О факторе понимания в коммуникации

Не вдаваясь в детальное обсуждение такого широкого понятия, как «межкультурная коммуникация», остановимся на главном моменте любой коммуникации - понимании, а точнее: на некоторых сложностях понимания.

В традиционной герменевтике subtilitas intelligent 'понимание' и subtilitas explicandi 'истолкование' тесно взаимосвязаны. От Шлейер-махера до Гадамера понимание нередко трактуется как истолкование, а истолкование как эксплицитно выраженная форма понимания 54. Но каким критериям должно удовлетворять понимание? Иными сло-

53 Ю. Н. Караулов. Активная грамматика и ассоциативно-вербальная сеть... с. 156.

54 Ср. X. Г. Гадамер. Истина и метод. Основы философской герменевтики. М., 1988, с. 364.

вами, что и как следует понимать? И какой должна быть стратегия интерпретации?

По общепринятому мнению, в истолковании нет необходимости до тех пор, пока понимание языковой или иной последовательности не вызывает затруднений. Согласно герменевтической максиме Шлейермахера, «...я понимаю всё, пока не сталкиваюсь с противоречием или бессмыслицей» 55.

С тавтологией и бессмыслицей связаны действительно основные сложности понимания. В «Логико-философском трактате» Людвиг Витгенштейн приводит две такие дефиниции: «...тавтология и противоречие бессмысленны (sinnlos)» (4.461) и вместе с тем «...тавтология и противоречие небессмысленны (unsinnig)» (4.4611). В логическом отношении это взаимоисключающие суждения: в первом нечто утверждается об объекте, а во втором это же нечто отрицается относительно того же объекта. Символически можно записать: «данное S есть Р» и «данное S не есть Р».

Противоречие настолько очевидно, что комментатор пытается «оправдать» автора «характерным для него приемом игры слов». М. С. Козлова поясняет: «...первое означает <...>: тавтология и противоречие не фактуальны, не информативны, бессодержательны, они ничего не сообщают о событиях мира или о возможных ситуациях. Вот почему они не заключают в себе смысла: ведь смысл предложения - конституируемая им (изображаемая) возможная ситуация. Второе же положение гласит: при всем том тавтология и противоречие -не белиберда, они не абсурдны, не бесполезны. Подобно «О» в арифметике, они принадлежат языковой символике, формальному аппарату, или, как сформулирует Витгенштейн позже, выражают нормы, формальные (грамматические) правила языка» 56.

Комментатор, как видно, пытается снять противоречие путем представления взаимно противоречащих свойств в разном отношении: в одном отношении изучаемые суждения бессмысленны, ибо «неинформативны» и «бессодержательны», в другом - имеют смысл, ибо принадлежат формальному аппарату логики. Оба суждения

55 F. D. E. Schleiermacher, Hermeneutique. Pour une logique du discours individuel, Paris, Ed. du Cerf, 1989, p. 11.

56 Л. Витгенштейн. Философские работы (часть I) / Перевод с немецкого М. С. Козловой, Ю. А. Асеева. Составление и комментарии М. С. Козловой. М., 1994, с. 506.

можно, добавим, считать «неопределенными» (по Аристотелю), а значит, и вместе истинными, ибо «может быть и так и не так» 57. Не вдаваясь в содержательную интерпретацию Витгенштейна, отметим прежде всего стремление интерпретатора согласовать взаимоисключающие суждения в соответствии с известным герменевтическим принципом: если некоторое сообщение не удовлетворяет требованиям или кажется просто нелепым, то следует во что бы то ни стало задаться вопросом, не кроется ли здесь нечто иное.

Как бы ни было, ограничимся в дальнейшем семантическим механизмом истолкования «странных» высказываний: тавтологии, противоречия, гипаллаги и т. д. Таким высказыванием можно отчасти считать и концепт.

Тавтология. Тавтологию обычно трактуют как тождественно-истинную формулу независимо от истинностных значений входящих в нее переменных. В качестве иллюстрации обычно берут тавтологическое определение типа «boys are boys», «une femme est une femme» или «война есть война», в котором предмет определяется через самое себя в согласии с законом тождества: А = А или не-А есть не-А (в отрицательной форме). Если же признать, что содержание употребленных термов полностью идентично, то тогда пропозиция пусть и истинна, но неинформативна, ибо не сообщает ничего нового об определяемом предмете. Поэтому формальная логика полагает тавтологические определения ошибочными.

Вместе с тем в языке немало тавтологических выражений 58. Классическое логическое исчисление здесь явно непригодно. В согласии с постулатом информативности обработка языковых тавтологий производится, как правило, путем семантического расподобления внешне тождественных выражений. Как следствие, содержание терма в левой позиции становится отличным от содержания терма в правой позиции. Так, например, в изложении Вежбицкой «boys are boys» - псевдотавтологическая конструкция с относительно устойчивой семантической интерпретацией: в перифразировке автора маль-

57 «Первая аналитика», 13, 10. Так и высказывания «некоторый человек бел» и «некоторый человек не бел» не противоположны друг другу, ибо могут быть вместе истинными («Об истолковании», 7, 10).

58 Тавтологические определения встречаются даже в научном дискурсе. Арриве, например, дает такое определение текста: «...будем называть текстами объекты, о которых говорят, что это тексты» (M. Arrive, Pour une theorie des textes poly-isotopes, Langages, n° 31, sept. 1973, p. 53).

чики склонны порой делать такие вещи, которые пусть и не встречают одобрения, но и не вызывают осуждения, потому что мальчики не в состоянии вести себя по-другому 59. Таким образом, определяемое родовое понятие специфицируется на основе существующих импликаций путем приписания кодифицированных видовых признаков типа /шалость/, /безрассудство/ и т. п. Символически это можно записать: 'boys'1 /родовой/ vs 'boys'2 /видовой/.

Что касается выражения «une femme est une femme» женщина ест женщина, то его можно истолковать, согласно Ф. Растье*, при условии различения обоих употреблений 'femme' на основе категории /конкретный/ vs /абстрактный/: 'femme'1 /конкретный/ vs 'femme'2 /абстрактный/. Кодифицированный характер расподобления подтверждается показаниями информантов. В предлагаемых перифразах некой женщине приписывают чаще всего признаки /слаба/, /кокетлива/, /ветрена/, /коварна/, /расточительна/, /развратна/, /болтлива/, намного реже - /нежна/, /чутка/, /застенчива/, /покорна/, /хочет нравиться/. При этом (франкоязычные) информанты руководствуются, очевидно, как личным опытом, так и устойчивыми представлениями, из которых складывается в пределе определительное множество концепта в системе культуры. Актуализируемые признаки могут, безусловно, меняться в зависимости от национальной специфики. В русской культуре можно вполне допустить и некоторые другие привходящие признаки 61.

