Глава VI. Языческие верования древней Руси. 3 страница

В народной памяти сохраняются еще понятия о Мокуше, как о пряхе. Она прядет по ночам или стукает веретеном. Это Роженица -- Артемида -- Диана, которая и у Греков являлась доброй пряхой, в смысле Парки, державшей в своих руках нити жизни человеческой ¹⁶⁰. Это богиня судьбы и вместе родов, покровительница жен и родильниц, бабка и кормилица.

В христианское время, как упомянуто, обряд поклонения Мокоши, заключавшийся в бескровной трапезе из хлеба, сыра и вина, был приурочен к Рождеству Богородицы, причем чревуработающие попы уставили, на этой рожаничной трапезе петь даже тропарь Рождества Богородицы.

Припомним, что до позднего времени за царскими столами, равно как и за столами цариц, совершался освященный церковью монастырский обряд панагии, что значить " пресвятая", на котором освящали и вкушали хлебец Богородицын и пили Богородицыну чашу ¹⁶¹. Кроме того известно, что на женской половине великокняжеского и потом царского дворца в Москве существовал собор Рождества Богородицы.

Подобно тому, как языческое поклонение Перуну, Хорсу -- солнцу, Волосу, очищаясь от мифических воззрений, сосредоточилось на праздновании Св. Илье Пророку, иоанну Предтечи, Георгию Победоносцу, Власию и т. п., так и поклонение Мокоше -- Луне было приурочено к празднованию Рождества Богородицы, отчего и начальная неделя сентября до 8 числа получила название бабьего лета.

Слово Род значило также дух, призрак, привидение ¹⁶². В этом смысле оно сближается с словом упырь, вампир, оборотень, ибо по сказанию упомянутого поучения Св. Григория, Славяне прежде (при Перуне?) поклонялись и клали требы (жертвы) упырям и берегиням, т. е. демонам, гениям в греческом смысле, или вообще невидимым духам, а потом уже стали класть требы Роду и Роженицам, стало быть Род соответствовал упырю, а Роженицы -- берегиням, вилам, иначе русалкам.

В Летописи, в Слове о Полку Игоревом и в Словах или поучениях против идолопоклонства упоминается еще божество Стри-бог, существо которого обозначается отчасти тем, что ветры представляются его внуками, следовательно и сам дедушка был Ветер. Конечно, в этом мифе соединялось много свойственных ему качеств, о которых не осталось памяти. Можно полагать, что это божество особенно почиталось во время плавания. Касторский догадывался, что имя Стрибог было только особым проименованием самого Перуна, ибо в Игоревом Слове внуки Стрибога, ветры, веют с моря стрелами, а Перун представлялся метателям стрел, которые так и назывались Перуновым камнем ¹⁶³.

Само собою разумеется, что этими именами не исчерпывалось все богатство языческого поклонения и олицетворения. В старой письменности и в устах народа остается еще много имен, мифическое значение которых несомненно, но смысл их уже трудно объяснить. Возле Перуна, Хорса, Белеса, иногда впереди их, поставляется Троян, а также Дый и Дивия. Возле Мокоши стоить Дива, по всему вероятию, Геката -- " еже есть Луна, сию же деву творят", как объясняется в том же свидетельстве, поставляющем и Гекату рядом с Мокошью. Быть может, этот Дый и Дива -- имена книжные, употребленные книжниками для объясяения русских же мифов, носивших имена своеземные. Однако о Трояне несколько раз поминает Слово о Полку Игоря и упоминает в таком смысле, что мифическое свойство этого имени не подлежит сомнению. В первой части своего труда, стр. 582, мы высказали свои предположения об этом мифе ¹⁶⁴.

