Аболиционизм

Согласно сторонникам аболиционизма (от лат. abolitio — «уничтожение, отмена»), наказание по закону никогда не мо­жет быть оправдано и должно быть отменено. К такой точке зрения нередко склонялись мыслители, придерживавшиеся не­которых форм детерминизма, т. е. представления о том, что поведение человека определяется внешними по отношению к нему факторами.

Дело в том, что наказание людей по закону основывается на исходном допущении о свободе человека, о наличии у него вы­бора поступить иначе и, следовательно, на ответственности за свои поступки. Нет оснований наказывать людей за действия, которые не были предметом их выбора, допустим, за непроиз­вольное движение ноги. Но некоторые сторонники детерми­низма полагают, что на самом деле у людей нет никакой свобо­ды, все их поступки детерминированы обстоятельствами, на­ходящимися вне их контроля.

Я могу полагать, что многие мои действия являются резуль­татом моего выбора. Но чем обусловлен мой выбор? Моими желаниями и представлениями. А чем обусловлены мои жела­ния и представления, кто задает их? Природа (гены) и обще­ство (среда и воспитание), отвечают детерминисты. Итак, по­ведение человека определяется полученными от природы ге­нами и обществом, следовательно, нет оснований считать его ответственным за свои поступки. А тогда разве справедливо наказывать его за них?

Идей аболиционизма придерживались многие представи­тели французского материализма XVIII века, о чем сочувст­венно писали Карл Маркс и Фридрих Энгельс в своей ранней работе «Святое семейство» (1844): «Если человек несвободен в материалистическом смысле, <...> то должно не наказывать преступления отдельных лиц, а уничтожить антисоциальные источники преступления и предоставить каждому необходи­мый общественный простор для его насущных жизненных проявлений»*.

Сторонниками аболиционизма являются и некоторые вид­ные современные психологи, в частности, К. Мейнингер и Б. Скиннер. Считая, что поведение детерминировано закона­ми психологии, они полагают несправедливым наказывать лю­дей за их поступки, так как, в сущности, они за них не отвеча­ют. С преступниками следует обращаться как с психически бо­льными и вместо наказания применять терапию.

Концепция бихевиориста Б. Ф. Скиннера, изложенная им в книге с провокационным названием «По ту сторону свободы и достоинства»**, — наиболее известная современная версия аболиционизма в отношении уголовного наказания. Подход Скиннера к данной проблеме основывается на его общих пси­хологических и социальных взглядах: поскольку все поведе­ние людей в принципе объяснимо с помощью законов психо­логии, устанавливающих связи некоторых стимулов и реакций на них (позиция детерминизма), следовательно, те, кто знают

* Маркс К., Энгельс Ф. Соч. — 2-е изд. — Т. 2. — С. 145. ** Skinner В. F. Beyond Freedom and Dignity. — N. Y.: Knopf, 1971. Здесь идеи Скиннера цит. по: FeinbergJ. Op. cit, p. 287-294.

эти законы и могут задавать стимулы, будут контролировать и изменять поведение людей*.

Таким образом, все человеческое поведение является в не­котором смысле контролируемым либо природой, что с чело­веческой точки зрения означает «случайно», либо обществом. Социальный контроль может быть косвенным и неявным, как это происходит, когда власть и авторитет родителей, учителей или даже закона интернализуется в виде совести человека или его «суперэго». Авторитет, в некотором смысле, по-прежнему контролирует, но его команды больше не приходят извне, те­перь они тщательно усвоены и являются неотъемлемой частью нашего «Я»**.

Социальный контроль чаще является прямым и относитель­но видимым. Он может осуществляться либо прямо по отно­шению к контролируемому лицу, либо к его среде. Контроль

* Дж. Фейнберг замечает: «Вообще-то, это не есть нечто неправдопо­добное. Более того, это исходная посылка многих научных исследований, представление, которое, что вполне понятно, большинству обществоведов кажется не подлежащим сомнению. Эти исследователи тратят столько энер­гии на выяснение того, что в человеческом поведении должно быть припи­сано природе, а что воспитанию (среде), что им вряд ли может прийти в го­лову, что могут быть качества, происходящие ни от того, ни от другого, чьим источником является автономная личность, каузально независимая и от природы, и от воспитания. Для ученого-психолога, ищущего каузаль­ные детерминанты поведения, индетерминизм является совершенно зага­дочной доктриной» (Feinberg J. Op. cit., p. 289).