59 A. Wierzbicka. Boys will be boys: 'radical semantics' vs 'radical pragmatics', in Language, 1987, vol. 63, n° 1, p. 95-114. По замечанию Апресяна, устойчивые обороты типа «закон есть закон» должны быть исключены из рассмотрения, поскольку «имеют единственное (словарное) толкование» (Коннотации как часть прагматики слова // Ю. Д. Апресян. Избранные труды. Интегральное описание языка и системная лексикография. М., 1995, т. 2, с. 166). Это не исключает, впрочем, спецификации в рамках кодифицированного расподобления типа: 'закон'1 /родовой/ vs 'закон'2 /видовой/. Перифразируя, можно, допустим, сказать: закон (вообще) является «общеобязательным правилом» (в частности). (Ср. Е. В. Падучева. Тема языковой коммуникации в сказках Льюиса Кэрролла // Семиотика и информатика. М., 1997, с. 192; Вып. 35).

60 F. Rastier, Semantique interpretative, Paris, P.U.F., 1987, p. 143.

61 Определительным множеством, позволяющим установить признаки искомого понятия, можно считать не только художественную литературу, но и фразеологический фонд. Во фразеологических оборотах русского языка архисемема 'женщина' представлена нередко (пейоративным) лексико-семантическим вариантом 'баба' с показательным набором привходящих признаков: «Курица не птица, баба не человек» (/неполноценная/), «Где черт не поспеет, туда бабу пошлет» (/пронырливая/), «У бабы волос долог, а ум короток» (/глупая/), «Баба с возу - кобыле легче» (/обременительная/) и т. п. Ср. в этой связи вопрос, которым задается Ю. С. Степанов: «Но были ли идеальные женские характеры, лики? Пусть и не воспетые» (Ю. С. Степанов. Константы. Словарь русской культуры... с. 298).

Идентичный механизм интерпретации отмечаем и в отношении другого, не менее известного выражения: «Война есть война». В интерпретации Т. В. Булыгиной и А. Д. Шмелева выражение может принимать в контексте такие значения, как «необходимость трезвого отношения к войне», «готовность переносить неизбежно связанные с ней невзгоды», «обязанность выполнять свой долг», «невозможность во время войны жить по законам мирного времени» и т. п. 62. А в трактовке Ю. Д. Апресяна одному из словоупотреблений приписываются «коннотативные» признаки /зло/, /бесчеловечность/, /аморальность/, /опустошение/: «Высказывание Война есть война уместно в любой ситуации, когда говорящий пытается объяснить слушающему, почему наблюдаемое положение вещей отклоняется от нормы добра, человечности, морали, порядка» 63. При этом исследователь заключает: «...первая позиция в такой конструкции актуализирует собственно лексическое значение слова, а последняя - его коннотации» 64.

Не вдаваясь в обсуждение, какое из словоупотреблений актуализирует лексическое значение, а какое - коннотации, отметим главное:

(i) Тавтологическое выражение неинформативно только в классической логике, в которой значение всякого повторяющегося терма неизменно на протяжении всего исчисления в соответствии с принципом: «Eadem sunt, quae sibi mutuo substitui possunt salva veritate».

(ii) Вместе с тем тавтологическое выражение поддается интерпретации в языке. Чтобы его истолковать, необходимо и достаточно, чтобы внешне идентичные употребления лексемы выражали разные семемы. Иначе говоря, языковая тавтология информативна в той мере, в какой одному из словоупотреблений приписывается отличный видовой признак.

(ш) Расподобление производится всякий раз на основе имеющихся импликаций - смотря по лингвистическому контексту или прагматическому (семиотическому) окружению: ср., например, 'женщина' -> /слаба/, /непостоянна/, /кокетлива/ и т. п.

62 Т. В. Булыгина, А. Д. Шмелев. «Аномальные» высказывания: проблемы интерпретации // Языковая концептуализация мира (на материале русской грамматики). М., 1997, с. 444.

63 Ю. Д. Апресян. Коннотации как часть прагматики слова... с. 167.

64 Там же.

(iv) Истолкованию соответствует предлагаемая интерпретатором перифразировка 65. ъ

Противоречие. Сложности понимания возникают также в связи с противоречивыми выражениями". В контрадикции через отрицание в отношении второго употребления действует оператор отрицания 67: ср. «твой сын - не твой сын» (конфуцианское изречение), т. е. 'твой' vs 'не-твой', 'сын' vs 'не-сын'; «И ужин прощальный " не ужин» (А. Галич), т. е. 'ужин' vs 'не-ужин'; «Петер с Анной " на ты" и " не на ты"» (Ф. Кифер), т. е. 'ты' vs 'не-ты' (|'вы'|). В контрадикции через антонимию некоторая лексема сочетается с полным или частичным антонимом: ср. «une eau-forte pleine de vide» (Малларме), т. е. 'полный' vs 'пустой'; «Серж подошел к своей чужой жене Марише» (Л. Петру-шевская), т. е. 'своя' vs 'чужая'; «Анна красива и безобразна» (Ф. Кифер), т. е. 'красивая' vs 'безобразная'.

С точки зрения двузначной логики подобные высказывания ложны. По Аристотелю, ««могущее быть» и «не могущее быть» никогда не могут относительно одного и того же быть истинными в одно и то же время, ибо они противолежат друг другу» 68. Иначе говоря, одному и тому же предмету нельзя приписывать в одно и то же время и в одном и том же отношении два противоречащих свойства. В противном случае имеем логическое противоречие.

Но как тогда быть с логически ложными высказываниями типа «Сила через слабость»?

65 Перифразировка может остаться, впрочем, неэксплицированной.

66 В типологии Ф. Растье выделяются два вида языковых противоречий: через отрицание и через антонимию (F. Rastier, Semantique interpretative, pp. 150-154).

67 Этот вид противоречия определяется Аристотелем как утверждение и отрицание: «Что же касается утверждения и отрицания, то существует ли [вещь] или нет, всегда одно из них будет ложным, а другое истинным. Ибо ясно, что, если Сократ существует, одно из высказываний - «Сократ болен» и «Сократ не болен» истинно, а другое ложно, и точно так же если Сократа нет, ибо если его нет, то [высказывание] «он болен» ложно, а [высказывание] «он не болен» истинно» (Аристотель. Категории // Сочинения в четырех томах. - М., 1978, т. 2, с. 85.

