Жаркое лето

В нашем подмосковном военном лагере, расположенном на берегу реки Клязьмы, летом 1936 года шла напряженная боевая учеба артиллеристов-зенитчиков. Знойное солнце припекало вовсю и казалось беспощадным. Температура часто доходила до 30 градусов в тени. Но зенитчики продолжали упорно тренироваться, одолевая жесткие нормативы, рассчитанные по минутам и секундам. По команде «К бою! По самолету над ориентиром номер...» орудийные и приборные расчеты снова и снова занимали свои места, чтобы выработать в себе быстроту, силу, сноровку, довести свои действия до автоматизма.

Несколько холостых выстрелов по воздушной мишени — и поступала новая команда: «Стой! Проверить установки!» Малейшая неточность или невыполнение установленных нормативов по времени считались проигрышем боя с воздушным «противником». Все начиналось сначала и повторялось до тех пор, пока не достигались хорошие результаты.

В перерыве между занятиями бойцы батареи устремлялись в тень редких сосен, снимали надоевшие сумки противогазов. Десятиминутный отдых после напряженной работы у раскаленных орудий казался раем для утомленных людей. В прямом и переносном смысле жарким было то памятное лето. [10]

— Ребята, а сегодня не холодно, — шутил наводчик первого орудия Семен Гавриков, снимая пилотку и выливая себе на голову кружку воды, взятой из батарейного погребка.

— Как на курорте в Сухуми, — с кавказским акцентом откликался на шутку заряжающий орудия Резо Киквидзе.

Несмотря на жару и усталость, бойцы не теряли бодрости духа, шутили по поводу промахов на тренировке.

— Дывлюсь я, хлопци, на наших наводчиков Хведю Головина та Диму Солоухина, — продолжал дальномерщик Филипчук. — Вмисто того щоб сполнить команду комбата — пиймать конус в перекрестие, — они ловят очамы дивчыну, що шла по-над берегом Клязьмы. Вот и задержалы усю батарею на цилу секунду!

— Теперь понятно, почему нам азимут цели неверный дали. Филипчук на дивчину загляделся, — добродушно смеялся Солоухин.

Батарейцы — люди молодые, задорные, любят шутку, а порой умеют беззлобно разыграть друг друга.

Десять минут отдыха пролетают как один миг. Командиры поглядывают на часы. И снова раздается привычная команда «К бою!». Забыты шутки, на лицах вновь внимание и сосредоточенность.

Заканчивался четвертый час занятий в артиллерийском парке по огневой службе. Командиры подразделений подводили итоги тренировки перед зачетной учебно-боевой стрельбой. Зенитная батарея, которой я в то время командовал, должна была утром следующего дня держать экзамен на умение вести бой со штурмовой авиацией.

Дела у зенитчиков обстояли неплохо. Главная наша задача — подготовка к зачетным стрельбам. Наш труд не пропал даром.

В последнее время к нам на батарею зачастил секретарь партийного бюро полка старший политрук Василий Иванович Дубинин.

— Так ты, товарищ Ботин, смотри не подкачай по стрельбам, — упирая на букву «о», напутствовал он. — Ты парторг дивизиона, и твоя батарея должна быть в полку маяком.

— Василий Иванович, будем стараться. Вы же видите, не ленимся... [11]

— Вижу. А кто будет у тебя стрелять по десятой задаче?

— К выполнению задачи готовятся все орудия и дальномерное отделение, но стрелять боевыми снарядами будут расчеты младших командиров Волобуева и Колотилова. Дело предстоит трудное. Самолет-цель пойдет курсом на батарею. Высота полета не более трехсот метров. Надо поставить три огневые завесы. Поразим конус тремя осколками — будет отлично.

— Ну, желаю успеха. Пойду с народом побеседую, — заканчивает разговор секретарь партийного бюро. — Не забудь, Михаил Поликарпович, что сегодня в двенадцать часов личный состав полка будет слушать по радио репортаж с митинга на Красной площади.

— По какому поводу митинг, Василий Иванович?

— В связи с событиями в Испании. Дело там принимает худой оборот. Фашисты поднимают голову.

Смотрю на часы. Остается 15 минут до конца тренировки. Обходим со старшим политруком расчеты.

