Демонстративное потребление

Там, где уже говорилось о развитии подставного празд­ного класса и его отделении от общей массы трудящихся слоев, было упомянуто о дальнейшем разделении труда – разделении между разными категориями слуг. Часть слуг, главным образом те лица, чьим занятием является под­ставная праздность, теперь берут на себя ряд новых, побочных обязанностей – возникает демонстративное по­требление. Это потребление можно наблюдать в его наи­более явном виде в ношении ливрейных нарядов или в создании просторных помещений для прислуги. Другой формой подставного потребления, едва ли менее бросаю­щейся в глаза или дающей меньший эффект, но гораздо шире распространенной, является потребление пищи, одежды, жилья и обстановки госпожой и остальными чле­нами семьи.

Более или менее стройная система специализации по­требления, свидетельствующего о наличии денежной силы, начала вырабатываться в какой-то момент экономического развития, намного предшествовавший периоду выдвиже­ния госпожи. Зарождение дифференцированного потреб­ления вообще датируется более ранним временем, чем появление чего-либо, что можно было бы безусловно назвать денежной силой. Такое потребление восходит к на­чальной фазе хищнической культуры и даже существует предположение, что зарождение дифференциации в этом отношении лежит за истоками хищничества. Такое самое грубое разделение в потреблении благ похоже на более позднее разделение, с которым мы все так близко знако­мы, – похоже тем, что оно в значительной мере носит формальный характер, однако в отличие от последнего, оно не покоится на различиях в накопленном состоянии. Использование потребления для доказательства облада­ния богатством следует отнести к производным явлениям как происходящее в процессе отбора приспособление к но­вой цели ранее существовавшего и занявшего прочное место в образе мыслей людей различия.

На ранних фазах хищнической культуры единствен­ной экономической дифференциацией является широкое различие между здоровыми мужчинами, занимающими более высокое и почетное положение, с одной стороны, и низшим слоем женщин-тружениц – с другой. Согласно действовавшей в то время идеальной жизненной схеме, потреблять то, что производят женщины, и есть функция мужчин. Та доля потребления, которая приходится на женщин, лишь случайна по отношению к их труду; это не потребление, направленное на их собственное благо и пол­ноту жизни, а средство, позволяющее продолжать работу. Непроизводительное потребление материальных ценностей почетно, во-первых, как знак доблести и необходимое условие сохранения человеческого достоинства, во-вторых, оно само по себе становится реально почетным, особенно потребление того, что лучше. Потребление отборных про­дуктов питания, а зачастую редких предметов украшения становится запретным для женщин и детей; если же сре­ди мужчин выделяется низший слой (рабов), то запрет распространяется и на них. По мере дальнейшего разви­тия культуры этот запрет может превратиться в простой обычай более или менее строгого свойства; но каково бы ни было основание различия, которого придерживается теория, будь это жестокий запрет или скорее дань тради­ции, черты общепринятого образа потребления пе так лег­ко меняются. Когда достигнута квазимиролюбивая стадия производства с институтом подневольного рабства в осно­вании, общим, весьма строго применяемым правилом становится то, что низший, трудолюбивый класс должен потреблять лишь самое необходимое для поддержания жизни. Жизненные удобства и роскошь по природе вещей принадлежат праздному классу. При таком запрете упо­требление определенных видов провизии, а точнее, напитков строгим образом сохраняется за высшим классом.

Неукоснительно соблюдаемые различия в рационах питания лучше всего видны в употреблении алкогольных напитков и наркотиков. Если эти предметы дороги, их потребление воспринимается как благопристойное и по­четное. Следовательно, неблагородные слои, прежде всего, женщины, вынуждены воздерживаться от потребления этих «стимуляторов», за исключением тех стран, где они доступны по очень низкой цене. С самых древних времен и на протяжении всего патриархального периода приго­товлять и подносить к столу эти предметы удовольствия было обязанностью женщин, а потреблять – прерогативой мужчин благородного происхождения и воспитания. Пьянство и другие патологические последствия свободно­го употребления алкогольных напитков и наркотиков, следовательно, могут стать почетными, будучи второсте­пенными признаками превосходящего статуса тех, кто в состоянии позволить себе такое удовольствие. Отклонения от нормы, вызванные подобными злоупотреблениями, ши­роко почитаются среди некоторых народов за неотъемле­мо мужские качества. Нередко названия определенных болезненных состояний человека, возникающих на такой почве, входили в разговорную речь в качестве сино­нимов слов «знатный» или «благородный». Симптомы до­рогостоящих пороков являются общепринятыми призна­ками более высокого положения в обществе только на относительной ранней ступени развития культуры, имея тем самым тенденцию к тому, чтобы превратиться в до­стоинства и вызывать почтительное отношение общества; почтенность, закрепляющаяся за определенными дорого­стоящими пороками, в течение долгого времени настолько сохраняет свою силу, что заметно ослабляет осуждение, с которым общество смотрит на мужчин состоятельного или знатного слоя, позволяющих себе неумеренную привер­женность удовольствиям. Распространению неодобрения такого рода удовольствий, когда их позволяют себе малолетние, женщины или подчиненные, придает силы все то же завистное различие. Там, где в установлении условно­стей сохраняется сильное влияние примера, подаваемого праздным классом, можно наблюдать, как женщины все еще живут в том же традиционном воздержании от потреб­ления «стимуляторов».

Такой характер воздержания от употребления алко­гольных напитков и наркотиков, которому следуют жен­щины из почтенных слоев, может показаться чрезмерной логической изощренностью в ущерб здравому смыслу. Однако факты, имеющиеся у каждого, кому интересно в них разобраться, постоянно говорят о том, что женщины проявляют большую умеренность благодаря принятой в обществе условности. Эта условность, вообще говоря, про­является сильнее всего там, где патриархальная традиция – традиция считать женщину рабыней – по-прежне­му удерживается и особенно сильна. В том понимании, которое сильно видоизменилось по масштабам и строгости приложения, но которое ни в коем случае не утратило до сих пор своего значения, эта традиция гласит, что женщи­на, будучи рабой, должна потреблять только то, что необходимо ей для поддержания жизни – за исключением разве тех случаев, когда ее потребление идет во благо ее господину или приумножает его добрую славу. Потребление предметов роскоши и удовольствий – это в истинном смысле потребление, направленное на благо самого потре­бителя, и, следовательно, является признаком того, что он и есть господин. Подобное потребление другими может иметь место только на основании проявленной господи­ном терпимости. Соответственно мы можем найти пережитки запрета на предметы роскоши и удовольствия, сохранившиеся, по меньшей мере, в форме общепринятого неодобрения по отношению к их потреблению несвободным или зависимым сословием в обществах, где образ мышления в народе с самого основания формировался патриархальным укладом. Это особенно справедливо в от­ношении тех определенных предметов роскоши и удоволь­ствий, потребление которых зависимым сословием ощу­тимым образом умаляло бы благо или удовольствие господ, а также тех предметов, потребление которых счи­тается неправомерным по другим основаниям. В представ­лении многочисленного консервативного среднего класса стран Запада употребление различных «стимуляторов» заслуживает неодобрения, по меньшей мере, по одной, если не по обеим указанным причинам; является слишком зна­чительным, чтобы остаться незамеченным, тот факт, что именно среди этих слоев в странах германской культуры, сохраняющих сильное чувство патриархальных приличий, женщины должны в значительной степени подчиняться запрету на алкогольные напитки и наркотики. С многочисленными оговорками – их становилось больше по мере того, как постепенно ослаблялись старые патриархальные обычаи, – общим правилом, которое представляется справедливым и обязательным, является то, что женщины должны участвовать в потреблении только ради блага их господ. Конечно, можно возразить, что расходы на женское платье и убранство дома – оче­видное исключение из этого правила, однако впоследствии окажется, что это исключение в гораздо большей степени видимое, нежели действительное.

