Where is the magic? I've gotta get better. Oh lord give me magic, I'll love you forever.

Чонину казалось, что он тонет. Тонет в сладкой карамели.
Он хотел стать лучше для Кёнсу.
Он становился лучше только для него.
Он в который раз бросил курить.
Он бросил свои старые привычки вроде прожигания жизни в клубах.
Он даже хотел помириться с Сехуном, но последний был явно против.

Всё казалось таким нереальным, словно окутанным в серый туман.
Ему хотелось кричать от счастья, когда его, теперь уже-не-просто-сосед, прижимался носом к его груди во сне, а хрупкие руки обвивались вокруг талии.
Ему хотелось выть от отчаянья, когда он смотрел на Кёнсу, который жестами показывал ему, что не может произнести и слова из-за очередного приступа.

Такая жизнь напоминала грустную сказку, но Чонин очень хотел наполнить её радостью и цветом.

***

- Почему апельсины? - спросил однажды Чонин, когда они сидели глубокой ночью на подоконнике, высунув ноги.
Кёнсу, закрыв глаза, глубоко вдыхал аромат ночи и болтал ногами.
- Нам давали апельсины, когда у меня случился первый тонический приступ. Судя по всему, это как-то отразилось в моём сознании.
- Тебе страшно жить с подобным диагнозом?
- Лет до 16 было не страшно, а скорее тревожно. Я боялся упасть в обморок где-нибудь при большом скоплении людей, которые увидели бы меня таким слабым и неспособным помочь самому себе. С возрастом я просто смирился с этим, - он задумчиво посмотрел в небо, - Мне не страшно умереть. Но есть другие вещи, которые я боюсь потерять, - он посмотрел на Чонина, которому стало не по себе от его слов, и грустно улыбнулся, - Не воспринимай так близко к сердцу. Порой я несу сплошную несусветицу.
- Возможно, сейчас это прозвучит по-детски, но я сделаю всё, чтобы вылечить тебя.
- Я же не умираю, - он шутливо стукнул его по руке, - Спасибо тебе, Чонин.

***

Они целовались прямо посреди комнаты на полу, друг напротив друга. Ноги Кёнсу покоились на ногах Чонина, и он хотел подарить столько нежности, на сколько вообще был способен. Аккуратно, кончиками пальцев, Чонин поглаживал руки, такие желанные ключицы и острые лопатки. Иногда он открывал глаза, потому что никак не мог насладиться видом Кёнсу, ресницы которого подрагивали, а сам он еле дышал.
- Чонин, - шёпотом произнёс Кёнсу, не отрывая поцелуя, - мне кажется, что я могу упасть сейчас в обморок, от переизбытка чувств. Я даже не совсем понимаю, где я нахожусь.
- Рядом со мной, - ответили ему в губы, - Не бойся, просто закрой глаза и обними меня крепче.

***

Было здорово разговаривать о пустяках, жарким летом валяясь на крыше, старый замок от которой Чонин взломал с помощью хирургического пинцета и лигатурной острой иглы.
- Знаешь то чувство, когда катаешься на качелях, и у тебя «захватывает дух»? – он лежал на коленях Кёнсу, который гладил его по волосам одной рукой, а другой переплетал с ним пальцы, - Вот что я почувствовал, когда впервые увидел тебя.
Это было довольно неожиданное признание, из-за чего Чонин поднялся и растерянно посмотрел в чужие большие глаза:
- Почему?
- Мне иногда кажется, что мои чувства острее, чем у обычного человека. Возможно, я ощутил что-то вроде начала новой жизни? Ну или ты просто был ошеломляюще красив в свете весеннего солнца, - Кёнсу хихикнул, приглаживая его взлохмаченные волосы.

***

Каждое прикосновение, каждый поцелуй, каждая подаренная улыбка по-прежнему светом врывались в тело, даря своё тепло. И Чонин считал именно это истинным и высшим проявлением любви.

