Из прежней воли

Так долго мечталось о жизни сто̀ ящей,

и вот под конец ничего не сбылось…

Из прежней воли свежо и ноюще

дохнуло озоном твоих волос.

Измучась в песках переходами пешими,

когда уже, кажется, жар согнул,

как вдруг — за барханами осточертевшими

зовёт, рокочет знакомый гул.

И — словно птица взмахнула крыльями —

в песке увязая — вот-вот, сейчас —

на холм взобравшись в последнем усилии —

на синюю радость не хватит глаз.

Со всем, что мне дорого, ты умирала:

с хорами созвездий и эхом веков,

стонала и таяла влага Арала

в тисках наступивших на горло песков.

Но утренним зовом походного горна,

забытой тревогой меня позвала —

и плещет вода в пересохшее горло,

и просятся в руки два крепких весла.

И вновь эти зыбкие тянут просторы

заботы сменить на огни маяков;

и снова звучат трагедийные хоры

суровых созвездий над эхом веков.

* * *

Жить невозможно в тупом постоянстве

и комарином жужжаньи забот;

всё перемелется в этом пространстве,

в мутный затянется водоворот.

Не потому ль от тоски монотонной

тянет мятежно ступить за порог

дрожи вагонной и доли бездомной,

зыбкой свободы сквозной ветерок.

Годы минуют; и воля устала

чахнуть смиренно средь пыли и книг —

здравствуй, пронзительный запах вокзала

и отправленья качнувшийся миг.

Позднюю боль одинокого волка

примут в объятья иные края,

вновь приютит меня верхняя полка,

в поле плывущая келья моя.

С домом и миром в высокой разлуке

в мареве воспоминаний и грёз —

всё растворить в нарастающем стуке

вдаль уносящих куда-то колёс.

* * *

«…нелепая, любимая земля»

К. Симонов, «Поручик»

Как живётся, крошечка?

Видно, нелегко.

«Курочка, картошечка,

водочка, пивко…»

Постоит, уносится

поезд в темноту,

и разноголосица

смолкнет на посту.

До иного скорого

хмурого в ночи,

дяди, у которого

кончились харчи.

Юркие, усталые

стайки матерей

вьются за составами,

кличут у дверей.

«Курочка, картошечка,

водочка, пивко…»

Подожди немножечко.

Станет всем легко.

ЖАРА

Настойчивой томит голубизною

небесный свод, и всё сильней печёт;

и время, обмелевшее от зноя,

ленивее, медлительней течёт.

За трапезой дородные узбеки,

степенно разместившись на полу,

от наслажденья прикрывая веки,

к сухим губам подносят пиалу.

Привычно им в полуденной истоме

беседовать вальяжно на ковре,

всё на местах — жена и деньги в доме,

аллах на небе, дети во дворе.

Кружатся мухи над зелёным чаем,

в пустых тарелках высыхает жир;

привычный зной тягуч и нескончаем,

и под высоким солнцем прочен мир.

* * *

«…лепечет мне таинственную сагу…»

М. Лермонтов

Когда «вовчики» выкурят «юрчиков»

и в ущелье защёлкнут капкан,

на закуску нарежут огурчиков

и осушат победный стакан;

когда «юрчики» выкурят «вовчиков»

ради чистого сада вдали,

не позволят в строю разговорчиков

над обугленным мясом земли;

мне б собраться с последними силами,

уползти от людского жилья,

над селеньями и над могилами

напоследок прилечь у ручья.

Пусть журчит эта сага студёная,

убегая, блестя меж камней,

о сверкающей сабле Буденного,

о погубленной жизни моей.

* * *

Помню жар прокуренных собраний,

полуночных споров хрипоту;

эшелон в редеющем тумане,

тюфяки тифозные в поту.

Опиумный ветер Семиречья,

пыльных юрт пологие горбы,

гибнущее племя человечье

в вязкой лаве классовой борьбы.

И когда, уже не зная страха,

с каждым шагом обращаясь в лёд,

крестный путь — от шахты до барака —

доходяга тупо добредёт, —

сунуть ноги в рукава бушлата

и, свернувшись, надышать тепло,

провалиться сердцем без возврата

в те края, что время унесло,

в скачки девятнадцатого года,

смех казашки и плывущий зной…

Отпылав в скитаньях и походах,

всё пребудет вечной мерзлотой.

БАСЁ

Ветер плечи твои согнул,

истрепал соломенный плащ;

под его сиротливый гул

слушай цапли осенней плач.

Говорил о судьбе монах

у теченья большой реки,

и качаются на волнах

облетевшие лепестки.

Завтра выпадет первый снег, —

и захочется мир вдохнуть,

и отправится человек

в свой последний, морозный путь.

До селенья двенадцать ри,

там заждалась тебя родня;

на холодной заре замри

перед белым простором дня.

Незаметно промчался век,

и слились впечатленья лет;

и заносит летящий снег

на снегу одинокий след.