На ранних стадиях экономического развития потреб­ление товаров, особенно высокосортных (идеально – все потребление сверх прожиточного минимума), принадлежит обыкновенно праздному классу. Это ограничение, ве­роятно, исчезает, по крайней мере, формально, после того, как общество достигает в своем развитии более поздней, миролюбивой стадии с частной собственностью на мате­риальные ценности и системой производства, основанной на наемном труде либо на мелком домашнем промыс­ле. Однако на ранней квазимиролюбивой стадии, когда формировалось и обретало постоянство так много тради­ций, посредством которых институт праздного класса оказывал действие на дальнейшее развитие экономической жизни общества, это правило имело силу общественного закона. Оно служило в качестве нормы, с которой стреми­лось сообразовываться потребление, и всякий заметный отход от нее следует рассматривать как отклонение, кото­рое, конечно же, будет исключено в ходе дальнейшего развития. Квазимиролюбивый праздный господин, далее, не только вкушает хлеб насущный сверх необходимого минимума для поддержания жизни и здоровья – его по­требление приобретает особую специфику в отношении качества потребляемых товаров. Он вволю потребляет самое лучшее из еды, напитков, наркотиков, жилья, услуг, украшений, платья, оружия и личного снаряжения, уве­селений, амулетов, а также божеств и идолов. В имеющем место процессе постоянного улучшения предметов его потребления мотивирующим принципом и близлежащей целью всякого нововведения, несомненно, является повы­шение личного удобства и благополучия благодаря улучшению и совершенствованию производимых продуктов. Однако это не остается единственной целью потребления. Каноны почтенности спешат воспользоваться такими но­вовведениями, которые, согласно критериям, достойны сохранения. Так как потребление товаров более высокого качества есть свидетельство богатства, оно становится почетным, и наоборот, несостоятельность в потреблении товаров должного качества и в необходимом количестве является признаком низкого положения.

Растущая разборчивость до мелочей в качестве еды, питья и т. д. вскоре затрагивает не только образ жизни, но также воспитание и духовное развитие праздного гос­подина. Это уже не просто удачливый воинствующий самец, сильный мужчина, обладающий находчивостью, выдержкой и отвагой. Чтобы избежать посмешища, он должен воспитывать свой вкус, ибо теперь на него ложит­ся обязанность уметь как следует отличать в потребляемых товарах «знатное происхождение» от «низкого». Он ста­новится знатоком в яствах, заслуживающих различной степени похвал, напитках и безделушках, в приличествую­щем облачении и архитектуре, в оружии, играх, танцах и наркотиках. Такое упражнение эстетических способностей требует времени и сил, и требования, накладывающиеся в этой области на благородного господина, ведут к превра­щению его праздной жизни в более или менее усердное занятие в деле освоения секретов того, как приличеству­ющим образом вести праздную жизнь. Существует требование, тесно связанное с необходимым условием свободно­го потребления тех, а не иных товаров, – благородный господин должен уметь потреблять их подобающим образом. Он учится вести свою праздную жизнь по должной форме. Отсюда и возникают хорошие манеры, подобно тому, как указывалось в одной из предыдущих глав. Благовоспитанное поведение и высокородный образ жизни – это следование нормам демонстративной праздности и демонстративного потребления.

Для господина, живущего в праздности, демонстратив­ное потребление материальных ценностей есть средство достижения уважения. По мере того как богатство сосре­доточивается в его руках, его собственные усилия не обес­печат ему без посторонней помощи доказательств своего могущества. Следовательно, он приводит на подмогу дру­зей и соперников, прибегая к ценным подаркам и устраи­вая дорогие пиры и увеселения. Подарки и пиры, вероят­но, имели другое происхождение, нежели наивное хвас­товство, но удобную возможность использования их имен­но с этой целью они приобрели очень рано, сохраняя за собой указанное свойство до настоящего времени. Роскош­ные увеселения, такие, как потлач* или бал, особенно хорошо служат своему назначению. Соперник, которого хозяин угощает и развлекает, желая установить сравнение, таким способом обращается в средство, помогающее достижению цели. Он осуществляет за хозяина подстав­ное потребление и в то же самое время является свидете­лем потребления тех излишков благ, которыми хозяин не в состоянии распорядиться без посторонней помощи, кро­ме этого, он превращается в свидетеля той легкости, с ко­торой хозяин владеет правилами этикета.

В устройстве дорогих увеселений, конечно, присутству­ют и другие мотивы, более добрые. Обычай праздничных сборищ, вероятно, берет свое начало в религиозных мотивах и пиршествах; эти мотивы присутствуют и при более позднем развитии общества, однако они перестают быть единственными. Новейшие празднества и увеселения праздного класса, возможно, продолжают в какой-то незна­чительной степени служить религиозной потребности, а в большей степени – потребностям в развлечении и весе­лом общении, однако завистнической цели они служат тоже, и служат ей ничуть не менее эффективно, несмотря на благовидную основу, заключающуюся в этих охотно признаваемых мотивах.