** Дж. Фейнберг справедливо замечает: «Я думаю, что Скиннер сказал бы, что живущий по совести человек не является действительно свободным, так как он не может действовать против своей совести, которая, в свою оче­редь, является голосом внешних сил, все еще „контролирующих" его. Но если совесть человека, каково бы ни было ее происхождение, стала важней­шей частью его натуры, я думаю, что не имеет смысла говорить о том, что природа этого человека заставляет его поступать так, как он выбирает. Этот вид нравственного принуждения неотличим от подлинного самоопре­деления, даже несмотря на то, что определяющееся „Я" первоначально яв­лялось продуктом внешних факторов, сформировавших его. Подлинное принуждение может быть осуществлено только силами, внешними по отно­шению к подлинному „Я", только „внешними", а не „внутренними" причи­нами. Человек, чьи собственные нравственные убеждения диктуют ему его действия, и кто поэтому может, как Мартин Лютер, сказать: „На том стою и не могу иначе", — по-видимому, близок, насколько это возможно, к при­менимой на практике идее свободной личности, даже принимая исходную посылку детерминизма» (Ibid.).

в отношении личности может быть непосредственно насильст­венным или манипулировать мотивами человека, как в случаях с принуждением, убеждением и стимулированием. Эти по­следние методы применяют либо негативное подкрепление мотивации, состоящее в правдоподобных отвратимых угрозах, таких как угроза наказания, либо позитивное подкрепление — правдоподобные предложения награды. Со временем человек обучается ассоциировать угрожающую реакцию с антисоци­альным поведением, а обещанную желанную реакцию с соци­ально приемлемым и поощряемым поведением. Тогда, или из-за осознаваемой «запуганности» (стимулирования), или в силу привычки, он становится более предрасположенным вести се­бя хорошо.

Криминализация — это система социального контроля, ис­пользующая только угрозы насилия. Скиннер считает систему уголовного наказания неэффективной, ненадежной и жесто­кой. Более благожелательно он относится к позитивному под­креплению, но пишет о нем немного, видимо, считая этот ме­тод мало применимым на практике.

Скиннер предпочитает методы социального контроля, кото­рые непосредственно воздействуют не на личность, а на среду. (Понятие «среда» Скиннер иногда понимает весьма широко, включая в него тело или мозг человека.) Некоторые из этих ме­тодов социального контроля создают условия, в которых неже­лательное поведение, скорее всего, не будет иметь места.

Например, «сухой закон» представляет собой попытку боро­ться с пьянством, уничтожив доступ к алкоголю. Неуправляе­мые агрессивные преступники подвергаются одиночному за­ключению, поэтому не могут нападать на людей. Воровство уменьшается с помощью программ, подобных тем, что стали применять многие автобусные компании в США. Они потребо­вали от пассажиров опускать точную стоимость билета в про­резь ящика, который водитель не может открыть. У водителей не стало денег, и грабежи почти сразу же прекратились.

Все это примеры социальной инженерии, цель которой — разрушить условия для преступного поведения и выбора анти­социального поведения, тем самым хороших людей лишают одобрения, а плохих — осуждения. Если таким образом ликви­дировать все возможности для совершения преступлений, то

8 Философия права-2 ini

сложный комплекс греха, наказания и раскаяния также исчез­нет. Но об этом последствии, учитывая ненадежность совре­менной системы борьбы против преступлений, Скиннер не стал бы жалеть.

Другой метод социальной инженерии, согласно Скинне-ру, — разрушение условий, в которых нежелательное поведе­ние подкрепляется. Например, если ребенок часто закатывает истерики, родителям следует не ругать его и не выполнять тре­буемое, а просто игнорировать такое поведение, в будущем это уменьшит вероятность истерик, так как подкрепления не будет. Более позитивно применяются сублимация и замеще­ние. Такие методы уменьшают не возможности для предосуди­тельного поведения, но внутреннюю потребность в нем или направляют деструктивную энергию в другое русло. Так, орга­низованный спорт сублимирует агрессию и делает социально опасное проявление агрессивности менее вероятным. Впро­чем, поведение футбольных фанатов заставляет нас усомнить­ся в этом утверждении Скиннера.