68 Аристотель. Об истолковании // Сочинения... т. 2, с. 109. Ср. «...невозможно, чтобы одно и то же в одно и то же время было и не было присуще одному и тому же в одном и том же отношении» (Аристотель. Метафизика // Сочинения... М., 1976, т. 1, с. 125).

Как и в случае с тавтологией, истолкование противоречивых высказываний возможно и даже необходимо. Чтобы согласовать контрарные или контрадикторные признаки, достаточно произвести расподобление: «в одном отношении так, в другом иначе» или «в одно время так, в другое иначе». Так во всяком случае обстоит в большинстве толкований внешне противоречивых выражений.

(i) Несовместимым употреблениям приписывают разные темпоральные индексы: «в одно время так, в другое иначе». Характерной иллюстрацией является предлагаемый Ф. Растье разбор внешне противоречивых стихов Сабатье: «C'est un jour de miracle / On inverse le temps // Ici les boiteux dansent / Et les aveugles voient // Les muets forment ch? ur / Et les sourds les ecoutent (...)» Это день чудес / Пошло время вспять // Здесь танцуют хромые / А слепые глядят // Поют хором немые / Им внимают глухие («Les miracles», in L'oiseau de demain). Здесь действительно нарушены правила сочетаемостных ограничений, ибо актеры характеризуются через не свойственные им признаки: если руководствоваться здравым смыслом, - немые не могут петь, глухие - внимать, слепые - глядеть, хромые - плясать. Переосмысление «аномальных» выражений тем не менее возможно. По мнению Растье, содержащийся во втором стихе интерпретант «inverse» вспять позволяет наделить 'boiteux' хромые, 'aveugles' слепые, 'muets' немые, 'sourds' глухие временным индексом /tO-1: недавно/, a 'dansent' танцуют, 'voient' глядят, 'forment ch? ur' поют хором, 'ecoutent' внимают -- временным индексом /tO-: сейчас/ и /tO-2: раньше/.

Аналогичным образом «Анна красива и безобразна» принимает значение в изложении Ф. Кифера при условии приписания контрарным термам разных временных индексов: «временами X, временами У», то есть «порой красива, порой безобразна». Также «легко придать разумный смысл», по Апресяну, высказыванию «Серж подошел к своей чужой жене Марише и пригласил ее танцевать», в котором 'жена' одновременно определяется как «своя» и «чужая»: 'когда-то была моей женой, а теперь замужем за другим' 6 '.

(ii) В отношении несовместимых употреблений возможно также расподобление типа «в одном отношении так, в другом иначе». Так, Ю. Д. Апресян переосмысливает «это мой друг-враг» и «я его люблю

69 Ю. Д. Апресян. Тавтологические и контрадикторные аномалии // Избранные труды, т. 2, с. 625.

и ненавижу < не люблю>»: 'в одном отношении друг, а в другом -враг', 'за одни свойства люблю, за другие - ненавижу < не люблю> " °. Ф. Кифер перифразирует «Петер высокого и низкого роста»: с точки зрения А - X, с точки зрения В - не X; «Петер с Анной «на ты» и «не на ты»»: официально X, неофициально не X; «Работа Петера нам всем доступна и недоступна»: в принципе X, на практике не X; «Анна работает много, и она работает немного»: кажется, что X, а на самом деле не X 1. Ф. Растье интерпретирует «твой сын - не твой сын, а сын своего времени»: 'сын Г /чей-то ребенок мужского пола/ vs 'сын2' /кем-то воспитанный ребенок мужского пола/.

(ш) Кроме того, несовместимые выражения можно развести по разным универсумам. Подобная операция требуется, в частности, при осмыслении известного эпизода из романа Пруста «В поисках утраченного времени», в котором деревья предстают, как ни странно, дриадами, а парижские модницы - нимфами Булонского леса 72. Это противоречит, нельзя не согласиться, реальному положению вещей: в стандартном универсуме деревья - не дриады, а дамы полусвета - не нимфы, разве только в переносном смысле. Отношения эквивалентности между 'arbre' и 'femme', 'mondaine' и 'arbre-dryade' возможны только при условии референции к фиктивному миру. При этом основанием транспозиции здесь оказываются не столько мифо-

70 Ю. Д. Апресян. Тавтологические и контрадикторные аномалии... с. 625.

71 Разрешение противоречия не считается произвольным, а определяется «отчасти семантической структурой этого высказывания, а отчасти экстралингвистическими знаниями»; причем «прагматический анализ опирается на семантический» (Ф. Кифер. О роли прагматики в лингвистическом описании // Новое в зарубежной лингвистике: Лингвистическая прагматика: Вып. XVI. М., 1985, с. 336-339).

72 «... les arbres continuaient a vivre de leur propre vie <...> Mais forces depuis tant d'annees par une sorte de greffe a vivre en commun avec la femme, ils m'evoquaient la dryade, la belle mondaine rapide et coloree qu'au passage ils couvrent de leurs branches et obligent a ressentir comme eux la puissance de la saison; ils me rappelaient le temps heureux de ma croyante jeunesse, quand je venais avidement aux lieux ou des chefs-d'? uvre d'elegance feminine se realiseraient pour quelques instants entre les feuillages inconscients et complices» (Marcel Proust, A la Recherche du Temps Perdu, Paris, Gallimard, t. 1, p. 416; coll.: Bibliotheque de la Pleiade). На гулявших в Булонском лесу прелестниц заглядывался и наш соотечественник Карамзин, но видел в них не дриад, а... «блестящих первоклассных Нимф», «жриц Венериных»: «В Четверток, в Пятницу и в Субботу на Страстной неделе бывало здесь славное гулянье в алеях Булонского лесу; <...> Прежде всего отличались тут славные жрицы Венерины; оне выезжали в самых лучших экипажах» (Н. М. Карамзин. Письма русского путешественника. Л., 1987, с. 230).

логические представления относительно растительной сущности лесной нимфы, еще меньше дань романтической традиции", сколько детская вера Марселя в истинность таких представлений -- «croyante jeunesse» 74. Иначе говоря, пропозиция «дерево есть дриада» перифразируется в ходе истолкования: «Это «дерево» (в реальном мире) есть «дриада» (в ассумптивном универсуме)» 75.