По мере накопления состояния происходит дальней­шее развитие структуры и функций праздного класса, и внутри класса начинается расслоение. Возникает более или менее сложная система ступеней и рангов. Это рас­слоение усугубляется в результате наследования состоя­ния и, как следствие, знатности. Одновременно идет на­следование обязательной праздности; и знатность доста­точно высокая, чтобы повлечь за собой праздную жизнь, может быть получена по наследству без приданого, необ­ходимого для поддержания уважающей себя праздности. Благородная кровь может передаваться без приложения к ней состояния, достаточного для того, чтобы дать возмож­ность потреблять вволю и на славу. Таким образом, воз­никает слой безденежных праздных господ, о котором уже между прочим говорилось. Эти праздные господа «сме­шанных кровей» образуют иерархически подразделенную систему. Те, кто в уровне богатства или происхождения либо в том и другом занимают более близкое положение но отношению к высоким и высшим слоям богатого празд­ного класса, рангом превосходят тех, чье происхождение пониже, и тех, кто слабее в денежном отношении. Эти праздные господа более низких рангов, особенно безде­нежные или почти безденежные, через систему зависимо­сти или принесением клятвы в верности попадают под покровительство сильных господ; этим они обретают недо­стающий почет или получают от своего покровителя средства для ведения праздной жизни. Они становятся его придворными льстецами, вассалами или слугами. По­лучая у своего покровителя пищу и поддержку, они явля­ются рекламой его высокого положения и подставными потребителями его обильного состояния. В то же время многие из праздных господ, находящихся под покровительством, – люди сами по себе малоимущие, поэтому не­которых из них вообще вряд ли можно поместить в кате­горию подставных потребителей, других – лишь частично. тем не менее, ту их часть, которая составляет круг при­хлебателей и вассалов, полностью можно отнести к классу подставных потребителей. В свою очередь многие из них, а также многие из прочих слоев аристократии опять же создают вокруг своей персоны более или менее обширные группы подставных потребителей в лице своих жен и де­тей, слуг, вассалов и так далее.

Вся эта подразделенная система подставной праздно­сти и подставного потребления подчинена следующему правилу: обязанности подставной праздности и подставного потребления должны выполняться таким образом, при таком условии или под такой вывеской, которые бы ясно указывали на хозяина, которому принадлежит эта празд­ность или потребление и чьему имени, следовательно, при­бавляется заслуженная добрая слава. Потребление или праздность, осуществляемые этими лицами за своего гос­подина или покровителя, представляют собой капитало­вложение с его стороны с видом на увеличение своей доб­рой славы. Что касается празднеств и раздаваемых щедрот, то, вполне очевидно, и облечение почетом хозяина дома или покровителя происходит немедленно и на обще­известных основаниях. Там, где праздность и потребление осуществляются подставным образом через приспешников и вассалов, проистекающая от этого слава достается в ре­зультате покровителю, для чего им отводится место подле его персоны – пусть тем самым всем людям будет ясно, из какого источника они черпают. По мере того как круг людей, чье уважение обеспечивается подобным образом, разрастается, требуются более наглядные средства, чтобы указывать, на кого падает честь заслуг за представляемую праздность; с этой целью входят в моду форменная одеж­да, значки и ливреи. Ношение такой одежды предполагает значительную степень зависимости и, можно даже ска­зать, является признаком рабства, действительного или показного. Носящих форменную одежду или ливреи грубо можно разделить на два класса – свободных и холопов, или знатных и незнатных. Выполняемые ими виды услуг подобным образом подразделяются на благородные и низ­кие. Разумеется, это различие не соблюдается строго и последовательно на практике, выполнение не столь унизительных из неблагородных обязанностей, как и менее почетных из благородных функций, совмещается нередко в одном и том же лице. Однако общее различие на этот счет нельзя не заметить. Некоторую путаницу может внести тот факт, что на это фундаментальное различие между «благородным и низким, основывающееся на различном характере официально выполняемой работы, накладывает­ся вторичное различие, делящее службу на унизительную и почетную в зависимости от положения лица, для кого она выполняется, или лица, которое жалует ливрею. По­этому те должности, которые по праву являются надлежа­щими занятиями праздного класса, благородны; таковы управление, участие в сражениях, охота, уход за оружием и личным снаряжением и тому подобное – короче говоря, все обязанности, которые можно отнести к категории по­казных хищнических занятий. С другой стороны, низкими являются те занятия, которые должным образом попадают в разряд производственных, – это ремесло или другой производительный труд, работа лакеев и пр. Однако низ­кая работа, выполняемая для лица, занимающего очень высокое положение, может стать весьма почетной обязан­ностью, таковы, например, должность фрейлины или при­дворной дамы при королеве, королевского конюха или ко­ролевского «хозяина гончих». Названия двух последних должностей говорят о неком общем принципе. Всякий раз, когда, как в подобных случаях, рассматриваемая ла­кейская служба имеет прямое отношение к исконно празд­ным занятиям, сражению или охоте, в ней с легкостью находит свое отражение почетный характер этих занятий. Таким образом, немалая почетность начинает приписы­ваться занятиям, которые по своей природе относятся к деятельности низкого рода.

В более позднем развитии миролюбивой стадии произ­водства обычай найма отряда праздных солдат, одетых в одинаковую форму, постепенно уходит в прошлое. Подставная часть потребления, осуществляемая через васса­лов, носящих знаки отличия своего господина, сужается до потребления, осуществляемого отрядом ливрейных лакеев. Поэтому ливрея в высшей степени становится символом рабства или, скорее, холопства. В какой-то мере почетный характер всегда придавался ливрее вооружен­ного вассала, однако, постепенно этот почетный характер исчезает и ливрея становится исключительно эмблемой лакейства, поэтому она противна почти всякому, от кого требуется ее носить. Мы еще так недалеко ушли от состоя­ния действительного рабства, что очень остро восприни­маем все бросающее на нас тень холопства. Эта неприязнь дает знать о себе даже в том случае, когда ношение казен­ной одежды или униформы предписывается некоторыми промышленными корпорациями в качестве отличительной одежды для своих служащих. В нашей стране отвращение к лакейству доходит даже до недоверия, пусть выражаю­щегося в мягкой и неопределенной форме, к тем государственным службам, военным и гражданским, которые тре­буют ношения казенной одежды или формы.

С исчезновением рабства число подставных потреби­телей при каждом отдельном господине стремится в целом к сокращению. То же, разумеется, справедливо, и, возможно, даже в большей степени, в отношении числа под­чиненных, разыгрывающих за господина демонстратив­ную праздность. Вообще говоря, эти две группы совпада­ют, хотя и не во всем. Жена или главная жена, являясь первой из попавших на должность подставного потреби­теля, и, как и следовало ожидать, в более позднем разви­тии института праздного класса, когда постепенно сужает­ся круг лиц, посредством которых, по обычаю, выполняет­ся долг праздности, жена остается последней. На более высоких ступенях развития общества требуется выполне­ние обоего рода служб, подставной праздности и подстав­ного потребления, в большем объеме, и здесь жене все еще, конечно, помогает более или менее многочисленный корпус слуг. Однако, двигаясь вниз, мы доходим до такого деления на социальной шкале, когда долг подставной праздности и подставного потребления всецело ложится на жену. В странах западноевропейской культуры это место на социальной шкале приходится в настоящее время на низшие слои среднего класса.

