Демонстративная праздность

Непосредственный результат такой борьбы, как та, которая только что была описана в общих чертах, если бы в ее процесс не вмешивались другие экономические силы или другие особенности соперничества, заключался бы в том, чтобы делать людей трудолюбивыми и бережливыми. И такой результат наблюдается в той мере и постольку, поскольку он касается низших слоев, для которых произ­водительный труд является обычным средством к приоб­ретению материальных ценностей. Это справедливо глав­ным образом в отношении трудящихся слоев оседлой общности людей, находящейся на аграрной ступени обще­ственного производства, в которой существует значитель­ное дробление собственности и где законами и обычаями этим слоям обеспечивается более или менее определенная доля продукта общественного производства. Этим низшим слоям в любом случае не избежать труда, и трудовая повинность, поэтому не является для них особо унизитель­ной, по крайней мере, в пределах своего слоя. Они, по­скольку труд является тем образом жизни, который ими осознан и с которым они примирились, скорее, испытывают некоторую соревновательную гордость оттого, что их рабо­та носит производительный характер. Причем это нередко единственная доступная им область соперничества. Среди тех, для кого приобретение и соперничество возможны только в сфере производительности и бережливости, борь­ба за денежную престижность в известной мере вылива­ется в повышенное усердие и крайнюю осмотрительность в расходах. Однако в процессе соперничества выдвигаются определенные вторичные факторы, о которых еще будет идти речь, видоизменяющие весьма существенным образом соперничество и удерживающие его в рамках этих направлений как среди слоев, лежащих ниже в денежном отношении, так и среди денежного класса.

Совсем иначе, однако, обстоит дело с занимающим высшее положение денежным классом, который представляет для нас здесь непосредственный интерес. Этот класс также не лишен стимула к усердию и экономии, однако вторичные факторы денежного соперничества столь сильно определяют его действие, что практически подавляется всякая тенденция в этих направлениях и стимул к усердию не получает практически никакого выражения. Самым сильным из вторичных факторов соперничества, как и самым широким по масштабам воздействия, явля­ется требование воздержания от производственной дея­тельности. Это особенно справедливо в отношении варвар­ской стадии развития культуры. В привычном мышлении людей в условиях хищнической культуры труд начинает ассоциироваться со слабостью и подчинением хозяину. Труд, следовательно, является показателем более низкого положения и становится недостойным высокого звания че­ловека. Благодаря этой традиции труд воспринимается как унижающий достоинство, и традиция эта отнюдь не умер­ла. Наоборот, с развитием социальной дифференциации она приобретает силу аксиомы благодаря старинному, неписаному и не вызывающему сомнения закону.

Для того чтобы заслужить и сохранить уважение лю­дей, недостаточно лишь обладать богатством и властью. Богатство или власть нужно сделать очевидными, ибо ува­жение оказывается только по представлении доказа­тельств. И свидетельство богатства не только служит то­му, чтобы внушать другим представление о своей важно­сти и поддерживать вживе и в бдении ощущение своей значимости в других людях, – оно едва ли не так же по­лезно в создании и оберегании своего самодовольства. На всех ступенях развития культуры, кроме низших, человек обычного склада ума находит утешение в чувстве уваже­ния к самому себе и поддерживает его «приличным окружением» и устранением от «низких обязанностей». Вы­нужденный отход от привычного ему уровня приличий, будь то в личном имуществе или в виде и размере его повседневной деятельности, воспринимается – даже по­мимо осознания того, имеет ли он одобрение или неодоб­рение со стороны товарищей, – как ущемление его чело­веческого достоинства.

Архаичное представление о различии низкого и почет­ного в образе жизни человека и сегодня остается весьма и весьма сильным. Настолько сильным, что мало кто из «класса лучших» не обладает инстинктивным отвращени­ем к черной работе. Мы живо воображаем себе нечистоту, которую стало ритуалом приписывать в особой степени тем занятиям, что по привычке мысленно связываются у вас с домашней прислугой. Как представляется всякой личности изысканного вкуса, определенные обязанности, которые, по обыкновению, возложены на слуг, неразрывно связаны с осквернением души. Плебейское окружение, захудалые, т. е. недорогие, жилища и грубые занятия в общем производстве подвергаются безоговорочному пре­зрению и избегаются. Эти вещи несовместимы с жизнью на удовлетворительном духовном уровне – с «высокими мыслями». Известная степень праздности и освобождения от непосредственного контакта с такими производствен­ными процессами, которые отвечают первоочередным по­вседневным целям человеческой жизни, со времен древ­негреческих философов и до настоящего времени неиз­менно воспринимаются теми, кто над этим задумывается, как предпосылка к достойной, или красивой, или даже безупречной жизни. Сама по себе праздная жизнь (и все с ней связанное) облагораживает человека и является прекрасной в глазах всех цивилизованных людей.

Это личное, субъективное значение праздности и дру­гих свидетельств богатства, несомненно, является большей частью производным и второстепенным. Оно отчасти отра­жение того факта, что праздность утилитарна как сред­ство заслужить у других почет, а отчасти – результат подмены одного понятия другим. Выполнение работы стало свидетельством уступающей силы, поэтому сам труд путем мысленного опущения промежуточных понятий стал рассматриваться как низкий по самой сути.

В течение собственно хищнической стадии и особенно следующих за ней ранних стадий квазимиролюбивого раз­вития производства праздная жизнь являлась самым наглядным и убедительным доказательством денежной силы, а, следовательно, и превосходства в силе вообще. Причем всегда при условии, что праздный господин может продемонстрировать свой покой и блаженство. На этой стадии богатство состоит главным образом из рабов, а вы­годы, происходящие из обладания таким богатством и властью, имеют форму в основном личного услужения и его непосредственных плодов. Демонстративное воздержа­ние от труда становится, таким образом, традиционным признаком превосходства в денежных успехах и общепри­знанным показателем степени заслуженного почета. И наоборот, так как прилежание в производительном труде есть признак бедности и подчинения, оно становится несовместимым с престижным положением в обществе. Таким образом, привычки прилежания и бережливости не получают постоянной поддержки со стороны денежного соперничества, широко распространенного в обществе. Наоборот, этот вид соперничества вовсе не содействует участию в производительном труде. Труд неизбежно стал бы позорным, будучи свидетельством бедности, если бы даже он не стал считаться неблагопристойным занятием уже при той древней традиции, что была унаследована от бо­лее ранней культурной стадии. Старинный обычай хищнической культуры заключается в том, что произвол длительных усилий следует остерегаться как недостойных для здоровых телом людей, и этот обычай укрепляется, а отнюдь не отбрасывается при переходе от хищнического к квазимиролюбивому образу жизни.