Подобным же образом можно истолковать, по Ф. Растье, и странные слова Аргана при виде Туанеты в обличий почтенного доктора: «Voila un beau jeune vieillard pour quatre-vingt-dix ans!» Вот это да! Прекрасный молодой старик для своих девяноста лет! (перевод Т. Щепкиной-Куперник). Референтному универсуму здесь соответствует 'jeune' молодой, а универсуму Аргана - 'vieillard' старик.

Аналогично, похоже, обстоит и в отношении приведенных выше строк Сабатье. В реальном мире немые не могут действительно петь, глухие - внимать, слепые - глядеть, хромые - плясать, но в контрфактическом, т. е. в «день чудес», все иначе: немые поют, глухие внимают, слепые глядят, хромые пляшут. Выступая в функции инструкции, внутритекстовый интерпретант^ом/" de miracle «день чудес» нейтрализует противоречие между несовместимыми элементами: 'boiteux' хромые vs 'dansent' танцуют, 'aveugles' слепые vs 'voient' глядят, 'muets' немые vs 'forment ch? ur' поют хором, 'sourds' глухие vs 'ecoutent' внимают.

(iv) Осмысление внешне противоречивых высказываний возможно также в рамках определенной концептосферы, строение и функционирование которой совпадает во многом с «ассумптивным универсумом». Возьмем приведенный выше фразеологический оборот «Сила через слабость», в котором 'слабость' каузирует 'сила' по формуле А ± В, а определяемому предмету - женщине - приписывают взаимоисключающие

73 Ср., например, у А. С. Пушкина описание запущенного сада как «Приют задумчивых дриад» («Евгений Онегин», гл. 2, 1).

74 Подробнее см. A. Botchkarev, Le motif vegetal dans l'? uvre de Marcel Proust, Lille, Presses universitaires du Septentrion, 1998, pp. 154-160.

75 Так же обстоит и в отношении транспозиции 'mondaine'? 'arbre-dryade': в реальном мире - светская дама, в ассумптивном - лесная нимфа. Р. Мартен определяет универсум веры как «совокупность суждений, полагаемых говорящим истинными в момент речи» (R. Martin, Le futur linguistique: temps lineaire ou temps ramifie?, Langages, 1981, 64, p. 85). Ср. также «ассумптивный универсум» в дефиниции Ф. Растье (F. Rastier, Ah! tonnerre! quel trou dans la blanquette!, Langue Francaise, 1984, 61, pp. 39-41).

признаки /сильный/ и /слабый/. Согласование противоречащих признаков возможно, поскольку концепт «женщина» определяется в системе культуры, пусть это и противоречит закону исключенного третьего, через противоположные предикаты: с одной стороны, ее определяют как «слабый пол», с другой - признают ее власть над мужчинами.

Истолкование совершается, таким образом, по типу силлогизма:

- В сравнении с мужчиной женщина слаба.

- Между тем мужчины нередко уступают перед женской слабостью, и женщины этим пользуются для достижения собственных целей.

- Следовательно, сила женщины в ее слабости.

Как и прежде, переосмысление «странного» высказывания совершается по формуле «в одном отношении так, в другом иначе»: по определению слаба, фактически сильна.

Короче говоря, противоречивые суждения являются ложными только для двузначной логики. С точки зрения интерпретирующей семантики это приемлемые высказывания:

(i) внешне противоречивое высказывание принимает значение при условии согласования противоречащих термов;

(ii) согласование возможно при условии расподобления одного из противоречащих термов в согласии с другим;

(ш) расподобление производится смотря по контексту или прагматическому окружению;

(iv) a если есть возможность предположить такой контекст (или контрфактический мир), в котором возможно расподобление, то тогда не существует и языкового противоречия.

Перечисление по типу «кучи». Известный советский график Андрей Гончаров вспоминает, как Николай Купреянов приводил в качестве примера логической ошибки запомнившуюся ему фразу времен Первой мировой: «В 1915 году, во время войны, в один госпиталь пришло такое предписание: «В госпиталь должны приниматься: славяне, австрийцы, гарнизонные и сыпнотифозные»» 76. Основанием

76 Н. Н. Купреянов. Литературно-художественное наследие / Составители Н. С. Изнар и М. С. Холодовская. Общая редакция Ю. М. Молок. М., 1973, с. 31. Но А. Гончаров, видно, плохо усвоил «урок логики», ибо пишет далее: «Это убеждение, что искусство не личное, а общественное дело, привело его [H. H. Купреянова] к изучению исторического и диалектического материализма, к работе в «Крокодиле», к деятельному участию в художественных советах...» (с. 33). Как если бы между работой в «Крокодиле» и изучением диалектического материализма существовала необходимая связь.

такого довольно странного перечисления является, очевидно, посылка типа: «принимать всех больных независимо от национальности, места службы и вида заболевания». Но и в этом случае нельзя отделаться от впечатления «кучи», ибо присоединенные термы принадлежит разным системным множествам 77: //национальность//, //место службы//, //заболевания//.

В языке немало примеров такого рода «координации». Разбирая основные приемы остроумия, Фрейд приводит такое высказывание из Гейне («Путешествие по Гарцу»): «...вообще геттингенские жители разделяются на студентов, профессоров, филистеров и скот». И добавляет далее со ссылкой на того же автора: «Все они немногим различаются между собой». Данное перечисление иллюстрирует, по Фрейду, прием «унификации», а именно: «...новые и неожиданные

77 Системное множество соответствует лингвистически релевантному семантическому классу. Так, в зависимости от степени обобщения лексика делится в классификации Ф. Растье на: а) таксемы, или минимальные парадигмы; Ь) области, или группы так-сем; с) измерения, или классы наивысшей степени обобщения. Например, в семеме 'ложка' микрородовая сема /столовый прибор/ указывает на принадлежность таксеме //столовый прибор//, мезородовая сема /питание/ - на принадлежность семантической области //питание//, макрородовые семы /конкретный/ и /неодушевленный/ - на принадлежность семантическим измерениям //конкретный// и //неодушевленный//. Словом, если уточнять родовые и видовые отношения, родовой признак указывает на принадлежность семем некоторому классу, тогда как видовой признак противопосг тавляет их внутри того же класса.