Пока я проверяю подготовку орудий к стрельбе, секретарь партийного бюро полка беседует с бойцами. Он хорошо знает в лицо наводчиков, заряжающих, дальномерщиков. Опытный политработник умеет найти верный путь к сердцу солдата.

— Говорят, соседние батареи собираются отнять у вас первенство в зенитных стрельбах, — с хитрецой сообщает он собравшимся вокруг него бойцам и младшим командирам. — Как вы на это смотрите?

— Пусть говорят, товарищ старший политрук, а мы свое уже сказали: из десяти стрельб девять провели на «отлично» и только одну, по заоблачной цели, выполнили на «хорошо», — ответили батарейцы. — Завтра стреляем по штурмовику. Наперед хвастаться не будем...

Занятия пора заканчивать. Отдаю распоряжение строить батарею и вести в район летнего клуба полка, чтобы слушать радиорепортаж с Красной площади.

К испанским событиям было приковано внимание советских людей. Об этом все чаще писалось в газетах, сообщалось по радио. Нам, командирам, нередко приходилось беседовать на эту тему с красноармейцами.

И вот сегодня весь личный состав нашего полка собрался у летнего клуба. Раструбы громкоговорителей доносили взволнованные слова диктора о том, что главная [12] площадь страны в зареве красных знамен. Советские люди собрались на многотысячный митинг, чтобы выразить свою солидарность с испанскими патриотами, выступившими с оружием в руках на защиту республики. Москвичи вместе со всем советским народом глубоко обеспокоены событиями в Испании. Тема этих событий была для нас близкой, волнующей. Уже более полумесяца народ Испании вел борьбу против фашистских мятежников. На его стороне — симпатии, сочувствие и поддержка трудящихся всего мира. На стороне мятежников — помощь германского и итальянского фашизма и международной реакции.

С первых шагов рабочего Мадрида, с выступлений трудовой Гренады и Малаги, Барселоны и Сан-Себастьяна, которые возвестили о начале героической борьбы республиканцев, мы пристально следили с волнением и тревогой за каждым боем рабочей милиции, за каждым успехом отрядов Народного фронта. На географических картах у нас алели флажки, обозначившие границы территории, освобожденной испанскими патриотами от фашистских мятежников.

На митинг у стен древнего Кремля — на Красную площадь собрались более ста тысяч москвичей и гостей столицы. Он проходил под лозунгом «Прочь руки фашистов от Испании!»

Мы слушали пламенную речь первого секретаря ВЦСПС Н. М. Шверника. Чувство тревоги трудящегося человечества, говорил он, вызывается тем, что в Испании объединяются и борются два непримиримых лагеря: лагерь ничем не прикрытой зверской реакции, фашизма и мракобесия, форсированной подготовки новой мировой войны и лагерь демократии, свободы, объединяющий под знаменами Народного фронта истинных патриотов своей родины, бойцов-интернационалистов.

Коммунистическая партия Испании неоднократно предупреждала сторонников Единого народного фронта об усилении бдительности к силам реакции, призывала к разоблачению их провокаторской деятельности и изгнанию преступников. Однако не доведенная до конца чистка государственного аппарата, оставление ряда реакционных чиновников и генералов на старых постах дали возможность испанскому фашизму собраться с силами, запастись [13] оружием, выступить против демократической республики, против народа.

Трудящиеся всего мира знают, говорил оратор, что победа фашизма в Испании означала бы увеличение сил войны, ускоряла бы ее подготовку. Народы должны потребовать от своих правительств прекращения деятельности всех организаций и лиц, которые прямо или косвенно помогают фашистским мятежникам.

Н. М. Шверник сказал, что все трудящиеся Советского Союза выражают братскую солидарность с испанским народом, героически защищающим свою демократию, свою независимость. Оратор призвал советских людей оказать материальную и моральную помощь бойцам Испанской республики.

Сбор народных средств для этой цели уже шел в те дни на многих предприятиях и учреждениях столицы и других городов страны. По почину работниц фабрики «Трехгорная мануфактура» в республиканскую Испанию направлялись медикаменты, продовольствие, одежда. В фонд помощи республике было собрано 47 миллионов 595 тысяч рублей. Сбор средств продолжался.

