту гораздо
больше того, что он сделал на самом деле. Дело обстоит
следующим образом: у нашего философа оказались две
души — одна обычная, религиозная, а другая — науч-
ная. Его философия представляла смешанный продукт
той и другой. Религия заставила его повери ть, что
чувственный мир — ничто, в то вр е мя как присущий

ему научный склад мысли старался доказать против-
ное. Он начал с тленности, с сомнения в чувственной

истине, а телесными ощущениями своего бытия дока-

зал противное. Однако научное течение не могло еще
тогда проявиться так последовательно. Только беспри-
страстный мыслитель, повторяя опыт Декарта, на-
ходит, что, если в голове копошатся мысли и сомнения,
то только телесное ощущение убеждает нас в существо-
вании мыслительного процесса. Философ извратил факт;
он хотел доказать бестелесное существование абстракт-
ной мысли, он полагал, что научно можно доказать
сверхъестественную истину религиозной и философ-
ской души, в то время, как в действительности он только
констатировал обычную истину телесных ощущений...

Идеалисты, в хорошем смысле этого слова,
все честные люди. И тем более — социал-демо-
краты. Наша цель — великий идеал. Идеалисты
же в философском смысле — невменяемы. Они
утверждают, будто бы все, что мы видим, слы-
шим, осязаем и т. д., будто весь мир явлений
вокруг нас вовсе не существует, что все это лишь
осколки мыслей. Они утверждают, что наш ин-
теллект есть единственная истина, что все про-
чее — одни лишь «представления», фантасма-
гории, туманные сновидения, явления в дурном

смысле этого слова. Все, что мы воспринимаем
из внешнего мира, по их мнению не суть объек-
тивные истины, действительные вещи, а лишь
субъективная игра нашего интеллекта. И когда
здравый человеческий рассудок все-таки возму-
щается против подобных утверждений, они очень
убедительно доказывают ему, что хотя он еже-
дневно видит собственными глазами, как солнце
восходит на востоке и заходит на западе, тем
не менее наука должна вразумить его настолько,
чтобы он научился узнавать эту истину с помощью
своих несовершенных чувств.

* Подчеркнутые косыми линиями замечания написаны В. И. Лениным
в углу страницы. Поэтому здесь и далее, если нельзя точно определить,
к какому месту относится ленинское замечание, приводится весь текст дан-
ной страницы. Ред.

** — Явления в дурном смысле. Ред.

И- слепая курица, как говорит пословица,
то тут, то там находит зернышко. Такая слепая
курица — ф илософский идеализм. И он подхва-
тил зернышко, а именно мысль, что то, что мы
в мире видим, слышим или осязаем, не есть реаль-
ные предметы или объекты. Естественнонаучная

физиология чувств в свою очередь с каждым
днем ближе подходит к факту, что пестрые
объекты, которые видит наш глаз, суть лишь
пестрые зрительные ощущения, что все грубое,
тонкое, тяжелое, что мы ощущаем, — только чув-
ственные ощущения тяжести, тонкости или гру-
бости. Между нашими субъективными чувст-
вами и объективными предметами нет никакой
абсолютной границы. Мир есть мир наших

чувств...
Вещи в мире существуют не «в себе», а получают все свои
свойства через взаимную связь... Только в связи с определенной
температурой вода — жидкость, в холоде она становится плот-
ной и твердой, при жаре — превращается в пар, обыкновенно
она течет сверху вниз, но, встречая на своем пути голову сахара,
подымается и вверх.

Она в себе не имеет никаких свойств, никакого

существования, но получает их только в связи с дру-

гими предметами.
Всё есть только свойство, или предикат, природы; она окружает
нас не в своей сверхъестественной объективности или истинности,
а везде и всюду своими мимолетными, разнообразными явле-

ниями.