Понятийной является классификация лексики в «Русском семантическом словаре» под общей редакцией Н. Ю. Шведовой (М., 1998, т. 1). Например, слова именующие сводятся в макрокласс «имена существительные». Основанием первичного членения служат исходы кто и что, то есть макрородовые признаки /одушевленный/ vs /неодушевленный/. К смысловой сфере что относится «предмет неживой природы», «предмет - продукт деятельности человека». Сфера «кто» членится на основе оппозиции /человек/ vs /животное/. Сюда входят лексические классы, относящие именуемое к человеку (или мифическому существу) либо животному. В общем строение лексической системы предстает в виде следующей иерархии:

1. макрокласс, куда относятся части речи;

2. лексический класс, располагающийся в пределах той или иной понятийной сферы и имеющий вид древа, расходящегося своими ветвями от вершины к основанию, и возглавляемый словозначением - семантической доминантой лексического класса;

3. лексические множества и подмножества - ветви древа, организующие данный лексический класс;

4. лексико-семантический ряд - конечная единица лексического древа; сюда входят словозначения в отношениях непосредственной семантической близости или непосредственной семантической противопоставленности.

единства, новые отношения представлений друг к другу и определение одного понятия другим или отношением к общему третьему понятию» 78. Комический эффект, нельзя не согласиться, базируется прежде всего на сближении при помощи присоединительного союза «и» несовместимых понятий в отношении исключающей дизъюнкции.

Образуемый контекстуальный класс не совпадает действительно с существующими в языке системными классами, ибо такие его элементы, как 'скот', 'филистер', 'студент' и 'профессор', принадлежат разным множествам: //животные// vs //люди//. А поскольку между присоединенными термами могут даже устанавливаться отношения подобия 79, то каким, спрашивается, является тогда общий признак? Вряд ли это /место жительства/. От выбора общего признака зависит фактически осмысление «странного» высказывания. В зависимости от вектора возможны по меньшей мере два истолкования: либо приписать семемам 'студент' и 'профессор' признак /животное/ 80 (и тем самым виртуализовать /человек/), либо приписать семеме 'скот' признак /человек/ (и тем самым виртуализовать /животное/).

78 3. Фрейд. Остроумие и его отношение к бессознательному. СПб., 1998, с. 80, 81-82.

79 В соответствии с известным принципом проекции эквивалентности с оси селекции на ось комбинации (ср. R. Jakobson, Essais de linguistique generale, Paris, ed. de Minuit, 1963, p. 220). Эквивалентность, разумеется, не данность, а результат интерпретации. Чтобы ее установить требуются умозаключения на основе такого, допустим, суждения: «Все они немногим различаются между собой».

80 Причем родовой признак /животное/ (в семеме 'скот') становится в результате видовым (в семемах 'студент' и 'профессор'). Ибо «никакой признак не является по природе видовым или родовым» (F. Rastier, Semantique interpretative, p. 113). Ср. Ю. С. Степанов об относительности деления в «Логике» В. Н. Карпова (1856): «...различие рода и видового отличия в известной степени относительно: видовое отличие можно истолковывать как признак рода, а род как видовое отличие. Возьмем в качестве примера определение Вороной -- это лошадь черной масти (1). Семантически его можно описать (т. е. разложить, проанализировать) так: 'Вороной - это лошадь черного цвета' (2). Если истолковать признак «черный цвет» как класс - что вполне обычно, -то окончательный анализ будет следующим: «Вороной - это лошадь, входящая в класс предметов черного цвета». После этого понятия входящие в предикат определения, можно поменять в ранге, т. е. истолковать род как видовое отличие, а последнее как род, и сказать: «Вороной есть предмет черного цвета, являющийся лошадью» (2). Однако между определением (1) и определением (2) есть существенное различие. В то время как «лошадь» объективно существует как класс в природе, в общественной практике людей и соответственно в таксономии Словаря (в группе «Животные»), «предметы черного цвета» объективно существуют лишь в виде множества - вороные, галки, скворцы, уголь, черные глаза, смола и т. п., но как целое, как класс не выделены в практике людей и отсутствуют в таксономии Словаря» (Ю. С. Степанов. Язык и метод. К современной философии языка. М., 1998, с. 615).

Причем привходящий признак окажется всякий раз, в этом необходимое условие комического эффекта, обратным кодифицированному: 'скот' -» /глупый/, 'студент' и 'профессор' -> /ученый/.

Когда же Гейне, говоря о тяготах школы, ставит побои между латынью и географией (ср. «латынь, побои и география»), то нам приходится, поясняет Фрейд, распространить отношение ученика к побоям на учебные предметы - латынь и географию 81. Как и прежде, парадоксальность суждения заключается в сближении несовместимых понятий. При этом образуемый контекстуальный класс опять-таки не совпадает с существующими в языке системными классами. Так же обстоит и в другом примере: «У одного богатого и старого человека были молодая жена и размягчение мозга» 82. Каждое из входящих сюда суждений допустимо в отдельности. В согласии с ситуативным сценарием типа «неравный брак» высказывание «У одного богатого и старого человека была молодая жена» предполагает, в частности, такие рассуждения:

- Обычно у стариков не бывает молодых жен;

- Вместе с тем богатые люди, пусть и в преклонном возрасте, нередко берут в жены молоденьких девушек;

- Следовательно, старый богатый человек может иметь молодую жену.

Что касается высказывания «У одного старого человека было размягчение мозга», то оно базируется на импликации 'старый' -» /больной/. Значение здесь выводится на основе таких рассуждений:

- Старые люди обычно подвержены заболеваниям;

- Размягчение мозга - одно из заболеваний;

- Следовательно, старый человек может страдать от размягчения мозга.

Но в целом высказывание «У одного богатого и старого человека были молодая жена и размягчение мозга» парадоксально ввиду несовместимости присоединенных элементов, принадлежащих разным системным классам: //семейные отношения//, //заболевания//. Более того, между элементами контекстуального класса могут устанавливаться отношения случайной импликации, как если бы моло-

81 3. Фрейд. Остроумие и его отношение к бессознательному... с. 84.

82 Там же, с. 84.

-V Заказ № 1321

дая жена была причиной размягчения мозга: 'молодая жена' -» 'размягчение мозга'.

Примечание: Импликация может, заметим, меняться в зависимости от того, какой из присоединенных компонентов избирается в качестве антецедента, т. е. в зависимости от порядка следования. Так, поменяв местами элементы, в высказывании «У одного богатого и старого человека были размягчение мозга и молодая жена» имеем: 'размягчение мозга' --» 'молодая жена' (как если бы размягчение мозга объясняло молодую жену). Таким образом, переосмысление «странной» координации возможно всякий раз в рамках условного суждения путем установления причинных связей между присоединенными элементами 8 '. В противном случае нельзя определить их связь по смыслу.

