Что такое глобализация? 11 страница

Что отсюда следует для идентичности людей? Разумеется, ничего похожего на аномию, распад, разложение социально­го, о чем свидетельствуют и эмпирические исследования¹. В мультилокальных, транснациональных, глокальных биогра­фиях множатся точки соприкосновения и пересечения люд­ских жизней. Возможно, образцом этого могут служить (вир­туальные) формы коммуникативных контактов с помощью компьютеров. Представление о «глобальной деревне» ложно не в последнюю очередь потому, что оно в который раз созда­ет иллюзию возврата к «общности». Но тайна электронных масс-медиа кроется в их принципиально мобилизующем и тем самым в потенциально политическом моменте. Электронная коммуникация делает возможным то, что было немыслимо прежде: активное, одновременное и взаимное установление контакта между отдельными акторами поверх всех границ между странами, религиями и континентами.

Нет смысла заклинать прекрасный новый мир масс-медиа, но нельзя упускать из виду и предоставляемых им политичес­ких шансов: благодаря простому щелчку выключателя каж-¹ См. Eade J. (Ed.), Living the Global City, a. a. O.

дый может воспользоваться ими; они ориентированы на дея­тельность, а не созерцание, на текущий момент, а не на тра­дицию. Таким путем можно было бы преодолеть то, что локаль­но-моногамные формы жизни и мышления ради самопод­тверждения подают как свою противоположность и нечто ужасное: разложение социального. В отличие от привязанной к месту общности электронно-цифровые формы диалога опи­раются не на родственные, традиционные либо социальные связи или пространственное соседство, а только на общность интересов и на участие в Сети. «Сила этих будущих сценари­ев, – пишет А.Бюль, – в изображении предоставляемых ин­дивидам расширенных возможностей диалога и действий, их слабость – в постулировании своего рода бесклассовости, фетишизма виртуального пространства, который уже не осо­знает того простого факта, что число обитателей Сети состав­ляет ничтожный процент населения земного шара»¹.

Дедифференцированное мировое общество

В социологии и в обществе господствует представление, согласно которому модерн распадается на несколько обособ­ляющихся институциональных полей или, в зависимости от терминологии, на функциональные области или жизненные сферы. Они обособляются друг от друга и друг против друга и капсулируются, поскольку каждое поле следует своей соб­ственной «логике развития» (Н. Луман говорит о «коммуни­кативных кодах»). Это функциональное членение общества модерна можно описать также, используя отдельные группы экспертов и профессии, которые возвели свои «царства» на

¹ B ü hl A. CyberSociety – Mythos und Realitä t der Informationsgesellschaft, K ö ln 1996. См. критические высказывания в сборнике: Sardar Z., Ravetz J.R. (Ed.). Cyberfutures. Culture and Politics on the Information Superhighway. London 1996.

базе той или иной специфической монополии: права, меди­цины, экономики, техники; многие даже полагают, что и жур­налисты аналогичным образом монополизировали масс-ме-дийную общественность. Эта теория сфер функционально дифференцированного общества часто подвергается крити­ке, утверждающей, что отдельные области уже давно обосо­бились, варятся в собственном соку, так что некогда суще­ствовавшая «функциональная рациональность» превратилась в «организованную иррациональность».

Был предложен ряд возможных корректив для преодоле­ния этого обособления и для взаимной иммунизации част­ных областей. Одни полагают, что иммунизация удается лишь в той мере, в какой индивиды в своих конкретных интерак­циях перекрывают противоречия частичных областей. Дру­гие высказывают сомнение в том, что некая предварительно запрограммированная системная координация повысит зна­чимость необходимых аспектов кооперации. Третьи убежде­ны в том, что взгляд на целое должен создаваться полити­ческим путем, поскольку центральная задача частичной системы – государственная политика, чьи возможности ко­ординации и управления нужно обновлять и расширять»¹.

Все эти предложения уязвимы для серьезной критики. Но решающим моментом является здесь то, что в последние годы все дебаты благодаря спорам о глобализации приобрели новый поворот. Вдруг выяснилось, что речь уже не идет о том,

¹ Критика образа «контейнера» для отграниченных друг от друга отдельных об­ществ затрагивает, конечно, системную теорию Толкотта Парсонса. Н. Луман уже давно ввел понятие «мировое общество» (см. его работу Weltgesellschaft, in: ders., Soziologische Aufklä rung 2. Opladen 1975, S. 51–71; для него возникновение мирового общества обусловливается логикой функционального дифференциро­вания, которое не знает никаких границ. Остается открытым вопрос о том, что это означает в эмпирическом плане, в частности, справедливо ли это для транс­национальных мировых обществ. См. также Stichweh R. Zur Theorie der Weltgesellschaft, in: Soziale Systeme, 1995, S. 29–45.