Вопросы о том, как выглядел бы мир без глаз, без
солнца или без пространства, без температуры, интел-
лекта или без ощущений — нелепые вопросы и только
глупцы могут размышлять о них. Правда, в жизни
и в науке мы можем разграничивать, разграничивать
и классифицировать до бесконечности, но при этом мы
не должны забывать, что все составляет единое целое
и все связано между собой. Ми р — чувствен, и наши
чувства, наш интеллект — вполне земные. Это еще
не есть «граница» человека, но кто хочет перешагнуть
ее, доходит до абсурда. Если мы докажем, что бес-
смертная душа попа или несомненный интеллект фило-
софа одной и той же, самой обыденной природы, что
и все другие явления мира, то тем самым будет дока-

зано, что «другие» явления столь же истинны и непре-
ложны, как и несомненный декартовский интеллект.
Мы не только верим, думаем, предполагаем пли со-
мневаемся в том, что наши ощущения существуют, но
мы их действительно и истинно ощущаем. И наоборот:
вся истина и действительность покоятся лишь на чув-
стве, на телесных ощущениях. Душа и тело, или субъект
и объект, как нередко говорят ныне, Одного и того же
земного, чувственного, эмпирического свойства.

«Жизнь — сон», говорили древние; теперь фило-
софы сообщают нам новость: «мир есть наше предста-
вление»...

Основывать истину не на «слове божьем» и не на
традиционных «принципах», а наоборот, строить свои
принципы на телесных ощущениях — вот в чем сущ-
ность социал-демократической философии...

NB

NB

V

[123—130] Господь бог создал тело человека из
комка глины и вдохнул в него бессмертную душу.
С тех самых пор существует дуализм, или теория двух
миров. Один — физический, материальный мир есть
дрянь, другой — духовный, или умственный мир ду-
хов, — есть дыхание юспода. Эту сказочку философы
увековечили, т. е. они приспособили ее к духу времени.
Все доступное зрению, слуху и ощущению, словом,

физическая действительность все еще считается не-
чистью; зато с мыслящим духом связывается предста-
вление о царстве какой-то сверхъестественной истины,
свободы, красоты. Как в библии, так и в философии
слово «мир» имеет скверный привкус. Из всех явлений
или объектов природы философия удостаивает своим
вниманием только один — дух, знакомое нам дыхание
господа; и то только потому, что ее путаному уму он
представляется чем-то высшим, сверхъестественным,
метафизическим...

Философ, трезво считающий человеческий дух на-
ряду с другими предметами целью познания, перестает
быть философом, т. е. одним из тех, кто, изучая загадку
существования вообще, удаляется в туманную неопреде-
ленность. Он становится специалистом, а «специальная
н аука» о теории познания — его специальностью...

За вопросом о том, находится ли в пашей го-
лова какой-то благо родный идеалистический дух или
же обыкновенный, точный человеческий рассудок,

N B

sehr
gut!!

скрывается практический вопрос о том, принадлежат ли
власть и право привилегированной знати или про-
стому народу...

Профессора становятся предводителями в лагере
зла. На правом фланге командует Трейчке, в центре
фон Зибель, а на левом — Юрген Бона Мейер, доктор
и профессор философии в Бонне...

В предыдущей статье мы уже говорили о декартов-
ском фокусе, который почти ежедневно проделывается
профессорами высшей магии, или философии, перед
публикой, чтобы окончательно сбить ее с толку. Дыха-
ние господа демонстрируется как истина. Правда, имя
это пользуется дурной репутацией: перед просвещен-
ными либералами нельзя говорить о бессмертной душе.
Поэтому они притворяются трезвыми материалистами,
говорят о сознании, мыслительной или познавательной
способности...

Мы ощущаем внутри нас физическое существование
мыслящего разума и точно так же, теми же чувствами
ощущаем вне нас комья глины, деревья, кусты. И то,
что мы ощущаем внутри нас, и то, что вне нас, не осо-
бенно сильно разнится одно от другого. И то и другое
относится к разряду чувственных явлений, к эмпири-
ческому материалу, и то и другое есть дело чувств.
Как при этом отличить субъективные чувства от объек-
тивных, внутреннее от внешнего, сто действительных
талеров от ста воображаемых — об этом мы поговорим
при случае. Здесь же следует понять, что и внутренняя
мысль и внутренняя боль одинаково имеют свое объек-
тивное существование и что, с другой стороны, внешний
мир субъективно тесно связан с нашими органами...

Предоставим слово самому Юргену: «и принци-
пиально неверующий все снова и снова будет прихо-
дить к философски доказанной истине, что все наше
знание в конце концов все же покоится на какой-ни-
будь вере. Самое существование чувственного мира
даже материалист принимает на веру. Непосредствен-
ного знания о чувственном мире он не имеет; непосред-
ственно он знает только то представление о нем, кото-
рое имеется в его воображении. Он верит, что этому
его представлению соответствует представляемое нечто,

что представляемый мир именно таков, каким он себе
его представляет, он верит, следовательно, в чувствен-
ный внешний мир на основании доводов своего духа»...

