В сражении на реке Хараме

Значимость сражения на реке Хараме видный военный и политический деятель Испанской республики Энрико Листер охарактеризовал так: «Февральская битва на реке Хараме явилась одной из самых крупных в период войны 1936–1939 годов в Испании по продолжительности, количеству участвовавших в ней сил и упорству боев. Это было первое сражение в открытом поле между двумя армиями. В планах франкистов бои на Хараме были первым этапом операции, преследовавшей цель полностью окружить и захватить Мадрид»{8}. Эта оценка, как и весь дальнейший ход сражения на Хараме, мной в полной мере были осознаны потом, когда я получил высшее военное образование, научился разбираться в оперативно-тактических вопросах и занялся изучением важнейших операций на испанском театре войны. Мне стало ясно, что падение Малаги, происшедшее накануне битвы на реке Хараме, было следствием слабости, нерешительности и ошибок руководства Малагского фронта, предательской роли военного помощника главы правительства — генерала Асеньсио, а также неустойчивости анархистских соединений и частей. Эта потеря наложила свой отпечаток и на действия войск Центрального фронта. Медлительность в действиях республиканских войск, [128] перенос сроков их наступления с 5 на 12 февраля, а также раскрытие противником замысла и плана предпринимаемой Центральным фронтом операции привели к тому, что фашисты упредили действия республиканцев, начав наступление раньше.

План наступления фашистов состоял в том, чтобы, переправившись через реку Хараму, продвигаться в направлении Мората де Тахунья на Арганду, нанести удар в обход Мадрида с юго-запада на северо-восток через Лоэчес и Алкаду де Эйнарес, перерезать пути сообщения Мадрида с остальной республиканской территорией и вынудить столицу Испании к капитуляции.

На стороне противника были большие преимущества: инициатива, знание замысла республиканцев, наступательный порыв фашистских войск, вызванный успехами их действий на Малагском фронте, внезапность действий. Фашисты бросили в наступление более 30 тысяч своих отборных войск, среди которых главную ударную силу составляли фанатически настроенные марроканцы, сотни танков, орудий и самолетов.

В конце первой декады февраля завязались ожесточенные бои в месте слияния рек Харама и Мансанарес. Днем 8 февраля фашисты заняли мосты через реку Хараму и подошли к дороге, ведущей из Мадрида в Валенсию. Устремившись через Хараму, мавры начали продвигаться в направлении Мората де Тахуньи, расширяя захваченный плацдарм. В образовавшуюся брешь в своей обороне республиканцы ввели дивизию Листера, части Модесто, бригаду генерала Лукача и 15-ю интербригаду, которая оседлала дорогу, идущую от Мората де Тахуньи на Сан Мартин де ла Вега. Ожесточенные бои на этом направлении шли с переменным успехом. За первые три дня боев фашисты заняли территорию от своих исходных позиций до реки Мансанарес на севере и до Харамы на востоке. Берег Харамы, оказавшийся у фашистов, господствовал над всей долиной вплоть до гряды холмов, удаленных от берега на 4–5 километров.

На узком участке фронта в течение нескольких дней шли кровопролитные бои с крайним напряжением сил обеих сторон. Фашисты бросили сюда свои резервы, артиллерию, танки и самолеты. Позиции много раз переходили из рук в руки. Противник стремился любой ценой расширить и углубить образовавшуюся брешь в обороне республиканцев. [129] Его главные силы наносили удар в полосе до 7 километров. Артиллерия врага, развернувшаяся на выгодных позициях, вела ураганный огонь по передовым частям республиканских войск, их тылам и районам сосредоточения резервов, авиация рвалась к артиллерийским позициям и местам сосредоточения танков. В стыки и на флангах республиканцев пыталась прорваться конница мавров. Над Харамой велись самые крупные бои за весь период с начала войны. В небе одновременно находились сотни боевых самолетов. Республиканские летчики в эти решающие дни воевали героически, делая по шесть-семь вылетов в день.

Такова была общая картина сражения, в котором мы, зенитчики, принимали участие с 7 февраля и до конца месяца. Наша интернациональная зенитная группа в составе трех батарей действовала на главном направлении.

В самом горячем месте мы прикрывали группировку войск, от которой зависела судьба сражения.

На рассвете 7 февраля мы с Н. Н. Нагорным разъехались по батареям, чтобы непосредственно руководить боем. На командно-наблюдательном пункте группы остался лейтенант Морено. Он отвечал за связь с батареями и помогал собирать информацию от них.

Николай Никифорович на мотоцикле «Харлей», с которым он не расставался, считая его лучшим средством передвижения на фронте, отправился на немецкую батарею, а я на своей малолитражной «коче» вместе с Педро Аринеро и Василием Голышевым еду на позицию французской батареи. Вдоль фронта из-за сильного огня противника пробраться оказалось невозможно. Возвращаемся сначала в Мората де Тахунья, а затем через Пералес едем на Арганду. На околице этого населенного пункта Аринеро укрывает свою «коче» за кирпичную стену разрушенного дома. На мои уговоры остаться у машины и ждать моего возвращения Педро не реагирует.

— Нет, сидеть в кустах я не буду. — Он берет свой пистолет и сопровождает нас с Василием Голышевым. Втроем пробираемся на батарею лейтенанта Елкина.

Огневая позиция батареи недалеко, всего метров триста от околицы Арганды, но на всем пути встают багрово-черные султаны разрывов. Артиллерия фашистов ведет по всему району Арганды массированный огонь. Последнюю сотню метров преодолеваем бросками от одной [130] воронки к другой, задыхаемся от густого дыма и пыли, висящих в воздухе. Наконец мы на батарее. Она хорошо закопалась в землю, брустверы у орудий выложены мешками с песком и хорошо защищают от осколков снарядов. Здесь можно отдышаться и почувствовать себя до некоторой степени в безопасности.