Если бы институт праздного класса не возник сразу же с появлением частной собственности, уже в силу бес­славия, приписываемого занятости в производительно» труде, он появился бы в любом случае в качестве одного из первых последствий обладания собственностью. И нуж­но заметить, что, хотя праздный класс существовал в принципе со времен зарождения хищнической культуры, с переходом от хищнической к следующей за ней денеж­ной стадии культуры институт праздного класса напол­няется новым смыслом. Именно с этого времени и впредь он и является «праздным классом» как на деле, так и в теории. К этому моменту институт праздного класса вос­ходит в своем законченном виде.

В течение собственно хищнической стадии различие между праздным классом и трудящимися слоями являет­ся до некоторой степени лишь формальным. Здоровые мужчины ревностно чуждаются всего, что в их представ­лении является рабской повинностью, однако на самом деле их деятельность ощутимым образом способствует под­держанию жизни группы. Последующая стадия квази­мирного производства обычно характеризуется установив­шейся системой рабского труда, стадами скота, слоем подневольных табунщиков и пастухов; производство про­двинуто настолько, что общество уже больше не зависит от средств к существованию, добываемых охотой или ка­ким-либо другим видом деятельности, которую можно, безусловно, отнести к разряду доблестной. С этого момен­та и далее отличительной чертой в жизни праздного класса является демонстративное освобождение от всяких по­лезных занятий.

Обычные, характерные занятия праздного класса в этой зрелой фазе его исторического развития являются почти такими же по форме, как и в его раннюю пору. Эти­ми занятиями являются управление, войны, спорт и раз­влечения и отправление обрядов благочестия. Лица, чрез­мерно вдающиеся в тонкости теоретических рассуждений, могут настаивать на том, что эти занятия все же являются, косвенным и несущественным образом, «производитель­ными». Однако следует заметить, и это имеет решающее значение для рассматриваемого вопроса, что основным мотивом участия праздного класса в этих занятиях, несомненно, не является увеличение состояния посредством производительных усилий. На этой, как и на любой дру­гой, стадии развития общества правление и войны, по крайней мере, отчасти, осуществляются для денежной прибыли тех, кто в них участвует, но это – прибыль, получаемая почетным способом: захватом и обращением в свою поль­зу. Эти занятия носят характер хищнического, а не про­изводительного промысла. Нечто подобное можно сказать и об охоте, но с одним отличием. Когда общество выходит из собственно охотнической стадии, в охоте начинают вы­деляться два различных занятия. С одной стороны, это занятие, осуществляемое главным образом ради прибыли, и элемент доблести в нем практически отсутствует либо, во всяком случае, не присутствует в достаточной степени, чтобы на это занятие не падала тень прибыльного про­мысла. С другой стороны, охота – это также развлечение, попросту проявление хищнического побуждения. В каче­стве такового она не представляет собой никакого ощути­мого денежного стимула, однако содержит более или ме­нее явный элемент доблести. Именно это последнее обсто­ятельство избавляет охоту от неблаговидности, которой обладают ремесла, поэтому она достойна поощрения и весьма хорошо вписывается в образ жизни развитого праздного класса.

Воздержание от труда теперь является не только почетным или похвальным делом, но становится тем, что необходимо для благопристойности. Собственность как основа почтенности является самым простым и настоятельным требованием на протяжении ранних стадий на­копления состояния. Воздержание от труда традиционно свидетельствует о состоятельности и, следовательно, является общепризнанным показателем положения в обществе; и это неотступное требование того, чтобы богатство вознаграждалось, ведет к еще более сильному настоянию на праздности. Nota notae est nota rei ipsius. Согласно установленным законам человеческого бытия, праздность, являясь общепризнанным свидетельством обладания бо­гатством, закрепляется в образе мыслей людей как нечто, что само по себе обладает значительными достоинствами и существенно облагораживает, тогда, как производительный труд в то же самое время и по той же причине в двойном смысле становится недостойным. В довершение всего труд не только позорен в глазах общества, но и морально невозможен для благородных, рожденных свободными людей и несовместим с достойной жизнью.

Этот запрет на труд имеет значение для дальнейшей производственной дифференциации классов. Когда растет плотность населения и хищническая группа превращается в оседлую общность, законные власти и обычаи, регулирующие систему собственности, получают больший про­стор и согласованность в своих действиях. Вскоре затем практически становится невозможным накапливать богат­ство простым захватом и, что логично и последовательно, одинаково невозможным приобретать богатство путем про­изводственной деятельности людям неимущим, но гордым. Им открыта другая возможность – жизнь в нужде или нищете. Везде, где срабатывает критерий демонстратив­ной праздности, появляется второстепенный и в некото­ром смысле незаконнорожденный праздный слой – край­не бедный и кое-как перебивающийся в нужде и неудоб­стве, но морально не способный снизойти до прибыльных занятий. Опустившийся господин или дама, видавшая лучшие времена, – явление весьма частое и в наши дни. Это распространяющееся повсюду чувство унижения соб­ственного достоинства при самой незначительной физиче­ской работе знакомо не только всем цивилизованным на­родам, но и народам менее развитого уровня денежной культуры. У лиц с повышенной чувствительностью, кото­рым в течение долгого времени прививаются аристокра­тические манеры, чувство постыдности физического тру­да может стать столь сильным, что в критической ситуа­ции и при необходимости выбора голос инстинкта самосо­хранения будет оставаться без внимания. Так, например, рассказывают о некоторых полинезийских вождях, кото­рые под давлением хороших манер предпочитали голодать, но не подносить пищу ко рту собственными руками. Правда, по крайней мере, отчасти, такое поведение могло произойти из-за чрезмерной святости или табу, связывае­мых с личностью вождя. Это табу сообщалось через при­косновение пальцев и делало все, чего касался вождь, негодным в качестве пищи человеку. Однако табу само является производным понятием от представления о не­достойности труда или несовместимости труда с принци­пами морали; так что истолкованное в этом смысле пове­дение полинезийских вождей вернее следует канону поч­тенной праздности, чем может показаться вначале. Луч­шим примером, или, по крайней мере, более очевидным, является случай с одним из королей Франции, который простился с жизнью из-за чрезмерной моральной стойко­сти при соблюдении правил хорошего тона. В отсутствие должностного лица, в обязанности которого входило пере­движение кресла господина, король безропотно сидел пе­ред камином, позволяя своей королевской персоне поджариться настолько, что его уже нельзя было спасти. Одна­ко, поступая таким образом, он спасал свое Наихристиан­ское высочество от осквернения низкими усилиями.

