До свидания, Педро

После операции под Брунете в зенитной артиллерийской группе шла подготовка к замене командных кадров. Вместо наших советских добровольцев уже пора было назначать командирами батарей испанских офицеров. С каждым днем подтверждалось, что за время пребывания на фронте наши советские зенитчики подготовили хорошо обученных командиров для республиканской зенитной артиллерии. Передав командование группой капитану Ивану Андреевичу Семенову, я по вызову из Валенсии выехал туда к старшему советнику по ПВО Испанской республики Я. А. Тыкину. Вызов был срочный, и я без задержки, не успев побывать еще раз на батареях, собрался в путь со своим верным и неразлучным другом Педро Аринеро.

Всю дорогу мы задушевно разговаривали, делились мыслями и чувствами, обменивались дорожными впечатлениями. Чем дальше удалялись от Мадрида, тем спокойнее чувствовали себя, не опасаясь попасть под атаку фашистского самолета.

К моему приподнятому настроению примешивалось щемящее чувство грусти. Не зная, по какому поводу вызывает Валенсия, тем не менее я догадывался, что срок пребывания советских добровольцев в Испании, которые находятся здесь с октября прошлого года, близится к концу. Об этом уже кое-что слышали наши товарищи.

Теперь, в дороге, имея время и возможность обдумать все приметы, косвенно говорившие о скором отъезде, я [198] вновь испытывал сложное чувство: очень хотелось вернуться на Родину и было так жаль расставаться с полюбившимися друзьями из республиканской Испании.

С особой остротой воспринимались пробегавшие мимо картины природы этой дивной страны с ее простым, трудолюбивым народом, горячо и нежно любящим свою родину, свою свободу.

В небольшом населенном пункте Уэтэ, километрах в ста от Мадрида, Педро остановил свою «коче» и произнес знакомую мне фразу: «Ми капитане, газолина но ай». Я уже давно перестал удивляться беде моего веселого друга, который считал заправку своего автомобиля перед дальней дорогой совсем не первостепенным делом.

Пока он заправлял и осматривал машину, я зашел в местный бар. Хозяйка, дородная испанка средних лет, строго отчитывала небольшого черноволосого мужчину, по-видимому своего мужа. Увидя вошедшего посетителя, она быстро сменила грозное выражение лица на любезную улыбку и осведомилась, что мне угодно. Я заказал стакан холодного освежающего напитка. Подавая аранхадо, барменша попыталась поговорить о жаркой погоде, дороговизне, трудных для торговли временах...

Я отвечал ей на испанском языке, иногда с затруднением отыскивая нужное слово.

— Вы югослав? — спросила она, и я отрицательно покачал головой.

— Немец, француз, итальянец?

В ответ такие же жесты.

— Русский? — продолжала допытываться любопытная хозяйка бара и, увидев мои неопределенные ответы, воскликнула: — Должна же быть у вас родина?

Родина! Что может быть дороже для человека! Вдали от нее еще сильнее постигаешь великий смысл и значение этого слова. Я не успел продолжить разговор с любезной хозяйкой, как услышал голос Педро: «Ми капитано, коче препарадо!» (машина готова).

— О, я догадалась, вы русский, советский! — весело воскликнула женщина, внимательно прослушав наш разговор с Педро. — Счастливого вам пути, дорогие!

Испанцы в шутку говорят, что путь в Валенсию не требует ни карты, ни компаса. Туда находят дорогу по запаху валенсийских благоуханных садов. И действительно, чем ближе мы подъезжали к южному приморскому городу, [199] тем больше окружающая местность была похожа на огромную оранжерею.

В нарядной и приветливой Валенсии, в которой теперь размещалось республиканское правительство и иностранные посольства, ничто не напоминало о фронтовой обстановке. Средиземноморский портовый город поражал своей красотой. На фоне отдаленных гор виднеются старинные башни с бойницами. А рядом, словно корабли, белоснежные нарядные многоэтажные дома. В центре города — богатые магазины с пестрыми тентами над тротуарами, фешенебельные отели и рестораны. Всюду обилие субтропической зелени, глаз радуют тенистые аллеи, прелесть заботливо ухоженных газонов. Все это производило впечатление другого мира по сравнению с Мадридом. Здесь, в Валенсии, все дышало спокойствием и прелестью земного бытия. Особенно красиво было на приморской набережной. Вдоль нее простирался бульвар, густо усаженный пальмами, украшенный затейливыми клумбами. Отсюда открывался чарующий вид на Средиземное море.

Педро Аринеро, не спрашивая ни у кого дорогу, привез меня на улицу Альборайя, где рядом с нашим советским посольством в небольшом старинном особняке размещался Ян Августович Тыкин со своими помощником, переводчиком и водителем автомашины.

Оказывается, мой испанский друг Педро знает хорошо не только улицы и переулки Мадрида, где он ориентировался, как рыба в воде, но и Валенсию, куда он часто ездил с губернатором альбасетской провинции еще до войны.