Наконец, в крайнем случае, если все названные методы со­циальной инженерии не дают результата, Скиннер предлагает ликвидировать способность (а не психологическую потреб­ность или условие) к нежелательному поведению, изменив фи­зиологические условия. Гормоны могут быть использованы в терапии для сексуальных маньяков; нейрохирургия сделает неисправимо агрессивных более покладистыми; средства, уме­ньшающие аппетит, облегчат борьбу с перееданием и т. д. Иногда от таких методов следует отказаться из-за непредви­денных побочных эффектов, но «эти проблемы, в сущности, решаемы, и можно создать мир, в котором поведение, заслу­живающее наказания, имеет место редко или никогда. Мы пы­таемся создать такой мир для тех, кто по своей природе не спо­собны решить проблему наказания сами для себя, — детей, умственно отсталых или сумасшедших, и если бы это можно было сделать для всех, мы бы сохранили много времени и энергии»*, — утверждает Скиннер. В частности, нам не при­шлось бы больше запугивать или терроризировать трудных людей угрозами или подкреплять эти угрозы, помещая людей

* Ibid. Р. 291.

в заключение, вешая их, расстреливая, отправляя на электри­ческий стул и т. д.

Большим недостатком воображаемого мира Скиннера, на который указывают противники его концепции, является так называемая автоматическая добродетель. Когда у человека нет никакого выбора, кроме как делать то, что одобряется общест­вом, он не заслуживает никакой похвалы за это. Помещенный в одиночную камеру, человек не заслуживает одобрения за то, что не нападает на людей. Если его лишают алкоголя, нет плю­са в том, что он остается трезвым; если кого-то накачивают гормонами, подавляющими сексуальное влечение, нет боль­шой заслуги в том, что он не совершает сексуальных преступ­лений. Добродетель в каждом из этих случаев абсолютно авто­матическая, следовательно, не подлинная. Иначе говоря, если действия человека никогда не заслуживают одобрения или осуждения, поскольку другого выбора просто нет, то мы име­ем дело не только с отсутствием свободы, но также и с уничто­жением личного достоинства.

Однако Скиннер полагает, что свобода и достоинство — пе­реоцененные ценности, поэтому разумно пожертвовать ими во имя больших благ, то есть ликвидации преступности и прекра­щения антигуманных уголовных наказаний.

Как оценить идеи Скиннера? Дж. Фейнберг справедливо указывает, что ограничения свободы, предлагаемые им, раз­нятся по степени своей суровости. Когда они представляют со­бой меры менее суровые, чем уголовное наказание, но одина­ково с ним эффективные, нет оснований не согласиться. Ино­гда (пример с ликвидацией возможности грабежей в автобусах США) они дополняют меры закона, в то же время позволяя применять последние реже. Даже принудительные операции на мозге, которые представляют собой грубейшее нарушение автономии личности и являются более суровой карой, чем уго­ловные наказания, могут быть оправданы, если делаются с полностью добровольного согласия преступника, информи­рованного о последствиях этих мер. Однако предлагаемая Скиннером полная ликвидация свободы и достоинства людей превратила бы их в хорошо контролируемых биороботов, ли­шенных большинства подлинно человеческих качеств.

Нравственное воспитание

Идея о том, что наказание оправдано прежде всего как ин­струмент нравственного воспитания, впервые была высказана еще Платоном в «Законах» и с тех пор всегда имела своих сто­ронников. Из авторов XX века к ней обращались известные философы Мак Таггарт, Герберт Моррис, а также в некоторых ранних работах Роберт Нозик и Джин Хэмптон*. Теория нака­зания как нравственного воспитания (иногда ее называют «па-терналистской теорией наказания») утверждает, что наказание по закону оправдано как способ нравственного перевоспита­ния преступника. Цель наказания — дать осужденному благо морального просвещения и воспитания, с тем чтобы он достиг исправления, из плохого человека стал хорошим. Следователь­но, наказание должно уважать моральную автономию лично­сти осужденного и обеспечить возможность исправления (оче­видно, что расстрел, к примеру, таким видом наказания не яв­ляется).