Главное, верь – нечестиво душу предпочесть стыду, И из-за жизни погубить основы бытия.

Уже отмечалось, что слово «праздный», в том смысле, в каком оно здесь употребляется, не означает лень или неподвижность. Оно означает непроизводительное потреб­ление времени. Время потребляется непроизводительно, во-первых, вследствие представления о недостойности про­изводительной работы и, во-вторых, как свидетельство возможности в денежном отношении позволить себе жизнь в безделье. Однако праздный господин не проводит всю свою жизнь на глазах у зрителей, которых нужно впечат­лять сим зрелищем почтенного досуга, по идеальному замыслу эту жизнь и составляющего. На некоторое время его жизнь по необходимости удаляется от взоров, и об этом личном времени, которое проводится не на публике, праздный господин должен ради своего доброго имени уметь дать убедительный отчет. Ему следует найти какое-нибудь средство для очевидного доказательства досуга, проводимого не на виду у зрителей. Это можно сделать только косвенно, посредством осязаемых, неэфемерных результатов досуга, проведенного таким образом, – аналогично уже знакомой демонстрации осязаемых плодов труда, выполняемого для праздного господина работающими у него ремесленниками и слугами.

Непреходящим свидетельством производительного труда выступает его материальный продукт – обычно ка­кой-нибудь предмет потребления. Доблестная деятель­ность также призвана обеспечить какой-либо осязаемый результат, который может служить для демонстрации в виде трофея или добычи. На более поздней стадии разви­тия общества входит в обычай придумывать себе какие-нибудь отличительные знаки и регалии почета, которые будут служить традиционно признанными доказательст­вами доблести и в то же самое время указывать на каче­ство или степень доблести, символом которой они высту­пают. По мере того как возрастает плотность населения и человеческие отношения становятся сложнее и многооб­разнее, все элементы жизни подвергаются пересмотру и отбору; в этом процессе использование трофеев развивает­ся в систему рангов, титулов, степеней и знаков отличия, типичными примерами которых являются геральдические изображения, медали и почетные украшения.

С экономической точки зрения праздность, рассмат­риваемая как вид занятости, находится в тесном родстве с доблестной деятельностью; а достижения, свойственные праздной жизни и хранимые в качестве ее внешних кри­териев, имеют много общего с трофеями такой деятельно­сти. Однако праздность в более узком смысле в отличие от доблестной деятельности, а также от всякого мнимо-производительного употребления сил на что-нибудь no-существу бесполезное никакого материального результата обычно не оставляет. Поэтому критерии былых сверше­ний при праздной жизни обычно принимают форму «не­материальных» ценностей. Такими нематериальными свидетельствами былой праздности являются квазинауч­ная или квазихудожественная образованность, а также осведомленность о процессах и событиях, не имеющих непосредственного отношения к продвижению вперед человеческого общества. Так, к примеру, в наше время имеются знания о мертвых языках и оккультных науках, правописании, синтаксисе и просодии, о различного рода семейном музицировании и самодеятельном искусстве, о том, как следует сегодня одеваться, обставлять жилье и какой иметь выезд, об играх и развлечениях, а также о любимых питомцах, таких, как собаки и скаковые лоша­ди. Во всех этих отраслях знаний изначальным мотивом, из которого и происходило вначале приобретение знаний и благодаря которому они когда-то вошли в моду, могло быть что-то совершенно отличное от желания показать, что время было проведено не в производственном заня­тии; однако, если бы эта образованность не оправдывалась в качестве прочного свидетельства непроизводительных затрат времени, она не смогла бы существовать, сохраняя за собой положение традиционной образованности празд­ного класса.

В известном смысле можно эту образованность отнести к учености. Помимо и кроме нее есть еще ряд обществен­ных явлений, которые постепенно переходят из области учености в область физического навыка и ремесла. Такое промежуточное положение занимает то, что известно как воспитанность и умение держать себя, вежливое обхожде­ние, этикет, а также вообще соблюдение приличий и цере­моний. Явления такого рода более навязчиво и непосред­ственно предстают общему вниманию и потому утвержда­ются все шире и настоятельнее в качестве необходимого свидетельства почтенной степени праздности. Необходи­мо отметить, что все это соблюдение церемоний, которое попадает под общую рубрику хороших манер, занимает более важное место в оценке людей на той стадии культу­ры, когда в качестве признака почтенности наибольшую популярность приобретает демонстративная праздность, чем на более поздних стадиях общественного развития. Варвар квазимирной стадии производства заметно более благовоспитанный человек в том, что касается соблюде­ния декорума, чем любой из людей, кроме разве что самых изысканных в другой, более поздний век. Действительно, общеизвестно или, по крайней мере, так принято теперь считать, что хорошие манеры портятся по мере того, как общество отходит от патриархальной стадии. Немало гос­под старой выучки вынуждены были высказывать свои сожаления по поводу невоспитанных манер и недостаточ­ной обходительности, наблюдающихся даже среди выс­ших слоев в современных промышленных обществах; а распад церемониального кодекса – или что иначе назы­вается вульгаризация жизни – среди собственно промыш­ленных слоев предстает взору всех тонко чувствующих лиц как одна из главных аномалий цивилизации поздних времен. Распад, который этот кодекс претерпевает у какого-нибудь деятельного народа, свидетельствует – ника­ких осуждений! – в пользу того факта, что декорум является продуктом жизни праздного класса и ее показателем, в полной мере расцветающим лишь в условиях системы, построенной на положении в обществе.