Вера Мейера доказана «философски», тем не менее
он знает лишь, что он ничего не знает, и что все есть
вера. Он скромен в знании и науке, но совершенно
нескромен в вере и религии. Вера и наука постоянно
перепутываются у него — обе, очевидно, не имеют для
него серьезного значения.

Итак, «философски доказано», что «всему нашему
знанию настал конец». Чтобы благосклонный читатель
мог понять это, мы позволим себе сообщить, что цех
философов недавно устроил общее собрание и торже-
ственно постановил изъять из обращения слово наука,
а на ее место поставить веру. Всякое знание называется
теперь верой. Знания больше не существует...

Однако господин профессор сам себя исправляет и
говорит дословно следующее: вера в чувственный мир
есть вера в собственный дух. Итак, — все, и дух и природа,
опять покоятся на вере. Он неправ только в том, что
желает подчинить также и нас, материалистов, решению
своего цеха. Для нас это решение не имеет никакой обя-
зательной силы. Мы остаемся при старой терминоло-
гии, сохраняем за собой знание и предоставляем веру
попам и докторам философии.

Разумеется, и «все наше знание» покоится на субъек-
тивности. Очень может быть, что вот та стена, о кото-
рую мы могли бы разбить себе голову и которую мы
поэтому считаем непроницаемой, может быть, говорю я,
гномами, ангелами, дьяволами и прочими призраками
она беспрепятственно преодолевается, быть может вся
эта глиняная масса чувственного мира вовсе даже не
существует для них — что нам до этого? Какое нам
дело до мира, которого мы не чувствуем, не ощущаем?

Быть может то, что люди называют туманом и
ветром, в сущности, чисто объективно или «само по
себе» суть небесные флейты и контрабасы. Но именно
поэтому нам нет никакого дела до подобной нелепой
объективности. Социал-демократические материалисты
рассуждают только о том, что человек воспринимает
посредством опыта. К этому относится также его соб-
ственный дух, его мыслительная способность или сила
воображения. Доступное опыту мы называем истиной
и только это для нас есть объект науки...

С тех пор как Кант сделал критику разума своей
специальностью, установлено, что одних наших пяти
чувств еще недостаточно для опыта, что для этого тре-
буется еще участие интеллекта..,

NB

Однако великому философу оказалось не под силу
совершенно забыть сказочку о глине, полностью осво-
бодить дух из-под гнета духовного тумана, отделить
науку от религии. Низменный взгляд на материю,
«вещь в себе» или сверхъестественная истина держала
всех философов в большей или меньшей степени в плену
идеалистического обмана, который исключительно под-
держивается верой в метафизический характер чело-
веческого духа.

Этой маленькой слабостью наших великих критиков
пользуются прусские правительственные философы,
чтобы приготовить новую религиозную дароносицу,
правда, крайне жалкую.

«Идеалистическая вера в бога, — говорит Ю. Б.
Мейер, — разумеется, не есть знание и никогда не ста-
нет таковым; но не менее ясно, что материалистиче-
ское неверие в свою очередь не есть знание, а лишь
материалистическая вера, так же не способная когда-
либо превратиться в знание»...

VI

[130—136] Все в унисон повторяют напев: «назад
к Канту». Ввиду этого интересующий нас вопрос
приобретает значение, далеко выходящее за пределы
мелкой личности генерала Юргена. Не потому хотят
вернуться к Канту, что этот великий мыслитель нанес
сильный удар сказке о бессмертной душе, заключен-
ной в грязную глину, — это он действительно сделал;
а потому, что его система, с другой стороны, оставила
щель, через которую контрабандой можно снова про-

NB NB

тащить немножко метафизики...
Совершенно ясно, что всякая превратная мудрость покоится
на превратном пользовании нашим интеллектом. И никто так
сознательно и так успешно не старался изучить этот последний,
создать науку теории познания, как столь почитаемый всеми
Иммануил Кант. Но между ним и его нынешними прихвостнями—
существенная разница. В великой историчес кой борьбе он стоял
на стороне правого дела против зла; он пользовался своим гe-
нием для революционного развития науки, в то время как наши
правительственные прусские философы поступили со своей
«наукой» на службу к реакционной политике...