Среди основных характеристик разбираемого приема, известного больше под именем «кучи», выделяются, таким образом:

(i) образование некоторого контекстуального класса, не совпадающего с имеющимися в языке системными классами («новые и неожиданные единства»);

(ii) особый тип отношений между элементами образованного класса («новые отношения представлений друг к другу»);

(ш) уподобление одного элемента другому («определение одного понятия другим или отношением к общему третьему понятию»).

Гипаллага. Владимир Милашевский вспоминает, как некогда в далеком двадцать первом году снискал аплодисменты многочисленных своих собратьев по цеху. Гуляя вдоль реки Шелони, колонисты

83 Ср. «причинные цепочки» Шенка типа «Мэри дала Джону миллион долларов. Он купил новую машину» и «Мэри дала Джону миллион долларов. Она навестила свою тетушку в Милуоки». Связность присоединенных высказываний ставится здесь в зависимость от того, «можно ли построить причинные цепочки, соединяющие описанные события и состояния». Если в первом случае, считают авторы, имеем связность, то во втором она отсутствует из-за нарушения причинно-следственных связей (Р. Шенк, Л. Бирнбаум, Дж. Мей. К интеграции семантики и прагматики // Новое в зарубежной лингвистике: Компьютерная лингвистика: Вып. XXIV. М., 1989, с. 39). Можно, впрочем, вообразить и такую ситуацию, в которой Мэри навестит тетушку в Милуоки при условии, если даст Джону миллион долларов. Ведь связь высказываний, заметим, выводится в языке не по правилам формальной логики, а на основе семантических отношений. Ср. широко известный пример типа: (1) «Они поженились. У них родилось много детей» и (2) «У них родилось много детей. Они поженились».

Дома искусств декламировали стихи Мандельштама, причем излюбленная всеми литературная игра состояла в том, чтобы поменять местами слова: «...перепутать строфы и прилагательные и существительные, но не вносить ничего нового, о чем бы не было сказано у Осипа Эмильевича» 84. Вместо привычно знакомых строк Милашев-ский неожиданно для всех проскандировал: «Сухая ласточка в пустой чертог вернется / С слепым кузнечиком в беспамятстве играть!». Виртуозно исполненный прием известен в риторике под именем ги-паллаги. Эту фигуру стиля обычно определяют как «приписывание некоторым словам предложения того, что относится к другим словам того же предложения» 85. Например, в приведенной выше строфе определения меняются местами так, что слепая ласточка становится «сухой», а сухой кузнечик - «слепым». Но, несмотря на нарушение комбинаторных правил, смысл остается в целом вразумительным.

Аналогично обстоит, по-видимому, и в таких странных строках поэмы Жака Превера: «Un vieillard en or avec une montre en deuil / Une reine de peine avec un homme d'Angleterre / Un des travailleurs de la paix avec des gardiens de la mer / Un huissard de la farce avec un dindon de la mort / Un serpent a cafe avec un moulin a lunettes...» 86. Как и прежде, связность нарушается из-за формальной подстановки «определений» в попарно расположенных именах: (i) 'vieillard en deuil' -> 'vieillard en or'; 'montre en or' -» 'montre en deuil'; (ii) 'reine d'Angleterre' -» 'reine de peine'; 'homme de peine' 'homme d'Angleterre'; (iii) 'travailleurs de la mer' 'travailleurs de la paix'; 'gardiens de la paix' 'gardiens de la mer'; (iv) 'serpent a lunettes' 'serpent a cafe'; 'moulin a cafe' 'moulin a lunettes'. Истолкование каждого отдельно взятого сочетания возможно либо путем обратного его преобразования на основе тех же комбинаторных правил, либо путем метафорического пе-

84 В. Милашевский. Вчера, позавчера... М., 1989, с. 232.

85 В безымянной дидактической поэме «Стихи о фигурах красноречия» (IV-V вв.) читаем: «Много есть видов замены для слов./ «Пышет Африка боем» / Мы говорим, желая сказать «африканцы воюют»./ Можно менять и число, и падеж, и глагольное время» (Проблемы литературной теории в Византии и латинском средневековье / Отв. редактор М. Л. Распаров. М., 1986, с. 256). Заменяться могут и отдельные морфемы: ср. «...он зашлепал к окну в своих шарканцах» (Андрей Белый. Москва. Московский чудак, гл. I). В этом случае гипаллага смыкается с неологизмом: зашаркал > зашлепал', шлепанцы > шаркании.

86 J. Prevert. «Cortege», in Paroles, 1949.

реосмысления. В первом случае возвращаемся к исходным оборотам, во втором - получаем «приращение» смысла. Но семантический ряд не становится оттого связным, ибо образуемое контекстуальное множество включает по принципу «кучи» самые что ни на есть разнородные элементы 87. И можно их нанизывать до бесконечности, поскольку такого рода множество является в сущности открытым.

Абсурдные высказывания. Классическим примером является знаменитая фраза Хомского Colourless green ideas sleep furiously «Бесцветные зеленые идеи спят яростно». Синтаксически правильное высказывание абсурдно. И дело тут не только в нарушении сочетаемо-стных правил - противоречии между составляющими элементами: 'colourless' /бесцветный/ vs 'green' /цветной/, 'sleep' /спокойный/ vs 'furiously' /беспокойный/, 'ideas' /абстрактный/ vs 'green' /конкретный/ и 'sleep' /конкретный/. Бессмыслица проистекает от того, что лексические единицы не принадлежат, как видно, никакой общей понятийной сфере и совместное их употребление не отвечает соответственно условиям референции к реальному миру.