- Мне кажется, что я влюблён в тебя, Чонин, - очень тихо проговорил Кёнсу, когда они сидели на на полу кухни, оперевшись о стену.
Каждый звук этой простой фразы бусинами рассыпался где-то внизу живота, и Чонин на миг перестал поглаживать чужие коленки.
- Я тоже влюблён в тебя. Давно, - он мог смотреть лишь куда-то в пол, но Кёнсу взял его руку, целуя пальцы и пряча свои глаза в его ладони.
- Знаю.
Влажно.
Так он впервые увидел Кёнсу плачущим.
Чонин сел напротив него и начал вытирать большими пальцами слёзы, которые никак не хотели останавливаться.
- Со мной тяжело. Тебе будет со мной тяжело, - еле слышно проговорил Кёнсу.
Каждый его всхлип ударом отдавался в груди, и он просто начал сцеловывать эту солёную влагу с чужих век.
- Ты не можешь знать наверняка. Успокойся. Пожалуйста, успокойся. Я не могу видеть твои слёзы. Моё сердце разрывается. Кёнсу… Не плачь.
И Чонин целовал его щёки, пока он не перестал плакать.

***

Чонин также прекрасно запомнил тот день, когда его поцеловали первым.

Всю дорогу из больницы Кёнсу молчал, погружённый в свои мысли. Он решил не беспокоить его своими разговорами и просто шёл рядом. Но когда они наконец оказались в их квартире, он вдруг обнял его, а затем, встав на цыпочки, поцеловал. Чонин упал куда-то в тёплую бездну. Трудно было удержаться от того, чтобы не углубить поцелуй, обхватывая губами чужой язык.
Кёнсу охнул и вдруг отстранился, пряча в ладонях лицо.
- Что…
- Тебе не стоит видеть меня в таком состоянии, - он хотел направиться в комнату, но Чонин развернул его к себе, - не смотри на меня.
- Но я хочу смотреть на тебя.
- Лицо… Мышцы… Спазм… - очень тихо проговорил Кёнсу в свои руки, - я такой слабый…
- Не говори так, - Чонин прижался губами к чужим ладоням, а затем обнял его и поднял на руки, - обхвати меня ногами.
Он донёс его до дивана и усадил на себя. Чонин, закрыв глаза, убрал ладони Кёнсу и прижал их к своему лицу:
- Так будет лучше, а теперь, обними меня.
И его сначала поцеловали в шею, а потом обняли, прижимаясь лбом к плечу.

***

Он не хотел принимать во внимание тот факт, что приступы стали чаще.

***

Жизнь размеренно текла своим и чередом, и Чонин начал замечать некоторые вещи.

Например, что Кёнсу определённо вёл дневник.
Он практически каждый день что-то в него записывал и оставлял прямо на столе.

- Ты не боишься, что я прочту его?
- Ты не станешь врываться в чужую жизнь без разрешения. Когда-нибудь, я отдам его тебе сам. Обещай, что прочтёшь всё до последней буквы, - Кёнсу легко поцеловал его в уголок губ, и Чонин задумался, что же такого он сделал в своей жизни, чтобы получить такое счастье.

Кроме дневника, из вещей, которые оставались для Чонина неизведанными, был шкаф, который постоянно закрывался на ключ.
- Всего лишь хлам. Мечты жалкого эпилептика, - говорил о нём Кёнсу, пряча ключ в ящик стола.

Он продолжал рисовать, но сейчас в любое время можно было открыто оценить анатомические изыски человека, живущего рядом с собой, поэтому Кёнсу переключился на цветы.
Пионы и георгины, аккуратно выведенные карандашом, чаще других красовались на бумаге.
- Это твои любимые цветы? - спросил Чонин, наблюдая за движениями любимых рук.
- Наверное, - задумчиво проговорили в ответ, - мне ещё нравятся розы и астры, но пионы и георгины получаются у меня лучше всего. Я люблю цветы. Они делают мир ярче.

Это заставило Чонина вспомнить свой сон.