В памятниках XIV века упоминается верование в Переплута -- " иже вертячеся пьют ему в розех (в турьих рогах)", причем это божество ставится в ряду с Стрибогом и Дажьбогом и вообще в сонме славянских божеств русского поклонения. В XVII веке царскими грамотами воспрещалось в навечерие Рождества Христова, Васильева дня (1 января) и Богоявления Господня " клички бесовские кликать, Коледу и Таусень и Плуту (по другим спискам Плугу)" ¹⁶⁵. Если в этой Плуте нет описки, то она в своем имени быть может сохраняет следы поклонения Переплуту.

И в устах народа точно также и доселе сохраняются мифические имена с явными признаками особого поклонения тому или другому мифическому существу, обозначенному таким именем. Но еще больше имен мифического смысла можно встретить в именах земли и воды, в именах селений, пустошей, урочищ, рек, озер, родников и т. д. Собранный Ходаковским Словарь урочищ представляет только малую долю того, что еще можно собрать в этой очень обширной области памятников языческого верования и поклонения. Здесь открываются не только подтверждения тому, что говорить письменность, относительно имен общих и, так сказать, верховных мифов, но могут открыться и указания на мифы местные, племенные, как бы провинциальнне. На каждом месте создавался образ, хотя на общей основе, но с местными особенностями, с предпочтением тех или других особенных качеств и свойств божества, почему и получал свое областное имя. Отсюда рааличие в именах и в почитании даже и верховных или как бы основных богов. Особое свойство основного божества воссоздавало особый миф, особое существо, получавшее свое имя. " Всех языческих богов нельзя и перечислить, говорит древнее учительное слово, -- каждый человек своего бога имел! " ¹⁶⁶

Мысль язычника, как мы говорили, обоготворяла повсюду лишь одни явления жизни, подмечаемыя, наблюдаемые, изучавшая им в самой природе, а еще более в собственном понятии и созерцании о том, что весь мир наполнен живою жизнью.

Чтобы яснее себе представить живой облик каждого мифа, т. е. все живые черты языческого поклонения и живой круг верований в той или в другой мифический образ природы, необходимо иееть в виду общие основы языческого миросозерцания. Язычник обожал природу, но в природе, как мы упоминали, он обожал в сущности только единое существо, -- о обожал жизнь во всех ее проявлениях, почему и самую смерть необходимо представлял себе в живом образе. Поэтому оставшихся нам глухия имена разных божеств, мы можем хотя несколько раскрыть, если вникнем в смысл мифов еще доселе живущих под именами домового, водяного, лешего, полевого, русалки и т.п. Все они представители или выразители языческих и более всего поэтических понятий и представлений о круге жизни, в котором сосредоточиваются те или другие действия жизни.

Так в образе Домового олицетворялась жизнь дома, совокупность неведомых и непостижимых явлений, причин, действий возле домашнего очага. Язычник не умел понять, отчего его дворовая скотина добреет, отчего вдруг худеет, отчего поднимается во дворе неведомый треск, неведомый и неожиданный переполох между тою же скотиною или домашнею птицею, отчего известный цвет скотины не приходится ко двору: она гибнет, как не сохраняй и что ни делай. И так задеть бесконечный ряд различных примет, объясняющих только одно, что здесь всем делом заправляет какая то неведомая сила, неведомая воля. Как естественно простому уму возвести все эти приметы и признаки в один живой образ неведомого духа, который постоянно живет у него за плечами и точно также, как сам человек, порою бывает добр и милостив, порою сердить, зол и мстителен! С другой стороны, в образе домового олицетворялась совокупность хозяйских желаний, стремлений и всяческих забот, чтобы в дому все было хорошо и благодатно. Известно, что существующей в дому очаг или печка представляют как бы корень или сердце самого дома и всего двора. Здесь сохраняется существенная благодать всего жилища, согревающая во время холода, изготовляющая всякую снедь, способная претворять всякое вещество на пользу или на удовольствие человеку. Огонь и без того являлся живым существом, был божич, Сварожич. Отсюда ясно, что домовой в некотором смысле был самый этот домашний огонь, очаг. При переселены в новую избу, язычник переносил весь этот огонь в виде горящих угольев из старой печи в новую с приветом: " Милости просим, дедушка, на новое жилье! "