Джин Хэмптон пишет, что наказание есть «нравственное послание, направленное на объяснение и преступнику, и всему обществу аморальности преступления»**. Она признает, со­держание наказания этим не исчерпывается, но считает педа­гогическую функцию его главной характеристикой. Проводя сравнение между наказанием и ограждением, через которое пропущен ток, Хэмптон пишет: «Рассмотрим тот урок, кото­рый получает животное, когда, пытаясь покинуть пастбище, натыкается на ограду под током. Оно испытывает боль, и по­сле серии столкновений с оградой, приучается держаться от нее подальше и, тем самым, оставаться на пастбище. Человек на том же пастбище получит то же послание и научится тому же — „если хочешь избежать боли, не пытайся пересечь грани­цу, обозначенную этим забором". Но, в отличие от животного

* См.: McTaggart J. E. Hegel's Theory of Punishment // International Jour­nal of Ethics. — 1896. — Vol. 6. — P. 482-499; Morris H. A Paternalistic Theo­ry of Punishment // American Philosophical Quaterly. — Vol. 18. — 1981; No-zick R. Philosophical Explanations. — Oxford: Clanendon Press, 1981. — P. 363-397; Hampton J. The Moral Education Theory of Punishment // Philoso­phy & Public Affairs. — Vol. 13. — 1984. — P. 208-238. ** Hampton J. Op. cit., p. 216.

на пастбище, человек будет способен размышлять о причинах того, что здесь этот забор, теоретизировать о том, почему здесь преграда его свободе»*.

Вряд ли кто-то станет возражать против самой идеи нрав­ственного исправления преступников. Можно согласиться и с тем, что наказание по закону выполняет некоторые педаго­гические функции. Символика наказания, его внешние атрибу­ты способны произвести сильное впечатление на некоторых преступников, поэтому судьи в своих приговорах нередко обра­щаются к подсудимым с нравственными поучениями. Дж. Фай-нберг приводит пример того, как «изобретательные судьи, ког­да у них есть эта возможность, могут обойти систему тюрем­ного заключения и вынести наказания так, чтобы наилучшим образом дать почувствовать осужденным, что они причинили своим жертвам. Несколько лет тому назад один судья из Новой Англии разбирал дело подростков, которые бросали камни в проходящий поезд, разбили в нем окна, в результате чего не­которые пассажиры получили серьезные травмы глаз. Судья приговорил их провести две недели в глазном отделении боль­ницы с завязанными глазами и затем, в конце своего „срока", написать сочинение на тему „Что значит быть слепым". Этот опыт предположительно помог породить раскаяние и, по край­ней мере, в одном отношении, сделать осужденных лучшими людьми, чем они были»**.

Понятно, что с правонарушителями могут проводиться раз­ного рода воспитательные мероприятия. Вместе с тем теория наказания как нравственного воспитания сталкивается с рядом проблем. Во-первых, согласно ей, наказание является благом для осужденного. Но действительно ли наказание по закону это благо? И если это так, то почему мы должны вознаграж­дать людей, которые нарушили закон?

Во-вторых, между понятиями «наказание» и «воспитание» существуют принципиальные различия. Воспитание — допол­нительный метод исправления преступника в то время, когда он отбывает наказание, а не часть наказания. Само наказание в строгом смысле слова выражается в страданиях и лишениях,

* Ibid. Р. 211-212. ** FeinbergJ. Op. cit., p. 295.

которым подвергаются преступники. Может ли это способст­вовать нравственному исправлению? Так, обычным видом уго­ловного наказания является тюремное заключение. Есть очень мало оснований полагать, что тюремное заключение исправля­ет преступников, и немало свидетельств обратного.

Как пишет Дж. Файнберг: «Наказание в узком смысле слова может быть весьма полезным тому правонарушителю, кото­рый уже убежден в отвратительности своего преступления и мучим совестью из-за него. Его раскаяние может быть под­линным, когда он попадает в тюрьму, но для него может быть психологически очень важным испытать наказание как способ искупления, очищения и примирения с собой. В этих сообра­жениях может быть зачаток идеи теории наказания как мораль­ного исправления в применении к тем, кто ищет покаяния. Но многие другие преступники не расположены к раскаянию, яв­ляясь либо фанатиками или революционерами, аморальными типами, склонными к риску и без сожаления платящими цену за проигранную игру, мрачными узниками классовой войны (в их собственных глазах) или социопатическими личностями. Подвергать их страданиям, лишая свободы, может быть соци­ально необходимым для защиты остальных, но наиболее веро­ятным следствием для самих заключенных будет то, что они укрепятся в своем цинизме и ненависти или убедятся в необхо­димости больших предосторожностей против раскрытия их следующих преступлений, — вряд ли это является „мораль­ным посланием"»*.

Но даже если рассматривать наказание как совокупность и образовательных, и воспитательных мероприятий, общим местом остается их чрезвычайно малая действенность (боль­шинство заключенных выходят на свободу либо не изменив­шись, либо еще более деградировав).