Источник или, лучше сказать, происхождение хороших манер следует, конечно, искать в чем-то другом, нежели в сознательных усилиях со стороны благовоспитанных людей показать, что на приобретение этих манер было потрачено много времени. Конечная цель введения и раз­работки этих отправлений, когда они были новы, заклю­чалась в их более высокой эффективности в смысле кра­соты и выразительности. Своим появлением и развитием церемониальный кодекс большей частью обязан желанию человека снискать к себе доверие или продемонстрировать проявление доброй воли. Как полагают социологи и антро­пологи, в поведении благовоспитанных лиц на любой более поздней стадии развития общества этот начальный мотив за редким исключением присутствует почти всегда. Хорошие манеры, говорят нам, – это отчасти развитие языка жестов, а отчасти символические и традиционные, пережитки, представляющие собой былые проявления господства, личного услужения или личного контакта. В зна­чительной мере они являются выражением отношений статуса – языком жестов, символически выражающим господство, с одной стороны, и подчиненность – с другой. Везде, где в настоящее время образ жизни, пользующий­ся поддержкой общества, наделен признаками хищниче­ского склада ума, а вследствие этого – положения господ­ства и подчиненности, там следование всяким щепетиль­ным особенностям в поведении имеет крайне важное значение, а упорство, с которым традиционно блюдутся ранги и титулы, вплотную приближается к идеалу, уста­новленному варварами квазимиролюбивой культуры кочевников. Хорошие примеры сохранения такого духовного настроя можно найти в некоторых из стран континенталь­ной Европы. Что же касается уважения к хорошим мане­рам, то и в этом явлении, обладающем самостоятельной ценностью, европейские страны приближаются к архаич­ному идеалу.

Внешние приличия, будучи символами, составляя язык жестов, были сначала полезны исключительно для заме­щения символизируемых фактов и качеств, однако вскоре они претерпели превращение, и теперь сущность челове­ческого общения в результате происшедшего превраще­ния остается обычно без внимания. Вскоре хорошие манеры стали, по общему представлению, иметь реальную» значимость сами по себе. Они приобрели сакраменталь­ный характер, в значительной мере не зависимый от тех сущностей, которые первоначально за ними угадывались. К отклонениям от кодекса внешних приличий все стали относиться с характерной неприязнью, а хорошее воспитание является в повседневном представлении не просто случайным признаком превосходства, а неотъемлемым свойством благопристойной души человеческой. Мало что вызывает у нас такое инстинктивное отвращение, как нарушение внешних приличий; и мы так далеко ушли в деле приписывания традиционному соблюдению этикета1 внутренней значимости, что мало кто из нас способен от­делить нарушение этикета от чувства существенного недостатка достоинства у нарушающего. Можно примириться с изменой вере, но с нарушением этикета – нельзя. «Манеры делают человека».

Тем не менее, хотя хорошие манеры в представлении их носителя, равно как и в представлении зрителя, обла­дают такой внутренней значимостью, исходным основанием той популярности, которой пользуются хорошие ма­неры и воспитанность, является лишь ощущение присущей декору правильности. Скрытые экономические основания хороших манер следует искать в почетном характере того праздного или непроизводительного по­требления времени и сил, без которого не обходится их. приобретение. Знание хороших манер и навык приходят в результате продолжительной практики. Утонченный вкус, изысканные манеры и образ жизни являются пригодными доказательствами благородного происхожде­ния, потому что хорошее воспитание требует времени, сил и расходов и, следовательно, выходит за пределы возмож­ностей тех, чьи силы и время поглощаются работой. Зна­ние правил приличия является Prima facie свидетельством того, что та часть жизни благовоспитанного человека, ко­торая не проходит на глазах у зрителя, проведена достой­ным образом, в приобретении совершенств, которые не­ приносят никакой прибыли. В конечном счете, значение хороших манер заключается в том факте, что владение ими – своего рода расписка в праздном образе жизни» Следовательно, обратно, поскольку праздность есть тра­диционное средство обретения денежной репутации, то­на всякого, кто домогается малой толики благопристой­ности своего денежного состояния, ложится долг приобретения некоторой опытности в соблюдении внешних приличий.

Та часть достопочтенной праздной жизни, которая проводится не на глазах у зрителей, лишь в той мере мо­жет служить поддержанию репутации, в какой она приво­дит к осязаемым, наглядным результатам, которые можно сравнить и соизмерить с результатами такого же рода, предъявляемыми соперничающими соискателями почета. Подобные явления в области праздного поведения, умение себя держать и прочее логически вытекают просто из постоянного воздержания от труда, даже когда субъект не задумывается о сути дела, усердно проникаясь духом праздной власти и состоятельности. Особенно верным представляется тот факт, что праздная жизнь, продолжаю­щаяся таким образом, в течение нескольких поколений, будет оказывать постоянное, прослеживаемое действие на личность конкретного индивида, а еще более – на его привычное поведение, манеру себя держать. Однако мож­но придать еще больше совершенства всей той опытности в соблюдении декорума, что приходит в результате пас­сивного усвоения привычки, а также всему тому, что ука­зывает на накопленный поколениями опыт праздной жиз­ни. Для этого нужно заботливо и усердно приобретать признаки достопочтенной праздности, а затем энергично и систематически демонстрировать эти побочные призна­ки освобожденности от работы. Попросту говоря, это тот момент, в котором достижению благопристойной опытно­сти в приличиях праздного класса могут существенно содействовать прилежные усилия и денежные расходы. И наоборот, чем больше степень опытности и чем очевид­нее высокая степень усвоения привычки следовать тому, что не служит никакой прибыльной или какой другой по­лезной цели, тем значительнее потребление времени и денег, подразумеваемое как необходимое для приобрете­ния нужных навыков, и тем значительнее создающееся в результате доброе имя. В условиях соперничества за совершенное овладение хорошими манерами развитие необходимых навыков отнимает немало усилий; отдельные элементы благопристойности развиваются во всеохватыва­ющий порядок, подчинение которому требуется от всех, кто хочет считаться безупречным в смысле репутации. И, следовательно, с другой стороны, та демонстративная праздность, которая способствует развитию хороших ма­нер, превращается постепенно в старательные упражнения по умению держать себя, в воспитание вкуса, т. е. в умение разбираться в том, какие предметы потребления отвечают приличию и каковы отвечающие приличию спо­собы их потребления.

В этой связи стоит обратить внимание на то обстоя­тельство, что в преднамеренном производстве культурного класса использовалась возможность выработки в человеке, в его поведении патологических и других индивидуальных особенностей путем тонкого имитирования и систематиче­ской тренировки, что часто сопровождалось очень благо­приятным результатом. Таким образом, в процессе разви­тия того, что попросту называется снобизмом, в значитель­ном ряде случаев в семьях и родословных достигаете» «синкопированное» благородное воспитание, ускоренная эволюция знатного происхождения. Это «синкопирован­ное» благородное происхождение приводит к тому, что среди факторов, определяющих положение праздного класса в обществе, знатное происхождение никоим обра­зом не уступает другим факторам, которые, быть может, соответствуют и более долгой, но не столь энергичной подготовке в соблюдении денежных приличий.

