Искал на Омонии - нашёл на Афоне

Добрый пример мне показали и другие монахи. Сми­ренные. На Святой Горе есть большое смирение, дорогой мой, это правда. Я часами думаю об отцах-святогорцах и прихожу в величайшее умиление только от того, что существуют эти фигуры, закутан­ные в черное, и ты даже не знаешь, кто из них кто. Ты видишь черный силуэт, проходящий рядом с тобой, и не знаешь, кто это. И для проходящего мимо тебя это не имеет значения. Он человек, любящий Хрис­та. И больше ничего. Он человек, отсылающий тебя ко Христу и показывающий тебе Христа. И больше ничего. Зачем тебе знать, кто он? Как его зовут, от­куда он родом, сколько ему лет, на кого он учился... Пусть тебя не интересует ничего из этого. Он живет ради Христа! И глядя на него, ты читаешь его посла­ние: если ты хочешь знать что-то обо мне, знай одно: я живу в молитве...

Один из монахов сказал мне: «Ты хочешь что-то знать обо мне? Знай одно: если сейчас ты откроешь мое сердце, там золотыми буквами будет начертано имя Господа Иисуса Христа! Больше ничего тебе не надо обо мне знать. Ничего!» Это мне хороший урок! Он касается самого сердца! Образы смиренные, лица благословенные, благодатные, святые, прекрасные, как того желает Бог!

Один раз, когда мы сидели и ели за столиком, я взглянул напротив. Там стоял столик для рабочих-мирян, которые трудятся в монастыре. За ним я приме­тил юношу, в такой шапочке, какие носят молодые

люди, катаясь на горных лыжах. Он смотрел на меня. Но поскольку он был в шапочке, то я не мог точно раз­глядеть черты его лица и так и не понял, кто он. А он все смотрел на меня...

Некоторое время назад (прошло уже где-то около шести месяцев) в воскресенье после службы я встре­тил в церкви одну маму, мою знакомую.

— Как поживает ваш сын? Я давно — уже несколь­ко лет — его не видел.

Мать разрыдалась:

— Разве вы ничего не знаете?

— А что я должен знать?

— Мой сын подсел.

— На что?

— На иглу.

— Да что вы говорите! Неужели правда?..

Я знал этого мальчика с ангельским, целомудрен­ным лицом. Благословенный отрок, очень радостное создание.

— Оставьте, отче, для нас это настоящая трагедия. Он сбился с пути.

И она снова ударилась в слезы...

Я тоже был потрясен услышанным. Я ведь просто остался после литургии в храме, чтобы поговорить с некоторыми из прихожан, прежде чем уйти домой. Но то, что я узнал, ошеломило меня.

Я спросил ее:

— А где я могу его найти? Я хочу позвонить ему.

— Вы не сможете найти его.

— Скажите мне, где он, и я пойду туда.

— Ну где ему быть, батюшка! Шляется по Омонии!!! Там вы его найдете (если найдете).

— Он станет со мной разговаривать?

— Я не знаю, поймет ли он вас, сможет ли, будет ли его мозг не замутнен в тот момент.

Я встал и пошел. Я искал его на Омонии, где и рань­ше я видел таких, как он, наркоманов, которые падают прямо на тротуар, они принимают дозу, действующую в течение нескольких часов, и сидят прямо на асфальте с остановившимся взглядом... И вот я ходил и искал его повсюду, обошел все закоулки, но не нашел. Я спраши­вал себя: что же с ним будет? Я говорил: «Боже мой, помилуй это дитя!» Ну как такое могло произойти?! Чтобы такой славный юноша втянулся в наркотики! Как он сбился с дороги! Я молился об этом юноше...

И вот теперь, на Святой Горе, в трапезной мона­стыря, где я обедал и разглядывал сидящих напротив меня людей, на меня смотрел молодой человек. И ког­да я выходил из трапезной, он прошел передо мной. Он тоже не понял, кто я, но, когда он (тот, кто смо­трел на меня) оказался на близком от меня расстоя­нии, я узнал его. Это был он! Юноша-наркоман, кото­рого я не видел шесть-семь лет, сын той несчастной матери. Я был потрясен! Остановил его и говорю: «Это ты?» Он воскликнул: «Отче!» И давай меня целовать. Он целовал меня так, как целовал бы своего родного отца, а не так, как священника, благоговейно. Потому что этим детям, им недостает нежности, люб­ви, тепла. Не то чтобы этого не было у него в семье, но таким подросткам просто всегда недостает любви. И особенно теперь, когда они страдают. Он схватил меня за руку и не отпускал ее. Его рука дрожала... Не знаю от чего (это люди с очень расшатанной нервной системой). У него была такая чувствительность, что его рука тряслась, как у старенького дедушки. Я чув­ствовал эту дрожь в своей руке, в своей ладони, а он не отпускал меня.