На практике теория нравственного воспитания оказала пло­хую услугу заключенным. Сто лет назад она господствовала в юридической мысли Соединенных Штатов, в соответствии с ней строили большие тюрьмы с очень маленькими одиноч­ными камерами — считалось, что это будет способствовать нравственному исправлению. В реальности люди, подвергши­еся одиночному заключению, сходили с ума.

* Ibid. P. 304-305.

В-третьих, существует проблема полной неопределенности сроков заключения. Почему следует думать, что два человека, совершивших одинаковое преступление, заслуживают одну и ту же «дозу» нравственного воспитания? Один из них может быть легко исправим, другой — нет.

И последнее, согласно теории нравственного воспитания получается, что неисправимые преступники не должны под­вергаться наказанию!

Ретрибутивизм и консеквенциализм

Традиционный ответ на вопрос о правильности наказания заключается в том, что оно оправдано как возмездие преступ­нику за его действия. Тот, кто совершил преступление, заслу­живает того, чтобы с ним обращались плохо. Это вопрос спра­ведливости: если кто-то наносит вред другим людям, справед­ливость требует, чтобы и ему нанесли вред. Как гласит Ветхий завет: «Око за око, зуб за зуб».

Данная точка зрения известна как ретрибутивизм. Против нее выступил один из основоположников утилитаризма Дж. Бен-там. Ретрибутивизм, по мнению Бентама, совершенно неудов­летворителен, так как он пропагандирует «навлечение страда­ний» на людей, безо всякой компенсации в виде увеличения количества счастья. Ретрибутивизм заставляет нас увеличить, а не уменьшить количество страданий в мире, и его сторонни­ки открыто признают это.

Например, И. Кант (1724-1804) в «Критике практического разума» (1788) писал: «Если кто-то, кому доставляет удоволь­ствие приставать и раздражать миролюбивых граждан, полу­чает в конце концов справедливые, хорошие побои, это, конеч­но, зло, но все одобряют это и считают это хорошим самим по себе, даже если нет никаких результатов этого».

Таким образом, наказание людей может увеличить количе­ство несчастья в мире, но, согласно Канту, это нормально, по­тому что страдания испытывает преступник, который, в конце концов, заслуживает их.

Утилитаризм подходит к проблеме наказания людей госу­дарством совершенно по-другому. Согласно утилитаризму, наш долг — делать то, что увеличивает количество счастья

в этом мире. Наказание, по крайней мере, на первый взгляд, является злом, так как делает наказуемого несчастным. Поэто­му Бентам писал: «Если оно [то есть наказание. — С. М.] долж­но быть допущено, оно должно быть допущено постольку, по­скольку оно обещает предотвратить большее зло»*. Другими словами, наказание оправдано, только если оно имеет своим следствием хорошие результаты, которые перевешивают пло­хие результаты.

Поэтому для утилитариста вопрос в том, дает ли вообще на­казание хорошие результаты? Достигается ли наказанием пре­ступников хорошая цель, или просто их заставляют страдать, и все? Утилитаризм отвечает, что такая цель есть.

Есть две причины, по которым наказание преступников по­лезно обществу. Во-первых, оно помогает предотвращать преступления или хотя бы уменьшать их число. Наказание сдерживает потенциальных преступников, если они знают, что будут наказаны. Конечно, это сдерживание не всегда эф­фективно, преступления все равно будут, но их станет меньше, когда преступники увидят, что преступления наказываются.

Поскольку преступления приводят к несчастью их жертв, предотвращая преступления (благодаря тому, что они наказы­ваются), мы предотвращаем и несчастья, при этом мы явно предотвращаем больше несчастья, чем вызываем. Так что в це­лом мы получаем больше счастья, наказывая преступников, чем если бы не наказывали. Значит, наказание оправдано.

Во-вторых, хорошо продуманная система наказаний может иметь эффект исправления преступников. Не пытаясь оправ­дать их, мы должны признать, что преступники — это, как правило, люди с эмоциональными проблемами, выходцы из неблагополучных семей, они часто плохо образованы и не об­ладают нужными навыками и умениями для жизни в обществе. Учитывая это, почему бы нам не бороться с самими причина­ми преступности, а не только с ее проявлениями? Если человек нарушает правила общества, он для него опасен и может быть помещен в тюрьму, чтобы предотвратить эту опасность. Но, когда преступник уже в тюрьме, надо, чтобы ему помогли в ре­шении его проблем: обеспечили помощь психотерапевта, дали

* Цит. no: Rachels J. Op. cit., p. 131. 208

ему возможность получить какое-то образование, какую-то профессию и т. д. Если, в конце концов, он вернется в обще­ство нормальным гражданином, и ему, и обществу будет толь­ко лучше.