Лейтенант Елкин сосредоточен, внешне спокоен, но трудно ему скрыть волнение в ожидании первого боя. Что ни говори, а он еще новичок, не обстрелян. Но командир не может, не хочет, не имеет права отдать себя во власть страха. Взгляд его решителен, распоряжения четки. Да, воля командира — сила батареи...

Выясняю, сколько на огневой позиции снарядов. Есть по двадцать пять ящиков на каждое орудие, значит, всего четыреста снарядов, часть из них бронебойные. На день боя хватит, а дальше Клименко подвезет. В этом можно не сомневаться. В его распоряжении теперь имеется необходимый транспорт, а также отделение бойцов для погрузки, выгрузки снарядов.

Проверяю готовность батареи к бою, перехожу из окопа в окоп. Рядом со мной переводчик Владимир Богатырев. Спрашиваю, как знают бойцы боевых расчетов свои обязанности в бою при различных ситуациях. Попутно выясняю их моральное состояние. Отвечают толково, обязанности знают твердо, собранны, серьезны, настроены по-боевому.

В одном из окопов, куда я подхожу для проверки, находится коммунист Бруно Росетти. Он что-то говорит бойцам, те встречают его слова дружным смехом. Вовремя сказанная комиссаром батареи шутка поднимает настроение бойцов.

Слышится доклад разведчика-наблюдателя о появлении целей. В небе на фоне перистых облаков появляются едва заметные точки. Тренированный глаз зенитчика сразу определяет, что это бомбардировщики врага. «Юнкерсы» идут клином на высоте около 1000 метров. Доносится характерный гул моторов.

Лейтенант Евгений Елкин, подав команду батарее, бежит к дальномеру, определяет высоту цели. Он отличный стереоскопист, но на всякий случай на помощь ему посылаю к дальномеру Василия Голышева. Уж он-то не ошибется.

Приборное отделение докладывает о готовности, орудия [131] смотрят в упрежденную точку. Следует команда «Огонь!». Каждое орудие стреляет самостоятельно, залпа еще нет, и это лишает командира батареи возможности определить среднюю точку отклонения разрывов от цели, чтобы ввести корректуру в прибор управления огнем.

Одновременно с французской открыли огонь по «юнкерсам» чехословацкая и немецкая батареи. В небе вспыхивают огненные клубки. Вначале на некотором удалении, затем все ближе к головному звену. Почуяв опасность, «юнкерсы» медленно, как будто неохотно, отворачивают в сторону. Это, конечно, еще не победа. Ни одного вражеского самолета в первом бою наши зенитчики не сбили. Но важно было то, что фашистские летчики поторопились сбросить бомбы, не дойдя до цели, и ушли с боевого курса.

Над огневой позицией повисло густое облако порохового дыма и пыли, поднятое стрельбой. Сухая, измельченная почва в окопах стала словно пудра, которая, поднимаясь от выстрелов, застилала глаза, затрудняла дыхание, забивала оптические приборы. Кажущаяся мелочь могла сыграть роковую роль. Пришлось поставить у каждого орудия бочки с водой, чтобы поливать окопы.

На французской батарее деятельным помощником лейтенанта Елкина был итальянский коммунист комиссар Бруно Росетти. Он прибыл к нам еще в Альбасете по предписанию, подписанному Галло (Луиджи Лонго). Человек не робкого десятка, он был воплощением твердой воли и спокойствия. Всегда ровный в обращении с бойцами, рассудительный, комиссар умел увлечь их доходчивым словом, личным примером мужества в сложной обстановке. Но Бруно органически не терпел фальшивого пижонства в бою, непримиримо относился к тем, кто без нужды рисковал жизнью.

Бруно не чурался любой трудной, черновой работы. Я видел, как во время боя он легко и ловко таскал тяжелые ящики со снарядами от батарейного погребка к орудиям.

Внимательно следя за действиями личного состава французской батареи в первом ее бою, я отметил про себя, что политический комиссар этого подразделения по своим качествам очень похож на командира батареи.

Росетти раньше служил в полевой артиллерии, но сумел за короткий срок освоить зенитную технику, разобраться [132] в особенностях работы на ней. И поэтому его разговор с бойцами велся на профессиональном языке. Комиссар батареи мог со знанием дела беседовать с наводчиками, заряжающими или дальномерщиками. Бойцы видели в нем чуткого и умного человека, опытного специалиста, и поэтому все дорожили его словом, относились к нему с уважением, доверяли свои душевные переживания.

Командир и комиссар, обеспокоенные слабой, на их взгляд, подготовкой стереоскопистов, попросили оставить на время в батарее Василия Голышева, чтобы тот хорошенько потренировал их в работе по реальным воздушным целям. Польщенный таким вниманием и доверием, Голышев заверил всех нас, что французские дальномерщики будут скоро действовать не хуже, чем он сам. Не зря же он ехал в Испанию за тысячи верст!

Хорошее боевое настроение царило и на чехословацкой зенитной батарее, куда я прибыл после завершения своей работы в подразделении лейтенанта Елкина. Здесь лейтенант Семенов и комиссар Лаштовичка уже закончили разбор первой боевой стрельбы, и бойцы, узнав, в чем каждый силен, перекидывались шутками о достоинствах и промахах своих товарищей. Кто-то из них похвалился, что «одним оком» видел стрельбу других батарей, и поэтому узнает, как те действовали. Реплика послужила нам, командирам и комиссару, поводом для серьезного разговора со всеми бойцами о том, чтобы любой из специалистов в батарее сосредоточивал все внимание только на своих, четко определенных обязанностях, не отвлекался ни на секунду. Мгновение решает для зенитчиков судьбу боя. А за результатами стрельбы батареи должны наблюдать лишь несколько человек: командир, наводчики прибора управления огнем и три номера дальномерного расчета.

