Что такое глобализация? 14 страница

Это не немецкая, не европейская проблема, это проблема мирового общества. Ее можно решить только с помощью меж­дународных урегулирований. Но можно также использовать зависимость этих предприятий от рынка, их зависимость от имиджа. Транснациональные экономические акторы рани­мы, у каждого из них – своя ахиллесова пята. Дело в том, что безграничная самореализация капитала привязывает: во-пер­вых, к местам, во-вторых, к продуктам. «Беглый» капитал должен сделаться «оседлым»; вписаться в локальные культу­ры и их законодательные и политические рамочные условия,

¹ См. по поводу трудностей различных форм налогообложения: Streeck W. Industrielle Beziehungen, a. a. O., но и в наст. изд. с. 264 и след.

что также означает – оправдать себя в них¹; производить то­вары и предоставлять услуги, которые люди покупают, долж­ны выбирать, а значит, могут сделать выбор и не в их пользу.

Найдутся ли свои «Эмнести Интернешнл» или «Гринпис» для движения потребителей, которое будет не только поощ­рять действующие во всем мире предприятия к политизации потребления с целью сохранения демократических стандар­тов, но и принуждать их к этому, угрожая бойкотом? Насколь­ко политически бдительный, организованный потребитель, овладевший ремеслом масс-медиальной символическо-поли-тической инсценировки, может дополнить или заменить орга­низованного рабочего как корректив против безграничной «самореализации капитала»?

Принято считать, что по сравнению с попыткой обнару­жить и задержать ответственных за что-либо в дебрях миро­вого рынка, знаменитая попытка найти иголку в стоге сена – просто детская забава. Но это неверно. Вменяемость никогда не выявляется сама собой, но всегда есть вопрос формирова­ния ответственности.

Существует весьма простой способ обеспечить движению потребителей возможность добиваться существенного поли­тического результата с помощью крошечных рычажков: это,

во-первых, броский символ;

во-вторых, социальные, демократические и экологические этикетки, которые дают сведения об условиях изготовления продуктов и добровольной демократической ангажированно­сти предприятия-изготовителя;

а также, в-третьих, гарантия на продукт, так что торговле вме­няется в обязанность возмещать издержки, если сведения о про­дукте не соответствуют действительности и это можно доказать.

¹ См. об этом в наст. изд. с. 86 и след.

Против этой, по сути, простой политики «прозрачного продукта» и гарантии, которая не увеличивает числа бю­рократических контрольных инстанций и прекрасно согла­суется с предпринимательскими обязательствами и само­контролем, постоянно возражают представители торговли: откуда мы знаем, в каких условиях были изготовлены про­дукты, которые мы продаем? В этом-то и суть: гарантия продукта вынуждает создавать ясность и соблюдать minima moralia (нравственный минимум) в социальном, экологи­чески ориентированном производстве по отношению к его деловым партнерам, если производители не хотят прого­реть.

Кто занимается торговлей во всем мире, должен быть готовым во всем мире нести свою долю ответственности за социальные и политические условия этой торговли. Этот политический ответ на глобализацию соединяет то, что кажется несовместимым: контроль на месте и предприни­мательский само контроль¹.

Социальные и экологические стандарты, надо сказать, также не гарантируют укрощения мировой экономики. Пределы их возможностей налицо: в первую очередь они действуют в отраслях и государствах, ориентированных на экспорт. А потому только косвенно (в лучшем случае!) могут способствовать всеобщему развитию обществ в на­правлении социальной справедливости. О парадоксальных побочных последствиях этого стоило бы поразмыслить.

¹ По поводу социальных и экологических стандартов в мировой торговле см.: Brafiel F., Windfuhr M. Welthandel und Menschenrechte. Bonn 1995, Kreissl-D ö rfler W. (Hg.), Mil gleichem Mafi-, Sozial und Umweltstandards im Welthandel. M. d. EP DIE GR Ü NEN im Europ ä ischen Parlament, 1995.

