Часть первая 10 страница

победу составляли пятнадцать к одному»^-.

«Чем проще трасса, тем лучше. Иногда люди начинают делать ставки на жокеев в костюмах определенного цвета либо в зависимости от их дня рождения или кличек лошадей. И разумеется, весь трюк заключается в том, чтобы оказаться в группе, в которой никто не занимается анализом и по которой у тебя есть достаточно данных. Поэтому я, как сумасшедший, изучал и костюмы наездников».

Приятель Уоррена по школе имени Вильсона Билл Грей, постарше его, но учившийся на класс младше, несколько раз ходил с ним на скачки. «Он был очень проницательным в том, что касалось цифр. И очень много говорил⁶. Он был очень общительным. Мы могли обсуждать с ним и бейсбол, и другие виды спорта⁷. Едва мы слезали с поезда, он уже знал, на каких лошадей будет ставить.

Всю дорогу до ипподрома он мог говорить о том, что та или иная лошадь слишком много весит, либо вот уже несколько заездов показывает плохие результаты, либо просто недостаточно хороша. Он отлично знал, как нужно оценивать лошадей». Уоррен делал ставки по шесть-десять долларов, иной раз в самый последний момент. Он ставил по-крупному только при достаточно хороших шансах, но иногда не боялся рискнуть своими тяжело заработанными деньгами и поставить их на потенциально интересную лошадь. «По мере того как завершались те или иные заезды, он мог изменить свое решение, — говорит Грей. — Согласитесь, что для шестнадцатилетнего парня это не очень привычное поведение, правда?»

Как-то раз Уоррен отправился в Чарльстон в одиночку. И проиграл ставку после первого же заезда. Однако не ушел домой и продолжал ставить ставки и проигрывать до тех пор, пока не потерял около 175 долларов и почти не опустошил свои карманы.

«Я вернулся в Омаху. Направился в кафе Hot Shoppe и утешился самым большим из десертов, который там предлагался (огромной порцией ассорти из мороженого). На это ушли остатки моих денег. Я ел мороженое и подсчитывал, сколько газет мне придется разнести, чтобы вернуть потерянную сумму Для того чтобы возместить убытки, придется работать больше недели. Все, что со мной случилось, было следствием моей собственной глупости.

Никто не может выигрывать в каждом заезде. Я совершил один из смертных грехов — подумал, что, проигрывая, смогу компенсировать свои потери в тот же день. Первое правило гласит, что никто не уходит домой после первого заезда, а второе — если ты проиграл деньги, то не сможешь вернуть их обратно с помощью того же метода. Это основа основ».

Понимал ли он, что принял решение, основываясь исключительно на эмоциях?

«О да. Можно сказать, что я был болен. Это был последний раз, когда я позволил себе что-то подобное».

Глава 14. Слон

Филадельфия • 1947-1949 годы

Уоррен окончил школу семнадцатым из примерно 350 учеников, а в фотоальбоме выпускников написал под своей фотографией: «Будущий

фондовый брокер». Первое, что они с Дэнли сделали, «получив свободу»,

— это пошли и купили подержанный катафалк. Уоррен поставил его перед домом, а потом поехал на нем на свидание с девушкой¹.

Когда Говард вернулся домой, то первым делом спросил: «Кто это поставил катафалк перед нашим домом?» Лейла же сказала, что даже когда одна из их соседок была смертельно больна, то и тогда она не ставила катафалк перед домом. Это положило конец затее Уоррена.

После того как катафалк был продан, Уоррен отказался от работы разносчиком газет и устроился на все лето на временную работу, значительно поднявшую его уровень самооценки, — он стал менеджером по вопросам распространения в газете Times-Herald. Правда, время от времени ему все же приходилось подменять разносчиков газет. Тогда он вставал в четыре часа утра и развозил газеты в маленьком «форде», который одолжил у Дэвида Брауна, молодого человека из Фредериксбурга, влюбленного в Дорис и проходившего в то время службу на флоте². Уоррен открывал дверцу машины, ехавшей со скоростью около 25 км/ч, вставал на подножку и, управляя одной рукой, бросал газеты на лужайки подписчиков. Он вполне разумно предположил, что в столь раннее время подобный стиль вождения машины никому не причинит вреда³.

После этого он останавливался в 4: 45 у кафе Toddle House и завтракал двойной порцией хашбрауна с паприкой. Затем он ехал на свою вторую работу — раздавать газеты в больнице Джорджтаунского университета.