— Але, то ест правда, — утвердительно кивает головой Лаштовичка, подтверждая правильность моего разъяснения.

— Суворовское правило: «Каждый солдат должен знать свой маневр», — резюмирует лейтенант Семенов и тут же подает команду «К бою!».

В воздухе появилась новая волна бомбардировщиков. Ей навстречу устремились республиканские истребители. Завязывается воздушный бой с прикрывающими «юнкерсы» [133] фашистскими истребителями. Одна из групп бомбардировщиков идет курсом на Мората де Тахунья. Теперь мне необходимо быть на своем пункте управления, расположенном рядом с чехословацкой батареей. Отсюда прекрасно видны действия ее личного состава.

Подаю команду-целеуказание открыть огонь всех трех батарей по головному звену бомбардировщиков. В воздухе рядом с целью вспыхивают разрывы зенитных снарядов. Это открыла огонь французская батарея. Следом за ней — чехословацкая. Наблюдаю за ее действиями. Лейтенант Семенов грамотно и умело управляет огнем, своевременно вводит поправки по направлению и высоте разрывов, которые все ближе подбираются к головному бомбардировщику. Появляются разрывы и немецкой батареи. Один из бомбардировщиков вспыхивает и взрывается, видимо, от своих бомб. На землю падают обломки, оставляя за собой густой черный шлейф дыма. Молодцы, друзья! Это первая победа зенитчиков. В этом бою лучше всех, наиболее точно вела огонь французская батарея: на ее боевом счету первый сбитый самолет врага.

Мы прекращаем огонь, видя, что к упрямо продолжающим курс полета «юнкерсам» приближаются наши истребители И-15, прозванные испанцами «чатос» (курносые). Строй бомбардировщиков ломается. Воспользовавшись замешательством врага, наши летчики пошли в атаку. В воздушном бою они сбили три вражеских самолета: два истребителя и один бомбардировщик.

Всех, кто видел эту скоротечную, бескомпромиссную воздушную схватку, восхитили стремительный натиск, смелость и мастерство наших советских летчиков-добровольцев. Они вступили в бой с численно превосходившими силами истребителей франкистов, несколько раз повторяли атаки. Их машины выполняли головокружительные фигуры пилотажа, чтобы снова зайти для удара по врагу. Замечательно дрались в небе советские добровольцы. К сожалению, им не удалось избежать потери. Один истребитель, очевидно израсходовав боеприпасы, оторвался от группы и оказался беззащитной мишенью.

В перерыве между очередным налетом фашистской авиации мы с Николаем Никифоровичем Нагорным по телефону обмениваемся впечатлениями о действиях зенитчиков. Он просит поблагодарить лейтенанта Елкина за хорошую работу французской батареи, отметить лучших [134] зенитчиков и советует мне, если позволит обстановка, побывать в немецкой батарее, где он сейчас находится. Опыт двух других будет полезен ей.

Лейтенанта Ивана Васильевича Желтякова я застал в приборном отделении. Командир немецкой батареи придирчив в оценках, и это с пониманием встречается бойцами. Всем своим поведением они показывают готовность исправить допущенные ошибки и промахи в последующей боевой работе. Вступаю в разговор и при помощи переводчика объясняю, что хорошего можно позаимствовать у французских зенитчиков. Есть чему поучиться и у чехословаков. Прежде всего быстроте и четкости выполнения команд, слаженности в действиях приборного и огневого подразделений, своевременности поимки воздушной цели, точности определения ее высоты и скорости, ведению организованного залпового огня.

Нашу беседу прерывает сигнал воздушной тревоги. Который уже в этот день! Батарея вмиг в боевой готовности, но огня не открывает. На перехват «юнкерсов» вылетели наши истребители. Они заходят для атаки со стороны солнца, и зенитчикам надо подождать. Лейтенанту Желтякову отдано распоряжение вести «немую» стрельбу до тех пор, пока не закончится атака истребителей. Так же ведут себя и другие батареи, о чем получаю информацию со своего пункта управления, где сейчас находится Н. Н. Нагорный.

Лейтенант Желтяков приник к окулярам оптического прибора. Он не может потерять ни одной секунды драгоценного времени. Момент подачи команды «Боевыми!» он определил верно: как только наши истребители вышли из атаки, батарея дает пять залпов по противнику. Разрывы вспыхивают в районе цели. Фашистские летчики не выдерживают и разворачиваются в свой тыл. Совместными действиями истребителей и зенитной артиллерии республиканцев бомбовый удар авиации противника сорван.

Однако франкисты решили во что бы то ни стало прорваться к Мората де Тахунья. Очередная волна бомбардировщиков шла на высоте более 3000 метров. Наших истребителей в воздухе нет. Они ушли на свой аэродром для пополнения горючим и боекомплектом.

Тактика фашистов на это и рассчитана: сначала отвлечь внимание республиканской авиации и сковать ее незначительными силами, а затем ввести в бой ударную [135] группу «юнкерсов». Бомбардировщики врага держат курс к районам, занятым частями бригады Лукача и дивизии Листера.

Тяжело груженные самолеты идут плотным строем в сопровождении «фиатов». Все три зенитные батареи нацелены на головное звено «юнкерсов».