Я спросил его:

— Как твои дела?

— А вы разве не знаете?

— Знаю, и очень рад, что тебя встретил. Ты для чего сюда приехал?

— Я приехал сюда и здесь ищу помощи у Божией Матери. Я молюсь, хожу на службы, помогаю делать разные работы в монастыре, чтобы очистить свой ор­ганизм, успокоиться и пережить то, что со мной случи­лось. Иногда я еду в город, но тогда снова втягиваюсь, возвращаюсь к прежней жизни, падаю, встаю...

— Знаешь, что я скажу тебе? Бог, Божия Матерь не оставят тебя. У тебя, как и у каждого человека, есть свой путь в жизни. Не разочаровывайся. Не отчаивай­ся. Делай то, что можешь. И еще раз хочу тебе сказать: я рад, что встретил тебя здесь. Я искал тебя знаешь где? На Омонии. И теперь я рад, что ты находишься в объятиях Богородицы, здесь, в Ее саду!

Он растрогался и спросил:

— Во сколько отходит ваш корабль?

— Сейчас уже, в 10: 20.

— Мы еще увидимся, я приду вас проводить.

И он пришел, чтобы провести со мной последние десять минут, чтобы рассказать мне о том, о чем он не мог сказать все эти годы, чтобы наговориться за все то время, что мы не виделись. Он побежал и принес мне фотографии своей семьи, своих любимых людей. Мы трогательно беседовали. Он смотрел на меня, просил меня молиться. Он целовал мою руку, жадно пытаясь ощутить тепло, и любовь, и нежность (и отеческую, и материнскую одновременно) — всего этого так не­доставало этому юноше. И я говорил: «Христе мой, какое чудо!»

И я захотел позвать сюда, на Святой Афон, одного тележурналиста (не называю имен), г-на П, с канала М, где непрерывно порицают, поносят и обвиняют Цер­ковь... Позвать его сюда и сказать: «Возьми интервью у этого юноши!» Приди сюда и скажи ему то, что ты говоришь всем о Церкви и о монахах! Расскажи ему, как ты поносишь и не любишь Церковь. Знаешь, что он скажет тебе на это? Он скажет, что здесь он обрел цель и смысл жизни. И если бы он здесь не оказался, то погиб бы, покончил бы с собой, сошел бы с ума, дойдя до крайней степени падения.

Вот она, Святая Гора, мистическая, сокровенная. Вот оно, приношение тех, кого ты никогда не услышишь на телевидении, на главных каналах, в новостях, пото­му что — ты и сам мне об этом не раз говорил — это просто-напросто «не продается». Оно затрагивает человека за живое, и тогда он начинает каяться. Он вы­ключит телевизор, и ты потеряешь работу. Что ты ста­нешь делать тогда? Поэтому ты и сам говоришь: чтобы удержать аудиторию и иметь высокие рейтинги, надо да­вать в эфир скандалы, безобразия, грехи, хаос. А передо мной оправдываешься: «Такразве этого не происходит на самом деле?» Происходит, но ведь происходит и хо­рошее! Есть и эти дивные проявления красоты, свято­сти, здоровья в болезни, приношения в бессилии. Люб­ви, горячего объятия и поцелуя, когда один чувствует необходимость в том, чтобы другой его обняли проявил к нему любовь и нежность. Почему же об этом ты не рассказываешь? А все это есть на Святой Горе.

Эпилог

Вот такую Святую Гору я полюбил. Вот такая Свя­тая Гора тронула мое сердце, и я уехал преисполнен­ный счастьем, силой, утешением, умилением, покая­нием. Но эта поездка показала мне и мои проблемы. Кто-то сказал: «Всякий раз, когда я еду на Святую Гору, то выношу для себя что-то особенное». Смотри, сколько разных вещей я рассказал тебе сейчас, увидев это всего за четыре-пять дней, проведенных на Афо­не. И когда я добрался до аэропорта, откуда был мой

рейс в Афины (я нашел дешевый авиабилет — я гово­рю об этом специально, потому что многие смуща­ются: если слышат, что ты возвращался на самолете, они считают, что ты отдаешь за билет сотни евро, а на самом деле билет стоил всего тридцать пять), ко мне подошли немцы, семейная пара, с коробочкой, в кото­рой лежали их обручальные кольца, и обратились ко мне по-немецки, я не все понял.

— Мы хотим, — сказали они, — чтобы ты благо­словил наши кольца.

Неужели они видели, что я возвращаюсь с Афо­на? Нет, они не знали, что я возвращаюсь с Афона, и я не знаю, почему именно ко мне они подошли в аэропорту.

Я поинтересовался:

— Вы православные?

— Нет. Тебя это смущает? Мы хотим лишь полу­чить благословение. Разве плохо, если ты благосло­вишь наши обручальные кольца?