Наблюдается, далее, соизмеримая степень соответствий признаваемому в данное время обществом кодексу щепе­тильных особенностей в отношении приличествующих спо­собов и средств потребления. В этом отношении можно сопоставить различия между двумя людьми в степени-соответствия идеалу, можно также с некоторой степенью точности сортировать людей, ранжируя их по шкале хоро­ших манер и воспитанности. В этом отношении оказание почтения производится обычно слепо, на основании соответствия принятым канонам вкуса и без сознательного учета денежного положения или степени праздности, в которой живет какой-либо данный кандидат в почтенные люди; однако каноны благовоспитанности, согласно кото­рым производится такая оценка, находятся в постоянном подчинении закону демонстративной праздности, на самом деле претерпевая постоянные изменения и подвергаясь пересмотру для приведения в тесное согласие с его требо­ваниями. Так что, хотя непосредственное основание для различий и может быть иным, все-таки общим принципом благовоспитанности и ее испытанной пробой является требование существенного и очевидного расхода времени. В пределах этого принципа может наблюдаться значитель­ный диапазон отклонений, однако это – видоизменения формы выражения, а не содержания.

Разумеется, учтивость в повседневном общении в не­малой степени является непосредственным выражением внимательного и доброжелательного расположения, и этот элемент поведения большей частью не требует отыскания каких-либо скрытых оснований почтения, объясняющих как его наличие, так и одобрительное к нему отношение. Однако нельзя сказать то же самое о кодексе приличий. Последние являются выражением общественного положе­ния. Всякому небезразличному человеку, разумеется, до­статочно ясно, что наше поведение по отношению к при­слуге и другим занимающим в денежном отношении более низкое и зависимое положение – это поведение члена общества, занимающего по состоянию более высокое поло­жение, хотя нередко проявление статуса сильно видоизме­няется, смягчаясь по сравнению с первоначальным выражением неприкрытого господства. Подобным образом ваше поведение по отношению к тем, кто стоит выше, а в значительной мере и к тем, кто занимает равное положе­ние, выражает более или менее традиционное отношение подчиненности. Покажите такого благородного господина или госпожу, чье властное поведение, свидетельствуя о господстве и независимости их экономического положе­ния, вызывало бы у нас в то же время столь же убеди­тельное ощущение доброты и справедливости. Именно среди представителей того праздного слоя, который зани­мает самое высокое положение и с кем мало кто может сравниться, следование приличиям находит свое самое полное и зрелое выражение. Именно этот наивысший слой придает правилам приличия ту окончательную формули­ровку, в которой они служат законом поведения для бо­лее низших слоев. И здесь также кодекс поведения самым очевидным образом связан с достойным положением в об­ществе, демонстрируя со всей ясностью, что это положе­ние несовместимо со всякой грубой производительной работой. Божественная самоуверенность и властное само­довольство, подобные тем, которыми обладает человек, при­выкший требовать подчинения, не тревожась о дне грядущем, даются от рождения и являются мерилом оценки благородного господина, достойного своего высокого поло­жения; а по общему представлению, даже более того, такая манера поведения принимается как качество, прису­щее превосходящему достоинству, перед которым низко-рожденный простолюдин счастлив склониться и уступить.

Как отмечалось ранее, есть основания полагать, что институт собственности зарождался с возникновением соб­ственности на людей, главным образом – женщин. Побуждениями к приобретению такой собственности, оче­видно, были: 1) наклонность к господству и принужде­нию; 2) возможность использования этих людей в каче­стве доказательства доблести их владельца; 3) полезность их услужения.

Личное услужение занимает особое место в экономи­ческом развитии общества. На протяжении квазимиролю­бивой производственной стадии, и особенно во время ран­него развития производства в рамках этой стадии, полез­ность услужения людей представляется обыкновенно господствующим стимулом к приобретению людей в собственность. Прислуга ценится за ее службу. Однако этот мотив становится господствующим не за счет снижения собственной значимости двух других факторов полезности прислуги. Увеличение полезности последнего из назван­ных назначений слуг, скорее, связано с изменением усло­вий общественной жизни. Рабы, в частности женщины, высоко ценятся в качестве свидетельства состояния и в качестве средства накопления богатства. Наряду со ско­том, если это пастушеское племя, они представляют собой обычную форму вложения средств для извлечения выго­ды. Женщины-рабы могут настолько определять характер экономической жизни общества в условиях квазимиролюбивой культуры, что у некоторых народов, стоящих на этой стадии развития, женщина становится единицей сто­имости – как, например, во времена Гомера. Там, где дело обстоит так, можно не сомневаться, что основой системы производства будет подневольное рабство и что рабами обычно будут женщины. Общественным отношением, до основания пронизывающим такую систему, является отно­шение хозяина и слуги. Общепринятым свидетельством состояния выступает владение большим числом женщин, а вскоре также и другими рабами, занятыми обслужива­нием особы своего господина и производством для него материальных ценностей.

Вскоре начинается разделение труда, при котором личное услужение и обслуживание хозяина становится обязанностью особой части слуг, в то время как те из них, которые целиком используются в собственно производст­венных занятиях, все более теряют всякую непосредствен­ную связь с особой своего владельца. В то же время те слуги, чья обязанность заключается в личном услужении, включая выполнение обязанностей по хозяйству, посте­пенно оказываются в стороне от производительных работ, выполняемых с целью получения прибыли.