6. Союз за гражданский труд

Можно ли – и если да, то каким образом – заключить союз между транснациональным капиталом и транснациональной политикой для создания и упрочения тенденций к образова­нию одновременно децентрализованного и транснациональ­ного гражданского общества?

Новый общественный договор должен был бы исходить из следующего: наш труд стал таким производительным, что его требуется все меньше, чтобы производить все боль­ше товаров и услуг. Материально-социальная интеграция людей через наемный труд, конечно, как и прежде, имеет значение, но это уже не единственная форма. Я предлагаю задуматься над тем, нельзя ли повысить престиж того, что проявляется повсюду как ангажированность гражданско­го общества в социобиотопах общества – как способность к самоорганизации, как интерес к политическим проектам, выпадающим из поля зрения институтов, – чтобы помимо наемного труда возник второй центр активности и интег­рации: общественная работа, гражданский труд. Что это такое?

Работа по уходу за престарелыми, инвалидами, бездом­ными, больными СПИДом, работа с неграмотными, с из­гоями общества, участие в природоохранных акциях и мно­гое другое – все это осуществлялось до сих пор на обще­ственных началах; надо сделать эту работу «видимой» экономически, т. е. оплачивать (например, в форме граж­данского пособия, размеры которого примерно соответству­ют социальному пособию). Общественная работа могла бы сделать города обитаемыми, прилагаемую энергию – эф­фективнее используемой, демократию – живее. Может быть, следует говорить даже не о «союзе за труд», а о союзе

«гражданин – государство за гражданское общество» и при­влекать на это капитал? Общественную работу нужно орга­низовать в такой форме, чтобы она не оказывалась простым отстойником для безработных: она должна быть привлека­тельной для всех. Второй центр активности должен обес­печивать демократическую субстанцию общества. Речь идет не о том, чтобы заменить этим наемный труд, но о том, чтобы дополнить его. Гражданская работа стала бы в кон­це концов, возможно, одной из трех опор – наряду с тру­дом по найму, служащим основной экономической гаран­тией, и частной работой, – на которых стоит воспитание и/или самореализация. Гражданская работа не обязатель­но должна встраиваться в национально-государственные рамки и могла бы поддерживать и обогащать транснацио­нальное гражданское общество, его сети и социальные дви­жения. Такие занятия – как в «Гринписе» или «Эмнести интернешнл» – привлекательны для молодежи.

Итак, налицо прежде всего два принципа – добровольность, или самоорганизация, а также общественное финансирование, – которые могли бы сделать из гражданской работы привлека­тельную альтернативу¹.

Сразу возникает вопрос: откуда взять деньги? Социальная помощь и пособие по безработице: согласно предложенной мо­дели, безработные в будущем окажутся перед выбором – ос­таться безработными и на длительную перспективу быть привязанными к социальному пособию или же заняться де­ятельностью в добровольном секторе общественной работы; соответственно, могли бы быть использованы различные трансфертные доходы; я уже не говорю о том, что безработ-1 См.: Der Bericht III der Kommission f ü r Zukunftsfragen – Ma ß nahmen, раздел «B ü rgerarbeit», November 1997.

ные исчезнут не только из статистических отчетов. Налоговые льготы: так же, как на зарегистрированные союзы, на граж­данскую работу должны распространяться льготы – сниже­ние или освобождение от уплаты (подоходного) налога. Бла­готворительные союзы: кто, что и кому здесь распределяет? И как можно сделать эти ресурсы более прозрачными и от­крытыми для финансирования добровольной гражданской работы? Немонетарные источники: сети обмена вещами, сис­темы талонов. Социальное спонсирование: прежде транснаци­ональные предприятия занимались поддержкой культуры, что благотворно влияло на их имидж. Затем они перешли к про­блемам экологии. В настоящее время среди крупных предпри­нимателей существует настоящее движение по социальному спонсированию. Активная общественность на основе уста­новленных ею самой правил могла бы вменить это в обязан­ность концернам. Я исхожу из того, что менеджеры ценят политическую свободу этой культуры как достижение и хотят внести свой вклад в ее поощрение.