— Я благословлю вас.

И я благословил кольца. Немцы с большой любовью простились со мной. А я про себя сказал: «Смотри-ка. В благодатном настроении я возвращаюсь со Святой Горы, прихожу в аэропорт и сажусь в ожидании рейса. Я хочу закрыться в себе и обдумать все дивные момен­ты, которые пережил, — а тут внезапно кто-то, слов­но его что-то притянуло ко мне, подходит и просит благословения, говорит: у нас пятидесятилетие свадь­бы, и мы хотим, чтобы вы нас благословили». Только я покинул Святую Гору, как тотчас подходят ко мне испросить благословения! Я это так ощутил в своей душе: если ты на самом деле идешь к Богу и даже хотя бы совсем немного к Нему прикоснешься, то потом другие, когда ты возвращаешься, хотят приблизиться к тебе, даже если ты сам этого не ищешь, к этому не стремишься. Все происходит только лишь потому, что ты стал человеком Божиим, хотя бы и немного.

Потом, в Афинах, я сел в метро, чтобы добраться до дома. Вошел наркоман, он достал бумаги и стал рас­сказывать всякое: что он прошел реабилитацию, что его показывали по такому-то каналу... и что он хочет помощи. Я сказал себе: «Теперь не может быть и речи о том, чтобы я ему не подал!»

— Но, — посетовал кто-то, — он же эти деньги спустит на наркотики!

— Ну что ты такое говоришь! Разве Бог, Который дает ему жизнь, не знает, что делает?! Разве мы все не наркоманы? Ты, смотрящий телевизор по сто часов в день, разве ты не наркоман? А кто же ты тогда? Или ты, по сто часов в день болтающий по телефону? Разве это не наркотик — твоя болтовня? А тебя Бог нака­зывает? Нет! Так почему же я буду наказывать этого человека? И потом, неужели ты думаешь, что на те пол-евро, которые я подам ему, он пойдет и купит нар­котики? Нет, мой дорогой. Я даю ему свою любовь. Священник — это любовь, это приношение. Я не могу ничего не дать ему, я не могу позволить, чтобы он про­шел мимо батюшки...

И я опустил руку себе в карман в поисках мелочи. Двадцать, тридцать центов... и так набрал пятьдесят-шестьдесят центов и положил ему в ладонь. А он, вместо того чтобы уйти, прямо перед всеми людьми, в переполненном вагоне поезда стал целовать мне руку и не отрывал от нее своих губ. На виду у всего народа. И все видели наркомана, с развернутыми его документами, который целует руку священника, вер­нувшегося со Святой Горы, о чем никто, однако, не знал. Об этом знал Бог. Он подошел к душе Своего чада и сказал ему, что да, это — грешный священник (Бог это знает), но за ним кроется благодать Христа, Который есть Любовь, в Котором лишь Одном нужда­ются люди. И он, этот человек, подошел и получил бла­гословение от этого грешного священника. И никому больше он руку не целовал. И ни перед кем другим не останавливался, как остановился перед священством, перед Церковью, перед Христом, Который необходим всем людям.

Вот это показала мне Святая Гора: если ты чело­век Божий, то имеешь многое, что можешь дать лю­дям (и даже когда ты просто сидишь в вагоне метро и едешь на работу и ничего не делаешь). Важно само по себе то, что ты есть, то, что ты дышишь. Потому что дыхание твое благоухает именем Христовым. По­вторяй простую молитву: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя», сидя в вагоне метро на линии Маруси-Пирей — и ничего больше не делай, только тверди молитву. Это уже большая помощь, большое прино­шение, большое плодоношение. А другие люди пускай делают то, что хотят. Один подойдет, чтобы побыть рядом с тобой, другой подойдет поговорить, третий станет с тобой спорить, чтобы посмотреть, как ты

будешь реагировать, и испытать тебя, настоящий ты христианин или нет.

Все же как прекрасно, что мы с вами христиане. Христос — это великая ценность!

Я желаю вам Божия благословения. Я желаю, чтобы благодать Божией Матери, благодать всех отцов-святогорцев, святогорских святых осеняла жизнь всех нас, и Царица Небесная помогла всем понять, что Святая Гора — повсюду (каждый дом, каждая комната может стать Святой Горой!), и главное, что нам всем в конечном итоге необходимо, — это Христос, Бого­родица и святые. И это утешение дает нам Церковь, теплое и настоящее.

АРХИМАНДРИТ ГЕОРГИЙ (КАПСАНИС)

Архимандрит Георгий (Капсанис, +2014), греческий богослов. В 1969 году окончил богословский факультет Афинского университета, получив степень кандидата богословия.

В 1972 году принял постриг, ради чего отказался от научной карьеры и стал деятельно участвовать в возрождении афонского монашества, на протяжении многих лет возглавлял святогорский монастырь Григориат.