Обыкновенно домовой живет за печкою или под печкою, куда и кладут ему домашния жертвы, маленькие хлебцы. Его вообще покармливают, как человека, хлебом, кашею, яичницею, пирогами, лепешками; оставляют ему на ночь накрытый ужин. Но самая важнейшая для него жертва, это петух. Чем либо раздраженного, эта жертва вполне его умилостивляет. Тогда, в полночь, колдун режет петуха, выпускает кровь на голик и голиком выметает все углы в избе и на дворе с приличными заклятиями. Как житель печки, домовой не боится мороза. В какой хоромине ставилась печка, очаг, там непременно и жил домовой. Поэтому его жильем была также баня, овин. Но надо заметить, что в глубокой древности жилая изба исправляла должность и бани и овина: в печи парились, а на печи сушили зерно, как делают и до сих пор.

Домовой очень добрый и самый заботливый хозяин во дворе. Вновь купленая скотина, лошадь, корова, отдавалась ему на руки с приветом: " Полюби, пой, кормя сыто, гладь гладко, сам не шути и жены не спущай и детей унимай! " Веревку, на которой приводили животное на двор, вешали у печки.

Домовой любит только свой дом, свой двор, так что иной раз таскает даже из чужих сеновалов и закормов корм для своей животины. В сущности это идеал хорошего хозяина. Он " словно вылит в хозяина дома" -- так на него похож. Он носит даже и хозяйскую одежду, но всякийраз успевает положить ее на место, как скоро она понадобится. " Он видит всякую мелочь, неустанно хлопочет и заботится, чтобы все было в порядке и наготове, -- здесь подсобить, там поправить промах. По ночам слышно, как он стучит и хлопает за разными поделками, ему приятен приплод домашней птицы и скотины... Если жилье придется ему по душе, то он служит домочадцам и их старейшине, точно как в кабалу пошел: смотрит за всем домом и двором пуще хозяйского глаза, соблюдает домашние выгоды и радеет об имуществе пуще заботливого мужика; охраняет лошадей, коров, овец, коз, свиней; смотрит за птицею, особенно любит кур; наблюдает за овином, огородом, конюшнею, хлевами, амбарами. Когда водяному приносят гуся в жертву, то гусиную голову приносят домой и вешают на дворе для того, чтобы домовой не узнал в гусях убыли и не рассердился." По всем этим качествам домовой иначе называется доможил, хозяин, жировик, что уже прямо означаете привольную жизнь. Его также называють суседко батанушка, от батя -- отец, дедушка.

Очевидно, весь этот образ домашнего духа есть в сущности олицетворение домашнего счастия, домашней благодати. Он хранитель дома. По этой мысли и осязательный образ домового представляется обросшим густою мохнатою шерстью и мягким пушком. Даже ступни и ладони у него тоже покрыты волосами. По ночам, сонных обитателей дома он гладит ладонью, если тепла и мягка -- к счастью и богатству; холодна и щетиниста -- не к добру. По ночам он душить сонного, но ради шутки. Так точно и во дворе, по ночам, он возится, стучит, проказит -- все только тешится, без злобы. Домовой лих только до чужих дворов и большое зло делают только чужие домовые. От лихого домового при переходе в новый двор вешают в конюшне медвежий череп.

Если домовой был олицетворениемь домашней заботы и работы, домашнего счастья, богатства, всякой благодати, то, по естественному сродству понятий, в нем же почитался и дух умерших родителей -- предков, ибо кто же больше может желать счастья жильцам дома, как не умершие родители или самые близкие родные. От этого домовой называется дедушка, не только как владеющий дух, но как родной, настоящий дед -- предок. Быть может, на этом основании домовой принимал иногда человеческий образ и казался иногда мальчиком, иногда стариком. По тем же мыслям верят, что домового можно увидать в ночи на Светлое Воскресенье, в хлеву, и что на Ивана Лествичника, 30 марта, т. е. с пробуждением весны, он бесится. Но увидать домового нечаянно, значить к беде, к смерти.