На митинге горячо выступали рабочие московских заводов, страстно прозвучал голос писателя Александра Фадеева. Ораторы говорили о том, что тысячи километров, отделяющие нас от Испании, не могут ослабить чувства интернационализма советских людей, что мы верим в победу испанских патриотов и всей своей любовью к трудовой Испании мы с ними.

Боевой дух братской солидарности, царивший на Красной площади, захватил наших бойцов и командиров. Всем сердцем разделяли они чувства и мысли выступавших на митинге. У каждого обострялись ненависть и презрение к душителям свободы испанского народа. Многие наши товарищи всерьез подумывали о подаче заявлений и рапортов с просьбой послать их добровольцами в Испанию. Интернациональный характер нашего воспитания диктовал поступки советских людей. Слово «Испания» являлось символом борьбы с ненавистными фашистскими силами.

Словно сейчас вижу перед собой возбужденное лицо секретаря комсомольской организации, лучшего стереоскописта батареи Василия Голышева.

— Товарищ лейтенант, — обратился он ко мне, — хочу посоветоваться с вами. Как бы это получше объяснить [14] в рапорте, чтобы наверняка разрешили поехать в Испанию добровольцем? Говорю не только за себя. Ребята просили меня. Ты, дескать, потолкуй, как надо сочинить рапорт, а мы каждый на свой лад напишем, как подскажет сердце.

Голышева поддержал мой земляк с Украины орудийный мастер Николай Клименко:

— Я не бував в Испании, товарищ лейтенант. Но бачу, там наши братья по классу нуждаются в помощи. И тоже хочу бороться с испанцами вместе. Против общего врага.

Окружившие нас младшие командиры и бойцы подбадривали репликами своих товарищей и, видно было, ждали ответа с волнением, будто решение — ехать им в Испанию или не ехать — всецело зависело только от меня.

Естественно, категорического ответа быть не могло. Но я был в душе рад такому патриотическому подъему дорогих моему сердцу товарищей по оружию. Невольно подумалось: спроси любого из них, из двадцати пяти комсомольцев в батарее, разделяют ли они настроение своего секретаря Василия Голышева и Николая Клименко, — услышишь единодушное «Да!».

Объясняю бойцам, что без разрешения старших начальников мы сейчас ничего делать не можем. Да и время, наверное, не подоспело. Такие вопросы скоропалительно не решаются.

Подключившийся к нашей беседе командир огневого взвода лейтенант Золотухин восторженно оглядывал батарейцев. Было видно, что он радовался вместе со своими сослуживцами тому общему порыву, в котором бойцы выражали братскую солидарность с республиканской Испанией.

Николай Васильевич, всегда сдержанный в проявлении эмоций, одобрительно кивал головой: дескать, правильно. Но тут же он спрятал улыбку и коротко проронил:

— А где же добровольцы, что останутся здесь?

— Так мы всей батареей и снимемся, — с готовностью отозвался кто-то из зенитчиков.

На лагерь спустились сиреневые сумерки. Повеяло прохладой. Скоро вечерняя поверка. Надо расходиться. Нужно еще кое-что сделать. Завтра подъем в 4 утра: учебно-боевые стрельбы. Я напоминаю об этом, а лейтенант [15] Золотухин предлагает перед тем, как разойтись, спеть полюбившуюся нам песню «Гренада». Приятный тенор Николая Клименко с чувством выводит знакомый мотив:

...Я хату покинул,
Пошел воевать,
Чтоб землю в Гренаде
Крестьянам отдать...

Зенитчики как бы переносятся от берегов русской речки Клязьмы в неведомую им Гренаду — неведомую, но близкую, в страну героическую и многострадальную:

Прощайте, родные!
Прощайте, семья!
Гренада, Гренада,
Гренада моя!

— Бат-та-рея, строиться! — неожиданно обрывает песню голос дежурного.

Вечерняя поверка и прогулка прошли в тот день по-особому четко, как говорят, на одном дыхании, с молодой комсомольской бодростью.

Над солдатским строем летела песня о Гренаде:

Мы мчались, мечтая
Постичь поскорей
Грамматику боя —
Язык батарей...