как можно замедлить и остановить самопроизвольный про­цесс функционального дифференцирования и избавиться от вытекающих отсюда проблем, но, совсем наоборот, о том, не становится ли сомнительным в результате глобализации са­моистолкование, бытующее в частных областях, которые об­ладают собственной логикой и функционально дифференци-рованны.

Вкратце это можно проиллюстрировать на примере одно­го, экономического, измерения глобализации. Все началось с того, что перемещения глобального капитала не только из­бегали регулирующего вмешательства государства, но и, по­хоже, уже более не подчинялись какому-либо сравнимому упорядочивающему фактору. Соотносительные рамки сдви­нулись: в центр внимания попала глобальная экономика как целое, а поскольку она не признает никакой упорядочиваю­щей силы, в мировом обществе под вопросом вместе с наци­ональным государством оказывается и функционалистская системная ортодоксия. Становится не только неясным, что в эру глобального капитала понимается под «национальной экономикой», но, еще глубже, как вообще следует понимать «экономику» и «экономическую деятельность» и отграничи­вать ее от «политики».

Аналогичное справедливо для всех функционально диффе­ренцированных областей. Что такое политика, право, куль­тура, семья, гражданское общество в транснациональном мировом обществе? Как было показано выше, надо различать два понимания мирового общества: как суммы национальных государств и национально-государственных обществ, с одной стороны, и как мировые общества транснациональных акто­ров и пространств – с другой. Первые могут пониматься функ­ционально-дифференцированно, вторые – нет. В результате возникает вопрос, не было ли и не является ли единство госу-186

дарства и общества – национально-государственное обще­ство – молчаливо подразумеваемой предпосылкой теории функционального дифференцирования, так что с утратой зна­чения национального государства утрачивает свое значение и свою реальность также идеал этого государства – общество, управляемое функционально-дифференцированно.

Одновременно меняется тактика. Если в парадигме функ­ционально дифференцированного Первого модерна «обще­ство» предстает как остаточная категория, как бы остаточное общество, которое своим ропотом скорее препятствует, чем способствует рационально-безупречному протеканию сис­темных процессов, то теперь справедливо обратное. «Миро­вое общество», понимаемое как горизонт, в котором капитал, культура, технология, политика кишат и смешиваются вне сферы действия национально-государственной упорядочива­ющей силы, должно быть теоретически и эмпирически выяв­лено и исследовано.

«Глобализация, – доказывает Олброу, – снова ставит по­нимание и организацию общества в центр общественных дис­куссий», причем с настойчивостью, небывалой со времен мар­ксизма и полемики по классовому вопросу. Однако мы имеем дело не с «классовым кризисом», речь идет о «кризисе», воз­никшем как результат новой неизвестности и хаотичности, в которых пребывает мировое общество. Все дело «в идентич­ности» – таков тезис Олброу¹. Кто я? Где я? Чему, кому я при­надлежу? – вот ключевые вопросы Второго модерна.

Иными словами, мировое общество указывает на своего рода Новый Мир, неисследованный континент, который рас­крывается в транснациональной ничейной земле, в промежут­ке между национальными государствами и национальными

¹ Albrow M. Auf dem Weg in eine globale Gesellschaft? A. a. O.

обществами. Результатом этого является властный конфликт между национально-государственной политикой и полем де­ятельности мирового общества. Это выражается не только в отношении национальных государств к мультинациональным концернам, где властный конфликт проявляется наиболее зримо¹. Но он определяет также утверждение транснацио­нального права, борьбу с транснациональной преступностью, возможности осуществления транснациональной культурной политики или деятельности транснациональных социальных движений и т. п.

6. Перспективы: транснациональное государство

В связи с этим многие авторы видят в эре глобальности на­чало конца национального государства, а значит, и демокра­тии. «Конец нации несет с собой смерть политики, – пишет Жан-Мари Геенно. – Как только солидарность и общие ин­тересы лишатся своего естественного местоположения, рух­нет прекрасный порядок общества, в котором, как в мат­решке, размещены различные виды власти. Уже не будут приниматься большие решения, из которых могли бы вы­текать малые, не будет законов, из которых выводятся рас­поряжения. Поскольку городская община уже не находится больше в регионе, а регион – уже не включен в национальное государство, то нельзя будет выводить малое решение из боль­шого. Кризис пространственно обоснованного понятия вла­сти отражается, таким образом, на процессе нахождения ре­шения. Решения принимаются уже не в линейном модусе, когда всякая корпорация имеет четко очерченную сферу компетенции; вместо этого они дробятся, и традиционные

¹ См. выше об этом на с. 13 и след. наст. изд.