Таким образом, в понятиах о домовом сосредоточивались представления о жизни дома и двора с его прошедшим и будущим, с его счастием и невзгодами, и всеми заботами и работами его хозяйства, со всеми пожеланиями и стремлениями живущей в ней среды. Это была сама жизнь людей в границах дома и двора.

Тем же самым путем создавался и образ Лешего.

Леший в существе своих качеств олицетворял жизнь леса, совокупность явлений, пред которыми человек терялся и не мог их постигнуть. Леший осенью пропадал и появлялся весною, стало быть это не был лес только стоячий, деревянный, -- это был лес живой, одетый живою зеленью лета, певший весеннею птицею, рыскавший всяким зверем, свиставший зловещим свистом незнаемого существа -- дива. Леший был так высок, как самое высокое дерево и так мал, как самая малая травка. Какой чудный поэтический образ, до точности объясняющий, что разумел язычник в имени лешаго! Это сам лес, не в смысле количества деревьев, а в живой полноте того понятия о лесном царстве, какое неизменно воплощалось в представлениях язычника цельным единым существом. Волоса у него на голове и бороде длинные, косматые, зеленые. Он остроголовый, мохнатый. Он любить вешаться, качаться на ветвях, как в люльке, или на качелях. Он свищет, хохочет, так что на 40 верст кругом слышно; хлопает в ладоши, ржет как лошадь, мычит как корова, лает собакой, мяукает кошкою, плачет ребенком, стонет умирающим, шумит речным потоком. Всякий лесной зверь и всякая лесная птица находятся в его покровительстве; особенно жалует он медведя и зайцев. По временам он перегоняет зверей с места на место. Леший иногда заводит путника в непроходимые трущобы и болота и погашается над ним, перепутывая его дорожные приметы: станет перед ним тем самым деревом, тем пнем, тою тропою, куда следовало по примете идти, и непременно собьет с дороги, заливаясь сам громким хохотом. Иногда обращается в волка, в филина. Иногда в образе старика, такого же путника, в звериной шкуре, или в образе мужика с котомкою, сам выходить на встречу, заводить разговор, просит пирога, просит подвезти в деревню, садится, едет, глядь, а его уж нет, а путник с возом уже в болоте, в овраге, или на крутом обрыве. Обошедши подобным образом путника, он принимается его щекотать и может защекотать на смерть. Он уносит ребят, которые приходят домой иногда через несколько лет. Леший большой охотник до женского пола. Все это рисует известные обстоятельства, когда мальчики и девушки или женщины, ходя в лесь за ягодами и грибами, теряют дорогу и заблудившись пропадают на несколько дней, а иногда и совсем. Чтобы избавиться от такого несчастья, обыкновенно передевают все платье на изнанку.

Однако это дух добрый и благодарный, если его задобрить жертвою. Пастух, начиная пасти стадо, должен пожертвовать ему корову, -- тогда он сам с охотою пасет стадо. Охотники всегда приносят ему на поклон краюху хлеба с солью, блин, пирог, и кладут эту жертву на пень. Другие жертвуют первый улов птицы или зверя и т. д. На Ерофее, 4 октября, леший пропадает. В то время он бесится, ломает деревья, гоняет зверей и проваливается. Жизнь леса умирает на всю осень и на зиму.

Точно также и в образе Водяного олицетворилась жизнь воды, жизнь реки, озера, болота, то есть та совокупность неведомых и непостижимых, но живых явлений этой стихии, в ее местных обстоятельствах, в которых человек не мог подметить истинной причины, и одухотворяя своим чувством весь мир, находил и здесь такую же живую волю и силу, какими обладал сам.