Результатом этих идей явилось то, что стали говорить не о наказании, а об исправлении. В течение XX века утилитари­стская теория наказания в англо-американском мире являлась господствующей (эту теорию также называют консеквенциали-стской, то есть ориентированной на результат). Тюрьмы в со­ответствии с идеей исправления должны быть перепланирова­ны в реабилитационные центры со штатом психологов, биб­лиотеками, образовательными программами. И на Западе, и в России, в полном соответствии с духом утилитаризма, вме­сто слова «тюрьма» часто употребляется термин «исправитель­ное учреждение» (англ. «correctional facility»).

Как и все господствующие догмы, утилитаристская теория наказания породила оппозицию. Во многом возражения в ад­рес утилитаризма касаются ее чисто практической несостоя­тельности. Дело в том, что программы реабилитации преступ­ников, несмотря на все усилия, дали мало эффекта. Например, больше всего для «исправления преступников» делалось в Ка­лифорний. И именно в Калифорнии почти самый большой процент рецидива в США.

Оппозиция утилитаризму базируется и на чисто теоретиче­ских соображениях, восходящих отчасти к И. Канту. Кант от­вергал «змеиные извивы утилитаризма» потому, что, как он говорил, эта теория несовместима с человеческим достоинст­вом. Прежде всего, она заставляет нас использовать людей в качестве средств к достижению цели, а это — морально не­допустимо. Если мы помещаем преступника в тюрьму, чтобы обеспечить благосостояние общества, мы просто используем его для блага других, что нарушает фундаментальное правило, гласящее: «С человеком нельзя обращаться только как со сред­ством, служащим цели другого».

Более того, задача исправления, несмотря на весь свой па­фос, есть не более чем попытка сделать людей такими, какими, мы считаем, они должны быть. А это — нарушение их прав как автономных субъектов, которые имеют право решать сами для себя, какими людьми им быть. Мы имеем право воздать им

должное за их порочность, но мы не имеем права манипулиро­вать их личностями.

Таким образом, Кант отвергает все утилитаристские обосно­вания наказания. Вместо этого он утверждает, что наказание должно основываться на двух принципах. Согласно первому, людей надо наказывать просто потому, что они совершили пре­ступления, и ни по каким другим причинам: «Юридическое на­казание никогда не может осуществляться только как средство для достижения другой цели либо в отношении самого преступ­ника, либо в отношении гражданского общества, но должно во всех случаях осуществляться только потому, что индивид, кото­рый ему подвергается, совершил преступление».

Согласно второму, Кант говорит, что важно наказывать преступника пропорционально серьезности его преступления, то есть небольшими наказаниями за небольшие преступления и большими за большие: «Но каков способ и мера наказания, которую общественная юстиция берет в качестве своего прин­ципа и стандарта? Это просто принцип равенства, благодаря которому стрелка на шкале справедливости не уклоняется в одну сторону более, чем в другую <...> Поэтому может быть сказано: „Если ты клевещешь на другого, ты клевещешь на себя; если ты крадешь у другого, ты крадешь у себя; если ты бьешь другого, ты бьешь себя; если ты убиваешь другого, ты убиваешь себя". Это <...> единственный принцип, в соответст­вии с которым можно верно и точно назначить и качество, и количество наказания».

Второй принцип неизбежно ведет к тому, что Кант одобря­ет смертную казнь: в ответ на убийство только смерть есть до­статочно суровое наказание. В «Метафизике нравов» Кант пи­шет*: «Даже если гражданское общество решило бы самолик­видироваться с согласия всех его членов, это может произой­ти, если люди, населяющие остров, решат разделиться и рас­пространиться по всему миру, то последний убийца, сидящий в тюрьме, должен быть казнен перед этим. Это должно быть сделано, чтобы каждый мог получить то, чего заслуживает по

* Кант И. Метафизика нравов в двух частях // Соч.: в 6 т. — М., 1965. — Т.4.—Ч.2.—С.258.

своим делам, и чтобы кровь не осталась на людях; иначе их можно считать соучастниками в убийстве и обвинить в пуб­личном нарушении справедливости».