политические дебаты, споры о принципах и основопола­гающих идеях, об идеологии, об общественном порядке теряют остроту и просто угасают. В этом проявляется дроб­ление самого процесса принятия решения и его професси­онализация. На примере США, которые лидируют в инсти­туциональном построении власти, лучше всего наблюдать, как истощается логика институтов, а сама политика втяги­вается в процесс разложения»¹.

Но в этом французском неошпенглерианстве глобальной эры проявляется, конечно, и некий непризнаваемый мысли­тельный барьер: люди не могут и не хотят представить ника­кой альтернативы национально-государственной архитекту­ре политического и демократии. Против этого мыслительно­го вируса необходимости нет более эффективного средства (принимать трижды в день!), чем мучительные вопросы об аль­тернативах. Мы хотим по крайней мере намекнуть на подоб­ную альтернативу своей концепцией транснационального го­сударства как возможного ответа на глобализацию. Мы утвер­ждаем, что (национальное) государство вовсе не устарело, без него даже нельзя обойтись; оно необходимо не только для того, чтобы обеспечивать внутреннюю политику и геополи­тику, политические основные права и т. п. ², но и для того, что­бы политически оформлять процесс глобализации, трансна­ционально его регулировать. Транснациональные государ­ства, следовательно, являются сильными государствами, чья политическая формосозидающая власть вырастает из коопе­ративных ответов на глобализацию. На основе этих предпо­сылок можно понимать и развивать транснациональные го-¹ Gué henno J.-M. Das Ende der Demokratie. Stuttgart 1995.

² Mann M. Hat Globalisierung den Siegeszug des Nationalstaats beendet? In: Prokla, Heft 106, 1997, S. 113–141.

сударства как «реалистические утопии» (Э. Гидденс) третье­го пути: против парализующей мышление идеи о монополии национального государства на политическое и жуткого обра­за имперского мирового государства, от чьих властных при­тязаний невозможно уклониться, направлено это по-иному сформулированное и реформированное понятие международ­ного политического пространства, которое делает возможной сложную архитектуру суверенитета и идентичности. Осуще­ствление этой возможности привязано к центральной пред­посылке: сотрудничающие национальные государства дол­жны быть «на уровне внутренней политики заметным образом интегрированы в принудительный процесс кооперации кос­мополитически обязательной общности государств. В связи с этим ключевой вопрос состоит в том, может ли в граждан­ских обществах и политической общественности, которые су­ществуют в режимах, сросшихся на больших пространствах, возникнуть сознание космополитической принудительной со­лидарности. Только под воздействием изменений в сознании граждан, изменений, оказывающих сильное влияние на внутри­политическую сферу, сможет измениться и самопонимание активных глобальных акторов, во все большей мере видящих в себе членов сообщества, которые безальтернативно принуж­даются к кооперации, а тем самым ко взаимному учету инте­ресов друг друга»¹. Подобной смены взглядов – от международ­ных отношений к транснациональной внутренней политике – не следует ожидать от правящих элит, если у общественности в каждом конкретном случае не будет артикулирован подобный подход, преодолевающий национальные перегородки, если в пользу этого не будут говорить решающие собственные инте­ресы разных групп населения. Иными словами, транснацио-¹ Habermas J. Jenseits des Nationalstaates, a. a. O.

нальные государства станут возможны в том случае, если по­явится сознание, осознание необходимости транснациональных государств.

Модель транснационального государства есть промежуточ­ная, гибридная модель, в которой основные признаки по-но­вому комбинируются и сливаются в виде идеального типа, причем эти признаки в обыденном понимании могут пока­заться взаимоисключающими. Дело в том, что транснацио­нальные государства являются, во-первых, не-национальны-ми государствами, а значит, также и не-территориальными государствами (во всяком случае, в узком смысле). Они дол­жны пониматься как единственное опровержение, как контр­модель контейнерной теории государства и общества.