Первые залпы раздаются с правофланговой батареи лейтенанта Елкина. Почти одновременно открывают огонь немецкая и чехословацкая батареи. По отношению к чехословацкой батарее я — «боковой» наблюдатель и вижу, что ее разрывы по дальности перелетные (плюсовые, как говорят у зенитчиков). Передаю команду Семенову через свой пункт управления:

— Вводите корректуру, разрывы плюсовые!

Радует стрельба немецкой батареи. Она ведет огонь в высоком темпе, удачным залпом накрывает головное звено бомбардировщиков. Один из «юнкерсов» вспыхивает и рассыпается в воздухе, но другие упорно идут к намеченной цели. Видно, как от самолетов отрываются черные капли. Одну-две секунды они летят горизонтально, а затем с пронзительным воем устремляются вниз. Огромные столбы дыма и пыли вздыбились над полем боя. Зенитчики напрягают все усилия: сбит еще один бомбардировщик. Четкого строя у «юнкерсов» теперь уже нет, они сбрасывают бомбы где-то в трех-четырех километрах от района частей Лукача и Листера и спешат уйти на свою территорию.

Пытаюсь связаться с Семеновым и Елкиным. Безуспешно. Линия повреждена. Ждать ее восстановления нет смысла, надо срочно возвращаться на свой командно-наблюдательный пункт, тем более что началось перемещение частей Листера и Лукача.

В районе чехословацкой батареи, по дороге, идущей из Мората де Тахунья на Сан-Мартин де ла Вега, под огнем выдвигались из глубины обороны батальоны 15-й интербригады. Бойцы бежали пригнувшись, спотыкались, падали. Слышались команды на итальянском языке, возгласы на английском. Впереди зенитной батареи, метрах в двухстах, пехотинцы развернулись в боевой порядок и открыли огонь из пулеметов по франкистам. По-видимому, фашисты совсем рядом. Обстановка не вполне ясная, и толком не у кого уточнить ее. Что делать? Как уточнить положение передовых республиканских частей? Очевидно, [136] надо пробиться на командный пункт пехоты. Но как быть с управлением огнем зенитных батарей? Что важнее сейчас: оставаться на прежнем месте или сменить его, чтобы самому быть в курсе складывающейся обстановки, своевременно реагировать на всякие изменения и руководить боем в случае прорыва противника и отхода республиканцев?

Хорошо, что есть с кем посоветоваться. Николай Никифорович предлагает мне выдвинуться вместе с ним в район командного пункта дивизии Листера и оттуда организовать управление зенитными батареями. Отдаю лейтенанту Семенову распоряжение временно принять на себя управление огнем всех трех батарей, пока с ним не будет установлена связь с нового командно-наблюдательного пункта зенитной группы.

Лейтенант Морено докладывает о восстановлении связи с французской батареей. Она вела бой с танками и пехотой фашистов, прорвавшихся в направлении на Арганду. Прямой наводкой, бронебойными снарядами зенитчики подбили две машины и уничтожили шрапнелью более взвода мавров. В батарее имеется несколько человек раненых, запас снарядов достаточный. Орудия и приборы не пострадали.

День подходил к концу. В сумерках мы с Н. Н. Нагорным, захватив с собой начальника связи лейтенанта Морено и двух бойцов-телефонистов, прибыли на командный пункт дивизии Листера. Следом появился и Педро Аринеро, которого я оставил в расположении чехословацкой батареи. По его словам, он не должен никогда расставаться со своим «другом-командиром», и мне понятно стремление моего испанского друга быть причастным к боевым действиям.

Командный пункт Листера расположен на главном направлении боевых действий частей его дивизии. Он находится примерно в 500–600 метрах от передовых батальонов. Пока Н. Н. Нагорный ведет в блиндаже разговор с командиром дивизии, я осматриваю район КП. Подхожу к окопу, в котором согнулся у стереотрубы кто-то из артиллеристов. Да это же Николай Гурьев! Он радостно приветствует меня и зовет к себе. Быстро договариваемся, что вместе со своей небольшой группой управления я размещусь в траншее артиллеристов. Мы никак не можем сразу успокоиться от приятной неожиданности. [137]

Вот так встреча! В одном училище были. Теперь в одном окопе. Да где! На передовой в Испании. Поистине земля тесна...

С КП Листера днем как на ладони будет видно поле сражения на многие километры. Здесь в любой момент можно до деталей знать положение республиканских войск. Теперь сюда надо подвести телефонные линии от зенитных батарей. Этим делом тут же занялся наш начальник связи лейтенант Морено.

В полосе дивизии Листера уже много дней шли ожесточенные бои с переменным успехом. Главные события развернулись в районе горы Эль Пингаррон. Она несколько раз переходила из рук в руки. Обе стороны несли большие потери. Положение здесь до сих пор неустойчивое.

В связи со сложной обстановкой Николай Никифорович Нагорный остается до утра в расположении командного пункта дивизии Листера, а с рассветом направляется на передовую 12-й интербригады к старшему общевойсковому советнику Центрального фронта К. А. Мерецкову.

За прошедшую ночь на районы огневых позиций наших зенитных батарей фашистская авиация сбросила сотни бомб различного калибра. Целью бомбардировки было ослабить противовоздушную оборону республиканцев и облегчить действия фашистской авиации. На немецкой батарее осколками бомбы изрешечен автобус, на чехословацкой прямым попаданием бомбы уничтожен батарейный погребок боеприпасов.

Ночью наши зенитные батареи огня не вели из-за отсутствия зенитных прожекторов. По распоряжению Н. Н. Нагорного в целях сохранения живучести наших батарей с наступлением темноты мы уводили их на запасные позиции, а к рассвету вновь развертывали на основных. Ночью фашисты бомбардировали засеченные днем наши позиции, но удары авиации врага приходились по пустому месту. Зенитчики вновь встречали огнем непрошеных гостей.