Для всего этого необходимо политическое понимание, по­рывающее с той монополией на политику, которой обладает политическая система. Надо найти и правильно уравновесить новое разделение власти и труда, например, между государ­ственной системной политикой и (транс)локальным граждан­ским обществом. Укреплять гражданские общества, переша­гивая границы, не означает взваливать на них с помощью коммунитаристской демагогии все нерешенные побочные проблемы бюрократической волокиты. Укрепление граждан­ских обществ означает, что за возросшей самоответственно­стью следует перемещение власти от центра в регионы, в го­рода; одновременно гражданские инициативы благодаря гражданскому пособию делаются самостоятельными в мате­риальном отношении и становятся дееспособными.

Нет сомнений в том, что таким образом можно получить новые проблемы. Например, возникает постоянная конку­ренция с представительской политикой партий и в органах местного самоуправления; или возникшие самостоятельно организации гражданского общества конкурируют с (весьма дорогим) профессиональным трудом – экспертов и наемных работников. Таким образом разжигаются многообразные перманентные конфликты на границах.

7. Что придет на смену нации, экспортирующей

«Фольксваген»? Новые культурные, политические и

экономические целеполагания

Преодоление раскола Германии – это не просто включе­ние ГДР в ФРГ. Оно сочетается с преодолением разделения Европы, а потому является концом одной эпохи и началом нового этапа европейской истории.

Что это означает и что предполагает, можно объяснить на примере самопонимания послевоенной Западной Германии и понимания ее развития. Тогда пересекались различные ча­стичные перспективы: восстановление, внутренняя демокра­тизация, преодоление прошлого в осмыслении национал-со­циалистического террора, а также борьба за воссоединение. Эти исторические частные цели вовсе не образуют естествен­ного единства. Более того, они сами по себе противоречивы и допускают, навязывают различные акценты и приоритеты. Однако они были увязаны вместе в проекте экспортирующей нации.

Целью производства определенных товаров массового спроса (на заводах «Фольксваген», «Мерседес», «Сименс» и т. п.), которые под маркой «немецкая качественная работа» завоевали рынки мира, было свести воедино культурные

энергии и раскрутить мотор обогащения, сотворить то самое «экономическое чудо», которое заложило основы для внутренней демократизации, для осмысления обществом нацистской практики организованных массовых убийств и прежде всего, разумеется, для восстановления страны, ее внешнего и внутреннего престижа.

Боннская республика смогла сочетать цели производства, завоевания мирового рынка с культурно-политическим стремлением подключиться к западному модерну. Причем решающим источником легитимности и общественного кон­сенсуса были (по-видимому) вечные слова «все больше и боль­ше»: они подходили и для общества процветания, и для мас­сового потребления, и для социальной безопасности. На втором месте оказалась политическая свобода.

Однако многие сбиты теперь с толку и глубоко обеспокое­ны тем, что источники благосостояния начинают пересыхать или весьма энергично фонтанировать. Другие частные цели – восстановление, а также объединение с ГДР – исчерпали себя или сделались ненужными после их достижения; всюду мы встречаемся с непредвиденными последствиями успеха. И опять надо растолковывать другие частные цели, отвечаю­щие новой мировой ситуации.

Самопонимания экспортирующей нации, являющегося оборотной стороной национализма немецкой марки, уже недостаточно: одним из решающих вызовов является тот факт, что страны Юго-Восточной Азии, а затем, пожалуй, и Китай, за последнее время научились производить хоро­шие и недорогие товары, которые до сих пор поддержива­ли немецкую торговую марку: автомобили, машины и обо­рудование, холодильники. Это товары массового спроса, которые догоняющие страны могут производить часто с меньшими затратами. К тому же рынки товаров массового

спроса переместились в другие части света (Южная Аме­рика, Восточная Европа, Китай и т. д.) и могут там обслу­живаться дешевле; в результате этого успешная модель эк­спортирующей нации опять выдыхается. Мало того, даль­нейшее победоносное шествие товаров массового спроса (самый характерный пример – автомобиль) оказалось под вопросом после осознания экологических последствий.