В лагерной палатке мерцал фонарь. Мы с Николаем Васильевичем Золотухиным устроились за походным столиком, чтобы обговорить детали завтрашней стрельбы.

Прибывший в нашу батарею из Севастопольского зенитного училища командир огневого взвода лейтенант Золотухин был хорошо подготовленным офицером. За несколько месяцев службы он вполне освоился со своими обязанностями. Достаточно изучил подчиненных и весь уклад войсковой жизни. Теперь я мог опираться на него во всех делах.

Правда, в первые дни нашей совместной работы Николай Васильевич показался мне «сыроватым», как у нас было принято именовать недостаточно вышколенных в военном отношении людей. Невысокого роста, с глубоко сидящими непроницаемыми глазами и тихим голосом, он был немногословен, медлителен в движениях и чуть-чуть [16] застенчив. Ну, думаю, посмотрим, какой из него будет толк в деле. Наверное, придется повозиться с ним...

Николай Васильевич оказался совсем не таким, каким показался вначале. Деловитость — первая черта его характера. Проверил однажды, как он проводит занятие с солдатами по физподготовке. Командир взвода легко, красиво, без единой ошибки выполнял упражнения на гимнастических снарядах.

— Вот так надо делать, — говорил он обучаемым.

Проверил другие занятия: урок строевой подготовки — не подкопаешься, огневая служба — тоже на хорошем уровне. И так по всем предметам. Уже тогда я подумал, что лейтенант хорошо умеет научить и строго спросить.

По мере того как мы узнавали друг друга в работе, все более проникались взаимным уважением. У нас наладились вскоре хорошие не только служебные, но и личные товарищеские отношения.

Мы понимали друг друга с полуслова. Теперь каждый из нас был озабочен предстоящей стрельбой. Она не из легких. Снарядов на нее отпускалось минимальное количество, а поражение конуса-мишени обязательно. Стрельбой прямой наводкой по скоростной воздушной цели, летящей на малой высоте, должны были руководить командиры орудий. Это еще более усложняло положение.

Договорились с Николаем Васильевичем дать полную самостоятельность командирам стреляющих орудий. Их боевые расчеты натренированы в достаточной мере и способны справиться с задачей без нашего вмешательства. На этом и порешили.

Трудовой день закончен. Пора отдыхать. Летней августовской ночью заря с зарей сходится. А на рассвете — «бой».

Ранним утром следующего дня — я на огневой позиции, где уже хлопотали боевые расчеты. Проверяю готовность орудий и дальномера к стрельбе. Вскоре дежурные разведчики доложили о появлении воздушного «противника».

И тотчас следует команда:

— Воздух! К орудиям и приборам!

Самолет-буксировщик разворачивается на боевой курс.

— По штурмовику над тридцать вторым! Прямой наводкой! Первому и третьему орудиям, боевыми! [17]

Поданная мной команда подхватывается командирами боевых расчетов. Теперь все зависит от них. Наводчики орудий и дальномерщики доложили о поимке цели. Стереоскопист ловит момент подхода мишени к первому сигнальному рубежу. Верно определит, — значит, есть надежда на успех. И вот наконец раздается короткая команда с дальномера: «Огонь!», мгновенно растаявшая в орудийном гуле.

— Завеса вторая! — слышатся уверенные голоса командиров орудийных расчетов. — Завеса третья!..

Разрывы снарядов черными клубками обозначились впереди по курсу полета мишени. Можно полагать, что стрельба выполнена. Но как, с каким итогом?..

Лишь через час полигонная команда сообщила результаты: в конусе-мишени четыре пробоины. Отлично!

Считанные секунды экзамена. В них словно спрессовались воедино большой труд всего коллектива батареи, воля командиров, настойчивость и старание красноармейцев. В достигнутом успехе труд не только батарейцев, непосредственных исполнителей, но и командиров дивизиона, полка, многогранная деятельность политработников.