И вот здесь происходит любопытное обратное явление. Доступным общему наблюдению является тот факт, что со стороны главы семейства в этих нижних слоях среднего класса не выдвигается претензии на праздность. Под давлением обстоятельств праздность вышла из употребления. Однако жена в семьях среднего класса продолжает исполнять долг подставной праздности ради доброго имени господина и его семьи. При движении вниз по социальной шкале в любом современном промышленном обществе в относительно высокой ее точке отмечается исчезновение явления первостепенной важности – явления демонстра­тивной праздности хозяина дома. Экономические обстоятельства принудили главу семейства среднего класса взяться зарабатывать на жизнь посредством занятий, ко­торые зачастую носят характер производственных в широком понимании, как в случае обыкновенного современно­го бизнесмена. Однако явление производного порядка – подставные праздность и потребление, воспроизводимые женой, а также вспомогательное представление праздно­сти посредством слуг – остается в моде как условность, пренебречь которой не позволят требования репутации. Не нужно никаких особых поисков, чтобы увидеть, как мужчина с величайшим усердием предается работе с тем, чтобы его жена могла в должном виде представлять за него ту меру праздности, которой требует общепринятый здравый смысл.

В таких случаях праздность в исполнении жены явля­ется, разумеется, не просто проявлением лености или без­делья. Она почти неизменно скрывается под видом какой-нибудь работы, обязанностей по дому или под видом уст­ройства социальных благ, что, как оказывается, мало отве­чает каким-либо иным целям или же за этим вовсе не скрывается никаких целей, помимо демонстрации того, что она, жена, не занимается чем-либо прибыльным или при­носящим реальную пользу. Как уже было замечено в раз­деле, посвященном хорошим манерам, такой характер носит большая часть обычного круга домашних забот, которым домашняя хозяйка средних классов отдает свое время и силы. Не то что внимание, которое она уделяет домашним делам, носящим показной и светский характер, не приносит приятного ощущения людям, воспитанным в духе приличий среднего класса; но вкус, к которому обра­щены эти усилия по украшению дома и поддержанию его опрятности, – это вкус, сформированный под выборочным руководством канона почтенности, требующего именно таких доказательств затраченных усилий. Результаты данных усилий приятны нам главным образом потому, что нас учили находить их приятными. К таким домашним обязанностям относятся немалые заботы о должном соче­тании формы и цвета, а также те, которые следует отнести к категории эстетических в собственном смысле слова; нельзя отрицать, что иногда достигаются эффекты, обла­дающие некоторой реальной эстетической ценностью. Многое из сказанного сводится к тому, что в отношении таких жизненных благ усилиями домашней хозяйки руко­водят традиции, оформившиеся под действием закона демонстративно расточительного расхода времени и вещей. Если при этом достигается эффект красоты или удобст­ва – а если достигается, так это более или менее удачное «стечение обстоятельств, – он должен получаться спосо­бами и средствами, которые поверяются действием важно-то экономического закона расточительного расхода сил. Наиболее почетная, «представительная» доля атрибутов домашнего хозяйства среднего слоя представляет собой, «одной стороны, предметы демонстративного потребления и, с другой – образует аппарат подставной праздности, исполняемой хозяйкой дома.

Для людей, чьи доходы находятся в более низких точ­ках денежной шкалы, требование подставного потребле­ния со стороны жены хозяина дома имеет большую силу, чем требование подставной праздности. На уровне, ниже которого не наблюдается почти никаких претензий на рас­точительные затраты сил, идущих, скажем, на поддержание традиционной чистоты в доме и т. п., и где несомненно, не предпринимается никаких попыток показной празд­ности, соображения благопристойности требуют от жены какого-то демонстративного материального потребления ради поддержания почтенности дома и его главы. Таким образом, в качестве современного результата развития архаичного института происходит превращение жены – бывшей сначала как фактически, так и теоретически ра­бой мужчины, выполнявшей тяжелую работу и произво­дившей товары для его потребления, – в традиционного потребителя материальных ценностей, производимых мужчиной. Однако теоретически она, совершенно бесспор­но, еще остается его рабыней, ибо исполняемый обычным образом долг подставной праздности и подставного потреб­ления есть постоянный признак подневольного слуги.

Подставное потребление в семьях средних и низших слоев не может считаться прямым выражением праздного образа жизни, так как семьи со средним и низким достатком в праздный класс не попадают. Здесь скорее праздный образ жизни находит свое опосредованное выражение. В вопросе почтенности праздный класс занимает главенствующее положение в социальной структуре, а его образ жизни и нормы достоинства представляют собой нормы почтенности для всего общества. Соблюдение этих норм, до некоторой степени приблизительное, становится дол­гом всех, кто стоит на более низких ступенях социальной лестницы. В современном цивилизованном обществе по­граничная линия между его слоями становится размытой и подвижной, и в любом обществе, где имеет место такая картина, норма почтенности, устанавливаемая высшими классами, распространяет свое влияние сверху вниз на всю структуру общества до самых низких слоев. В резуль­тате в качестве своего идеала благопристойности предста­вители каждого слоя общества принимают образ жизни, вошедший в моду в следующем соседнем, вышестоящем слое, и устремляют свои усилия на то, чтобы не отстать от этого идеала. Боясь в случае неудачи поплатиться сво­им добрым именем, а также потерять уважение к себе, они вынуждены подчиняться общепринятому закону бла­гопристойности, по крайней мере, внешне.

Основа, на которой, в конечном счете, покоится хоро­шая репутация в любом высокоорганизованном общест­ве, – денежная сила. И средствами демонстрации денежной силы, а тем самым и средствами приобретения или сохранения доброго имени являются праздность и демон­стративное материальное потребление. Собственно, оба эти способа, пока остается возможным их применение по мере движения вниз по ступеням социальной лестницы, оста­ются в моде; и в тех более низких слоях, где эти два спо­соба применяются, и та и другая обязанность в значитель­ной мере передается в семье жене и детям. На более низ­кой ступени, где для жены становится неосуществимой какая бы то ни была степень праздности, даже показной, все-таки сохраняется демонстративное материальное по­требление, осуществляемое женой и детьми. Глава семей­ства также может что-то делать в этом направлении и обычно на самом деле делает, однако при погружении на еще более низкие уровни, где бедность граничит с жизнью в трущобах, мужчина, а вскоре и дети практически пере­стают потреблять материальные ценности ради видимости и женщина остается практически единственной, кто демонстрирует денежную благопристойность семьи. Любое демонстративное потребление, ставшее обычаем, не оста­ется без внимания ни в каких слоях общества, даже самых обнищавших. От последних предметов этой статьи потребления отказываются разве что под давлением жес­точайшей нужды. Люди будут выносить крайнюю нищету и неудобства, прежде чем расстанутся с последней пре­тензией на денежную благопристойность, с последней без­делушкой. Нет ни одного класса и, ни одной страны, кото­рые бы столь малодушно поддавались давлению физиче­ских потребностей, что отказывали бы себе в удовлетво­рении такой высшей, или духовной, потребности.