Водяной живет в омутах, в вырах, водовертях и особенно у мельницы, у этой мудреной постройки, которая и человека мельника непременно делала колдуном и другом Водяного.

Водяной нагой старик с большим и одутловатым брюхом и опухшим лицом -- образ утопленника. Волоса на голове и бороде длинные зеленые. Он является иногда весь в тине, в высокой шапке из водорослей, подпоясан поясом тоже из травы. Всякая водяная трава -- это его одежда, его кожа. Но он является иногда и в образе обыкновенная смертного мужика. Тогда его легко узнать; полы его платья всегда мокры; с левой полы всегда каплет вода; где сядет, -- то место всегда оказывается мокрым. В омутах он живете богато, у него есть каменные палаты, стада-лошадей, коров, овец, свиней (утопленики). Женится он на русалке (утопленице). У него много детей (утоплеников). Он может загонять в рыболовные сети множество рыбы, ездит он на соме и очень его жалует. Днем водяной сидит в глубине омута. С закатом солнца начинается его жизнь; тогда и купаться очень опасно; и даже дома опасно ночью пить воду -- можно схватить болезнь водянку. В лунные ночи он хлопает по воде ладонью. Вдруг где завертится и заклубится и запенится вода -- это Водяной. Он бодрствует только летом, а зимою спить. Он просыпается от зимней спячки на Никитин день, 3 апреля. Ломится и прет по руслу весенний лед, бурлит и волнуется река -- значить просыпается дедушка Водяной, река оживает. Тогда приносят ему в жертву лошадь и он успокаивается. Рыбаки возливают ему масло, мясники приносят черную откормленную свинью. На прощанье, когда жизнь реки приходила к концу, Водяному приносили в жертву гуся, поэтому и до сих пор с Никитина осеннего дня, сентября 15, настает лучшее время для употребления в пищу гусей ¹⁶⁷.

Очерченные здесь народною фантазией типы несуществующих существ, по всем их признакам, суть поэтические воссоздания в одно живое целое тех разнообразных впечатлений, наблюдений и примет, какие на известном месте, в известной среде, сами собою возникали в чувстве и в мысли язычника, жившего с природою душа в душу и воплощавшего ее явления по образу собственного существа. Нет сомнения, что и верховные существа Перуна, Хорса, Дажь-бога, Волоса, Стрибога и т. д. в свое время в понятиях язычника рисовались такими же живыми чертами в облике тех естественных явлений, которые составляли особый круг живых дел божества, почему такой круг и приобретал особое мифическое имя, то есть имя самого божества. Если солнце именовалось Дажь-богом, Хорсом, Волосом, то здесь каждое имя должно было изображать особую область земных дел этого светила, особую среду его влияния на Божий мир, особое качество его действий. По этой причине и самое имя божества на первое время является в форме прилагательного, каковы домовой, леший, дажь от даг -- по санскр. гореть -- день, свет, или у балтийских Славян световитый -- Световит, яровитый -- Яровит, как очень правильно объяснял эти имена Еасторский. Особые свойства явлений жизни, к которым язычник причислял все и всяческие явления природы, необходимо обозначались и свойственным именем. Сама природа учила язычника поклонению. Она сама повсюду открывала ему неисчерпаемый источник поэтических созерцаний и верований и потому она сама же, единая и многообразная во всех своих подробностях. и отражалась в религии язычника.

Язычник обожал природу, но в природе, как мы говорили, он боготворил существенное одно -- он боготворил жизнь во всех ее образах и видах, даже и там, где жизнью являлась только одна его мечта. Яснее всего раскрывалось это боготворение жизни, поклонение ее силам и существам в самом кругу годовых времен, в этом чередовании света и мрака, тепла и холода, оживания всей природы и ее замирания до нового тепла и света. Этот черед возрождения и угасания жизни, быть может, и служил прямым и непосредственным источником для восиитания и развития языческих созерцаний о жизни, как едином существе всего мира ¹⁶⁸.

