К далеким берегам

В Севастополь поезд пришел ночью. С вокзала нас доставили в порт, где заканчивалась погрузка и подготовка к отплытию морского транспорта под советским флагом. На судне деловито хозяйничала команда испанских моряков, чему мы были немало удивлены. По мере того как мы врастали в новую обстановку, дело постепенно прояснялось. В то время для введения фашистской агентуры в заблуждение относительно истинной принадлежности морских транспортов, направлявшихся к берегам республиканской Испании, была необходима соответствующая маскировка. Во время плавания менялись наименование и флаг судна, изменялся его внешний вид путем перекраски труб, изменения контура за счет установки макетов и других приспособлений. Об этом мы узнали не сразу, а только в пути. Теперь же мы были поглощены иными впечатлениями.

Огромный транспорт вместил в своих многоэтажных трюмах и отсеках грузы, доставленные несколькими десятками железнодорожных эшелонов. В нижнем находились танки с запасными частями, на следующем этаже разместились артиллерийские орудия, снаряды, авиационные бомбы, остальные трюмы были загружены самолетами в разобранном виде, авиационными моторами, стрелковым оружием (пулеметами, винтовками, пистолетами) и боеприпасами. Самый верхний этаж заполнялся продовольствием, медикаментами и другими предметами материального обеспечения. [30]

Портальные краны-гиганты то и дело поднимали огромные ящики и подавали их на борт. Удивительно четко и слаженно работали портовые грузчики и вся система управления погрузкой. Слышались короткие команды-сигналы: «Вира помалу!», «Майна!». Работы шли к концу. Подступы к району погрузки надежно охранялись бдительными часовыми. Это тоже было необходимой мерой. Зачем показывать любопытным то, чего им не следует знать?

Подойдя к борту, мы, запрокинув головы, смотрели вверх, где в несколько этажей поднимались палубные надстройки. Все было ново и впечатляюще. Многие из нас, сухопутчиков, впервые увидели большой океанский корабль и были поражены его размерами и грузоподъемностью.

— Товарищи, прошу подняться на судно, — прозвучал негромкий голос подошедшего к нам человека в кожаном пальто.

В кают-компании мы с интересом рассматривали его. Фамилии своей он не назвал. Держался спокойно, уверенно и непринужденно. Немолодой, среднего роста, с усталыми, но внимательными глазами, говорил он негромко, но слова его заставляли волноваться. Каждая фраза была отточена и звучала убедительно и ясно. Во всем его облике чувствовался незаурядный ум, хладнокровие, выдержка. Мы ждали от него каких-то особых напутствий, а он говорил просто, доверительно:

— Товарищи, вы знаете, куда и зачем едете. Я имею поручение Центрального Комитета нашей партии и Советского правительства проводить вас в дальний путь, пожелать успеха в предстоящих делах. В этот путь вы отправляетесь не по приказу, а по своей доброй воле. Мы глубоко уверены, что вы с честью и достоинством будете представлять нашу Родину, советский народ за рубежом и, несомненно, выполните интернациональный долг помощи трудящимся Испании в их героической борьбе против фашизма.

Наша страна одна из немногих, которая решила оказать помощь республиканской Испании. У нас имеется единственный путь доставки добровольцев и военных грузов. Это морской путь. Он не безопасен — мы говорим вам об этом, дорогие товарищи, не скрывая суровой правды. Вы слышали о фактах разбоя подводных лодок и кораблей [31] так называемой неизвестной принадлежности. Наши суда не должны стать добычей для врагов. Нами будут приняты соответствующие меры по обеспечению безопасности вашего ответственного рейса. Но никто не может дать полной гарантии. Все может случиться. Вот почему я обращаюсь к тем, кто, может быть, теперь передумал отправиться в Испанию. Считаю необходимым разъяснить, что эта поездка далеко не туристическая. В Испании идет самая настоящая современная война, гибнут люди. У вас есть еще время подумать, а следовательно, есть и возможность покинуть этот корабль. Сейчас мы сделаем пятнадцатиминутный перерыв. Прошу все взвесить, оценить и принять окончательное решение.

Расходимся покурить, с улыбкой поглядываем друг на друга: неужели кто-то пойдет за чемоданом?..

Время перерыва кончилось. Перекличка. Все на месте!

И только после этого на строгом, сосредоточенном лице человека, который вел с нами последний напутственный разговор, появляется добрая ласковая улыбка, и мы вновь слышим его голос:

— Спасибо, товарищи, мне остается теперь пожелать вам счастливого пути, спокойной морской дороги и благополучного возвращения на Родину. — Он смотрит на часы, делает прощальный поклон и выходит из кают-компании.

Старшим нашей команды на время пути назначается Яков Егорович Извеков.

Проходит несколько минут. Заработали мощные судовые двигатели, за кормой вскипает вода, и мы медленно отплываем от берега. Оставшиеся на пирсе люди машут нам руками.

Тяжело нагруженный морской транспорт, постепенно увеличивая скорость, покидает Севастополь, выходит в открытое море и берет курс в далекую Испанию. Мы еще долго стоим у борта, смотрим на теряющиеся в синей дымке родные берега.