Тот маневр, которым Кант удалил метафизику
из храма, оставляя для нее открытым черный ход,
ясно обозначен одной фразой в его предисловии
или вступлении к «Критике чистого разума». Так
как у меня сейчас нет под рукой текста, я цитирую

на память. Эта фраза гласит: наше познание огра-
ничивается явлениями вещей! Что они суть в
себ е, мы не можем знать...

Нельзя отрицать: где имеются явления,
имеется также и нечто такое, что является. Но
что, если это нечто само есть явление, если явле-
ния сами являются? Ведь не было бы ничего

нелогичного или безрассудного в том, если бы
всюду в природе субъекты и предикаты были
одного и того же рода. Почему же то, что является,
должно непременно быть совершенно другого
качества, чем само явление? Почему же вещи
«для нас» и вещи «в себе», или явление и истина
не могут быть из одного и того же эмпирического
материала, одного и того же свойства?

Ответ: потому что предрассудок о метафизн-
ческом мире, потому что вера в окончательно
изобличенную нечисть и в неестественную, из
ряда вон выходящую истину, которая в ней не-
пременно должна содержаться, засели также и
в голове великого Канта. Положение: где есть
явления, которые мы можем видеть, слышать,
осязать, должно быть скрыто также и нечто дру-
гое, так называемое истинное или возвышенное,
чего нельзя ни видеть, ни слышать, ни осязать,

это положение нелогично, вопреки Канту...

Интеллект должен оперировать только в со-
знательной связи с материалистическим опытом,

а все обращения к туманной неопределенности
безуспешны и бессмысленны.

Но, по словам Гейне, профессор из Кенигс-
берга имел слугу, простого человека из народа
по имени Лампе, для которого, как утверждают,
воздушные замки являлись душевной потреб-
ностью. Над ним-то и сжалился философ и умоза-
ключил следующим образом: так как мир опыта
тесно связан с интеллектом, то он и дает только
интеллектуальные опыты, т. е. явления или
осколки мыслей. Материальные вещи, познанные
оп ытом, — не наст оящие истины, а лишь явле-
ния в дурном смыс ле слова, призраки или нечто
подобное. Действительные же вещи, вещи «в себе»,
метафизическая истина не познаются на опыте,
в н их нуж но верить, согласно известному аргу-

* — Явления в дурном смысле слова. Ред.

NB

NB

менту: где есть явление, должно быть и нечто
такое (метафизическое), что является.

Итак, была спасена вера, было спасено сверхъ-
естественное, и это пришлось очень кстати не
только слуге Лампе, но и немецким профессорам
в «культурной борьбе» за «народное образова-
ние» против ненавистных, радикальных безбож-
ников социал-демократов. Тут-то Иммануил Кант
оказался нужным человеком, он помог им найти
желанную, если и не научную, то очень прак-
тичную точку зрения середины...

Социал-демократы твердо убеждены, что кле-
рикальные иезуиты гораздо менее вредны, чем
«либеральные». Из всех партий самая гнусная

есть партия середины. Она пользуется образо-
ванием и демократией как поддельной этикеткой,
чтобы подсунуть народу свой фальсифицирован-
ный товар и дискредитировать подлинные прин-
ципы. Правда, эти люди оправдываются тем, что
они поступают по совести и в меру своего разу-
мения, мы охотно верим, что они мало знают, но
эти канальи не хотят ничего знать, не хотят

ничему учиться...

Со времен Канта прошло почти столетие; за
это время жили Гегель и Фейербах, восторже-
ствовало злосчастное буржуазное хозяйство, оби-
рающее народ и выбрасывающее его без работы
и заработка на мостовую, когда с него больше
нечего взять...,

Наши воспитанники, современные наемные ра-
бочие, достаточно развиты, чтобы понять на-
конец социал-демократическую философию, умею-
щую отделить явления природы как материал
теоретической, или научной, опытной, эмпири-
ческои, материалистической, или, если угодно,
также субъективной истины с одной стороны, от

претенциозной или сверхъестественной метафи-
зики с другой.