Как известно, языческое рождество жизни, ее годовое зарождение совпадало с христианским празднеством Рождества Христова. Перед этим временем совершается поворота солнца на лето, то есть постепенное коротание дней прекращается и они начинают прибывать. Язычник хорошо заприметил это время и назвал его Корочюном, именем, которое можно толковать и в смысле коротая, самого короткого дня, какой бывает около 12 декабря, и в смысле Керта, означавшего того же Хорса, божество Солнца. С этого дня огонь, свет солнца как бы зарождался вновь, а с ним вновь зарождалась и жизнь природы.

Восточная Славянская ветвь, Сербы, Черногорцы, Болгары зажигают в это время на своих очагах бадняк, свежее дубовое полено, которое должно было неугасимо гореть в продолжении всех святок до самого Крещения. В иных местах, погасивши повсюду старый огонь, добывали новый, божий или святой, вытирая его самовозгорание из сухого дерева, что делается и на Руси только уже накануне Симеона Детопроводца, 1 сентября, когда в старину бывал новый год. По всему вероятию, зимний обряд перенесен на этот день уже впоследствии.

Возжигание дубовато бадняка сопровождалось обрядами, в которых нельзя не приметить языческое поклонение. В Черногории по закате солнца бадняк, обвитый лавровыми ветками, вносят в избу, посыпают пшеницею с приветом: " Я тебя (осыпаю) пшеницею, а ты меня (осыпай) нарождением потомства, скотины, хлеба и всяким счастьем! " После того старейшина с домочадцами кладет бадняк на очаг и зажигает его с обоих концов и когда полено разгорится, льет на него вино и масло, бросает в огонь горсть муки и соли. От священного пламени затепливает восковые свечи и лампаду перед иконами, творить молитву о благоденствии семьи и всех православных христиан, затем берет чашу вина, отведывает немного и передаете старшему, который передает ее следующему родичу, и так далее, пока круговая чаша по старшинству не обойдет всех домашних, мужчин и женщин, причем каждый, взявши чашу, прежде чем отпить из нее, плещет вином на бадняк с приветом: будь здрав бадняче-веселяче и пр. После того начинается вечерняя трапеза, причем стол бывает постлан соломою, а посреди стола кладутся стопкою, один на другом три хлеба; верхний из них украшается лавровою веткою и яблоком или другим плодом. Пред каждым мужчиною, кроме того, кладется испеченное из хлеба изображение лука со стрелою. Полено, как сказано, горит все Святки; во все это время остается и накрытый столь с яствами на угощение приходящих друзей, знакомых и странников. Каждый гость, приходя в избу, подвигает головню в зад печи, выбивая искры, и как только посыплются искры, высказывает доброе пожелание: сколько выпадает искр, столько да будет у хозяина детей, коров, лошадей, овец, ульев пчел, денег и т. д., потом разгребает золу и бросает туда деньги.

Основная мысль и существо обряда одинаковы и в Сербии и в Болгарии; различие замечаетее только в олицетворениях существенной мысли. В Сербии полено не только посыпают зерновым хлебом, но и обмазывают по концам медом. В Сербии и Болгарии на разведенном огне пекут пресный хлеб, запекая внутри его золотую или серебряную монету -- боговицу, как говорят Болгары. К этому хлебу, который у Сербов назывался чесницею, для трапезы необходим был еще и мед, и вообще трапеза исполнялась различными сластями из сушеных плодов, орехов и т. п. Бадняк, сгорая приобретал целительную и плодородящую силу; уголья и зола становились лекарством для домашнего скота; головней окуривали улья, для плодородия пчел; золу рассыпали по нивам и садам, все с тою же мыслью о хорошем урожае.

В Болгарии люди, заботливо сохраняющие заветы старины, на Рождественскую ночь не спять, наблюдая, чтобы не погас священный огонь.