Прибыв к Я. А. Тыкину, после взаимных теплых приветствий я узнал причину моего вызова. Старшему советнику по противовоздушной обороне Испанской республики необходима была подробная информация о боевых действиях нашей зенитной артиллерии, ее состоянии, работе советских добровольцев-зенитчиков, подготовке национальных кадров зенитной артиллерии и по другим делам. Для составления подробного доклада мне было отпущено два-три дня. На это время мы с Педро были размещены в комфортабельном особняке со всеми видами обеспечения.

Закончив подготовку доклада и получив от Яна Августовича благодарность и памятный подарок (наручные часы), узнал, что в Валенсии для отправки на Родину [200] собирается первая партия советских добровольцев, среди которых числился и я. Мне надлежало посетить Советское посольство.

К изумлению и большой радости, там я встретил своих старых друзей Якова Извекова, Михаила Алексеева и Николая Герасимова. Кроме них сюда были вызваны другие знакомые мне советские товарищи, находившиеся в Испании с октября прошлого года. Это были танкисты и летчики бомбардировочной авиации. Приятно было вновь встретиться с Дмитрием Погодиным, с которым мы познакомились во время боев на реке Хараме, с Николаем Остряковым, знакомство с которым у нас началось еще в Альбасете на аэродроме бомбардировочной авиации, и с другими советскими добровольцами.

Крепкие объятия, взаимные приветствия и критический осмотр друг друга.

— Братцы, а мы выглядим как выздоравливающие после выписки из госпиталя, — произнес кто-то из нас.

Действительно, вид наш после фронта был непрезентабельный: осунувшиеся лица, коротко остриженные волосы, выгоревшее обмундирование...

— Не будем огорчаться, ребята, — сказал Яков Извеков, — приедем домой и наведем красоту. Давайте рассказывать по порядку, кто, где и как воевал. Мы же друг с другом не виделись больше чем полгода.

— Вот и начнем с тебя, Яша, — предложили мы и узнали, что воевал он под Тэрузлем, много занимался подготовкой национальных кадров артиллеристов, выполнял ряд специальных заданий Вольтера (Н. Н. Воронова). Извеков говорил о жарких боях, об отваге наших советских добровольцев-артиллеристов, о трагической смерти под Хаэном нашего замечательного артиллериста полковника М. П. Дмитриева, погибшего во время налета фашистской авиации. Меньше всего Яков Егорович говорил о себе. Но мы слышали здесь от Д. А. Цюрупы, что наш Яша-артиллерист оказался настоящим мастером огневых ударов.

Николай Герасимов и Михаил Алексеев рассказали о боевых делах общевойсковых советников, ходивших вместе с бойцами-республиканцами в атаки. Первый из них был на Арагонском фронте, второй — на Южном. Оба были ранены, но не покидали линии огня до конца боя. Весь разговор о пройденном нелегком фронтовом пути [201] Николай вел в своей традиционной юмористической манере, по-прежнему путая значение испанских слов и выражений. Михаил Алексеев в конце своего рассказа с похвалой отозвался о действиях отдельной зенитной батареи под командованием советского добровольца капитана М. В. Антоненко, который своим огнем выручил республиканцев при выходе их из фашистского окружения под Малагой.

Танкист Дмитрий Погодин вспоминал эпизоды из боевых действий своего подразделения. Танковая рота, которой он командовал, состояла из бойцов-интернационалистов. Душой этого коллектива были наши советские добровольцы. Это они в критический момент закрыли у подступов к Мадриду образовавшуюся пятикилометровую брешь и здесь остановили фалангистов. В одном из боев командир роты не дал фашистам взорвать мост через реку при их отходе под натиском республиканцев. Под сильным огнем врага он вырвался вперед на своем танке, развернулся у моста и стал в упор расстреливать фашистов. Примеру своего отважного командира последовала танковая рота, наводя ужас, обращая противника в паническое бегство. За мужество и отвагу, проявленные в боях с фашистами, Дмитрию Погодину было присвоено звание Героя Советского Союза, и мы об этом узнали лишь по приезде на Родину.

С большим интересом мы слушали немногословный рассказ советского добровольца — летчика республиканской бомбардировочной авиации Николая Острякова. Ему довелось действовать над морем и над сушей. Французское телеграфное агентство Гавас в последних числах мая передало для печати следующее сообщение:

«...В Средиземном море... самолет республиканской Испании атаковал германский линкор «Дейчланд» и попал в него двумя бомбами. Линкор получил серьезные повреждения: сбита передняя башня главного калибра, сильно разрушены надстройки, взорвался один из котлов. К вечеру «Дейчланд» с трудом дошел до Гибралтара».

Отважным летчиком, нанесшим бомбовый удар по фашистскому военному судну, проводившему морскую блокаду Испанской республики, был молодой советский доброволец Николай Остряков. Он водил шестерку республиканских бомбардировщиков на порт Малагу, поднимаясь с аэродрома в Альбасете. В малагском порту он со своими [202] ведомыми потопил два морских транспорта с оружием для мятежников. Самолет Николая Острякова был атакован тремя «фиатами», загорелся, но дотянул до своей территории, а через неделю Николай принял эскадрилью специального назначения. В сражении под Гвадалахарой Остряков показал себя умелым командиром и отважным воздушным бойцом.