Как представляется из предшествующего обзора разви­тия демонстративной праздности и демонстративного потребления, возможность использования как одного, так и другого в целях приобретения и сохранения почтенно­сти заключается в элементе расточительства, общем для них обоих. В одном случае это излишняя трата времени и сил, в другом – излишнее материальное потребление. В обоих случаях это способы демонстрации факта обла­дания богатством; и они оба общепринятым образом признаются равноценными. Выбор одного из этих способов есть просто вопрос очевидной сообразности с обстоятель­ствами в той мере, в какой этот выбор не находится под влиянием других норм приличия, проистекающих из дру­гого источника. На различных ступенях развития эконо­мики предпочтение на основе целесообразности может отдаваться одному или другому способу. Вопрос заключа­ется в том, какой из них окажется наиболее действенным по отношению к тем людям, на чьи убеждения необходи­мо оказать влияние. На практике этот вопрос решался по-разному, в зависимости от различных обстоятельств.

Пока общество или социальная группа довольно малы и достаточно компактны, чтобы находиться под влиянием одного только факта, что всем все друг о друге известно, т. е. пока социальное окружение, адаптация к которому диктуется требованиями почета, заключается в сфере личных знакомств индивида и соседской молвы, до тех пор оба способа дают примерно одинаковые результаты. Сле­довательно, на более ранних ступенях развития и тот и другой будут примерно равным образом соответствовать цели. Однако, когда углубляется дифференциация обще­ства и становится необходимым оказывать влияние на бо­лее широкое социальное окружение, потребление начинает брать верх над праздностью в качестве обычного сред­ства демонстрации благопристойности. Это особенно спра­ведливо во время поздней, миролюбивой экономической стадии. Средства коммуникации и подвижность населения представляют индивида на обозрение многих людей, не имеющих никаких других возможностей судить о его поч­тенности, кроме тех материальных ценностей (и, вероят­но, воспитания), которые он, находясь под непосредствен­ным наблюдением, в состоянии выставить напоказ.

Современная организация производства действует в том же направлении и другим путем. Потребности совре­менной производственной системы нередко располагают бок о бок индивидов и целые семейства, отношения меж­ду которыми имеют вряд ли какой другой смысл, кроме момента сопоставления. Формально говоря, соседи часто даже не знакомы и не являются соседями по обществен­ному положению, и все же их преходящее мнение может быть в высшей степени полезно. Единственным реальным средством внушить этим не проявляющим сочувствия на­блюдателям вашей повседневной жизни представление о вашей денежной состоятельности является неустанная демонстрация платежеспособности. В современном обще­стве наблюдается более частое посещение больших сбо­рищ людей, которым не известна повседневная жизнь ин­дивида; это такие места, как церкви, театры, балы гости­ницы, парки, магазины и пр. С тем чтобы поразить мимолетных наблюдателей и сохранить под их взорами довольство собой, подпись в собственной денежной силе должна быть сделана такими буквами, которые бы чита­лись на бегу. Следовательно, очевидно, что тенденция развития в настоящий момент заключается в повышении возможности полезного использования демонстративного потребления по сравнению с праздностью.

Можно заметить также, что пригодность потребления как средства для поддержания репутации, а также выдви­жение его в качестве одной из основ благопристойности в полной мере проявляется в тех сферах общества, где наи­более широкое распространение получают социальные контакты индивида и, где подвижность населения наибо­лее велика. От городского населения для демонстратив­ного потребления требуется сравнительно большая часть дохода, чем от сельского, и требование это является более настоятельным. В результате для поддержания приличного внешнего вида городскому населению в большей сте­пени, чем сельскому, свойственна привычка жить впро­голодь. Поэтому американский фермер, его жена и дети заметно уступают как в своих манерах, так и в модности своей одежды семье, например, городского ремесленника с равным доходом. Дело не в том, что городское население по природе гораздо больше жаждет происходящей от де­монстративного потребления особого рода удовлетворен­ности, и не в том, что у сельского населения в меньшем почете находится денежная благопристойность. Но в го­роде более определенными являются как преходящий характер действия этого способа доказывать денежную состоятельность, так и побуждение к нему. Поэтому к та­кому способу прибегают с большей готовностью, и город­ское население в борьбе за то, чтобы превзойти друг друга, поднимает норму демонстративного потребления на более высокий уровень; все это приводит в городе к сравнитель­но более высоким расходам, требующимся для того, чтобы указать на данную степень денежной благопристойности. Требование сообразности с такой более высокой общепри­знанной нормой становится обязательным. Норма благо­пристойности растет от слоя к слою, и под страхом утра­ты своего привилегированного положения необходимо жить на уровне требований приличного внешнего вида.

Потребление становится более существенным элемен­том уровня жизни в городе, чем в сельской местности. Среди сельского населения место потребления до некото­рой степени занимают сбережения и благоустройство дома, которые посредством соседской молвы становятся достаточно известными, чтобы служить таким же общим целям создания денежной репутации. Эти домашние удоб­ства и праздность – там, где позволяют себе праздность, – следует, конечно, тоже большей частью относить к стать­ям демонстративного потребления; и почти то же самое можно сказать и о сбережениях. То обстоятельство, что слой ремесленников откладывает сбережения в меньшем размере, несомненно, имеет место в результате того, что для ремесленника сбережения являются менее эффектив­ным средством рекламы, направленной на окружение, в котором он находится, нежели сбережения людей, живу­щих на фермах и в маленьких городках. Среди последних каждый знает о делах, особенно о денежном статусе, лю­бого другого. Рассматриваемое просто само по себе – взя­тое в качестве главного, – это добавочное побуждение, которому подвержены слои ремесленников и городских трудящихся, не может серьезно уменьшить размеры сбе­режений; однако, действуя в совокупности с другими мо­тивами, повышающими норму благопристойности в расходах, оно не может не сдерживать тенденцию к сбереже­нию весьма значительным образом.