Политики и предприниматели, чтобы сохранить свои по­зиции на мировом рынке, в режиме «непрекращающейся молитвы» публично призывают к «инновациям» и «муже­ству к риску». Однако все говорит о том, что понимание «ин­новаций» глубоко устарело, ведь по старинке рассчитыва­ют, во-первых, на товары массового спроса, и во-вторых, на модель «экспортирующей нации», а затем с резвостью подбитой утки плетутся в хвосте у тех, кто и так уже на­учился работать лучше и производить более дешевые това­ры. Гонка преследования на так называемых рынках буду­щего – информационные технологии, генная инженерия, человеческая генетика, – к которой призывают повсюду, оказывается проявлением распространенных (мыслитель­ных) препятствий и отсутствия фантазии. «Инновация» в мировом обществе – относительное понятие. Оно подра­зумевает, что надо изобретать и делать то, чего другие не делают и (еще) не могут делать. Нельзя научиться держать нос по ветру, подражая другим. Поэтому все «дискуссии о позиционировании» (слово взято из военного жаргона) глухи к инновациям и даже контр инновативны.

Итак, вопрос звучит так: что могло бы – в аспекте культу­ры, политики и экономики – заменить страну, экспортиру­ющую «Фольксваген»? Какие рыночные и культурные инно­вации являются опорными во Втором модерне? Мировой рынок вознаграждает за различие. Значит, то, что изобража-248

ют в черном свете (например, региональные особенности), следует открывать и развивать как силу и новые возможности.

Во-первых, экологические продукты. Нельзя упускать из виду и сбрасывать со счетов популярность на мировом рын­ке мирового экологического сознания немцев. Все еще гос­подствующая ортодоксия, свойственная индустриальному обществу (на предприятиях, но также в бюрократиях и крупных политических партиях), клеймит возросшую эко­логическую чувствительность немцев как «инновационное препятствие», вместо того чтобы сделать из него немецкий козырь мирового рынка во Втором модерне. Президент Немецкого патентного бюро уже несколько лет назад го­ворил, что более 85% всех изобретений не реализуются, причем вовсе не из-за их коммерческой нерентабельнос­ти, но из-за того, что рентабельность оценивается непра­вильно или вообще не проверяется. Концерны и политики мыслят только в категориях высоких, генных и информа­ционных технологий и мечтают об уничтожении конкурен­ции в этих секторах, т.е. стремятся к созданию инноваци­онной монополии, которой другие обладают уже давно. Сегодня мало кто собирается брать на себя частичную ответственность за риски, связанные с производством новых продуктов, и при этом открывать новые рынки, что было вполне обычным делом еще 20–30 лет назад. Так, в коалиционных договоренностях на двенадцатый срок полномочий германского Бундестага (от 16 января 1991 года) в разделе «Окружающая среда и транспорт» чу­десным образом возвещались такие намерения: «…налог на транспортные средства преобразовать в налог на вредные вещества с сильным выбросом и CO₂-компонентой», а так­же разработать «экологически безопасные виды топлива с

добавкой этилового спирта и/или биологических смазоч­ных материалов». Но эти добрые намерения так и остались только намерениями¹.

Во-вторых, индивидуализация – часто непризнанная и по­носимая, но тоже дающая шанс превратить локальный инди­видуализм Западной Европы в конкурентное преимущество на мировом рынке. В применении к производству и рынку это означает: разрабатывать высокоиндивидуализированные продукты и услуги, а также связанные с ними формы труда и производства, которые, в свою очередь, вероятно, даже дол­жны быть трудоемкими, во всяком случае, существенно более трудоемкими, ведь индивидуализация продукта и производ­ства есть в определенном смысле принцип, противополож­ный автоматизации производства. Одновременно речь идет о том, чтобы испытывать и изобретать комбинации услуг и про­дуктов. Таким образом возникают новые формы предложе­ния – например, лизинг программного обеспечения, – кото­рые решают проблемы предприятий и потребителей².