Означает ли это, вопрошает Ф. Растье, что такое высказывание не поддается вовсе интерпретации? Именно так и обстоит, если придерживаться исключительно словарного значения образующих его лексических единиц. Но если вообразить побочные значения, которые можно им приписать вследствие прагматического переосмысления, то тогда возможным становится и самое истолкование. Переосмысление абсурдных высказываний сводится тем самым к перифразе, а маловразумительное выражение заменяется на более или менее вразумительное. Так, в метафорической интерпретации Р. Мартена «яростно спящая идея - это напрочь забытая мысль», а «зеленая - наводит на мысль, не отправиться ли нам на лоно природы» 88. Ассоци-

87 Данный прием широко применяется также в сюрреалистической живописи - в той мере, в какой изображение сочетает несовместимые предметы. Как и в поэтическом тексте, живописный образ строится в противоречии с правилами сочетаемостных ограничений. Например, между зонтиком и стаканом воды нет, согласимся, ничего общего, а у вместе взятых - у них мало общего с прогулкой Гегеля (разве только допустить, что немецкий философ пользовался ими по мере необходимости). Но эти несовместимые предметы фигурируют, однако, в картине Рене Магритта «Каникулы Гегеля». Как поясняет автор, их объединяет общая причастность к воде: стакан ее вмещает, а зонт отталкивает. И как всякий гений, Гегель не остался бы равнодушен к такому неожиданному сопоставлению (цит. по: В. Noel, Magritte, Paris, Flammarion, 1976).

88 Цит. по: F. Rastier, Semantique interpretative, p. 156.

ативныи ряд может, разумеется, варьировать, а привходящий признак - меняться. Рейнхарт, например, предлагает истолковать зеленый по аналогии с зеленым (т. е. незрелым) яблоком: «зеленая идея» -> «неразвитая идея» 89. Можно к тому же вообразить и некий фиктивный универсум, вроде Зазеркалья Льюиса Кэрролла, в котором зеленые идеи бесцветны и яростно спят. Акт предикации детерминируется в таком случае законами не реального, а контрфактического универсума - с иными требованиями к значениям истинности 90: ведь возможна же встреча зонтика со швейной машинкой на операционном столе в фиктивном мире Лотреамона.

Как бы ни было, механизм интерпретации сводится к установлению семантической связности между несовместимыми элементами. Ф. Растье заключает: «...абсурдность синтаксически правильного высказывания... - результат отсутствия родовой изотопии: высказывание неприемлемо в отношении субстанции содержания. Чтобы высказывание не было абсурдным и казалось осмысленным, оно должно иметь по меньшей мере одну минимальную родовую изотопию, то есть содержать по меньшей мере две семемы по меньшей мере с одной общей родовой семой» 91. Иначе говоря, истолкование аномального высказывания совершается путем включения несовместимых компонентов в некоторое контекстуальное множество - на основе общего характеристического признака.

Неоднозначные высказывания. Всякое высказывание, в котором допускаются два или несколько толкований, причем далеких между собой, называют неоднозначным. Наиболее характерным примером является, безусловно, каламбур. В работе «О смысле» Греймас приводит такое непереводимое выражение: «poli quand il sort du lit» 92. В данном паремическом обороте игра слов основана

89 Цит. по: Дж. А. Миллер. Образы и модели, уподобления и метафоры // Теория метафоры. М., 1990, с. 277-278.

90 Двузначная логика уступает тем самым перед многозначными. Первой многозначной системой обычно считают трехзначную логику Я. Лукасевича: «Логика коренным образом изменится, если мы предположим, что наряду с истинностью и ложностью существует еще и какое-то третье логическое значение или же более таких значений. <...> Здесь вопрос логики превращается в онтологическое исследование, касающееся строения мира» (Я. Лукасевич. В защиту логистики // Логос: Философско-логический журнал, 7, 1999, с. 132-133).

91 F. Rastier, Semantique interpetative, p. 156.

92 A.-J. Greimas, Du sens, Paris, ed. du Seuil, 1970, p. 303.

фактически на полисемии компонентов «poli» вежливый или полированный и «lit» постель или русло реки. Отсюда возможность двойственного толкования: (1) «полированный, когда покидает русло реки (= голыш)» или (2) «вежливый, когда покидает постель (= любовник)». Интерпретация неоднозначного высказывания ставится, таким образом, в зависимость от актуализации альтернативной семемы в лексеме «lit» (и соответственно «poli»). Данное выражение действительно проблематично, но проблематичность такого рода - не более чем артефакт. Вряд ли, согласимся, можно найти коммуникативную ситуацию, в которой говорящему и/или слушающему предлагается выбор между постелью и руслом реки. Можно зато вообразить конкретные - конвенциональные - ситуации, в которых актуализация одной семемы влечет за собой актуализацию другой семемы: например, /'любовник'/ -> 'poli' вежливый (в контексте 'lit' постель), /'голыш'/ -> 'poli' полированный (в контексте 'lit' русло реки). Примечание: В отношении неоднозначных выражений существует, заметим попутно, два противоположных мнения. Либо в них видят условие литературности' 3, либо их отвергают с позиции постулата ясности. В первом случае неоднозначность возводится в норму, во втором - ее считают аномальной в соответствии с коммуникативной максимой «Избегай неоднозначности» (Г. П. Грайс).

Если действительно исходить из постулата ясности, то тогда всякое неоднозначное высказывание следует признать вместе с Е. В. Падучевой «семантически аномальным» 94. Но исповедуемый Грайсом постулат ясности - всего лишь предписание из области коммуникативной деонтологии. Если ему следовать, то аномальным в языке придется считать не только каламбуры, но и всякую последовательность вне лингвистического и/или прагматического контекста, а в пределе - всякое непрозрачное употребление. Так, в частности,

93 И расценивают соответственно как прием - прием «остранения» (В. Шкловский. Искусство как прием // Поэтика. Сб. по теории поэтического языка, 1-П. Петроград, 1919, с. 101-114; ср. R. Jakobson, Essais de linguistique generale, Paris, ed. de Minuit, 1963, p. 238).

94 «...назначение такого высказывания состоит не в том, чтобы выразить какой-либо из его смыслов, а в том, чтобы обратить внимание слушающего на игру смыслов друг с другом» (Е. В. Падучева. Тема языковой коммуникации в сказках Льюиса Кэрролла // Семиотика и информатика: Вып. 35. М., 1997, с. 192).

обстоит с таким внешне банальным высказыванием, как «Elle a de belles jambes». Для подавляющего большинства франкофонов это однозначное высказывание, в котором ноги некоторой женщины, неотъемлемый атрибут красоты, расцениваются как пригожие. И по своему усмотрению каждый, согласимся, волей вообразить реальный референт, которому приписываются означенные свойства 95. Между тем в интерпретации Фоконье эта пропозиция неоднозначна. И дело тут не только в конкретном наполнении личного местоимения «elle», а в привлечении иных сценарных фреймов - в том числе сценария каннибализма (sic!) 96. Двусмысленная интерпретация базируется при этом на альтернативном осмыслении лексемы «belles»: либо /красивый/, либо /вкусный/: для одних (обычных мужчин) - «красиво», для других (каннибалов) - «вкусно».