Во-вторых, модель «транснациональное государство» хотя и отрицает национальное государство, но утверждает государ­ство (как понятие). Понимание государства освобождается из территориальной западни теории национального государ­ства и открывает путь к такому понятию государства, которое а) (при)знает глобальность в ее многомерности как необра­тимое базовое положение дел и б) делает определение и орга­низацию транснационального ключом для нового определе­ния и возрождения политического (не только в аспекте государства, но также и в аспекте гражданского общества).

Но транснациональные государства не являются также и межнациональными государствами или наднациональными го­сударствами (т. е. региональными мировыми государствами), поскольку для подобных модельных образований – между­народная организация, мультилатерализм или многоуровневая политика в рамках наднациональной системы – отправной точкой все еще остается национальное государство: как парт­нер (международная организация), как исходная единич­ность, которую необходимо преодолеть с помощью всеобщих

норм или специфических взаимоотношений между государ­ствами-членами (мультилатерализм) или как самостоятель­ное наднациональное государство (многоуровневая полити­ка). В транснациональных государствах, как подчеркивают сторонники и мультилатерализма, и подхода многоуровневой политики, надо также видеть межгосударственную коопера­тивную модель; а потому их подстерегают многие из «лову­шек политической интеграции», открытые Фрицем В. Шарп-фом. Главное же различие состоит в том, что в рамках теории транснациональных государств (множественное число обя­зательно) политическая система координат образуется уже не из отграничения наций и их противопоставления, но вдоль осей глобализация – локализация.

Транснациональные государства, в-третьих, являются гло-кальными государствами, которые, согласно принципу вклю­чающего (инклюзивного) различения, рассматривают себя как провинцию мирового общества и в соответствии с этим обретают свое место – в мировом рынке, в многополюсной мировой политике.

Модель транснационального государства отличается от дру­гих межгосударственных кооперативных моделей тем (под­черкнем это еще раз), что с появлением этой концепции гло­бальность необратимо делается основой политического мышления и действий. Моя опытная модель транснациональ­ного государства являет собой политическую теорию и прак­тику глобальной эры, она расстается с мнимыми императи­вами политической эпохи, которая объявляла национальное государство или non plus ultra, или необходимым злом. Мое предложение – лишь начало, оно наверняка породит больше вопросов, чем ответов. Опирается оно на два принципа.

Первое. Попытка ощетиниться против глобализации или даже провести мобилизацию, т. е. реагировать протекциониз-192

мом, не только абсолютно бессмысленна, но и явится свиде­тельством слепоты и глухоты к прорывам, которые становят­ся возможными благодаря обрывам и крахам. Этот историчес­кий шанс, который вполне можно упустить (или испортить), я вижу в том, что взаимосвязь в рамках мирового общества позволяет если не преодолеть, то все же смягчить или огра­ничить травму от насилия, свойственную национально-госу­дарственному модерну. Мы стоим на пороге, за которым так­же становится возможно космополитическое общество (это «также возможно» включает в себя и катастрофы). Не заме­чать этого «также возможно», зациклившись на катастрофич­ности, значит быть нереалистичным. Я категорически настаи­ваю, что радикальный скепсис по отношению к опрометчиво­му оптимизму по поводу умиротворения мирового общества есть необходимая предпосылка для использования шанса, предоставляемого этим «также возможно».

Как становятся возможными общественные формы с «при­целом на мировое общество»? Второй принцип отвечает на этот вопрос: путем транснациональной кооперации и созда­нием взаимозависимостей в сферах экономики, политики, обороны, права, культуры и т. д. В Первом национально-го­сударственном модерне считалось: в мире национальных иг­роков имеется только два пути к стабильности: равновесие (баланс устрашения) или гегемония. В век глобализации, на­против, справедлива альтернатива: потеря национального суверенитета или транснациональная кооперация.

Теперь, суммируя предшествующую аргументацию в пользу транснациональных государств, нужно осветить обе аксиомы в некоторых частных аспектах.

Признание мирового общества и его динамики. В рамках пара­дигмы национального государства те главы этой книги, кото­рые демонстрируют транснациональную динамику капитала,

труда, культуры и общества, представляют собой как бы объяв­ление войны; пусть врага и нет, но национально-государствен­ная политика теряет почву под ногами, а это в известном смыс­ле воспринимается еще болезненнее, вот почему глобализацию часто понимают как квазиобъявление войны («империализм», «американизация») и реагируют на нее протекционизмом. В транснациональном понимании политики, как уже говори­лось, глобализация осмысляется как политизация, т. е. степень произошедшей интеграции мирового общества делается осно­вой переориентации и реорганизации политического простран­ства. Это означает отречение от двух принципов доктрины на­ционального государства: от отождествления государства с обществом и от положения об исключительно территориальной связи государства и общества (например, путем создания воз­можности перекрывающихся членств).