В-третьих, рынки риска. Постоянно слышишь, что разго­вор об «обществе риска» носит немецкий оттенок надежнос­ти и процветания. Однако со времен «коровьего бешенства» (которое явно политически заразно, поскольку порождает бешенство институтов и бешенство политики), а то и рань­ше, стало очевидно, что невежество по отношению к рискам мстит за себя не только политически, но и экономически, причем самое позднее при продаже. Возникают проблемные

¹ На этот факт мне любезно указали в инженерном бюро Ханса Кнаута (Ме-
ерсбург).

² Проблемы, которые, возможно, у них и не возникают.

рынки, потребители на которых при первых (всегда возмож­ных) сообщениях о риске обращаются в бегство. Обществен­ные дискуссии о рисках, столь же обязательные, как «аминь» в церкви, обесценивают капитал и вынуждают его в конеч­ном счете по всему миру серьезно отнестись к возможным сомнениям потребителей в бдительных странах Запада, а в производстве товаров и услуг предупреждать их. Против это­го бессилен любой экспорт рабочих мест и исследовательских отделов в регионы мирового общества, безразличные к рис­кам. Во-первых, все это может когда-нибудь кончиться – до­статочно несчастного случая или сообщения о нем. Во-вто­рых, продукты или услуги должны продаваться как раз тем самым «истерически реагирующим на риски» потребителям в Западной Европе.

В связи с этим один из решающих вопросов Второго мо­дерна гласит: каким образом можно добиться того, чтобы рис­кованные товары, продукты и услуги (например, ген-моди-фицированные продукты питания) стали вызывать одобрение в обществе? Этому должны в некоторой степени способство­вать социологи. Новый немецкий «рыночный товар», таким образом, мог бы состоять в том, чтобы испытывались и экс­портировались «способные вызывать одобрение пакеты про­дуктов», т. е. давался бы ответ на вопрос, как благодаря но­вым формам участия в производстве и прозрачной политике в сфере продукции проектировались и создавались бы (а не только упаковывались) продукты таким образом, чтобы они, в дополнение к потребительной стоимости, получали бы еще и одобрительную стоимость. Если это удастся, то «способные вызывать одобрение» продукты и формы производства в пер­спективе превзойдут все другие также и на мировом рынке¹.

¹ См. об этом еще и выше, с. 243 и след.

В-четвертых, ре-регионализация рынков ¹: глобализация предполагает низкие транспортные и энергетические за­траты. В этом отношении тормозом глобализации, т. е. со­зданием возможности существования региональных рын­ков продуктов, услуг и труда, является ликвидация существу­ющих субсидий, позволяющих поддерживать низкий уровень транспортных расходов. Если бы таким образом были повы­шены фактические энергетические и транспортные затраты (например, с помощью налогов или оплаты работы инфра­структур), это бы поощрило политику региональных рынков коротких расстояний, а тем самым одновременно и экологи­ческие формы труда и жизни.

Эта политическая стратегия может быть связана с полити­кой производства, в которой – если угодно – биографии про­дукта становятся интегральной составной частью продукта. Здесь продукт приобрел бы три компонента: потребительную стоимость, цену и историю его происхождения и производ­ства, т. е. сведения об экологических (свободные от химии зоны), социальных (неиспользование детского труда, соци­ально защищенные условия труда) и политических (основные права, профсоюзы) условиях его изготовления, причем на хорошо читаемых этикетках. Затем пресловутый социально зрелый гражданин может решать, насколько важно для него превратить вполне повседневный акт покупки в политичес­кое голосование по вопросу о глобальных формах труда и жиз­ни. Поскольку биографии продукта предполагают трудоем­кое производство, это может существенно повлиять также (например, в пищевой промышленности и сельском хозяй­стве) на рынок труда и занятость. Ответ на глобализацию мог

¹ Эту идею подсказала мне Барбара Адам.

бы, следовательно, также заключаться в комбинации двух стратегий: повышения фактических транспортных затрат и введения социально-экологических биографий продукта. В сумме все это сводится к политике укрепления или возрож­дения региональных рынков.