Более того, за неимением контекста неоднозначность детерминируется нередко самим языком. В качестве иллюстрации Ю. Д. Апресян приводит фразу «Он едет в Москву». Источником неоднозначности признается, в частности, то обстоятельство, что граммема НЕСОВ имеет как значение «длительного действия, т. е. действия, разворачивающегося в момент речи или в другой фиксированный момент», так и значение «намеренного или предстоящего действия». Отсюда возможные ее перифразировки: (1) 'В момент речи он едет в Москву'; (2) 'В момент, более поздний, чем момент речи, будет иметь место то, что он едет в Москву, и у него, говорящего или лица, известного говорящему, имеется намерение, чтобы он ехал в Москву'. Как и прежде, неоднозначность снимается при условии, что фраза «воспринимается как элемент более широкого контекста», т. е. если «остается ровно одна возможность ее осмысления»' 7.

95 Нам могут, конечно, возразить: выражение «Elle a de belles jambes» непрозрачно, ибо может меняться его экстенсионал. Высказывание прозрачно только в «референтном» истолковании, когда известен реальный референт - допустим, прелестные ножки соседки или воспетые Ретифом щиколотки Современниц. О референтном или атрибутивном употреблении см., в частности, К. С. Доннелан. Референция и определенные дескрипции // Логика и лингвистика (Проблемы референции): Вып. XIII. М., 1982, с. 134-160. % Цит. по: F. Rastier, La semantique des textes - concepts et applications, in Hermes, Journal of Linguistics, n° 16, 1996, p. 15. Можно привести много других примеров, когда незнание ситуационного контекста оборачивается двусмысленностью: что означают, спрашивается, «ножки Буша»?

97 Ю. Д. Апресян. Интегральное описание языка и системная лексикография // Избранные труды, т. 2, с. 26, 90.

Аналогично обстоит и в известной французской фразе «je vole», допускающей по меньшей мере два истолкования вне контекста - в зависимости от того, какое значение принимает глагол «voler»: 'летать' или 'воровать'. Это обстоятельство и позволяет в конечном счете игру слов в крылатой фразе, сказанной в отношении Наполеона III, конфисковавшего имущество Орлеанского дома: «C'est le premier vol de l'aigle». Фрейд комментирует: «Это первый полет орла. Да, но это - полет с целью грабежа. «Vol» означает, к счастью для существования этой остроты, как «полет», так и «грабеж». Не произошло ли при этом сгущение и экономия? По всей вероятности, вся вторая мысль опущена, и при этом без всякой замены. Двусмысленность слова «vol» сделала излишней такую замену, или, что будет так же правильно, слово «vol» содержит в себе замену подавленной мысли без того, чтобы первому предложению понадобилось присоединение нового предложения или какого-либо изменения. Это именно является солью этой двусмысленности» 98. Как следует из комментария, (i) анализируемая фраза допускает две различные перифразировки в зависимости от актуализации значения лексемы «vol»: 'полет' или 'грабеж'; (ii) на этой амбивалентности базируется собственно игра слов; (ш) первое значение ('полет') эксплицитно (в контексте 'aigle' орел), второе ('грабеж') имплицитно; причем, добавим, первое значение является «фоном», а второе -«фигурой».

Подобные примеры можно приводить до бесконечности, ибо всякое изолированное высказывание можно расценить как неоднозначное: за отсутствием контекста его можно действительно перифразировать как угодно. Но ничто не позволяет, однако, заключить, что анализируемая языковая последовательность неоднозначна, пока не будут обоснованы различные ее перифразировки. Вместо того чтобы абсолютизировать неоднозначность, следует скорее эксплицировать, согласимся с Ф. Растье, правила образования таких перифраз". Так, в приведенной выше фразе перифразировки возможны не только из-за полисемии «vol», но и благодаря кодифицированной

98 3. Фрейд. Остроумие и его отношение к бессознательному... с. 49. Ср. анализ фрейдовской интерпретации в T. Todorov, Theories du symbole, Ed. du Seuil, 1977, p. 292.

99 F. Rastier, Semantique interpretative, p. 226, 227.

символической интерпретации «aigle», по которой эту «хищную птицу из семейства ястребиных» можно соотнести с «императором всех французов». Кроме того, каламбур базируется также на оценочном расподоблении: 'vol' грабеж /оценка -/ 'aigle' орел (император) /оценка +/.

Короче говоря, пресловутая «семантическая аномалия» - следствие лексической и/или референтной неопределенности.

В качестве заключения. Как было показано, истолкование «странных» высказываний совершается путем установления семного отношения между противоречащими или несовместимыми элементами. Интерпретантом такого отношения может быть любая лингвистическая или семиотическая единица, лингвистический или прагматический контекст. При этом всякая семантическая «аномалия», будь то тавтология, противоречие или неоднозначность, так или иначе устраняется, как если бы истолкование смыкалось отчасти с проецируемым на сообщение требованием когерентности - в соответствии с известным тезисом Шлейермахера: «...в правильном истолковании самые различные элементы должны сводиться к одному и тому же результату» 100.

Отсюда «антиципация смысла» и «предвосхищение завершенности» в герменевтике 101, «презумпция когезии» и понятие изотопии в семантике, а в пределе - концептуализация смысла и истолкование окружающего нас мира в рамках единой системы координат (кон-цептосферы).

Но не совпадает ли такая позиция с подспудным желанием целостности и не выдается ли тем самым желаемое за действительное?

100 Schleiermacher, op. cit., p. 188. Такое установление деонтологического свойства восходит к библейской экзегезе, стремящейся согласовать противоречивые места св. Писания. Ср. «Чтобы уразуметь смысл некоторого автора, надо согласовать все противоположные места. Так, чтобы понять Писание, надо иметь смысл, с которым согласуются все противоположные места. Недостаточно иметь смысл, который подходил бы сразу для нескольких совпадающих мест, но смысл, в котором согласуются даже противоположные места. У всякого автора есть смысл, с которым согласуются все противоположные места, либо нет вовсе смысла. Этого нельзя сказать о Писании <...>; и надо, следовательно, искать такой [смысл], в котором согласуются все противоположности» (Pascal, Pensees, Paris, Gamier- Flammarion, 1973, pp. 166-167).

101 Ср. «...понятным является лишь то, что действительно представляет собою законченное смысловое единство» (Х.-Г. Гадамер. Истина и метод... с. 348 и далее).