Заметим, что утилитаризм нарушает оба кантовских прин­ципа. В основной идее утилитаризма нет ничего, что могло бы заставить наказывать только виновных или ограничивать сте­пень наказания тем, чего преступник заслуживает. Если цель наказания — это обеспечение общественного блага, то, как считает утилитаризм, иногда эта цель будет быстрее достигну­та наказанием невиновного. Также может получиться, что об­щественное благо легче достигнуть путем сверхсуровых нака­заний: большее наказание может иметь больший сдерживаю­щий эффект. И то, и другое — нарушение справедливости, чего ретрибутивизм никогда себе не позволяет.

Два принципа Канта сами по себе не являются аргументами в пользу наказания и не могут обосновать его. Они просто за­дают пределы наказанию: только виновный может быть нака­зан, при этом вред, причиненный тому, кого наказывают, дол­жен быть сопоставим с тем ущербом, который он нанес дру­гим. Нужны еще аргументы, чтобы доказать, что практика по­добных наказаний не нарушает моральных норм. Мы уже ви­дели, Кант считает наказание делом справедливости, он гово­рит, что если виновные не будут наказаны, то справедливость не восторжествует. У И. Канта есть еще один довод в пользу наказания, основанный на восприятии человека как «цели са­мой по себе».

На первый взгляд, мысль о том, что наказание кого-либо есть «уважение его как личности» или «обращение с ним как с целью-в-себе», выглядит неправдоподобно. Как может быть то, что мы отнимаем у человека свободу, проявлением уваже­ния к нему? Но, по И. Канту, это именно так. Даже более того, он говорит, что смертная казнь преступника тоже является «обращением с ним как с целью». Как это может быть?

Для Канта обращение с кем-нибудь как с целью означает обращение с ним как с разумным существом. Что означает об­ращаться с кем-то как с разумным существом? Разумное суще­ство — это некто, способный осмысливать свое поведение и свободно решать, что он будет делать, на основе своей собст-

венной концепции о том, что является лучшим. Поскольку ра­зумное существо имеет эти способности, оно ответственно за свое поведение. Животные, не имеющие разума, и психически больные люди, не контролирующие свое поведение с помо­щью разума, не ответственны за свое поведение. Мы не можем быть им благодарны или обижаться и негодовать на них, пото­му что они не отвечают за то зло или добро, которое причини­ли. Кроме того, они не могут понять, почему мы обращаемся с ними так, а не иначе. Поэтому у нас нет выбора, мы манипу­лируем ими, мы не обращаемся к ним как к автономным инди­видам.

Разумное же существо ответственно за свое поведение. Мы испытываем благодарность, когда оно поступает хорошо, и не­годование, когда поступает плохо. Награда и наказание — это не манипуляция, а естественное выражение нашей благодарно­сти или негодования. Поэтому, наказывая людей, мы относим­ся к ним как к людям, ответственным за свои действия. Мы от­носимся к ним как к людям, которые свободно решили делать злые дела. Их поведение определяет наше отношение к ним. Если кто-то по отношению к нам ведет себя хорошо или пло­хо, мы разве не будем этого учитывать? Почему мы должны относиться ко всем одинаково, независимо от того, как они ре­шили вести себя?

Кант считает, что есть глубокое логическое обоснование того, чтобы воздавать другим людям по их заслугам. Здесь вступает в действие первая формулировка его категорического императива. Когда мы решаем, что делать, мы по сути изъяв­ляем желание, чтобы наше поведение стало «всеобщим зако­ном». Поэтому, когда разумное существо решает обращаться с людьми тем или иным образом, оно провозглашает, что, по его мнению, так надо обращаться с людьми.

Если преступник обращается с людьми плохо, и мы за это обращаемся с ним плохо, то мы всего лишь обращаемся с ним так, как он считает нужным обращаться с людьми. Мы согла­шаемся с его собственным решением. Мы позволяем ему само­му решать, как с ним будут обращаться, то есть мы уважаем его суждение. Мы позволяем его суждению контролировать наше обращение с ним. Мы уважаем свободу выбора, мы не манипулируем преступником.

Три варианта компромиссной теории:

сильный и слабый ретрибутивизм, компромиссы консеквенциализма

Понятно, что две противоположные позиции в вопросе обо­снования уголовного наказания (ретрибутивизм и консеквен-циализм) не так просто примирить между собой. Тем не менее в последние десятилетия делались многочисленные попытки модифицировать эти теории так, чтобы они дополняли друг Друга*.