Транснациональная кооперация. Не существует ответа на гло­бализацию в рамках индивидуального государства. Одиноч­ная национально-государственная политика становится все более ложной, читай: более затратной (причем «затраты» по­нимаются не только экономически). Индивидуализм на уров­не государства разрушает, транснациональная кооперация оживляет государственную политику.

От национально-национального к глобально-локальному. Со­относительные рамки меняются; не противоборство эксклю­зивных притязаний на суверенитет и различных нацио­нальных идентичностей образует ядро политического, но подключение к взаимосвязи мирового общества, к экономи­ческой, экологической, культурной, гражданско-обществен-ной глобальности и глобализации. Соответственно нужно пе­реформулировать ключевые понятия политики и общества.

Провинции мирового общества. Эксклюзивная противопос­тавленность друг другу по образцу наций сменяется инклю-194

зивной противопоставленностью как ниш, мест, «провинций» мирового общества. «Инклюзивная противопоставленность» подразумевает общую отправную точку – мировое общество (признание его) и особое подключение к нему путем подчер­кивания, инсценировки, оживления региональных особенно­стей. В аспекте труда это могло бы привести к отказу – ради усиления позиции мирового рынка – от попыток делать и про­изводить то же, что и другие, – например, те или иные виды «рыночного чудо-оружия» от генной инженерии до микро­электроники, – и к осмыслению регионально-культурных особенностей и сильных сторон и разработке на основе этого промышленных продуктов и форм труда, которые в этом слу­чае, скорее всего, окажутся вне конкуренции.

Дефинитивное многообразие. Транснациональное подразу­мевает также транскультурное. Предположим, что трансна­циональные государства признают нетождественность госу­дарства и мирового общества, – что означает это для культур­ного самопонимания? Если мировое общество подразумевает множественность без единичности, а национальное обще­ство – единичность с ограниченной множественностью, то транснациональное государство подразумевает дефинитивную множественность. Это означает, что за рамками глобализа­ции или локализации познаются на опыте и признаются ва­рианты глокальных культур во взаимосвязи, присущей миро­вому обществу. Таким образом, ось «глобальное–локальное» расширяется до оси «локальное–локальное».

Централизация и децентрализация. Транснациональные го­сударства должны мыслиться как сочетание централизации и децентрализации. Многообразие транснациональных акто­ров не только признается, но они также включаются в сферу политической ответственности. Поэтому образование транс­национальных переплетений сопутствует делегированию вла-195

сти и ответственности местному транснациональному граж­данскому обществу. Этим формам децентрализации власти и ответственности противостоят формы централизации: напри­мер, концентрация власти с целью издания рамочных дирек­тив для социального и экологического регулирования рынка должна вначале транснационально образоваться (скажем, на уровне Европы), ее надо добиться, завоевать.

Контрагенты транснациональных концернов. Национальные государства страдают от болезни к смерти из-за снижения собираемости налогов. Следовательно, транснациональные государства должны затыкать налоговые лазейки, чтобы раз­вивать свою политическую и социально-политическую потен­цию и компетенцию. Европейское транснациональное государ­ство могло бы, к примеру, после введения евро в значительной мере ограничить спекулятивные валютные потоки минималь­ным налогом – так называемым «налогом Тобина»¹. Для это­го можно было бы воспользоваться тем, что не только нацио­нальные государства, но и интернациональные концерны впадают в противоречия. С одной стороны, они хотят изба­виться от опеки государства, т. е. руководствуются политикой минимизации роли государства. А с другой, они вынуждены считаться с тем, что перед лицом кризисной динамики миро­вого рынка транснациональное пространство остается для них ограниченным. Ибо безграничная бедность уничтожает не толь­ко демократию, но в конце концов также рынки и прибыли.

Инклюзивный суверенитет. Дебаты по поводу националь­ного государства или мультилатерализма, наднационального государства и т. п., как правило, сводятся к утверждению о том, что национальные государства утрачивают свой сувере-¹ Тобин, Джеймс (Tobin, James) (р. 1918), американский экономист. Известен тру­дами по монетарной теории и государственным финансам. Лауреат Нобелевской премии по экономике (1981). – Прим. перев.