Этот процесс постепенного отстранения от обычного вида производственных занятий, как правило, начинается с освобождения жены или главной из жен. После того как общество перешло к оседлому образу жизни, захват жен у вражеских племен как обычный источник обеспечения себя рабами становится практически невозможен. Там, где достигнут такой прогресс культуры, главная жена обыкновенно имеет благородное происхождение и этот факт будет ускорять ее освобождение от простой, низкой работы. Здесь невозможно рассмотреть то, каким образом зарождается понятие благородной крови, а также какое место это понятие занимает в развитии института брака. В целях нашего изложения достаточно будет сказать, что благородная кровь – это кровь, облагороженная длитель­ным соприкосновением с накопленным богатством либо высокими привилегиями. В браке пользуется предпочте­нием женщина с такими предками – и благодаря полу­чающемуся в результате союзу с ее родственниками, обла­дающими властью либо состоянием, и потому что, как представляется, высокое достоинство, которое было свя­зано с немалыми ценностями и большой властью, через кровь передается потомкам. Женщина будет невольницей своего мужа, как до приобретения мужем была невольни­цей отца, однако в то же время в ней течет благородная отцовская кровь; отсюда и возникает некоторая мораль­ная несообразность в том, что женщина выполняет унизи­тельную работу таких же, как она, служанок. При всем том подчинении, в котором женщина может находиться у своего господина, при всем ее более низком положении по отношению к мужским представителям того слоя обще­ства, который ей определен рождением, свою роль сыграет принцип, заключающийся в том, что благородство пере­дается по наследству, и этот принцип возвысит ее над про­стым рабом; а как только этот принцип приобретет силу закона, он будет действовать, наделяя ее в некоторой мере той прерогативой праздности, которая является главным признаком благородства. При содействии этого принципа наследуемости благородства жены все больше освобожда­ются от труда, если это позволяет состояние их обладате­лей, до тех пор, пока освобождение не охватывает как занятия ремеслом, так и унизительное прислуживание. По мере того как продолжается развитие производства и соб­ственность оказывается сосредоточенной в руках сравни­тельно малого числа людей, степень состоятельности среди высших слоев повышается. Та же тенденция к осво­бождению от ремесла, а с течением времени – от низких занятий в хозяйстве будет проявлять себя в отношении прочих жен, если такие имеются, а также в отношении всех непосредственно обслуживающих особу своего госпо­дина. Это освобождение происходит тем позднее, чем отда­леннее связь, в которой находится слуга по отношению к особе своего хозяина.

Развитию особого разряда личных слуг, когда это по­зволяет денежное положение хозяина, способствует также тот факт, что личному услужению начинает придаваться весьма серьезное значение. Особа господина, будучи во­площением достоинства и чести, имеет наиважнейшее значение. И для его почтенного положения в обществе, и для его самоуважения делом одного момента должно быть появление по его зову слуг с различной специализацией, обслуживание которыми его персоны не отвлекается от этой главной их обязанности никакими побочными заня­тиями. Эта специализированная прислуга полезна больше для показа, чем для действительного несения службы. Поскольку же она содержится не просто демонстрации ради, она доставляет удовлетворение своему хозяину глав­ным образом тем, что дает простор для проявления его склонности к господству. Правда, содержание постоянно увеличивающегося аппарата домашней прислуги может потребовать добавочного труда, но, так как прислуга обыч­но увеличивается с тем, чтобы служить в качестве сред­ства создания доброго имени, а не удобства, такое ограни­чение не будет очень веским. Во всех этих аспектах наи­большей полезности прислуги служит увеличение ее численности и более высокая специализация. Происходит, следовательно, постоянное приумножение и разделение положения и обязанностей домашней и личной прислуги наряду с сопутствующим этому постепенным отстранени­ем слуг от производительного труда. Благодаря тому, что такая прислуга является свидетельством платежеспособ­ности, наблюдается постоянная тенденция включать в обя­занности прислуги все меньшее число функций, так что эти обязанности в результате превращаются в чистую услов­ность.

Особенно это справедливо в отношении тех слуг, которые заняты самым явным и непосредственным обслу­живанием хозяина, так что их полезность заключается теперь большей частью в их демонстративном отстранении от производительного труда, а также в том, что это отстра­нение представляет собой доказательство господской вла­сти и богатства.

После того, как достаточное распространение получает практика использования особого корпуса слуг, чтобы таким образом, являть публике свою демонстративную праздность, в тех службах, где слуги должны выставляться напоказ, предпочтение начинает отдаваться мужчинам. Мужчины, особенно здоровые, красивые лицом парни, каким подобает быть слугам у дверей и прочим лакеям, явно более впечатляющи, да и обходятся дороже, чем жен­щины. Они лучше подходят для такой работы, так как выказывают большее расточение времени и сил. Следо­вательно, в экономическом укладе праздного класса рабо­тающая жена-хозяйка времен раннего патриархата со своей свитой усердных служанок вскоре уступает место неработающей госпоже ж лакею.

Во всех сферах и областях общественной жизни, на любой ступени экономического развития праздность в жизни госпожи и лакея от полноправной праздности бла­городного господина отличается тем, что за ней закрепля­ется характер занятия довольно нелегкого. В большой мере оно принимает форму старательных забот по обслу­живанию господина, либо забот о содержании и улучше­нии обстановки в доме; поэтому праздностью оно являет­ся лишь в том смысле, что представители этого слоя не выполняют или выполняют незначительную производи­тельную работу, а не в том, что они избегают всего, что выглядит как труд. Зачастую обязанности, выполняемые госпожой или домашней прислугой, изрядно трудны и по своему назначению нередко считаются крайне необходи­мыми для блага всего дома. Поскольку эти службы дают материальный эффект и способствуют благу господина ила прочих живущих в доме, их следует считать производи­тельной работой. Лишь занятия, которые не входят в вы­шеперечисленные, следует отнести к проявлениям празд­ности.

Однако во многом эти службы, относимые в сегодняш­ней повседневной жизни к заботам о доме, а также многие из «удобств», требующиеся культурному человеку для бла­гополучного существования, носят характер церемоний.

Следовательно, их нужно должным образом отнести к про­явлению праздности в том смысле, в каком здесь употреб­ляется этот термин. Хотя эти службы могут быть главным образом или всецело церемониальными по своему харак­теру, тем не менее, иногда они являются настоятельно необходимыми условиями личного блага. Однако даже если они лишаются таких свойств, они все же остаются настоятельно необходимыми, так как потребность в них воспитывалась в нас под традиционным страхом нечисто­ты или неблагопристойности. При их отсутствии мы ис­пытываем чувство неудобства, но не потому, что это прямо приводит к физическому неудобству; чувство вкуса, не привыкшего различать, что считается дурным и что счи­тается хорошим, не будет оскорблено и при их отсутствии. В той мере, в какой сказанное справедливо, труд, затра­чиваемый на выполнение таких служб, следует относить к праздности, и, если только они выполняются не эконо­мически независимым главой хозяйства, их следует отно­сить к подставной праздности.