Рассказы фронтовых друзей были своеобразным отчетом добровольцев. Велись они в непринужденной товарищеской обстановке и конечно же были без прикрас. Услышанное тогда на всю жизнь осталось в памяти.

У всех нас, фронтовиков, смотревших смерти в глаза, узнавших волю испанского народа к победе, было твердое убеждение в том, что Испанская республика, преодолев огромные трудности первых месяцев войны, имея теперь регулярную армию с боевым опытом, одержит победу над мятежниками.

С этой верой мы готовились к отъезду. Срок нашей командировки истек. Так сказали сотрудники посольства. Оставалось несколько дней на сборы и отдых.

После многих дней и ночей фронтового быта, неимоверного напряжения как-то непривычно было ходить по улицам города и чувствовать себя не у дел. Мы еще жили настроениями боевых будней. Нужна была психологическая разрядка.

— А что, если нам сходить на корриду, — предложил Яков Извеков. — Нельзя же не посмотреть это народное испанское зрелище.

Мы единодушно приняли предложение.

В воскресный день, наскоро позавтракав, едем на Плаца де Торес. Наш гид Педро Аринеро радуется за нас, а мы сгораем от любопытства: посмотрим настоящую корриду!

И вот мы на корриде. На трибунах полно празднично одетых людей. С большим трудом пробираемся наверх, всех нас захватывает общее возбуждение. Раздаются звуки оркестра, исполняющего республиканский гимн Риего. Тысячеголосый шум мгновенно умолкает, все встают и слушают торжественные звуки гимна. На арене появляются конные герольды, возвещающие о начале корриды. Вновь гремит оркестр, исполняя марш. Выходят одетые в белые рейтузы и цветные жилеты стройные тореро в треуголках с мулетами, шпагами и переброшенными через [203] руку плащами. Шествие замыкает куадрилья: коиные пикадоры, бандерильеро со стрелами и служители арены.

Торжественная церемония открытия корриды закончена. По деревянному коридору на арену выпускают черного с белой звездочкой на лбу быка. Он останавливается, оглядывается, широко раздувая ноздри. К нему подъезжает конный пикадор, ударяет его копьем в шею. Начинается травля. Бык свирепеет, бросается на ловко увертывающегося бандерильеро. Это подготовительная часть зрелища. Тореадор должен точно определить момент начала поединка. Иначе публика освистает его и с позором прогонит с арены.

Тореадор стоит за деревянной перегородкой, внимательно изучая повадку животного. Через несколько минут он пересекает арену и кланяется гостям на почетной трибуне и всем зрителям. Люди с покрасневшими от волнения лицами шумно приветствуют его. Тореро дразнит быка красным плащом. В его руках мулета — обтянутая красным атласом квадратная рамка. Ловкими, рассчитанными движениями он увертывается от рогов разъяренного животного, подставляя ему мулету. Малейшая ошибка тореадора может окончиться для него трагически. Уловив момент финала, тореро начинает действовать шпагой. Вот он эффектно увернулся и сильным движением вонзает ее в тело обессилевшего животного.

Трибуны неистовствуют, на арену летят шляпы, береты, цветы. Над Плаца де Торес стоит восторженный рев. Тореро-победитель бежит по кругу, останавливаясь с поклоном перед трибуной почетных гостей.

Арена готовится для очередного боя. Но мы уже не желаем смотреть новую трагедию.

Несколько дней, проведенных в Валенсии, оставили у нас незабываемые впечатления об облике, нравах и обычаях этого прекрасного испанского города.

Прошло десять дней нашего пребывания в Валенсии, наступило время отъезда. Ранним погожим утром отправляемся в Картахену, откуда должны отбыть на Родину уже изведанным морским путем.

Едем в машине моего друга Педро Аринеро и по дороге, как всегда, пытаемся петь. Но песня теперь не получается. На душе тяжесть предстоящего расставания со страной, которая полюбилась, с ее замечательными людьми, [204] с моим искренним и преданным другом Педро Аринеро.

Помнится прощание с ним в порту. Педро растроганно спрашивал:

— Мигелито, ты еще приедешь к нам, в Испанию, когда кончится война? Ты не забудешь меня?

...В вечерней мгле скрываются очертания берегов. Прощай, Испания, прощай, мой верный друг Педро!

Мы были полны впечатлений о недавних боях в Испании, об оставшихся на ее земле боевых друзьях — бесстрашных защитниках Мадрида, Харамы, Гвадалахары и Брунете. Это о них, о бойцах-интернационалистах, вдохновенно написал испанский поэт Рафаэль Альберти:

Пускай далек ваш край, великий или малый,
Пятном отмечен он на карте иль мазком,
Вас светлая мечта в дорогу поднимала.
Хотя вы не владели нашим языком,
Но вся Испания раскрыла вам объятья,
И в каждой хижине для вас огонь горит,
Испанские моря вам нежно плещут, братья,
И вашим именем прославлен наш Мадрид. [205]