На следующий день знакомимся с испанскими моряками. Наш старший команды Яков Егорович Извеков проявляет в этом деле инициативу: зная несколько испанских фраз, он бойко пускает их в ход, а потом переходит на язык жестов.

Михаил Алексеев старательно записывает слова испанской народной песни, которую он услышал от одного [32] из матросов и теперь пытается петь ее. Ему, очевидно, нравится собственное исполнение, но его друзьям оно не приносит особого эстетического наслаждения. Михаил сбивается с мотива, недостатки же своего вокального искусства пытается восполнить главным образом за счет громкости.

— На строевом плацу у тебя лучше получается. Не так слышно, когда фальшивишь, роту не перекричишь, — смеется Николай Герасимов.

— Роты нет — поневоле пойдешь в солисты, — добавляет Яша Извеков.

Шутки товарищей Миша Алексеев принимает с улыбкой и усердно продолжает выкрикивать песню.

Стараясь чем-то занять себя, каждый из нас хотел как-то отвлечься от начавшейся морской качки.

Наступил час обеда. Это священное время для испанских моряков. Обеденный ритуал занимает в их распорядке особое место.

На столе вино, фрукты, легкая закуска. Официанты, одетые в черные сюртуки и белоснежные рубашки с бабочками, разносят еду. Посуда прикреплена к столу, чтобы не опрокидывалась от морской качки.

Из рассказов известного русского писателя-мариниста Станюковича мы знали о том, что, по обычаям моряков, начинать обед без капитана не положено, и мы ждем его.

Ровно в час дня в кают-компанию стремительно входит худощавый, черноволосый, стройный и, как нам показалось, еще совсем молодой человек. Капитан корабля. Он молча кланяется всем и жестом приглашает приступить к еде. Обед длится долго, испанцы едят не спеша, пьют вино, угощают товарищей, оживленно беседуют.

Моряки привыкли к качке, а нам, сухопутчикам, что-то не по себе. Аппетита нет, хочется выйти из-за стола, но как-то неудобно. Наблюдательный капитан советует выпить вина и съесть лимон. Стараемся воспользоваться его рекомендацией, но качка все же не дает покоя. Она усиливается, на столе уже не держатся ножи и вилки. Наконец обед закончен, следом за капитаном выходим и мы.

Единственное наше спасение от качки — горизонтальное положение.

— Вот такая жизнь морская, — замечает Николай Герасимов, — Давайте, ребята, не думать о качке. — Он готов [33] шутить, говорить прибаутки, и ему без особого труда удается поднять общее настроение.

Старший нашей команды обходит каюты, доводит до всех инструкцию о порядке действий на случай захвата судна фашистами. А в случае чего наш груз должен пойти ко дну — об этом позаботятся соответствующие люди. Мы надеваем спасательные пояса и вместе с командой садимся в спасательные шлюпки. Паники не должно быть никакой. Действовать четко, решительно, в зависимости от обстановки. При захвате фашистами в плен каждому надо помнить, что среди нас нет ни одного советского подданного.

...Шли вторые сутки плавания. Идем осторожно, избегая по возможности оживленных морских путей. Прошедшей ночью наш корабль остановился, мы это почувствовали по заглохшему шуму двигателей. Выйдя на палубу, увидели, как преображается судно: маляры перекрашивали трубы, палубные надстройки. Под утро маскировочные работы были закончены, якорь поднят, дизеля заработали вновь, наш путь продолжался.

Второй день пути в открытом море ознаменовался у нас встречей с капитаном корабля. Погода стояла отличная, море успокоилось, и вся команда добровольцев собралась на верхней палубе. Капитан, одетый в хорошо подогнанный китель, в фуражке набекрень, загорелый, улыбающийся, подойдя к нам, поднял правую руку, сжатую в кулак, и произнес по-испански приветствие: «Салют, компаньерос!» Мы тоже подняли вверх кулаки: «Салют!»

Как же вести разговор с капитаном? В некотором замешательстве стоим перед ним. Затем слышим его слова:

— Эспанья, — показывает капитан рукой на запад, — и Русиа Советико, — жест на восток, — эрманос. — При этом он поднимает обе руки над головой и скрещивает ладони. Мы догадываемся, что он хочет сказать, но наш старшой выступает в роли переводчика.

Извеков заглядывает в свой изрядно исписанный блокнот, в который занесены значения наиболее употребительных испанских слов, среди них отыскивает «эрмано» — слово, означающее «брат».

— Значит, так, — переводит Яков, — он говорит, что Испания и Советская Россия — братья. Вот! — с торжеством заканчивает он. [34]

Разговор продолжается, но Извеков оказывается в трудном положении, он ищет в своем блокноте нужные слова, однако, к своему и нашему огорчению, не находит и безнадежно машет рукой.

Капитан видит это и вызывает переводчика. Через минуту-другую тот появляется и представляется нам на русском языке:

— Меня зовут Пако (Герасимов комментирует: «Паша, значит»). Я студент Барселонского университета, изучал русский язык, работаю на корабле переводчиком, был два раза в Советской России. Капитан рад встрече с вами, он хочет знать, что вас интересует.