Как в политике в соответствии с экономиче-
ским развитием, направленным на вытеснение
средних классов и на создание собственников и
неимущих, партии все более и более группируются
в два только лагеря: на одной стороне работо-
датели, и на другой — работополучатели, так

и наука делится на два основных класса: там —
метафизики, здесь — физики, или материалисты.
Промежуточные элементы и примиренческие шар-
латаны со всяческими кличками — спиритуа-
листы, сенсуалисты, реалисты, и т. д. и т. д.
падают на своем пути то в то, то в другое течение.
Мы требуем решительности, мы хотим ясности.
Идеалистами называют себя реакционные мрако-
бесы, а материалистами должны называться все
те, кто стремится к освобождению человеческого
ума от метафизической тарабарщины. Чтобы
названия и определения не сбили нас с толку,
мы должны твердо помнить, что общая путаница
в данном вопросе до сих пор не позволила уста-
новить точную терминологию.

Если мы сравним обе партии с прочным и те-
кучим, то посредине лежит нечто кашеобразное.

Подобная неясная неопределенность есть одно
из главных свойств всех вещей мира. Только
понятливость или наука способна внести ясность
в дело, подобно тому как для определения
теплоты и холода наука создала термометр и
согласилась считать точку замерзания той точ-
ной границей, где все многообразие темпера-
туры делится на два различных класса. Ин-
тересы социал-демократии требуют, чтобы она

проделала ту же процедуру с мировой мудростью,
чтобы она разделила все мысли на два разряда:
на нуждающееся в вере идеалистическое фанта-
зерство и на трезвую, материалистическую мыс-
лительную работу.

VII

[136—142] Хотя мы, социал-демократы, нерели-
гиозные атеисты, тем не менее у нас есть вера,

т. е. пропасть между нами и религиозными людь-
ми глубока и широка, но, как и через вся-
к ую пр опасть, через нее может быть перекинут
мост. Я намерен повести своих демократических
товарищей на этот мост и отсюда показать им
разницу между пустыней, в которой блуждают
верующие, и обетованной землей света и истины.

Самая возвышенная заповедь христианства
гласит: «Возлюби бога превыше всего и своего
ближнего, как самого себя». Итак — бог пре-
выше всего, но что такое бог? Он — начало и
конец, творец неба и земли. Мы не верим в его
существование и тем не менее находим разумный
смысл в заповеди, повелевающей любить его
выше всего...

Мы должны понять, что, хотя дух и призван
господствовать над материей, это господство неиз-
бежно должно оставаться крайне ограниченным.

С помощью нашего интеллекта мы можем
господствовать над материальным миром лишь
формально. В частностях мы, пожалуй, можем
по нашему усмотрению направлять его измене-
ния и движения, но в целом сущность вещи —
материя en general * — выше человеческого ума.
Науке удается превращать механическую силу
в теплоту, электричество, свет, химическую силу
и т. п., ей может, пожалуй, удастся превратить
силу в материю и материю в силу и изобразить
их как различные формы одной и той же сущ-
ности; но все же она в состоянии изменить
только форму, сущность же остается вечной, неиз-

менной, неразрушимой. Интеллект может про-
следить пути физических изменений, но это все
же лишь материальные пути, которыми гордый
дух может лишь следовать, но которые он не
в силах указать. Здравый человеческий рассу-
док должен постоянно помнить, что вместе
«с бессмертной душой» и гордым своим позна-
нием разумом он есть лишь подчиненная частица

мира, хотя наши современные «философы» все

еще возятся с фокусом, как превратить реаль-
ный мир в «представление» человека. Религиозная
заповедь — возлюби господа превыше всего —
означает в устах хорошего социал-демократа:
люби и чти материальный мир, физическую при-
роду или чувственное существование, как перво-
основу всех вещей, как бытие без начала и кон-
ца, которое было, есть и будет во веки веков..,

• — вообще. Ред.

Телесным, физическим, чувственным, мате-
риальным явлением называется тот общий род,

к которому относится всякое бытие, весомое и
невесомое, тело и дух...

Хотя мы и противопоставляем физическое
духовному, тем не менее различие это только
относительное; это лишь два вида существования,
не более и не менее противоположные, чем собаки
и кошки, которые, несмотря на известную всем
вражду, тем не менее принадлежат к одному и
тому же классу или роду — к роду домашних
животных.

Естествознание в узком, общепринятом смысле
слова, с какой бы очевидностью не доказало
оно происхождение видов и развитие органиче-
ского мира из неорганического, не может дать
нам монистического мировоззрения (учения о
единстве природы: единстве «духа» и «материи»,
органического и неорганического и т. д.), к ко-
торому так жадно стремится наше время. Есте-
ственные науки приходят ко всем своим откры-
тиям только посредством интеллекта. Видимая,
весомая и осязаемая часть этого органа принадле-
жит, правда, к области естествознания, но функ-
ция его, мышление, составляет уже предмет
отдельной науки, которая может быть названа
логикой, теорией познания или диалектикой.