«Мне приходилось раздавать священникам и монашкам полдюжины бесплатных газет, и это меня дико раздражало. Мне казалось, что служители культа не должны интересоваться светскими вопросами. Однако это было частью договоренности. Я обходил в палату за палатой, кабинет за кабинетом.

Женщины, только что родившие детей, приветствовали меня и говорили: “Здравствуй, Уоррен! Я дам тебе что-то куда более ценное, чем чаевые. Я расскажу тебе, когда родился мой ребенок и сколько он весит. Он родился в полдевятош утра и весит шесть фунтов и одиннадцать унций”». Время и вес ребенка были важны для ставок в policy racket, азартной игре с числами, в то время очень популярной в Вашингтоне⁴.

Уоррен лишь скрежетал зубами, получая вместо заслуженных чаевых бесполезную информацию. Он играл на скачках, но никогда не играл в policy racket. Шансы на выигрыш здесь были ужасно низкими. «Играя в policy racket, можно было получить шестьсот к одному, а человек, выступавший в роли твоего посредника, получал десять процентов от этой суммы. То есть ты получал пятьсот сорок к одному в игре, шансы на выигрыш в которой составляли один к тысяче, а основные ставки составляли либо один цент, либо десять. Если ты ставил цент, то мог выиграть чистыми 5, 4 доллара. В этой игре участвовал весь город. Некоторые из подписчиков, которым я раздавал газеты, часто спрашивали меня, принимаю ли я ставки в policy racket. Я никогда этого не делал. Если бы я занялся посредничеством в policy racket, мой отец никогда не одобрил бы этого».

Уоррен уже научился делать ставки так, что мог бы спокойно играть в Лас-Вегасе, однако он никогда не решился бы поставить на успех очередной инициативы своего отца. Говард Баффет проголосовал вместе с 330 другими конгрессменами за законопроект Тафта-Хартли, вследствие чего тот превратился в полновесный закон. Один из наиболее противоречивых, когда-либо принимавшихся в США, закон Тафта-Хартли 1947 года жестко ограничил права профсоюзов. Теперь они не могли проводить забастовки в знак солидарности, а президенты США в

определенных случаях “ получали право объявлять чрезвычайное положение и вынуждать забастовщиков вернуться к работе. Закон Тафта-

Хартли получил неофициальное название «закона о рабском труде»^-. Профсоюзы играли большую роль в жизни Омахи. Однако Говард никогда не голосовал с оглядкой на жителей города — он всегда руководствовался своими принципами.

Поэтому когда Баффеты летом вернулись домой в Омаху и Уоррен вместе с отцом пошел на матч местной бейсбольной команды, он заметил, насколько непопулярным был теперь Говард среди своих избирателей из рабочей среды. «В перерыве матча зрителям были представлены официальные лица, присутствовавшие на стадионе. Когда встал отец, по всему стадиону пронеслась волна неодобрения. А он просто стоял и не говорил ни слова. Он вполне мог справляться с такими вещами. Однако вы даже не представляете, какой эффект это оказало на меня, его сына».

Детство осталось позади. Родись он на несколько лет раньше, его бы призвали на войну.

Однако вместо военной службы ему предстояло осенью пойти в колледж. Баффеты всегда принимали как должное то, что Уоррен должен

поступить в Уортонскую школу бизнеса при Университете Пенсильвании⁴.

/- т-r М 87

Уортон был самым серьезным колледжем в стране, а Пенн —

воплощением идеи Бенджамина Франклина, автора таких афоризмов, как

«кто любит занимать, тому несдобровать», «время — деньги» и

«сэкономил — значит заработал». Теоретически Пенн и Уоррен, энергии

которого хватило бы на двоих, вкалывавший как грузчик, в то время как

другие дети играли, идеально подходили друг другу.

Однако Уоррену идея с колледжем была не совсем по душе. «В чем смысл всего этого? — спрашивал он себя. — Я знал, чем хотел заниматься. Я зарабатывал достаточно денег на жизнь. Колледж только притормозил бы меня». Однако он никогда не стал бы возражать своему отцу в столь важном вопросе, поэтому согласился с мнением родителей.