— Паша, передай капитану, что мы тоже рады встрече с ним и просим его рассказать о себе и о событиях в Испании, — берет на себя инициативу Николай Герасимов.

Капитана корабля зовут Рамоном. Ему всего тридцать лет, но он уже многое пережил и испытал. Астуриец, уроженец города Овьедо. Вся семья Рамона — отец, два брата — рабочие-горняки. В 1934 году вместе с отцом и одним из братьев Рамон участвовал в знаменитом Астурийском восстании.

— Почему произошло восстание рабочих в Астурии, спрашиваете вы? — продолжал свой рассказ Рамон. — Потому, что хозяева шахт и рудников жестоко нас эксплуатировали. Им было безразлично, как мы живем, чем питаемся. Они не хотели улучшать условия труда и жизни рабочих. Многие семьи жили в подвалах, в горных выработках, в сырых землянках, питались морской капустой, вареными бобами. Заработная плата при изнурительном труде была самая мизерная: за 10-часовой рабочий день несколько песет, которых не всегда хватало даже на кусок хлеба и стакан молока для детей. Когда рабочий попадал в беду и становился инвалидом, его тут же выбрасывали с рудника без всяких средств на существование. Наступал голод, люди болели и умирали от истощения. Медицинской помощи ждать было неоткуда.

Мне тяжело говорить об этом, — глубоко вздохнул капитан. — Дело началось с забастовки. Рабочие Астурии потребовали от хозяев повышения заработка, облегчения труда, обеспечения рабочих, ставших инвалидами на производстве из-за отсутствия элементарных мер безопасности. Они твердо заявили, что не отступят ни на один [35] шаг от своих требований. Это была борьба за жизнь, за кусок хлеба, и не больше.

Чем же ответили нам владельцы рудников и шахт? Они пригрозили вызвать для нашего усмирения гражданскую гвардию (так в Испании именовалась полиция), пригрозили закрыть рудники и шахты и лишить нас работы. Но мы не сдавались. Начали строить баррикады. Гражданская гвардия оказалась не в силах справиться с нами. Началась перестрелка. «Треуголки» — так мы называли полицейских — кричали нам: «Прекращайте забастовку, иначе мы вас перестреляем». Мы им отвечали: «Всех не перестреляете, нас много, а вот вас мы перевешаем, когда возьмем власть в свои руки».

Тогда нас, забастовщиков, стали усмирять военные. Самыми свирепыми и злыми врагами рабочих оказались наемники из разных стран. Это были настоящие бандиты и садисты. Мы тогда слышали, что генерал Франко вызвал себе на помощь отборные части марокканцев и назначил своим помощником кровавого подполковника Ягуэ, срочно освобожденного из тюрьмы, где он отбывал наказание за участие в антиправительственном заговоре. Отряды наемников под его руководством жестоко расправились с рабочими Овьедо и Хихона.

Три дня длилась схватка. Мы отбивались чем могли — камнями, кирками, стреляли из охотничьих ружей, старинных пистолетов, обливали нападающих кипящим оливковым маслом. Рабочие героически сражались и погибали. На моих глазах был убит мой отец. Позже я узнал, что такая же участь постигла и моего брата Игнасио в Хихоне. Я был ранен. Восстание рабочих в Астурии жестоко подавил генерал Франко, а теперь этот палач поднял руку на весь народ Испании.

Мы задали Рамону вопросы о современном положении в Испании в связи с военным мятежом фашистов.

Он рассказал нам о тяжелых боях республиканцев за свою столицу — Мадрид, о том, что франкисты беспощадно расправляются с трудящимися, что мятежникам оказывают большую помощь оружием, самолетами и танками Германия и Италия. Испанская республика надеется на помощь и поддержку Советского Союза, на солидарность народов мира, на мужество и патриотизм своего народа.

— Мы верим в нашу победу! — заключил Рамон.

— Вы коммунист? — спросил кто-то из нас. [36]

— Нет, я левый республиканец, — ответил капитан, — но все более становлюсь на позиции коммунистов. Они — подлинные патриоты Испании, настоящие бойцы за ее свободу, за истинную демократию.

Капитан не задавал нам вопросов о жизни Советской страны — был достаточно осведомлен. Он дважды побывал в Советском Союзе, успел познакомиться с нашими людьми, увидеть их жизнь. Его мечтой было побывать в Москве и Ленинграде.

Мы благодарим Рамона за беседу и желаем испанским друзьям успехов в их благородной борьбе за свободу и счастье родины.

Знакомство с капитаном произвело на нас глубокое впечатление. Он словно приблизил к нам Испанию и через свою жизнь показал жизнь и борьбу трудового народа многострадальной страны.

Испания и Советский Союз, подумалось мне, — это два разных мира, две судьбы. Так, вероятно, подумали и мои товарищи. В нашей тесной каюте зазвучала любимая всеми песня:

Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек.
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек! [37