Очень ясно, что во всех этих обрядах воспроизводилось поклонение небесному огню, зарождавшемуся солнцу. По всему вероятию, сюда и относится выражение обличительных поучений: " Огневи молятся, зовут его Сварожичем". По всему вероятью этот дубовый бадняк и представлял горящий образ Сварожича. Сербы день Рождества называют Божичем. На Руси, под влиянием церковных запрещений, обряд истребился, но память о нем все-таки сохраняется в зажигании костров на Рождество, на Новый год и на Крещение, а также в ночь на Спиридона-Поворота, 12 декабря. Зажигалась также на Васильев вечер и первая лучина, как можно судить по тому обстоятельству, что для добывания чудодейственного цвета Черной Папарати требовался угарок этой лучины, обожженный с обоих концов. Наконец подблюдные песни на хоронение золота, когда в чашу кладут вместе с углем, хлебом и солью золотой перстень, находятся в большой родственной связи с Сербским и Болгарским хлебом, в который запекали золотую или серебряную монету. Так этот миф Сварожича рассылался по земле искрами -- обломками и остатками древнего поклонения, несомненно идущего еще от Скифского горящего золота, упавшего с неба, которому Скифы точно также в известное время праздновали и заботливо его охраняли и сторожили, чтобы оно не исчезло, см. ч. I, стр. 252.

Поклонение Солнцу, небесному огню, Дажь-богу, и поклонение Перуну, " сотворяющему (претворяющему) молнию в дождь", как выражается мифичеекое моление, то есть производящему из огня дождь, выражалось прежде всего поклонением урожаю, земному плодородно, тому божеству, которое подавало хлеб людям и траву скотам. С этой точки зрения язычшик смотрел и на все явления природы и чутко и заботливо следил за переменами годовых времен, торжествуя каждый момента ее возрождения особыми обрядами и празднествами.

Поворота солнца на лето у нас на Украйне праздновался таким образом. С 12 декабря варили пиво и каждый день откладывали по полену. Накоплялось 12 дней и 12 полен к вечеру на Рождество Христово, когда и затапливалась этими поленьями печь " на святой вечер". Вечер начинался с восхода на небе звезды, несомненно Сириуса при созвездии великолепного Ориона, которое к тому же представлялось нашему селянину плугом.

" Как только загорится на небе вечерняя звезда, селянин приносить в хату охапку соломы или сена и к переднем углу под образами на лавке устраивает место: раскладывает солому и постилает ее чистою скатертью. Затем с благоговением приносить большой необмолоченный сноп хлеба, какой случится, ржаной, пшеничный, овсяный, ячменный, и ставить его под образа на приготовленное место. Этот сноп называли дедом, имя, которое прямо указываете, что сноп в этом случае получал значение божества. У Карпатской Руси он называется также Крачуном. Возле снопа ставили кутью -- кашица из вареной пшеницы, разведенной на медовой сыте, и взвар -- сваренные сушеные плоды -- яблоки, груши, сливы, вишни, изюм. Горшки с этими припасами накрывались пшеничными хлебами. Семейный столь тоже покрывался сеном и по сену чистою скатерью. Помолившись богу, семья садилась за столь по старшинству мест и вечеряла-ужинала. Перед каждым участником трапезы кладут головку чесноку, для отогнания злых духов и болезней. Кутья и взвар подавались после всех других ествь. Часть кутьи отделяли для кур, чтобы хорошо неслись. В тоже время гадали о будущем урожае, выдергивая из снопа соломину или со стола былинку сена: с полным колосом соломина -- урожай, с пустым -- не урожай, длинна былинка сена -- таков длинен уродится лен и т. п. Через неделю, уже на новый год, этот дед-сноп обмолачивали, соломою кормили домашнюю скотину, а зерно раздавали мальчикам-посыпальщикам, которые ходили по дворам и войдя в избу посыпали хлебным зерном по всем углам, приговаривая: " На счастье, на здоровье -- на новое лето роди, Боже, жито, пшеницу и всякую пашницу! " Посыпальщика чем либо дарят, а зерна собирают и хранят до посева яровых, когда их смешивають с посевными семенами. По тем же зернам опять гадают о будущем урожае, сколько каких зерен соберут, таков будет и урожай тех хлебов. Кормят ими кур и тоже гадают как клюют куры какое зерно.