В течение нескольких дней после нашего прибытия на Хараму наземная и воздушная обстановка продолжала оставаться крайне напряженной. Фашисты прилагали огромные усилия для развития своего наступления на восточном берегу реки. Их артиллерия и авиация непрерывно [138] воздействовали на вторые эшелоны и резервы республиканцев, пытались обеспечить своим наступающим частям условия для развития успеха в направлении на Арганду и Мората де Тахунья. Не прекращалась кровопролитная борьба и за важную в тактическом отношении высоту Эль Пингаррон. Введенная в бой 12-я интербригада генерала Лукача заняла оборону от Арганды до моста Пиндоке и задержала наступление фашистов, однако 14 февраля противнику удалось продвинуться на ближние подступы к Мората де Тахунья.

Генерал Лукач обратился к нам за помощью, он просил переключить зенитные орудия на борьбу с танками. В бой с ними вступили чехословацкая и французская батареи. Они весь день вели упорные бои главным образом с танками и пехотой врага, успевая периодически открывать огонь по фашистским самолетам. Примером в бою служили наши советские командиры Иван Андреевич Семенов и Евгений Павлович Елкин.

Батареи понесли потери, но и сами нанесли врагу ощутимый урон — уничтожили в тот день четыре фашистских танка и более двух рот фалангистов, расстреляли пять огневых точек врага. Действия наших батарей были высоко оценены командиром 12-й интербригады. Он вскоре прислал к нам своего офицера, чтобы выразить благодарность зенитчикам за помощь и поддержку в бою. Офицер сообщил также, что генерал Лукач хотел бы увидеть командира зенитной группы в удобное для него время.

В наступившей короткой передышке между боями мы с Иваном Андреевичем Семеновым прибыли на КП 12-й интербригады. Нас тепло встретил генерал, хорошо знавший цену боевой дружбы. Позже мы узнали, что во время первой империалистической войны подпоручик австро-венгерской армии Мате Залка, венгр по национальности, попал в русский плен и оказался в Хабаровском лагере военнопленных. После победы Великого Октября Мате Залка перешел на позиции большевиков. Его избирают командиром венгерских и австрийских интернационалистов, объявивших лагерь советским.

Скоро Мате Залка вступает добровольцем в ряды Красной Армии, командует кавалерийским полком, защищая молодую Советскую республику. За подвиги в боях против японцев и банд Семенова, против Колчака, Деникина [139] и Врангеля, за умелые действия в рядах Первой конной армии Советское правительство наградило Мате Залку орденом Красного Знамени.

После окончания гражданской войны он работал в Народном Комиссариате иностранных дел и в качестве дипломатического курьера побывал в Иране, Афганистане, Норвегии, Дании, Швеции и Италии.

Все свои способности венгерский революционер отдал второй родине — Советскому Союзу. В течение трех лет он руководил Московским театром революции, затем работал в аппарате ЦК ВКП (б), писал рассказы и повести, которые часто публиковались в наших журналах и многих газетах. В тридцатые годы он был близким другом Николая Островского.

Мате Залка прибыл в Испанию, когда начинались тревожные дни обороны Мадрида. В Альбасете он сформировал 12-ю интернациональную бригаду, стал ее командиром, проявил подлинный талант военачальника и получил звание генерала. Среди бойцов и офицеров республиканских войск генерал Лукач быстро завоевал всеобщую любовь, уважение и доверие.

И вот теперь мы, советские добровольцы-зенитчики, встретились с товарищем Лукачем на его командном пункте. Темноволосый, подтянутый, словно юноша, генерал сказал, что рад познакомиться с посланцами Советской России, которая стала для него второй родиной.

— Примите нашу солдатскую признательность, друзья, за братскую поддержку в бою. Говорю не только от себя, но и от всех интернационалистов бригады.

Мы посчитали, что генерал Лукач просто перехвалил нас. Делали-то мы свое обычное боевое дело, которое выполняли тысячи таких же добровольцев. Но тем не менее похвала прославленного республиканского генерала как-то по-особенному подчеркнула нам значимость выполняемой нами задачи.

Жарко было в те дни в небе над Харамой. Немецкая и французская зенитные батареи 15 февраля в тесном взаимодействии с республиканскими истребителями отражали непрерывные удары фашистской бомбардировочной авиации. В течение дня зенитчики сбили три фашистских самолета. Чехословацкая батарея продолжала вести боевые действия против танков и пехоты противника, лишь эпизодически открывая огонь по самолетам. Боевые [140] действия зенитной артиллерии были замечены не только бойцами и командирами, но и вышестоящими руководителями республиканских войск. Прибывший на французскую батарею политический комиссар интернациональных бригад товарищ Галло (Луиджи Лонго) стал свидетелем результатов боя этой огневой единицы. Батарея в его присутствии сбила фашистский истребитель «фиат». Выдающийся деятель итальянской компартии расцеловал командира лейтенанта Елкина и горячо поздравил весь личный состав этой батареи.

К 17 февраля зенитная артиллерийская группа на Хараме уже имела на своем боевом счету 13 сбитых самолетов фашистов.

Тот день остался по-особому памятным для бойцов, участвующих в сражении. Обстановка тогда потребовала от зенитчиков выполнения одновременно двух задач: не прекращая борьбы с фашистской авиацией, надо было помочь частям Листера в уничтожении наземных сил мятежников.

Войска республиканцев начали с утра сильные контратаки: на севере из района Эль Пардо частями дивизии Модесто и на юге дивизией Листера. Они сосредоточили свои силы на флангах главной группировки мятежников. Здесь им крайне нужна была артиллерийская поддержка.