Возможны три варианта компромиссной теории. Она может быть либо ретрибутивистской в своей основе, но делающей уступки требованиям общественного блага, либо по сути кон-секвенциалистской, но делающей уступки тем или иным рет-рибутивистским принципам, и, наконец, радикально новой в своей основе, то есть охватывающей и ретрибутивизм, и кон-секвенциализм в равной мере.

Первый вариант компромиссной теории основывается на разграничении между сильной версией ретрибутивизма, кото­рая утверждает право и обязанность государства наказывать, и его слабой версией, которая не настаивает на обязанности, а обосновывает только право (и утрату преступником права не быть наказанным). Государство, по мнению сторонников сла­бой версии, использует право карать, только когда оно под­креплено неретрибутивистскими соображениями, то есть госу­дарство применяет гибкий подход к наказанию и к вынесению приговора, допуская, что консеквенциалистские соображения могут оказаться сильнее изначальной обязанности налагать на­казание.

Сильная версия ретрибутивизма явным образом представ­лена в теории Канта о священном долге государства наказать последнего преступника (этой теории также придерживался и Гегель). Слабую версию защищали некоторые современные ретрибутивисты: Росс, Армстронг и Мандл.

Утверждение о том, что слабая версия ретрибутивизма боль­ше соответствует реальной судебной практике, имеет под собой

* См. подробнее: Tebbit M. Op. cit., p. 162-183 (проблематика компро­миссных и коммуникативных концепций излагается, в основном следуя это­му тексту).

некоторые основания, так как условные наказания, помилова­ние преступников, досрочное освобождение являются характер­ными чертами современных судебных систем. Право наказы­вать используется не всегда. С другой стороны, наказание за со­вершение некоторых преступлений является обязательным.

Проблема состоит в том, на каких принципах вынесение на­казания основано. Гибкость и смягчение наказаний могут быть следствием принципа «заслуженное™» и принимать во внима­ние степень ответственности. В этом случае компромиссная теория не является уступкой консеквенциализму. Если же вы­несение наказаний будет основываться, прежде всего, на кон-секвенциалистских соображениях, то теорию наказания труд­но назвать ретрибутивистской — от ретрибутивизма в ней практически ничего не остается.

Наиболее влиятельные теории, консеквенциалистские в сво­ей основе, но стремящиеся достичь примирения с ретрибути-визмом, были выдвинуты в 50-е гг. Дж. Ролзом* и Г. Хартом. Дж. Ролз, как и Г. Харт, утверждает, что проблема обоснова­ния наказания состоит в ответе не на один вопрос, но на не­сколько разных вопросов, и это дает возможность для комп­ромисса.

Дж. Ролз начинает с того, что проводит разграничение меж­ду системой правил, или институтов (таких, как игра, парла­мент или институт наказания), и конкретными действиями в рамках данной системы правил (например, ход в игре, поста­новление парламента, решение суда).

Обоснование системы правил, утверждает Дж. Ролз, есть нечто иное, чем обоснование одного их конкретного проявле­ния. Когда мы говорим о системе наказаний, мы определяем цель, для которой она создавалась. Это, считает Ролз, может быть выражено только в утилитаристских понятиях как нечто, служащее интересам общества.

Никто, по мнению Дж. Ролза, не будет утверждать, что цель системы наказания — причинять страдания, соответствующие степени преступления. Что же касается конкретного преступ­ления, то, напротив, приговор данному конкретному преступ-

* RawlsJ. Two Concepts of Rules // The Philosophical Review. — 1955. — 64. — P. 3-32.

нику может быть обоснован только в категориях его вины, того факта, что он нарушил правила.

Не следует обосновывать конкретное наказание «с точки зрения будущего», то есть в консеквенциалистских понятиях. Законодатель, принимая кодекс, смотрит в будущее. Судья же, применяя его, смотрит в прошлое. Таким образом, и утилита­ристы, и ретрибутивисты (по Ролзу) в чем-то правы, и их точ­ки зрения могут быть объединены.

Экспрессивное и коммуникативное значение наказания (то есть представление о том, что наказание — это в том числе и вынесение отрицательного суждения о преступлении) с дав­них пор интересует философию права. В последнее время ком­муникативные теории наказания стали активно разрабатывать­ся. Идея того, что сущностью наказания является донесение некоторого послания либо преступнику, либо жертве, либо об­ществу в целом, может рассматриваться и как инструмента-листская (служащая предотвращению преступлений или нрав­ственному воспитанию), и как абсолютно самостоятельная. Од­нако современные коммуникативные теории наказания в боль­шинстве своем ретрибутивистские.