В-пятых, преодоление культурного препятствия – однообра­зия, которое, как это ни забавно, делает «экспортирующую нацию» невосприимчивой к многообразию Второго модерна в рамках мирового общества. Так – приведем лишь один впол­не рядовой пример – в нижнебаварском городке Штраубинг тамошнюю среднюю школу в настоящее время посещают дети из 24 различных стран, но в федеральных головах, партиях и административных органах все еще царит иллюзия, будто Гер­мания имеет возможность не сделаться мультикультурным об­ществом. Итак, полагают они, со спокойной совестью можно продолжать политику ius sanguinis¹.

«Гражданство – не конфета, которую суют ребенку, если он хорошо себя ведет. Гражданство – не сладкая награда. Это демократический основной продукт питания. Не стоит поэто­му удивляться проявлениям дистрофии, если жителям ино­странного происхождения в Германии отказывают в хлебе де­мократии. Ведь предоставление гражданских прав в немецком обществе не может зависеть от расы, религии, происхожде­ния и вероисповедания. Тот, кто здесь постоянно проживает, работает, платит налоги, тот принадлежит этой стране, дол­жен принадлежать, поскольку в противном случае демокра­тия не функционирует. И если семьи принадлежат этой стра-¹ В соответствии с ius sanguinis («правом крови»), гражданство детей определяет­ся гражданством родителей, а не местом рождения (ius solis – «право почвы»). – Прим. перев.

не, то и подавно ей принадлежат дети, которые родились и выросли здесь... Однако среди молодежи и подрастающего поколения (кстати, вполне независимо от национальности) наблюдается новое явление, которое заставляет задуматься о лучшей интеграции и немецкой молодежи. Проблема лишь весьма академически описывается ключевым словом «соци­альная изоляция растущих маргинальных групп». Реальность состоит в проколотых шинах, в равнодушии и агрессивнос­ти, царящих в школах, в климате всеобщей неуверенности и перегруженных городских властях. Требование не делать нем­цами рожденных в Германии детей иностранцев, чтобы по­зднее легче было их выдворить, – печальный пример такой перегрузки.

Сколько же поколений так называемых иностранцев дол­жно здесь родиться, чтобы наконец их стали называть граж­данами страны и обращались с ними как с немцами? Речь идет не об акте милосердия, а о вещи само собой разумеющейся в условиях демократии»¹.

8. Экспериментальные культуры, нишевые рынки и общественное самообновление

Индивидуализация подразумевает многое, но не упразд­нение ценностей – о чем постоянно пророчат, – а их диф­ференциацию и превращение личной автономии в нечто само собой разумеющееся и неотъемлемое². Не в послед­нюю очередь индивидуализация означает также, что воз-¹ Prantl H. Probleme kann man nicht abschieben, in: S ü ddeutsche Zeitung vom 20. 5. 1997, S. 27.

² См. об этом: Beck U./Beck-Gernsheim E.(Hg.), Riskante Freiheiten. Frankfurt/M. 1993, а также Beck U. (Hg.), Kinder der Freiheit. Frankfurt/M. 1997.

никли культурные источники радости от рисков и креатив­ности ¹. Есть люди, которые могут и хотят, чтобы эти радо­сти и креативности выдержали испытание рынком в изме­нившемся понимании и не нуждались бы в ложных бюро­кратических помочах. Речь идет о появившейся в наши дни среде будущего, а именно о «жизненных эстетах», в кото­рых видят только эгоистов.

«L’é tat, c’est moi. Всякий эстет жизни есть аристократ» – так описывают поколение 1989 года изнутри Йоханнес Гёбель и Кристоф Клермон в своей книге «Добродетель отсутствия ориентации». «Своим княжеством, созданным им самим, он правит абсолютно суверенно. Его существование ориентиро­вано в первую очередь не на мирские цели, на деятельную мо­раль бюргеров, но служит прежде всего оформлению сферы его господства. Его действия проистекают не из принципа удо­вольствия, но из долга по отношению к собственному кодек­су чести. Его цель – совершенствование бытия, которое было бы достойно того, чтобы оформлять современность и инсце­нировать славную историю.