Как осуществляется действие этого канона почтенно­сти, видно на удачном примере обычаев «посидеть за кружкой пива», «угостить», «покурить» в общественных местах, обычаев, распространенных среди городских рабочих и ремесленников и особенно среди более низких слоев городского населения. Работающие по найму печатники могут быть названы в качестве одной из социальных групп, среди которых такая форма демонстративного потребления пользуется большой популярностью, неся с собой известные, четко выраженные последствия, которые часто подвергаются осуждению. Привычки, присущие в этом отношении данному слою, относятся на счет некоего рода весьма неопределенной моральной неполноценности, которая ему приписывается, или пагубного влияния, кото­рое каким-то необъяснимым образом, как предполагается, оказывает на нравы этих людей выполняемая ими работа. Что касается положения тех, кто работает в наборных и печатных цехах обычных типографий, то его можно резюмировать следующим образом. Мастерство, приобретенное в какой-либо одной типографии или городе, без труда используется почти в любой другой типографии или горо­де, т. е. инерция, связанная со специальным обучением ремеслу, незначительна. К тому же этот вид занятий тре­бует умственных способностей выше средних и такого же общего кругозора; таким образом, занятые в этой области люди могут легче, чем многие другие, извлечь выгоду из любого малейшего отличия в условиях найма в одном месте по сравнению с другим. Инерция из-за нежелания расставаться с родными местами является, следовательно, также незначительной. В то же время заработки в печат­ном ремесле достаточно высоки, чтобы можно было отно­сительно свободно переезжать с места на место. В резуль­тате возникает большая текучесть среди занятых в печат­ном деле, возможно большая, чем в любой другой столь же оформленной и значительной группе рабочих. Эти люди постоянно сталкиваются с новым кругом знакомых, устанавливая с ними непостоянные, преходящие отношения, однако, тем не менее, придавая в каждый конкретный момент большое значение их доброму мнению. Склонность людей к показному, усиленная чувством товарище­ства, приводит к тому, что они свободно тратят деньги на те вещи, которые наилучшим образом служат указанной цели. Повсюду обычай, после того как он приобретает популярность, возводится в неписаный закон и включает­ся в состав общепринятой нормы благопристойности. Следующий шаг – превращение этой нормы благопристойно­сти в отправной пункт для дальнейшего движения в том: же направлении, ибо ведь нет достоинства в том, чтобы просто жить в пассивной сообразности с нормой расточе­ния, на том уровне, на котором само собой разумеющимся образом живет всякий занимающийся данным ремеслом.

Превалирование элементов расточительства в жизни печатников по сравнению с другими рабочими можно соответственно отнести на счет, по крайней мере, в какой-то степени, большей свободы передвижения и более пре­ходящего характера знакомств и общения людей этой про­фессии. Однако тщательный анализ показывает, что реальной основой такого высокого уровня расточительств; является не что иное, как та же склонность к проявлению своего господства и денежной благопристойности, которая делает французского крестьянина-собственника скупым и бережливым и побуждает американского миллионер» основывать колледжи, больницы и музеи. Если бы закон демонстративного потребления в значительной мере не компенсировался действием других черт человеческой природы, ему чуждых, то для населения, занимающего такое положение, какое занимают в настоящее время слои городских рабочих и ремесленников, всякое сбережение было бы логически невозможно, как бы ни были высоки их заработки или доходы.

Однако, помимо наличия состояния и желания выста­вить его напоказ, существуют другие нормы репутации и другие, более или менее обязывающие каноны поведения; некоторые из них входят в моду для того, чтобы усилить или ограничить действие обширного, фундаментального правила демонстративного расточительства. Так как эффективность праздности и показного материального по­требления просто поверяется тем, насколько они могут служить в качестве рекламы богатства, мы должны быть готовы к тому, что сначала сфера денежного соперниче­ства будет разделена между демонстративным материаль­ным потреблением и праздностью примерно поровну. Затем, как можно было бы ожидать, праздность постепенно уступала бы свои позиции, стремясь к отмиранию по мере поступательного развития экономики и увеличения размеров общества, в то время как демонстративное потребление постепенно приобретало бы все большее значение в относительном и абсолютном выражении до тех пор, пока не поглотило бы весь имеющийся в распоряжении про­дукт, не оставив ничего свыше едва достаточных средств к существованию. Однако действительный ход развития несколько отличался от такой идеальной картины. Празд­ность с самого начала захватила первенство и заняла на квазимиролюбивой стадии развития культуры гораздо более почетное место в обществе, чем расточительное материальное потребление, и в качестве непосредственной экспоненты состояния, и как составная часть нормы благопристойности. Начиная с этого момента и далее потреб­ление постепенно завоевывало экономические позиции, пока к настоящему моменту не получило бесспорного при­оритета, хотя ему еще далеко до поглощения продукции во всех сферах сверх прожиточного минимума.

Обращение в ранний период к праздности как к гос­подствующему средству поддержания репутации объяс­няется архаичным разграничением благородных и низких видов занятий. Праздность почетна, и становится обяза­тельной отчасти потому, что демонстрирует освобожденность от низкого труда. Архаичное разделение общества на благородный и низкий классы основывается на завистническом различии между почетными и унизительными занятиями, а на ранней квазимиролюбивой стадии это традиционное различие превращается в обязывающий канон благопристойности. Укреплению позиций праздности спо­собствует тот факт, что она все еще выступает столь же эффективным свидетельством благосостояния, как и по­требление. В самом деле, в той сравнительно малой и постоянной по составу социальной среде, в которую поме­щен индивид на той культурной стадии, праздность так эффективна, что при содействии архаичной традиции, крайне осуждающей всякий производительный труд, она рождает крупный безденежный слой и даже стремится ограничить продукцию общественного производства про­житочным минимумом. Такого крайнего сдерживания про­изводства не происходит, ибо рабский труд выполняется под принуждением, которое сильнее требований почтен­ности, так что работающие слои вынуждены производить продукт сверх их прожиточного минимума. Сравнительно меньшее обращение к демонстративной праздности как к основе репутации происходит впоследствии благодаря тому, что становится относительно выше эффективность потребления как свидетельства обладания богатством, од­нако частично это явление объясняется и другой причи­ной, чуждой и в какой-то степени идущей вразрез с обы­чаем демонстративной праздности.