нитет (право на установление автономного права) и автоно­мию (право принимать решение о применении средств наси­лия), а более высокие инстанции соответствующим образом повышают концентрацию власти. Разделение суверенитета тем самым мыслится и реализуется как игра с нулевой сум­мой, где кто-то должен отречься от чего-то, что дает какие-то полномочия наднациональному институту. Но идею транс­национального государства, напротив, нужно понимать как игру с прибылью, выигрышем. В результате кооперации воз­никает прирост суверенитета, который идет на пользу и транс­национальному концентрату власти, и включенным в него ло­кальным государствам.

Новое средневековье. Во Втором модерне, таким образом, осу­ществляются те формации политического, которые, как это ни забавно, носят средневековые черты. Транснациональные госу­дарства должны делить лояльность своих граждан с другими авторитетами на уровне регионов и мирового общества, с од­ной стороны, и с субгосударственными, субнациональными авторитетами – с другой. Это «новое средневековье» (Х. Балл) означает следующее: социальные и политические связи и иден­тичности должны мыслиться как перекрывающиеся в поняти­ях глобальных, региональных, национальных и локальных от­правных точек и концепций действий¹.

Глобальная игра-загадка допускает, следовательно (по крайней мере) два прочтения. Согласно одному, неолибераль­ный глобализм уничтожает национальный институциональ­ный скелет Первого модерна. Согласно Второму, оборотная сторона неолиберальной бесцеремонности – «предательства своего отечества» транснациональной экономики и (суб)по-¹ Дальнейшие рассуждения о транснациональном государстве см. в наст. изд. с. 228–236.

литики – есть выработка навыка транснациональных спосо­бов мышления, действий и жизни. Политика мирового рын­ка принуждает – против воли некоторых своих акторов – к образованию транснациональных обществ и связей – во вся­ком случае, там и постольку, где и поскольку государствен­ная политика понимает и учится использовать глобализацию как курс омоложения.

Часть третья

Заблуждения глобализма

Существенным признаком различия между Первым и Вто­рым модерном является, как уже говорилось, необратимость достигнутой глобальности. Это означает: мы живем в много­мерном, полицентричном, контингентном, политическом мировом обществе, в котором транснациональные и нацио­нально-государственные акторы играют друг с другом в кош­ки-мышки. Глобальность и глобализация подразумевают, ста­ло быть, также следующее: не -мировое государство. Точнее: мировое общество без мирового государства и без мирового пра­вительства. Возникает глобально дез организованный капи-тализм¹, ибо не существует никакой гегемонистской власти и никакого международного режима – ни экономического, ни политического.

Эту непростую фактуру глобальности следует четко отли­чать от новой простоты глобализма, понимаемого как всепро­никающее, всеизменяющее господство мирового рынка. И де­ло не в том, чтобы демонизировать деятельность (мировой) экономики. Напротив, необходимо разоблачить проповедо­вавшиеся в неолиберальной идеологии глобализма примат и диктат мирового рынка для всех – для всех измерений обще­ства, – вскрыв то, чем они являются: раздутый до гигантских масштабов устаревший экономизм, подновление метафизи­ки истории, социальная революция сверху, прикидывающая­ся неполитической. Блеск в глазах неолиберальных «улучша-телей мира/мирового рынка» может нагнать страх². Далее

¹ Lash S. / Urry J., a. a. O.

² Слишком мало уделяется внимания тому факту, что за последнее время в междуна­
родном масштабе развернулась острая критика менеджмента изнутри, объектами ко­
торой стали «экономический кошмар» (Forrester V. L’Horreur йconomique, Paris 1996),
«колдуны» (Micklethwait J./Wooldridge A. Witch-Doctors, New York 1996), как «направ­
ления мысли, в котором мысль отсутствует» (Sur J. Une alternative au management: La mise
en expression. Paris 1996), для которого все становится деньгами (Kuttner R.. Everything for
Sale. New York 1997). См. подведение итогов этого в: Nigsch O. Von der Soziologie zum
Management. Und wieder zur ü ck?, in: Soziale Welt, Heft 4, 1997.

будут «подняты на вилы» следующие десять заблуждений гло­бализма:

1. Метафизика мирового рынка.

2. Так называемая свободная мировая торговля.

3. В области экономики мы имеем дело (еще) с интерна­ционализацией, а не глобализацией.

4. Драматургия риска.

5. Отсутствие политики как революция.

6. Миф о линейности.

7. Критика катастрофического мышления.

8. Черный протекционизм.

9. Зеленый протекционизм.
10. Красный протекционизм.

Ниже этим ловушкам для ума будут противопоставлены десять ответов на глобализацию.