Отразив налет группы «юнкерсов», мы готовились к встрече последующей волны. И вдруг, так неожиданно, я получаю распоряжение срочно прибыть к Деду (старшему военному советнику Центрального фронта К. А. Мерецкову) на передовой командный пункт бригады генерала Лукача.

Уточняю место расположения ПКП 12-й интербригады и, захватив пару ручных гранат, выхожу из блиндажа. За мной следует Педро Аринеро. Он уверен, что потребуется его помощь.

Удачно проскочив наиболее опасный участок, мы достигли наконец глубокого оврага. В его склоне выкопана вместительная ниша. У входа часовой, рядом работают бойцы-связисты. В блиндаже у грубо сколоченного стола над развернутой картой склонились К. А. Мерецков, Н. Н. Воронов и командир бригады генерал Лукач. Рядом с ними наша переводчица Хулия (так зовут здесь Марию Фортус). В самом пекле боевых действий она чувствует себя как дома. Мы, советские добровольцы, хорошо [141] знали ее мужество. В одном из боев в критический момент она подняла пехотное подразделение республиканцев в контратаку. Марокканцы были опрокинуты и отброшены от позиций патриотов.

Биография этой отважной советской женщины необычна. Спустя много лет после событий в Испании мне довелось встретиться с Марией Александровной Фортус в Москве, и она рассказала о своем нелегком жизненном пути.

Вступив в 1917 году в партию большевиков, она принимала участие в революционной борьбе, работая в органах ЧК. Во время иностранной военной интервенции вела подпольную работу в Херсоне и Одессе среди моряков англо-французского флота. Ей помогал испанец, матрос французского корабля коммунист Рамон Касанельяс, бежавший из Испании от преследования. В 1919 году он стал мужем Марии, и у них родился сын, которого назвали Рамоном-Флорианом. Весной этого же года Касанельяс уехал на подпольную работу в Испанию, а в 1921-м за революционную деятельность его приговаривают заочно к смертной казни, и он вновь бежит из Испании. Затем как политэмигрант живет в Москве, поступает в Качинскую авиашколу истребителей и летает в эскадрилье «Ультиматум».

В 1925 году по решению ЦК Испанской компартии Касанельяс поступает в Коммунистический университет имени Свердлова, учится и до 1928 года работает в Коминтерне. В эти годы Мария учится в институте Востоковедения и успешно заканчивает его.

Крепкое здоровье, молодость и воля к жизни позволили ей выкарабкаться из объятий смерти после двукратного тяжелого ранения: первый раз она была ранена махновцами, которые схватили ее как разведчицу и расстреляли, но она чудом выжила. Второй раз в нее стрелял разоблаченный ею один из руководителей белогвардейского мятежа на Украине.

В 1930 году Мария Александровна уезжает в Испанию к своему мужу, посланному туда вновь на подпольную работу. В 1933 году Рамон Касанельяс, живя и работая под другим именем в Барселоне, был выдвинут по списку Компартии в кортессы, а в октябре того же года он был убит фашистами. После смерти мужа Мария еще один год подпольно работает в Барселоне и в конце [142] 1934 года возвращается в Москву. Здесь она работает в Коминтерне, а в 1936 году вновь направляется в Испанию, где я и встретил ее вначале в Альбасете, а затем на Хараме, в Мадриде, под Гвадалахарой.

По предложению ЦК комсомола сын Марии Александровны Рамон-Флориан был послан на комсомольскую работу в Испанию и с началом фашистского мятежа принял участие в боях против мятежников: командовал пулеметным отделением, а затем ротой. После ранения на Арагонском фронте к нему в валенсийский госпиталь приехала мать, отпущенная на несколько дней с Центрального фронта К. А. Мерецковым, у которого она работала переводчицей.

После выздоровления Рамон-Флориан добился, чтобы его послали на учебу в Советский Союз в летную школу бомбардировочной авиации. А в июле 1937 года, возвратившись в Испанию, он уже летал бомбить фашистов. За четыре дня до своего восемнадцатилетия он был сбит фашистами и погиб.

Пережив трагедию гибели мужа и сына в Испании, Мария Фортус после кратковременного приезда в Советский Союз вновь уезжает в Испанию, где ее переводят с Центрального фронта на Северный. В период наступления фашистов на Северном фронте, когда они окружили портовый город Хихон, за несколько часов до его падения Мария Фортус организует спасение раненых республиканцев, эвакуируя их по морю во французский порт Ля-Рошель. Не имея никаких средств эвакуации, она договаривается с капитаном английского танкера, выгрузившего фашистам нефть и чинившего в порту Хихон винт, о вывозе в трюмах судна раненых республиканцев. За большую плату, предложенную Марией, капитан танкера согласился переправить всех раненых республиканцев во Францию. Оттуда они едут по железной дороге до границы с Испанской республикой и возвращаются на свою родину. Находчивость, тонкий ум, решительность в действиях позволили Марии Фортус спасти жизнь более чем 1000 бойцам и командирам Испанской республики.

В конце 1938 года Мария Фортус возвращается в Советский Союз, поступает на учебу в военную академию имени М. В. Фрунзе, в 1941 году заканчивает ее с отличием [143] и назначается в женский авиаполк Марины Расковой, затем ее посылают в партизанский отряд полковника Медведева. После полученного ранения и контузии она снова на фронте, а по окончании Великой Отечественной войны продолжает службу в составе войск Центральной группы и в Московском военном округе. В 1955 году по состоянию здоровья Мария Александровна увольняется в звании майора и с тех пор отдается активной общественной работе. За особые заслуги ей присвоено звание почетного гражданина чехословацкого города Литомиржице и венгерского Сехешфехервара. За доблесть, отвагу и совершенные подвиги в Испании и во время Великой Отечественной войны Мария Александровна Фортус награждена двумя орденами Ленина, двумя орденами Красного Знамени, орденом Красной Звезды и многими медалями.