Вечер на новый год, называемый щедрым, богатым, сопровождается еще следующим обрядом: хозяйка к этому вечеру напекает много пирогов и хлебов, или печет один самый большой пирог с тем намерением, чтобы устроить на столе большую кучу этого печенья. Приготовив стол таким образом, она просить мужа " исполнить закон". Хозяин, помолившись Богу, садится за стол в переднем углу под образами. Входят дети и домочадцы и будто не видя отца спрашивают: " Гдеж наш батько? " -- " Или вы меня не видите? " спрашивает отец. -- " Не видим, тятя! " говорят домочадцы. -- " Дай Боже, чтоб и на тот год не видели", оканчивает отец, выражая в этом пожелание, чтобы и на будущий год было такое изобилие в пирогах и во всяком хлебе. Затем семья садится за стол и отец оделяет всех пирогами. В Герцоговине у Сербов хлеб, за который точно также скрывается хозяин и вопрошает, называется чесницею. Точно такой обряд в XII-м столетии совершался у балтийских Славян у Рутенов, или Ругиян, на острове Ругене, в Арконе, в храме Световита, только на празднике после жатвы. Там к этому времени изготовлялся огромный медовый круглый пирог-пряник вышиною почти в рост человека. Жрец прятался за этот пирог и спрашивал народ: видят ли его? Получив ответ что видят, он говорить пожелание, чтобы будущий год быль еще плодороднее, а пирог полнее, чтобы за пирогом и самого жреца совсем не было видно.

Вероятно подобный обряд существовал повсюду в Славянских землях. На севере России, отчасти и на юге его следы остаются в обычае приготовлять к этому дню печенье из пшеничного теста в виде разных животных, овец, коров, быков, коней, также разных птиц и пастухов. Этим печеньем красились столы и окна в избах и домах; его посылали в подарок родным, друзьям и знакомым, раздавали детям-коледовщикам. В древних обличительных поучениях, по спискам XIV века, упоминается, что " в тесте мосты делали и колодези." что, конечно, составляло принадлежность какого либо мифического обряда. Мосток, по которому идти трем братцам, Рождеству Христову -- коров стадо гонит, Крещенью -- коней стадо гонит, Василью Щедре -- свиней стадо гонит, воспевается в колядках. Несомненно, что от языческих же обрядов и празднеств идут разнообразные формы всяких деревенских пряников.

Обряды с дедом-снопом и дедом-пирогом происходили в храмах, в домах, в избах, в хатах у домашнего очага. На улицах в это время толпы детей, а в древности, вероятно, и взрослых, воспевали, кликали Коледу, как называется этот рождественский праздник и до ныне. По-видимому это слово не Славянское и пришедшее к Славянам, быть может, уже в христианское время от Римских календ и византийской коланды, ибо этим именем греческое церковное поучение обозначало и Славянские языческие празднества на Рождество Христово. В иных великорусских местах Коледа заменяется словом Усень, Овсень, Говсень, Таусень, идущий, как доказываюсь, от одного корня с ясный и весна, что вообще обозначаете загоравшийся свет, рассвет, зарю, утро. По имени празднества и воспеваемые песни называются Колядками. Мы видели, что дети высылались на улицу с хлебным зерном, чтобы посыпать, обсевать счастьем и благодатью все дворы. Оттого они назывались посыпальщиками. Несомненно, что это и было главным или существенным их делом, а песни-колядки составляли уже необходимое слово для прославления этого дела.