Этим враждебным фактором является инстинкт мас­терства. Если позволяют обстоятельства, этот инстинкт располагает людей к благосклонному взгляду на производительный труд и на все, что представляет собой пользу для человека. Он склоняет их к резкому осуждению расто­чительных затрат времени и сил. Инстинкт мастерства присутствует во всех людях и дает знать о себе даже в очень неблагоприятных условиях. Поэтому, как бы ни бы­ло данное расходование расточительным в действительно­сти, оно должно иметь, по крайней мере, какое-нибудь благовидное оправдание, что-нибудь вроде показной цели. То, каким образом при особых обстоятельствах инстинкт мастерства порождает завистнические различия между знатными и низкими классами и развивает вкус к доблест­ной деятельности, указывалось в одной из предыдущих глав. В той мере, в какой инстинкт мастерства вступает в противоречие с законом демонстративного расточительст­ва, он выражается не столько в настоятельном требовании реальной полезности, сколько в постоянном ощущении одиозности и эстетической неуместности того, что видит­ся явно бесполезным. Обладая свойством инстинктивного действия, его влияние касается главным образом тех слу­чаев, когда нарушения его требований наглядны и очевид­ны. Лишь в тех случаях, когда его действие не столь незамедлительно и менее ограничено обстоятельствами, оно распространяется на те существенные отклонения от его требований, которые понимаются только по размыш­лении.

Пока всякий производительный труд продолжает вы­полняться исключительно или как правило рабами, созна­ние пугающей унизительности всякого производительного усилия слишком постоянно и сильно, чтобы всерьез позво­лить инстинкту мастерства оказывать серьезное действие и приводить праздный класс к производственной деятельности; однако, когда квазимиролюбивая стадия (с ее си­стемой рабства и статуса) переходит в миролюбивую про­изводственную стадию (с наемным трудом и денежной оплатой), этот инстинкт более действенно включается и игру. Он начинает завоевывать и формировать взгляды людей на то, что достойно поощрения, и утверждается в качестве по крайней мере, вспомогательного канона самоудовлетворенности. Оставляя в стороне все привносимые обстоятельства, можно сказать, что в ничтожном мень­шинстве остаются сегодня те лица (из взрослых), кто не питает никаких намерений по достижению какой-либо цели или кем не движет собственное побуждение придать форму какому-то предмету, факту или отноше­нию, с тем чтобы ими мог воспользоваться человек. Эта наклонность может в значительной степени подавляться побуждением к почтенной праздности и стремлением из­бежать неприличествующей полезности, оказывающими более непосредственное действие, и, следовательно, она может выражаться лишь в несерьезной деятельности, например в выполнении «общественных обязанностей», в квазинаучном и квазихудожественом образовании, в забо­тах по дому и его убранству, в участии в кружках кройки и шитья, в умении задавать тон в одежде и одеваться, играть в карты, гольф или управлять яхтой, в сноровке в самых различных развлечениях. Однако тот факт, что инстинкт мастерства может под давлением обстоятельств выродиться в бессмысленность, ничуть не больше опровер­гает его наличие, чем реальность инстинкта наседки опровергается тем, что мы можем заставить ее высижи­вать фарфоровые яйца.

В последнее время такая беспокойная тяга к какой-нибудь форме целенаправленной деятельности, которая в то же время не была бы неприличным образом производи­тельной, приносящей частный или коллективный доход, знаменует собой различие в положении современного праздного класса и праздного класса квазимиролюбивой стадии. Как было сказано выше, на этой более ранней ста­дии повсеместно господствующий в обществе институт рабства и статуса привел к неизбежному неодобрению целей, отличных от откровенно хищнических. Для наклонности к действию еще можно было найти какое-то при­вычное занятие вроде насилия, агрессии, направленной против враждебных групп, либо репрессии подчиненных классов внутри группы. Это служило облегчению напря­женности и оттоку энергии праздного класса без обраще­ния к действительно полезным или же к представляемым как полезные видам занятий. До некоторой степени той же цели отвечал и обычай охоты. Когда общество пришло в своем развитии к организованному производству и более значительное использование земель почти не оставило возможностей для охоты, под давлением энергии, застав­ляющей искать выход в полезном занятии, праздному классу ничего не оставалось, как искать его в каком-либо ином направлении. Низость, традиционно связанная с по­лезным усилием, с исчезновением принудительного труда также стала восприниматься менее остро, и тогда ин­стинкт мастерства начал заявлять о себе все более настой­чиво и последовательно.

В какой-то мере изменилось направление наименьшего сопротивления, и энергия, ранее находившая отдушину в хищнической деятельности, теперь отчасти направляется на какую-нибудь цель, выставляемую как полезная. Наро­чито бесцельная праздность начинает осуждаться, особен­но среди той значительной части праздного класса, плебейское происхождение которой не согласуется с тради­цией otium cum dignitate (свободное время почетно). Однако тот канон почтенности, который не одобряет вся­кое занятие, имеющее характер производительного уси­лия, все еще присутствует и не позволяет никакому виду деятельности, реально полезному или носящему производительный характер, ничего сверх того, что эта деятель­ность может приобретать весьма и весьма преходящую популярность. Это означает, что в практикуемой праздным классом демонстративной праздности наметилось измене­ние, хотя не столько по существу, сколько по форме. Об­ращением к несерьезной деятельности достигается компромисс между двумя противоречащими друг другу требованиями. Развиваются многочисленные и сложные правила вежливости, а также общественные обязанности, имеющие форму церемоний; основывается множество ор­ганизаций, в официальных названиях и стиле работы ко­торых воплощается какой-нибудь благовидный объект благотворительности, развивается бурная деятельность, ведется масса разговоров, в результате участникам всех этих мероприятий может и не представиться случай задуматься о действительном экономическом значении их дви­жения. Наряду с разыгрыванием целенаправленного заня­тия в нем неразрывно вплетенным в его структуру обыкно­венно, если не неизменно, присутствует ощутимый элемент целенаправленного усилия, стремление к какой-либо серьезной цели.

В более узкой сфере подставной праздности произо­шла аналогичная перемена. Вместо того чтобы просто проводить время в видимом безделье, как в лучшие патриархальные времена, на более высокой миролюбивой ста­дии домашняя хозяйка усердно занимается заботами по дому. Характерные особенности такого развития домаш­ней службы уже указывались.

На протяжении всей эволюции демонстративного рас­ходования очевидным образом подразумевается, что для того, чтобы сохранить добрую славу потребителя, его де­монстративное расходование должно быть направлено на излишества. Чтобы приносить почет, оно должно быть рас­точительным. От потребления одних лишь предметов жиз­ненной необходимости не возникало бы никаких отличи­тельных достоинств, кроме разве что по сравнению с пре­зренно бедными, которые не дотягивают даже до прожи­точного минимума; и из такого сравнения не могла бы получиться никакая норма расходования, разве что соот­ветствующая самому прозаическому и непривлекательно­му уровню благопристойности. тем не менее, был бы возможен уровень жизни, который позволял бы проводить завистническое сопоставление в областях, отличных от обладания богатством, например в различных проявлени­ях моральных, физических, интеллектуальных или эсте­тических сил. Сегодня пользуется популярностью сопо­ставление во всех этих направлениях; и во всех отноше­ниях оно обычно так неразрывно связано с денежным сопоставлением, что едва отличимо от последнего. Это особенно справедливо в отношении бытующей системы оценок выражения умственных и эстетических сил или способностей; поэтому мы нередко истолковываем как эс­тетическое или интеллектуальное то различие, которое по существу является всего лишь денежным.

