ПЕТЕРБУРГ. Пыл вдохновений и восстаний;

Евгению Рейну

На всю Россию ты простёр

Пыл вдохновений и восстаний;

Ты - весь пространство, весь - простор,

Студёный ветер над мостами.

Напрасно моросят дожди –

Бежишь шагами молодыми,

И жизнь как будто впереди –

В свободе, море и гордыне.

Великий позапрошлый век

Впечатался в твои граниты,

И скоро снова жёлтый снег

Облепит пасмурные плиты.

Здесь Тютчев что-то говорил

С мучительным недоуменьем

над неизменностью перил

И всё минующим теченьем.

***

Его посетила Толстая.

За окнами густо мело.

Какую-то книгу листая,

в постели дышал тяжело.

Скрипели полозья за домом.

И хлопья неслись всё сильней,

И пахло тоскою и бромом,

и затхлостью старческих дней.

" Да, вот прихватило...болею.

Глухие теперь холода.

А помните в липах аллею?

Мы долго бродили тогда.".

Измучась неловкою позой,

привстал на подушках прямей...

А где-то далёко - над розой -

бессильно рыдал соловей.

***

За великими лесами,

за разлукой, за слезой

связь прервалась с небесами,

смолк заветный позывной.

Тучи твёрдые нависли

над ликующей бедой,

тащит чёрт на коромысле

вёдра с мёртвою водой.

Только в лёгком ветерочке,

в долетающей строке

чудные тире и точки

различаем вдалеке.

Но упрям солдат убитый,

головой упавший в грязь -

держит провод перебитый

и поддерживает связь.

ТАМАНЬ

Обмакивая в лунный свет

перо... И растворясь всецело

в мерцанье, рассказал поэт

о злоключенье офицера.

Там в темноте шумит прибой,

и аромат струится сада;

там по тропе идёт слепой,

и ясных звёзд ему не надо.

Вдали контрабандистских шхун

во тьме чуть видимые мачты,

и закипающий валун

под волнами стихии мрачной.

Всё мимолётно было там...

Всё сбивчиво и всё случайно:

невнятный шёпот по кустам,

и ускользающая тайна.

Не так ли жизнь? Не так ли век?

Всё полужест и полуслово.

Случайный в хижине ночлег.

И холод спутника ночного.

Луна, и блики на земле.

И блеск серебряный мониста.

И тени в зыбкой полумгле,

и над обрывом путь кремнистый.

НА ЧЕРДАКЕ

Ужасны комары на чердаке!

Часами достают, не умолкая.

То на руке прибьёшь, то - на щеке...

И вновь на коже глохнет, тварь такая!

Ну, хоть от сна на время отвратят!

А то сегодня выдержу едва ли...

Трудней всего не спать под треск цикад

в сухой траве - на горном перевале.

За годом год – в преддверии конца,

от пропасти отгородившись делом,

мы все сидим на мушке у творца

и смутно дышим под его прицелом.

Чего хотел всевышний невдомёк

блуждающим наощупь по траншее...

Ещё чуть слышный в духоте хлопок -

и пятнышко кровавое на шее.

Затихнет нудных прений канитель,

и, из дверей тяжёлых выйдя вскоре,

на миг застынет в перекрестье цель -

и плавный спуск... И море, море... море!