Хорошо представляя уровень незрелости своего сына, Баффеты нашли для него соседа по комнате из семьи своих друзей из Омахи. Чак Питерсон, старше Уоррена на пять лет, не так давно вернулся с войны, на которой провел полтора года. Он был миловидным молодым человеком из небольшого города, который любил выпить и каждый вечер назначал свидание новой девушке. Питерсоны наивно предполагали, что Уоррен сможет «успокоить» Чака, а Баффеты надеялись, что старший товарищ поможет Уоррену адаптироваться в колледже.

Осенью 1947 года вся семья уселась в машину и повезла Уоррена в Филадельфию. Там они помогли ему (и его пальто с воротником из енота)

разместиться в небольшой комнате общежития с общей ванной. Чак к тому времени уже поселился в общежитии, но в это самое время ушел на свидание с какой-то девушкой.

Баффеты уехали домой, собираясь через некоторое время вернуться в Вашингтон, а их сын остался в кампусе, переполненном людьми, подобными Чаку. Целая армия ветеранов Второй мировой войны маршировала по лужайкам College Green и наводняла парк Quad — два центра университетской жизни. Их отношение к жизни вкупе с разницей в возрасте заставляло Уоррена чувствовать себя одиноким — столь сильного разрыва со своими соучениками он не ощущал с тех пор, как семья переехала в Вашингтон.

В деловом, организованном и социально активном кампусе его мешковатые футболки и поношенные теннисные туфли сильно выделялись

— Уоррен был мало похож на целеустремленных мужчин, одетых в спортивные куртки и начищенные до блеска оксфордские туфли. Вся жизнь в университете вращалась вокруг футбола. Начиная с осени все основные события привязывались к датам футбольных матчей, после которых обычно проводились вечеринки студенческих сообществ. Уоррен любил спорт, но связанное с ним общение было ему не по силам. Он привык проводить время дома, лелея свои идеи, считая деньги, разбирая свои коллекции и слушая музыку в уединении. А в университете его одиночество постоянно нарушалось полутора тысячами флиртующих, обнимающихся, танцующих, пьющих пиво и активно болеющих за футбольные команды новоиспеченных студентов 1951 года⁵. Он чувствовал себя бабочкой, попавшей в пчелиный улей.

У Чака была привычка к военной аккуратности и постоянной чистке и полировке обуви. Когда он впервые встретился со своим новым соседом, ужасный вид вещей Уоррена его буквально шокировал. Из-за того что Лейла чрезмерно заботилась о Говарде и делала всю работу по дому, Уоррен так и не научился даже элементарным навыкам ухода за собой.

В первый же вечер после встречи Чак с друзьями, как обычно, засиделся в баре до поздней ночи. Проснувшись на следующее утро, он обнаружил, что ванная комната находится в полном беспорядке, а его новый сосед уже ушел на утренние занятия. Встретившись с Уорреном вечером того же дня, он сказал: «Убери-ка за собой, слышишь?» — «О'кей, Чейзо», — ответил Уоррен. «Я зашел в ванную утром и увидел, что твоя бритва лежит в раковине, — продолжал Чак. — Ты оставил мыло в ванне, полотенца были разбросаны по полу, а в комнате было скользко, как на катке. Я люблю, когда в моей ванной чисто». Уоррен дал понять, что со всем согласен.

На следующее утро, когда Чак проснулся и пошел в ванную, ему пришлось для начала перешагивать через полотенца, разбросанные по полу, а затем наблюдать, как в раковине вперемешку с волосами плавает новенькая электробритва, не отключенная от розетки. «Уоррен, послушай меня хорошенько, — сказал Чак тем же вечером. — Отключай эту чертову штуку. Рано или поздно кого-то стукнет током. Я не собираюсь вылавливать ее из раковины каждое утро. Ты просто сводишь меня с ума своим разгильдяйством». — «О'кей, о'кей, хорошо, Чейзо», — ответил Уоррен.

На следующей день картина повторилась — бритва вновь лежала в раковине. Чак понял, что его слова просто выскакивают у Уоррена из головы. Он потерял терпение и решил принять меры: отключил бритву, наполнил раковину водой и бросил в нее злополучный электроприбор.

Но на следующее утро Уоррен, как ни в чем не бывало, купил новую бритву, включил ее в сеть и... оставил ванную в том же состоянии, что и всегда.