Подобная праздность хозяек дома и лакеев, называ­ясь заботами о доме, может зачастую превращаться в уто­мительную тяготу – особенно в окружении достойных соперников, когда борьба за почтенность дома принимает напряженную форму. Так нередко бывает в современной жизни. В этих случаях службу, включающую выполнение обязанностей домашней прислугой, можно было бы спра­ведливым образом назвать расточительными усилиями, а не подставной праздностью. Однако последний термин имеет то преимущество, что указывает на происхождение и развитие функций прислуги, а также дает точное указа­ние на реальную экономическую основу их полезности, ибо эти занятия полезны главным образом как способ придания денежной почтенности хозяину дома или чле­нам его семьи на том основании, что в поддержку этой почтенности демонстративным образом расточается опре­деленное количество времени и сил.

Таким образом, возникает побочный, или производный, праздный слой. Его функция – представлять праздность подставным образом, ради почета первичного, законно­рожденного праздного класса. Этот подставной праздный слой отличается от собственно праздного класса по харак­терному признаку – свойственному ему образу жизни. Праздность слоя господ – это проявление предрасположе­ния, по крайней мере, показного, избегать труд, эта праздность, как полагают сами господа, приумножает их благо­получие и заполняет жизнь; а праздность слоя слуг, осво­божденных от производительного труда, является в некотором роде вынужденной и обычно не направлена или направлена не в первую очередь на их собственное благо. Праздность слуги – это не его собственная праздность. Покуда он является в полном смысле слугой, не будучи в то же самое время представителем низшего слоя собствен­но праздного класса, его праздность протекает обычно под видом специализированной службы, отвечающей тому, чтобы способствовать проявлению жизни своего господина во всей ее полноте. Свидетельство такого отношения под­чиненности очевидным образом присутствует в поведении и образе жизни слуги. Подобное часто справедливо и в отношении жены хозяина дома на протяжении продолжи­тельной экономической стадии, в пределах которой жена все еще является, прежде всего, служанкой, т. е. пока оста­ется в силе семья с мужчиной во главе. С тем чтобы отве­чать требованиям образа жизни праздного класса, слуга не только должен выказывать подчиненность своего поло­жения, но и демонстрировать специальную выучку и на­вык подчинения. Жена или слуга должны не только вы­полнять определенные функции, но и выказывать подчи­ненное положение; столь же настоятельным требованием является то, что они должны обнаруживать приобретен­ные навыки в тактике подчинения – сообразно с усвоен­ными канонами демонстративной праздности. Даже сего­дня именно эта способность, это приобретенное искусство внешних проявлений подчиненного положения составляет главный элемент полезности наших высоко оплачиваемых слуг, равно как и одно из главных украшений благовос­питанной хозяйки дома.

Хороший слуга должен знать свое место – это первое необходимое качество, и его наличие должно быть замет­но. Не достаточно, чтобы он умел выполнять те или иные нужные физические операции, он обязан, помимо всего прочего, уметь выполнять их по должной форме. Можно было бы сказать, что домашнее услужение является не физической, а духовной функцией. Постепенно вырастает разработанная система приличий, специфическим образом регулирующая способ должного представления подставной праздности слуг. Всякий отход от этих формальных канонов должен вызывать резкое осуждение не только потому, что он выказывает недостаток в физической результативности или же потому, что говорит об отсутствии рабского расположения, темперамента, но и потому, что при ближайшем рассмотрении свидетельствует об отсутствии специальной подготовки. Специальная подготовка в личном услужении стоит сил и времени, и там, где она явно присутствует в достаточно высокой степени, она доказы­вает, что слуга, ее имеющий, не занят производительным трудом и никогда не был к нему привычен. Специальная подготовка – Prima facie свидетельство подставной праздности, распространяющееся не только на настоящий мо­мент, но имеющее обратную силу. Так что услужение со специальной подготовкой имеет ту полезность, что не только удовлетворяет инстинктивную расположенность господина к доброму, искусному мастерству, его наклон­ность к демонстративному господству над теми, чьи жиз­ни подчинены его собственной, но и ту, что оно делает очевидным гораздо большее потребление человеческого труда, чем демонстрировалось бы просто текущей праздностью в исполнении слуги, не получившего специальной подготовки. Слуга, разливающий вино за столом благород­ного господина, или лакей, открывающий дверцу его эки­пажа, будет наносить серьезный урон, если он исполняет свои обязанности так неуклюже, что наводит на мысль о том, что, быть может, он больше привык пахать землю или пасти овец. Такая неуклюжая работа будет означать, что господин не в состоянии обеспечить себя слугами, прошед­шими специальную выучку; другими словами, это будет предполагать его неспособность платить за потребление времени, сил и наставлений, требующихся для того, чтобы подготовить слугу для специальной службы в условиях жесткого кодекса внешних приличий. Если в исполнении слугой своих функций обнаруживается недостаток средств со стороны его господина, это исполнение не достигает фактически самого основного своего назначения, ибо глав­ная польза от прислуги – это то, что она представляет собой доказательство платежеспособности хозяина.

Может сложиться такое представление, что под толь­ко что сказанным имелось в виду, будто ущерб от непод­готовленного слуги заключается в прямом намеке на его недорогую стоимость или бесполезность. Это, конечно, не так. Существующая связь гораздо более опосредована. Здесь происходит то, что вообще часто имеет место. Все, что поначалу представляется нам оправданным на той или иной основе, вскоре становится для нас привлекательным как что-то само по себе благодатное, уже покоящееся в нашем образе мыслей в качестве чего-то действительно правильного. Но для того, чтобы какая-либо особенность в правилах поведения сохраняла свое особое положение, она должна опираться на привычку или предрасположен­ность, устанавливающую нормы ее развития. Потребность в подставной праздности или демонстративном потребле­нии подчиненного труда является господствующим побуждением к содержанию прислуги. Пока это остается верным, без лишнего обсуждения можно прийти к согла­шению, что всякий отход от общепринятой практики, ког­да обнаруживается, что обучение прислуги происходило в сжатые сроки, вскоре оказывается безболезненным. Тре­бование дорогостоящей подставной праздности действует косвенно, выборочно, направляя формирование нашего вкуса – нашего представления о том, что правильно и что нет в делах такого рода. Таким образом, искореняются, не получая одобрения, несообразующиеся с этим требовани­ем начинания.