Употребление термина «расточительство» неудачно в одном отношении. Используясь в повседневной речи, это слово носит оттенок осуждения. В нашем тексте оно упо­треблено за неимением лучшего термина, который будет адекватно описывать тот же диапазон мотивов и явлений и не будет восприниматься в одиозном значении, подразумевающем незаконное расходование продуктов челове­ческого труда или человеческого общества. С точки зре­ния экономической теории рассматриваемое расходование не более и не менее законно, нежели любое другое расхо­дование. Оно называется здесь «расточительство», потому что не служит человеческому обществу или не отвечает человеческому благополучию в целом, а не потому, что с позиции отдельного прибегающего к расточительству потребителя это пустые или не на то направленные усилия или расходы. Если потребитель выбирает расточи­тельную манеру расходов, то тем самым устраняется во­прос об относительной его полезности для потребителя по сравнению с другими формами потребления, которые не порицались бы вследствие их расточительности. Какую бы форму ни выбирал потребитель или какую бы он ни преследовал цель, производя свой выбор, эта форма по­требления обладает для него полезностью уже благодаря тому, что он отдает ей предпочтение. Вопрос о расточительстве, как он видится отдельному потребителю с его точки зрения, возникает за пределами компетенции соб­ственно экономической теории. Следовательно, употребление слова «расточительство» в качестве специального термина не несет никакого порицания мотивов, которыми руководствуется в условиях канона демонстративного расточительства потребитель, или целей, которые он пресле­дует.

Однако, исходя из других соображений, стоит заме­тить, что слово «расточительство», используемое в повсе­дневной речи, имеет значение порицания того, что харак­теризуется как расточительное. В самом этом здравом зна­чении обнаруживает себя инстинкт мастерства. Распро­страненное в массах порицание расточительства говорит о том, что для того, чтобы находиться в согласии с самим собой, обыкновенный человек должен уметь видеть во всем без исключения, чем человек обладает, и в любом и каждом его усилии улучшение жизни и увеличение бла­гополучия в целом. Чтобы получить безоговорочное одоб­рение, любое экономическое явление должно оправдывать­ся при поверке на безличную полезность – полезность с общечеловеческой точки зрения. Относительное преиму­щество, или преимущество в состязании, одного индивида по сравнению с другим не соответствует требованиям эко­номической справедливости, и поэтому конкуренция в расходовании не получает одобрения с точки зрения такой справедливости.

Строго говоря, в рубрику демонстративного расточи­тельства не следует включать ничего, кроме такого расхо­дования, которое производится на почве завистнического денежного сопоставления. Однако для того, чтобы ввести под эту рубрику какой-либо данный элемент или пред­мет, не обязательно, чтобы он расценивался как расточительство несущим расходы лицом. Нередко случается так, что элемент жизненного уровня, появляясь сначала прежде всего, как расточительный, впоследствии становится в понимании потребителя жизненной необходимостью и таким образом, может стать для потребителя таким же необходимым, как любая другая статья его привычного расходования. В качестве предметов, попадающих иногда под эту рубрику и, следовательно, пригодных как пример того, каким образом действует это правило, можно назвать ковры и занавески, столовое серебро, услуги официантов, шелковые шляпы, крахмальное белье, многие предметы одежды и драгоценные украшения. После того как форми­руется привычка и обязательность этих вещей становится общепринятой, эта обязательность мало помогает в реше­нии вопроса о том, классифицировать ли расходование как расточительство или как нерасточительство в спецпальном значении этого слова. Проверка, которой должно под­вергаться всякое расходование при попытке решить этот вопрос, осуществляется выяснением того, служит ли рас­ходование непосредственно улучшению человеческой жиз­ни в целом – способствует ли оно общественному разви­тию, рассматриваемому вне связи с отдельными лицами. Ибо это является основанием для решения, выносимого инстинктом мастерства, который является судом высшей инстанции в любом вопросе экономической истинности и адекватности. Это вопрос относительно решения, выноси­мого беспристрастным здравым смыслом. Вопрос, следова­тельно, заключается не в том, приводит ли данное расходование при существующих обстоятельствах, складываю­щихся из индивидуальной привычки и общественного обычая, к удовлетворению отдельного потребителя, к спокойному состоянию духа, а в том, создается ли в резуль­тате данного расходования, независимо от приобретенных вкусов и канонов обхождения и общепринятого приличия, реальная прибыль в удобстве или в полноте жизни. При­вычное расходование следует классифицировать как рас­точительство в той мере, в какой развитие обычая, на котором оно основывается, будет объясняться привычкой производить завистническое денежное сопоставление – т. е. постольку, поскольку представляется, что оно не могло бы стать привычным и предписывающим, если бы не опиралось на принцип денежной почтенности или отно­сительного денежного успеха.

Очевидно, для того, чтобы данный объект расходования попал в категорию демонстративного расточительства, он не должен быть исключительно расточительным. Пред­мет может быть расточительным и полезным, т. е. тем и другим вместе, и его полезность для потребителя может складываться из пользы и расточительства в самых разных пропорциях. Потребительские товары и даже сред­ства производства обычно обнаруживают в качестве со­ставляющих компонентов их полезности оба эти элемента в разных сочетаниях, хотя, вообще говоря, элемент расто­чительства стремится занять господствующее положение в предметах потребления, в то время как в отношении предметов, предназначенных для использования в произ­водстве, справедливо обратное. Даже в предметах, кото­рые, как кажется на первый взгляд, служат только чисто показным целям, всегда можно обнаружить присутствие некоторой, по крайней мере, мнимой, полезности; а с дру­гой стороны, даже в инструментах и специальном обору­довании, используемых в каком-либо отдельном производ­стве, или в самых грубых вещах, созданных человеческим трудолюбием, при ближайшем рассмотрении обычно становятся очевидными следы демонстративного расточения, по крайней мере, следы привычки к проявлению показно­го. Было бы неосмотрительно утверждать, что какой-то предмет или какая-то служба начисто лишены полезного назначения, как бы ни было очевидно, что первичной целью и главным элементом является демонстративное расточительство; и почти также рискованно было бы утверждать в отношении всякого преимущественно полез­ного продукта, что расточительство в качестве составной части никоим образом не входит в его ценность, непосред­ственно или опосредованно.