Так, труд служит эстетам жизни не самоцелью, а свободное время – не оазисом самореализации. Напротив, долг по отно­шению к избранным для себя знакам своего достоинства объем-лет все. Рыцари неомодерна властвуют в сфере господства, ко­торая охватывает только одну персону, но средства, служащие оформлению этого господства, – потенциально безграничны. Их сообщество “круглого стола” разбросано по всему миру, их дворцы рассеяны по континентам.

В Германии до 2006 года будут унаследованы состояния в размере 2, 6 миллиарда марок. Для эстетов жизни тем самым

³ См. об этом: Wilkinson H. Kinder der Freiheit, in: Beck U. (Hg.), Kinder der Freiheit, a. a. O., S. 85–123, а также новое исследование Shell-Studie Jugend’ 97.

открываются обширные возможности отказаться от деятель­ной жизни и посвятить свое бытие (пусть в большинстве слу­чаев это скромное существование) в первую очередь реализа­ции своего императива, вместо того чтобы преображать экономические принуждения наемного труда в смысл жиз­ни. Но и так растущая поддержка родителей, которые с небы­валым долготерпением субсидируют порывы своих чад, в том числе и великовозрастных, и даже ненадежная работа в рес­торанах “Макдоналдс”, которая вне сферы заработка не тре­бует никакой самоидентификации, делают эстетов жизни не­зависимыми от экономики.

Аристократическое бытие есть бытие до-экономическое. Пока существование – в каком бы то ни было виде – гаран­тировано, экономические соображения не берутся в расчет. Это, разумеется, не означает, что экономические механизмы всецело чужды мышлению эстета жизни. Он оставил позади себя только сферу пожизненного существования в качестве наемного служащего. Экономика для него уже не связана с зарабатыванием денег, а понимается как существенно более широкая модель процессов прикидок и торга, всегда необхо­димых при контактах с другими аристократами. Экономика есть сфера внешней торговли княжества, в иных случаях уп­равляемого согласно иррациональным принципам эстетов жизни, живущих милостью Божьей.

Как бы ни был велик его внутренний суверенитет, эстет жизни не хочет и не может никого себе подчинять. Так что неизбежный коррелят к господину – слуга – вовсе отсутству­ет у эстета жизни. Единственной моделью совместной жизни людей является модель дипломатии в отношениях между су­веренными господами.

До тех пор, пока соблюдались нормы рыцарственности, мораль аристократа была утилитаристской. Романтическая

устремленность бюргера к целостности была ему абсолютно чужда. И как распущенный дворянин XVIII века вызывал от­вращение у морализирующего бюргера, так и новая мораль эстетов жизни сегодня слишком часто принимается за упа­док ценностей и эгоистический оппортунизм.

Итак, эстетов жизни нельзя назвать маленькими деспотами, которые создали свою собственную страну, дарующую особую идентичность. Страну, которая печется о своей истории (дет­ство, собственная биография) и гордо предъявляет свои специ­фические символы, флаги, гербы, формы одежды (жилье, стиль и т. д.). Пока границы остаются в неприкосновенности, он мир­но сосуществует со своими соседями, не будучи чересчур дру­жественно настроенным по отношению к ним. Разумеется, при этом не исключаются союзы для достижения той или иной чет­ко очерченной цели. Только при угрозе чужого владычества или завоевания (опека, институциональные принуждения), самые мирные сообщества превращаются в общества рьяных защит­ников. Ежедневные контрольные обходы границ предупрежда­ют властителя о ситуациях, которые ставят под угрозу беззабот­ное развитие его владычества. Горящие приюты для беженцев, экологические катастрофы, войны и кризисы во всем мире – все это проверяется, оценивается степень исходящей от этого угрозы неприкосновенности проекта, который осуществляет эстет жизни. Если требуется, малые кабинеты министров ре­шаются на всеобщую мобилизацию, хватаются за свечи и про­водят предупреждающие пикеты, организуют бойкоты или де­монстрации. Эти миротворческие миссии суверенных эстетов жизни представляют собой, конечно, краткосрочные акции. Как только исчезает угроза, угасает и ангажированность. Одна­ко на механизм можно положиться!»¹