Когда уровень состояния, признаваемый общественным мнением престижным, становится выше, усложняется система владения прислугой и ее использования. Приобретение в собственность и содержание рабов, занятых в материальном производстве, свидетельствует о богатстве и доблести, а содержание ничего не производящих слуг – о еще большем размере состояния и более высоком поло­жении. На основании этого принципа возникает сословие прислуги – чем многочисленнее, тем лучше, – у которой одна обязанность – тупо прислуживать особе своего вла­дельца и таким образом, служить очевидным доказатель­ством его способности, не производя, использовать значительное количество подчиненного труда. Затем происхо­дит разделение труда среди прислуги и тех, кто находится в зависимости и чья жизнь проходит в поддержании поче­та праздного господина. При этом, тогда как одни занимаются за него материальным производством, другие, обычно во главе с женой или главной женой, потребляют за него, демонстрируют праздность, представляя тем са­мым очевидное доказательство, что их хозяин способен нести большие денежные убытки, которые не вредят его незаурядной состоятельности.

Этот очерк, дающий в несколько идеализированном и схематичном виде картину развития домашнего услуже­ния и указывающий на его природу, оказывается в наиболее близком сходстве с той культурной стадией, кото­рая была названа здесь квазимиролюбивой стадией про­изводства. Именно на этой стадии личное услужение впервые поднимается до положения экономического ин­ститута и занимает значительное место в образе жизни общества. В ходе развития культуры квазимиролюбивая стадия идет за собственно хищнической стадией – это две последовательные фазы варварства. Характерная черта квазимиролюбивой стадии – официальное соблюдение ми­ра и порядка, при всем том, что на этой стадии в жизни общества существует слишком много элементов принуж­дения и классового антагонизма, чтобы называть ее миро­любивой в полном смысле этого слова. Для многих целей с любой другой точки зрения, отличной от экономической, можно было бы с тем же успехом назвать ее стадией ста­туса. Этим термином вполне подытоживается способ уста­новления различий между людьми, а также духовное состояние людей на этом культурном уровне. Но в каче­стве описательного термина как для указания на тенден­цию развития производства, так и для характеристики преобладающих в этот момент экономического развития способов производства термин «квазимиролюбивый» ка­жется предпочтительным. В том, что касается обществ западноевропейской культуры, эта фаза экономического развития, вероятно, ушла в прошлое, за исключением малочисленной, хотя весьма бросающейся в глаза части членов общества, в ком привычки мышления, свойствен­ные варварской культуре, претерпели лишь относитель­но слабое разложение.

Личное услужение все еще является элементом боль­шой экономической важности, особенно в том, что касает­ся распределения и потребления благ, но даже и здесь его относительное значение ранее было, несомненно, меньше. Наивысшее развитие подставной праздности приходится на прошлое, а не на настоящее, а его наилучшее выраже­ние в настоящее время следует искать в образе жизни выс­ших слоев праздного класса. Современная культура многим обязана этому классу: сохранением традиций, обычаев и образа мышления, бытовавших на уровне более архаичной культуры, где они получили самое широкое распростра­нение и наиболее результативное развитие.

В современном промышленном обществе так высоко развиты механические приспособления, используемые в повседневной жизни для создания благ и удобств, что личная прислуга или, вернее, любого рода домашняя прислу­га нанимается кем-либо практически лишь в силу канона почтенности, перенесенного традицией из прежнего обще­ственного уклада. Единственным исключением будет при­слуга, нанимаемая для ухода за лицами нездоровыми и слабоумными. Однако такую прислугу надо относить не к категории домашних слуг, а к категории квалифицирован­ных сиделок, являющихся, следовательно, видимым, а не действительным исключением из правила.

Непосредственным мотивом того, чтобы содержать домашнюю прислугу, к примеру, в умеренно обеспечен­ном семействе в паши дни, выступает (внешне) тот факт, что члены семейства не способны, не испытывая при этом неудобства, охватить всю работу, необходимую такому со­временному институту, как дом. А причинами того, что они не в состоянии сделать это, являются, во-первых, то, что у них чересчур много «общественных обязанностей», и, во-вторых, то, что работа, которую нужно сделать, слишком трудна и ее слишком много. Эти две причины можно переформулировать следующим образом. (1) В ус­ловиях подчинения кодексу благопристойности силы и время членов такого семейства должны представительным образом тратиться в актах демонстративной праздности, вроде визитов, катаний, клубов, кружков кройки и шитья, спортивных развлечений, участия в благотворительных организациях, а также в других подобных социальных функциях. Те лица, чье время и энергия заняты в таких делах, признаются, что все эти церемонии, как и внима­ние, которое, между прочим, уделяется одежде и другим видам демонстративного потребления, очень утомитель­ны, но совершенно неизбежны. (2) В условиях подчине­ния требованию демонстративного потребления атрибуты человеческой жизни – такие, как жилище, обстановка, экзотические безделушки, гардероб, питание, – стали столь сложными и обременительными, что потребители не могут должным образом справиться с ними без посторонней помощи. Личный контакт с нанятыми людьми, которые призваны на помощь для выполнения заведенного благо­пристойного порядка, обыкновенно вызывает неудоволь­ствие домашних, но их присутствие терпят, за него платят, с тем чтобы передавать им долю обременительного потреб­ления материальных благ. Присутствие в доме прислуги, а в особой мере – категории личной прислуги является уступкой в физическом удобстве ради удовлетворения моральной потребности в денежной благопристой­ности.

Проявления подставной праздности в современных условиях складываются большей частью из того, что назы­вается домашними обязанностями. Эти обязанности теперь быстро становятся работой, выполняемой не столько во благо лично главы семьи, сколько для поддержания пре­стижа семейства, взятого как совокупная единица – группа людей, членом которой на официально равных условиях является хозяйка. Как только семейство, для которого выполняются обязанности по хозяйству, отходит от своей архаичной основы, каковой является собствен­ность в форме брака, безусловно, появляется тенденция к выходу этих обязанностей из категории подставной празд­ности в исконном смысле этого слова, за исключением тех случаев, когда они выполняются наемной прислугой. Дру­гими словами, так как подставная праздность возможна лишь на основе статуса или наемной службы, исчезнове­ние из человеческих взаимоотношений статуса в любой момент развития влечет за собой исчезновение подставной праздности при достигнутом на сей день уровне общест­венной жизни. Однако в уточнение сделанного замеча­ния следует добавить, что, пока институт домашнего хо­зяйства состоятелен, пусть возглавляемый не единолично, категория непроизводительного труда, выполняемого ради почтенности семейства, должна все-таки относиться к раз­ряду подставной праздности, хотя в незначительно изме­ненном смысле. Теперь эта праздность представляется за квазиединоличное семейство в целом, а не только за главу семейства, являвшегося, как было прежде, единоличным владельцем собственности.