Таков жизненный путь замечательной советской женщины, с которой мне пришлось встречаться на полях сражений в Испании. В то время, когда в феврале 1937 года я увидел ее на командном пункте интернациональной бригады генерала Лукача, ей было 39 лет.

А теперь вернемся к событиям на Хараме 17 февраля. Увидев меня на командном пункте, Н. Н. Воронов произнес:

— Ну вот и зенитчик наш прибыл, камарад Петрович.

Вижу строгое лицо старшего советника фронта и устремленный на меня изучающий взгляд. Он ждет моего доклада, и я представляюсь:

— Лейтенант Ботев! Прибыл по вашему приказанию!

— Подойдите к стереотрубе, — отрывисто сказал он. — Изучите поле боя и доложите результаты наблюдения.

Подгоняю окуляры, всматриваюсь в расположение противника, вижу отлично перспективную панораму, передвижение мятежников, разрывы снарядов республиканской артиллерии и соображаю, к чему дальше будет идти со мной разговор большого начальства. Прошу Николая Николаевича Воронова дать мне номера ориентиров, которыми могу пользоваться при докладе результатов наблюдения.

После внимательного просмотра местности в расположении противника докладываю:

— Ориентир три, правее ноль пятьдесят пять — пулеметное гнездо. Ориентир пять, правее один тридцать — [144] скопление марокканской конницы. Ориентир шесть — передвижение мелких подразделений противника...

— А наблюдать поле и докладывать он умеет, — обращается к Воронову Дед.

— Так это же бывший полевик. Кончал артиллерийское отделение училища имени ВЦИК, — произнес в ответ Воронов.

— Тем лучше. Ставлю вам, лейтенант, задачу. Снимите с огневой позиции одну из ваших ближайших зенитных батарей. Вытащите ее поближе к переднему краю и уничтожьте марокканскую конницу, что правее ориентира пять. Надо успеть до начала ее контратаки. Далее выбирайте цели по вашему усмотрению, действуйте по обстановке. При прямом обстреле артиллерии противника снимайтесь без промедления и возвращайтесь на свою прежнюю позицию для выполнения основной задачи. Вы хорошо меня поняли?

— Так точно, понял!

— Тогда действуйте, у вас времени в обрез.

Приказ словно подстегнул меня. Минут через двадцать, запыхавшись, мы с Педро Аринеро были уже в районе огневой позиции чехословацкой батареи. Подаю команду «Отбой, поход!». И пока она выполнялась, знакомлю лейтенанта Семенова с новой боевой задачей. Орудия прицеплены, снаряды погружены, покидаем огневую позицию, оставив только приборное и дальномерное отделения. Если потребуется — вызовем. Пока они не нужны. Будем стрелять прямой наводкой.

По дну оврагов, скрываясь за высотами, приблизились метров на 700 к переднему краю. Отцепили орудия от автомашин и дальше протащили их вперед на руках. Развернулись на полуоткрытой позиции в оливковой роще и замаскировались.

Впереди нас, на южной окраине Сан-Мартин де ла Вега видно, как марокканская конница готовится к контратаке. Численность ее больше эскадрона. Она укрывается за развалинами какой-то фабрики. Кавалеристы еще не в строю, бегают, суетятся. Во двор въезжают автомашины, очевидно с боеприпасами. Передовые батальоны республиканской пехоты, обтекая гору Эль Пингаррон, устремляются к реке Хараме, до которой уже рукой подать. Марокканская конница, видно, ожидает выгодный момент для контратаки: когда республиканские батальоны появятся [145] на западном берегу. Фланговый стремительный удар свежими силами конницы, безусловно, большая угроза для наступающих. Теперь я начинаю более осмысленно понимать всю важность задачи, поставленной нам старшим военным советником фронта.

У зенитных орудий идет спешная подготовка: выверяются прицельные устройства, готовятся шрапнельные снаряды. На все у нас не более 10 минут. Делаем беглую проверку. Все готово. Можно бы начинать. Но решение должно быть единственно верным. Если открыть огонь немедленно по спешенным кавалеристам, то мы побьем в основном их коней. Марокканцы укроются за стенами фабричных строений и существенных потерь не понесут. Затем они организуют контратаку в пешем строю в тот момент, когда стороны сблизятся и мы не сможем вести стрельбу, опасаясь поражения своих подразделений. Можно, пока кавалеристы спешены, ударить прямой наводкой по пулеметным точкам, но тогда мы преждевременно обнаружим себя, и вражеская артиллерия не даст нам выполнить главную задачу — уничтожить конницу. Оценив все варианты, принимаю решение выждать с открытием огня до тех пор, пока мавры не сядут на коней.

Неотрывно наблюдаю в бинокль за поведением противника. Орудия заряжены, наводчики держат в перекрестьях прицельных труб возможные пути выезда, откуда враг ринется в конном строю. Стрелять батарея будет только по сигналу. Слежу за положением своей пехоты. Передовые батальоны дивизии Листера уже подходят к реке. Вот уже на ее западном берегу появляются головные подразделения.

Кавалеристы бегут к лошадям и выезжают из-за развалин кирпичных стен. Еще несколько секунд выдержки — и надо действовать. Разрешаю открывать огонь. Командир батареи подает сигнал.