Последняя сфера науки — понимание или непо-
нимание функций духа — есть, таким образом,
общая родина религии, метафизики и антиме-
тафизической ясности. Здесь лежит мост, ко-
торый ведет от унизительного суеверного раб-
ства к смиренной свободе; и в области гордой
своим познанием свободы царит смирение, т. е.
подчинение материальной, физической необходи-
мости.

Неизбежная религия, превращающаяся для
«философов» в неизбежную метафизику, пре-
вращается для здравого научного человеческого
рассудка в неотразимую теоретическую потреб-
ность монистического мировоззрения. Наличная

сила-материя, называемая также миром или

* — монистическое мировоззрение. Ред.

бытием, мистифицируется теологами и филосо-
фами, так как они не понимают, что материя и
интеллект принадлежат к одному и тому же виду,
. так как они ложно представляют себе соотношение
обоих. Как наше понимание политической эко-
номии, так и наш материализм есть научное,

историческое завоевание. Мы отличаемся вполне
определенно как от социалистов прошлого, так и
от прежних материалистов. С этими последни-
ми у нас обще только то, что мы признаем ма-
терию предпосылкой или первоосновой идеи.

Материя для нас субстанция, а дух только акциденция; эмпи-
рическое явление для нас род, а интеллект только вид или форма
его...

Где есть интеллект, знание, мышление, сознание, там в свою
очередь должен быть и объект, материал, который познается и
который ведь и есть самое главное. В этом именно и заключается
старый вопрос, разделяющий идеалистов и материалистов: что
«главное» — материя или интеллект? Но и этот вопрос опять-
таки не есть вопрос, а лишь фраза, одни лишь слова. Действи-
тельное же разногласие между партиями заключается в том, что

одна хочет превратить мир в какое-то колдовство, а другая знать

ничего об этом не хочет...

Так как все явления природы могут быть вос-
приняты нами лишь посредством интеллекта, то
и все наши восприятия — интеллектуальные явле-
ния. Совершенно правильно. Но в числе этих вос-
приятий находится одно специальное восприятие
или явление, считающееся «интеллектуальным» по
преимуществу, — это последнее есть обыкновенный
здравый человеческий рассудок, разум, интеллект
или познавательная способность, тогда как все
остальное, то есть вся масса, называется материей.
Следовательно, все сводится к тому, что материя,
сила и интеллект, порознь и вместе взятые, одного
и того же происхождения.

Называть ли явления мира материальными или
интеллектуальными, значит заниматься жалким
словопрением. Вопрос заключается в том, все ли
вещи одного и того же вида, или же мир должен
быть разделен на сверхъестественное, таинственное

* См. настоящий том, стр. 409. Ред.

колдовство, с одной стороны, и естественную, смрадную
глину, с другой.

Для выяснения этого недостаточно выводить все
из весомых атомов, как то делали старые материали-
сты. Материя не только весома, она также душиста,
ярка, звонка, почему бы и не разумна?..

Предрассудок, будто бы объекты осязания понятнее,
чем явления слуха или чувства вообще, толкал старых
материалистов на их атомистические спекуляции, при-
вел их к тому, что они считали осязаемое за перво-
причину всех вещей. Понятие материи надо расширить.
Сюда относ ятся все явления действительности, следо-
вательно, и наша способность познавать, объяснять.

Когда же идеалисты называют все явления природы
«представлениями» или «интеллектуальными», мы охот-
но признаем, что это не суть вещи «в себе», а только
объекты нашего ощущения. В свою очередь и идеалист
согласится с тем, что среди ощущений, именуемых
объективным миром, [142] есть особая вещь, особенное

явление, называемое субъективным ощущением, душой
или сознанием. Соответственно с этим совершенно
ясно, что объективное и субъективное принадлежат к

одному роду, что душа и тело — из одного и того же эм-
пирического материала.

Для непредубежденного человека не может быть
сомнения в том, что духовный материал или, точнее
говоря, явление нашей познавательной способности,
есть часть мира, а не наоборот. Целое управляет
частью, материя — духом, по крайней мере в главном,

хотя опять-таки мир управляется иногда человече-
ским духом. В этом именно