Нам, что называется, повезло с вышестоящими начальниками — было у кого учиться. Командиром полка у нас был опытнейший специалист полковник Иван Алексеевич Оленин. Его ближайшие помощники — воспитанники старейшего Севастопольского зенитного артиллерийского училища, они же наши первые наставники, Анатолий Петрович Набатов и Юрий Гаврилович Богдашевский. Товарищам казалось порой, что капитан Богдашевский чрезмерно придирчив. Командир дивизиона заставлял нас не один раз сдавать зачеты по технике, уставам и наставлениям. Он не терпел ни малейшей небрежности в подготовке огневых подразделений, требовал от нас, чтобы каждый умел не только укладываться в нормативы боевой работы у орудий и приборов управления огнем, но и перекрывать их. Его пример в этом был блестящим. Никто в нашем полку не мог соревноваться с Юрием Гавриловичем в точности и быстроте расчетов поправок на баллистические и метеорологические условия стрельбы, никто из стереоскопистов не мог точнее его определить высоту полета воздушной цели, быстрее его дать темп заряжания орудия и выстрела по воздушной цели. Если самый лучший [18] заряжающий это делал за 4 секунды, то Богдашевский укладывался в рекордное время — в 3 секунды. Отличный спортсмен, победитель соревнований по гимнастике, он в совершенстве владел личным оружием и по стрельбе был чемпионом полка.

Внешность Юрия Гавриловича как бы подчеркивала высокую культуру кадрового военного. Спокойное волевое лицо, умный выразительный взгляд, высокий рост. Он всегда подтянут, тщательно выбрит, одет в хорошо подогнанное обмундирование, — словом, был образцом строевой выправки и внешнего воинского вида.

При всей своей строгой и бескомпромиссной требовательности Юрий Гаврилович Богдашевский никогда не повышал голоса на подчиненных, но умел так повлиять на человека, что любой из нас, попав однажды к командиру дивизиона на личную беседу по поводу какой-нибудь оплошности, уже никогда не рисковал вновь допустить промах. Дело было не в каком-то страхе перед комдивом, нет... Капитан Богдашевский, обладавший острым проницательным умом, мог воздействовать на подчиненных силой логики, способностью убеждать. Такой был командир нашего четвертого дивизиона.

Привыкнув к его постоянной требовательности, потом мы, к нашей радости, увидели, что даже трудновыполнимые задачи становились для нас доступнее. Так вот летом 1936 года наш дивизион, которым командовал капитан Богдашевский, занял ведущее место в полку по результатам учебно-боевых зенитных артиллерийских стрельб.

Высокие результаты по этим показателям были достигнуты во всем полку. Они обеспечивались умелым руководством командования, а также большой и кропотливой работой партийно-политического аппарата, сумевшего мобилизовать людей на овладение новой боевой техникой. Особую активность в этом большом и важном деле проявляли секретарь партийного бюро полка старший политрук Василий Иванович Дубинин, политрук дивизиона Василий Николаевич Меньшиков и другие политработники, принципиально относившиеся к доверенному им партией делу. Они настойчиво при каждом удобном случае разъясняли, насколько важно держать неприступным для врага небо нашей столицы Москвы, и воспитывали ответственность за это у каждого командира и красноармейца. [19]

Трудностей на пути к отличным результатам у нас было немало: одно время не хватало учебных пособий по новой боевой технике, поначалу было немного и людей, хорошо знавших эту технику. Приходилось до предела напрягать усилия бойцов и командиров, самим доходить до истины. Бывало, мы прихватывали и ночи: работали при свете фонарей, изучали зенитные пушки и приборы управления огнем. Наше зенитное вооружение считалось лучшим в мире по тому времени. Не случайно им в первую очередь оснащались части, прикрывавшие небо Москвы.

Условия стрельбы при новой технике решительным образом изменились. Если раньше при подготовке исходных данных на планшете и по таблицам стрельбы зенитчики были способны в лучшем случае давать 3–4 выстрела в минуту, то теперь за это же время орудие могло дать до 15 выстрелов. Значительно повышалась точность и дальность ведения огня по воздушным целям.

Таким образом, стрельбы зенитчиков показали прекрасные качества новой техники и в не меньшей степени возможности людей. Наша батарея была признана победительницей соревнования на первенство полка и завоевала право на состязания по зенитным артиллерийским стрельбам между лучшими батареями дивизии. [20]