Замерзающий бомж

Где я кружился?

Куда я бежал?

Вот я сложился,

как в маме лежал.

В чёрную стужу

Богу шепчу:

«Больше наружу

я не хочу.

Мучить негоже

на рубеже,

Господи, Боже

вот я уже».

КОМАР

Из каких — пискляв и мелок —

занесло тебя миров,

бич зелёных посиделок,

отравитель вечеров.

Не расслабиться у пруда,

не задуматься в лесу —

всюду голос твой, зануда

с тонким жалом на весу.

На ночь форточку закроешь —

нестерпима духота,

а измучишься — откроешь —

снова ноет темнота.

Включишь свет — исчез негодник,

а погасишь — милуй бог, —

как настойчивый охотник,

дует в свой несносный рог.

О, каким нездешним мукам

обрекаешь ты людей,

уязвляя острым звуком,

неотвязчивый злодей!

Встал — ногой ударил об пол,

взял — зверея — «Огонёк»,

всех как будто перехлопал —

в красных точках потолок.

Но во тьме тревожной снова

приближается, кружа, —

как предвестие Иова

против неба мятежа.

Ну, а ты не богоборствуй,

а скучай и пой во мгле,

постоянству и упорству

мой учитель на земле.

* * *

Есть место на земле, где Бог меня приметил:

Там запахи полей доносит летний ветер,

Там, занимая день бессмысленным трудом,

Под вечер приходил к березкам над прудом.

Я поднимался в пять, пускаясь в путь недальний

От клумбы у крыльца до маленькой купальни,

И, обжигая плоть дремавшею водой,

Бросал за взмахом взмах в гордыне молодой.

Там есть одна тропа за небольшим оврагом:

Лишь ступишь – и идешь бодрее с каждым шагом –

Свободен и блажен – особенно зимой,

И вся твоя судьба – как этот путь прямой.

Я там и ночью шел, сливаясь с лесом черным,

По узкой просеке скрипел снежком упорным,

И видел у вершин далекую звезду…

И долго шел один… И до сих пор иду.

КОЗЛОВСКИЙ

«Я встретил вас…»

Уже последняя дремота

безволит дряхлые виски,

а он из сердца тянет что-то,

привстав над миром на носки.

На сцене седенький и ветхий

дрожит слабеющей струной,

тоскуя ввысь, как птица в клетке

о прежней свежести лесной.

В пережитое тянет руки

и в звук перетекает весь

о том, как тяжело в разлуке

со всем, что отзвучало здесь.

О СНЕГЕ

Как медленно листья ложатся

в бессмертную слякоть земли,

и скоро уже закружатся

под небом родные мои.

Когда временами дыханье

морозного ветра замрёт,

люблю ощущать их порханье,

их лёгкий, безвольный полёт.

Неслышным, медлительным роем

витают они надо мной

и будто небесным покоем

касаются муки земной.

Как будто рукою прохладной

коснулись горячего лба,

и в этой мелодии плавной

теряются жизнь и судьба.

ПАВЕЛ

В ту ночь его бессонница томила,

он вышел рано, поднятый тоской,

и в сумерках предутреннего мира,

поёжившись, пошёл на шум морской.

Он продвигался в йодистом тумане

и влагу ощущал на бороде,

и, как редело утро над волнами,

светлело в нём — он подошёл к воде.

Как он любил у моря час восхода,

когда вдали без края и конца

сливаются смиренье и свобода

в проникновенной близости творца.

И все заботы о церквях и братьях,

и проповедь незрячим о Христе

теряются в его больших объятьях,

в его неизречимой простоте.

…Кто от него в узилище страдали

слились в единый, ноющий упрёк,

и с пеною, ползущей у сандалий,

накатывались волны на песок.

И он увидел завершенье жизни

в оковах Рима — явственно почти,

что на алтарь заоблачной отчизне

во искупленье должен принести.

Вдохнул тревожно давний воздух Тарса,

увидел дворик с чахлою травой…

В чужом порту он зимовать остался,

чтоб морем в путь пуститься роковой.

Позорных лет и заблуждений ранних

тебя уже не гложет маята,

настойчивый, тринадцатый посланник,

единственный не слышавший Христа.

Неспешно тучный поднимался в гору,

в раздумии качая головой,

за ним — уже не видимое взору —

блестело море вечной синевой.

Он миновал обратную дорогу

и оглядел рассеяно жильё;

позвал друзей и помолился Богу,

и начал в Рим послание своё.

КОРТАНЕТИ

АПРЕЛЬ

О, как блестят, волнуя, ледяные

и рыхлый снег, и талая вода;

вздохну весной, припомню дни иные,

пойду, пойду неведомо куда.

Какой-то луч из жизни отдалённой

пробьётся и на луже задрожит,

и только ветра пыл неутолённый

в сухих ветвях над слякотью свистит.

Живи вдали. Уже написан Лужин.

И не казнись — мне в меру тяжело.

Я лишь плыву корабликом по лужам

туда, где всё случилось и прошло.

Что в этом солнцем городе залитом

уже без сил ещё бродить влечёт

и, щурясь, соглашаться с Гераклитом:

всё на земле и тает, и течёт.