Конница мавров вся на виду. Она выдвинулась из-за укрытий. В этот миг батарея лейтенанта Желтякова накрывает ее беглым огнем. Шрапнельные снаряды рвутся в гуще контратакующего врага. Наши орудия стреляют на предельном режиме. Каждое из них выпускает за полминуты по десять снарядов. Главная цель уничтожена.

Переносим огонь на пулеметные точки. Два-три выстрела — и фашистский пулемет замолкает. По дороге на Сан Мартин де ла Вега появилась колонна грузовиков. [146] Из глубины обороны фашисты подвозят боеприпасы. Нам удается подбить несколько головных автомашин, они взрываются. Образовалась пробка.

К этому времени нас уже засекла франкистская артиллерия. Ее снаряды начали рваться рядом с нами. Это пока пристрелка. Надо уходить. Теперь нельзя терять ни минуты. Быстро откатываем орудия за укрытие, им надо снова занять свое место в боевом порядке зенитной артиллерийской группы.

Едва только я возвратился на свое обычное место в районе КП дивизии Листера, как связной боец передал мне распоряжение подойти к телефону командира.

В блиндаже Энрико Листер заканчивает с кем-то телефонный разговор, и я имею возможность внимательно разглядеть вблизи этого хорошо известного своей храбростью и военным талантом республиканского командира-коммуниста. Командир прославленной республиканской дивизии широк в плечах, статен и энергичен. Одет в короткое кожаное полупальто, на голове чуть сдвинутая на бровь фуражка с широким козырьком, обут в ботинки с крагами. Веселые, озорные глаза смотрят из-под густых черных бровей. Он приветливо машет рукой и передает мне телефонную трубку.

— У телефона лейтенант Ботев, — докладываю и слышу в ответ знакомый голос Деда (К. А. Мерецкова):

— С задачей справились отлично, объявляю всем зенитчикам благодарность. Вас поздравляю со званием капитана.

Короткий, но памятный для меня разговор возбуждает радость и прилив новой энергии. Передаю на все батареи благодарность старшего военного советника фронта и выражаю особую признательность мужественным зенитчикам-антифашистам чехословацкой батареи.

День 17 февраля остался в моей памяти еще из-за редкого события, свидетелем которого мне довелось быть. Наблюдая с командного пункта за полем боя, я увидел, как наше пехотное подразделение потеснило марокканцев. Те бросили оружие, остановились и подняли руки. Но при подходе к ним бойцов-республиканцев мавры, прибегнув к хитрости, забросали их ручными гранатами.

Падают убитые и раненые республиканцы. Но все же противник не выдерживает. Марокканцы начинают отходить в тыл. Офицеры стреляют в своих солдат, пытаясь [147] остановить их. И вдруг позади охваченных паникой врагов я замечаю знакомую фигуру. Конечно же, это артиллерист Николай Гурьев! Очевидно, он так увлекся нанесением целей на карту, поддерживая свою пехоту артиллерийским огнем, что не заметил, как оказался в окружении врагов, просочившихся в стык между атакующими подразделениями республиканцев.

Что-то дрогнуло в моей душе, до боли сжалось сердце. Там, где находился Николай, взметнулся огненный столб взрыва. Все! Погиб наш советский артиллерист, веселый тамада, хороший товарищ — Коля Гурьев. Мысленно прощаюсь с ним, не имея ни малейшей надежды на его спасение. И каково же было мое радостное удивление, когда я снова увидел Колю. Он как ни в чем не бывало вновь появился на своем наблюдательном пункте.

Оказывается, его выручила смекалка. Заметив опасность быть схваченным врагами, он укрылся в воронке. В момент взрыва, когда фашисты замешкались, Николай, быстро оценив обстановку, снял с убитого солдата противника головной убор, накинул на себя его мантилью и, улучив удобный момент, перебежал в соседнюю оливковую рощу. Прячась за деревьями, переползая от одной воронки к другой, смекалистый артиллерист благополучно ушел от фашистов и, сбросив маскарадную одежду, вновь оказался в боевых порядках своей пехоты. И вот он уже с нами.

Наше участие в сражении закончилось после того, как передовые подразделения республиканцев под командованием Модесто, действовавшие на северном участке фронта, подошли вплотную к селению Ла Мараньоса, а части дивизии Листера — к восточной окраине Сан-Мартин де ла Вега.

Фашисты отказались от наступления, заняли оборону. За две недели кровопролитных боев они достигли очень немногого: продвинулись южнее Мадрида в узкой полосе шириной десять — двенадцать и глубиной три — пять километров. После 27 февраля на всем фронте Харамского сражения наступило затишье.

Во время боев на Хараме мы, зенитчики, поддерживали постоянную связь с советскими танкистами. Действуя в боевых порядках частей Листера, 12-й бригады генерала Лукача и 11-й бригады Клебера, они наводили ужас на пехоту врага. На деле оправдались слова их командира [148] Д. Г. Павлова о том, что мятежники не выдержат танковой атаки и будут драпать, оставляя на поле боя трупы и бросая оружие.

Танкисты выполнили свое обещание обеспечить нас трофейным стрелковым оружием. Встретившись со своим другом, командиром танковой роты Дмитрием Погодиным в районе Мората де Тахунья, я получил от него 10 ручных пулеметов и около сотни карабинов. Они пошли на вооружение взводов управлений наших батарей и оказались очень полезными при организации обороны от диверсионных групп врага.

Нельзя не помянуть добрым словом и советских добровольцев-летчиков. Они в сражении на Хараме проявили настоящее мужество и мастерство в ведении воздушных боев с численно превосходящими силами противника. Над полем сражения ими было уничтожено более 20 фашистских самолетов.

Мы получили первый опыт взаимодействия с нашими авиаторами, и его надо было обогащать. [149]