Чейзо сдался. С тех пор ему пришлось жить в хлеву вместе с гиперактивным подростком, который постоянно двигался и барабанил по любой подворачивающейся ему поверхности. В то время Уоррен был

увлечен творчеством певца Эла Джолсона и проигрывал его записи днем и

ночью^-. Он постоянно пел, имитируя голос Джолсона: «Мамочка, милая мамочка, я бы прошел миллион миль ради твоей улыбки, мамочка!»⁶

Чаку нужно было учиться, а за песнопениями Уоррена он не слышал собственного голоса. У Уоррена же была масса свободного времени. Он не покупал новых учебников. В начале семестра перед началом занятий он приобрел несколько штук, пролистал их, словно иллюстрированный журнал, а затем забросил в угол и никогда больше не открывал.

Это давало ему достаточно сил для того, чтобы распевать песни про «Мамочку» даже посреди ночи. Чаку казалось, что его сосед свихнулся. Уоррен понимал, что ведет себя как незрелый юнец, но ничего не мог с этим поделать.

«Думаю, что в то время я бы чувствовал себя чужаком где угодно. Я не был синхронизирован со всем остальным миром. Кроме того, был моложе всех остальных, причем не только по возрасту. Я просто не укладывался в социальные рамки».

С другой стороны, социальная, общественная же жизнь Чака, напротив, была в полном разгаре — он вступил в братство «Альфа-Тау- Омега». Уоррен не особенно интересовался «греческой жизнью»", однако присоединился к тому же братству в котором в свое время состоял и его отец, — «Альфа-Сигма-Фи». Прием в братство новых студентов не сопровождался жестокими ритуалами, однако некоторые из них заставили его краснеть. Секретный девиз «Альфа-Сигмы» звучал так: «Рвение, умеренность, смелость»⁷. Что касается первых двух качеств, то Уоррену хватало их с избытком, а вот смелость была его ахиллесовой пятой. К примеру, новичок должен были купить себе пару женских трусиков и бюстгальтер самого большого размера, и Уоррен провел долгое время в отделе женского белья магазина Wanamaker перед тем, как предстать перед глазами своих соучениц, подрабатывавших в нем продавщицами⁸.

Осенью того же года Лейла и Дорис пытались максимально правдиво описать внешность Уоррена (с выпирающими вперед зубами и короткой стрижкой) на радиошоу под названием Coffee with Congress в Вашингтоне.

«Ведущий: Кстати, по-вашему, Уоррен красив?

Лейла: Когда он был маленьким мальчиком, он был очень красив. Сейчас он выглядит как обычный мальчишка — я не могу назвать его красивым, но и страшным его не назову.

Ведущий: Он симпатичный.

Лейла: Нет, это не то слово. Он, скорее, просто обладает приятной внешностью.

Ведущий: Давайте посмотрим на него глазами девочек — это милый мальчик?

Дорис (дипломатично): Я бы сказала, что он крепко сложен»⁹.

Несмотря на любовь Уоррена к песне «Мамочка» и постоянную склонность барабанить по всему подряд, Чак полюбил Уоррена, как младшего неуклюжего брата. Хотя и был не в состоянии привыкнуть к тому, что Уоррен мог проходить всю зиму в старых кедах, а в процессе одевания не обратить внимания на то, что один из его ботинок черный, а другой — коричневый.

Так же как у многих знакомых с Уорреном людей, у Чака появилось желание заботиться о нем. Пару раз в неделю они вместе обедали в помещении студенческого союза. Уоррен всегда заказывал одно и то же:

стейк-минутку, хашбраун и пепси. Затем он “ открыл для себя шоколадное мороженое, политое солодовым молоком, и начал заказывать его каждый день. Как-то раз после обеда Чак отвел Уоррена к новенькому столу для пинг-понга, который только что поставили в помещении Студенческого союза.

После четырех лет в Вашингтоне Уоррен производил столь мрачное впечатление, что Чаку показалось, что его сосед никогда раньше не играл в пинг-понг В ходе первых двух партий Уоррен едва успевал отбивать подачи Чака. ИхЧак выиграл без каких-либо проблем.

Однако через пару дней Уоррен уже играл как дьявол. Каждое утро он первым делом отправлялся в Студенческий союз, находил себе жертву и фигурально распинал ее на столе для пинг-понга. Через довольно короткое время он начал играть в пинг-понг по три-четыре часа в день после занятий. Чак уже не мог с ним справиться. «Я был его первой жертвой в Пенне», — вспоминает он. Однако в этой ситуации были и свои плюсы: Уоррен не заходил в ванную, не включал свой проигрыватель в те моменты, когда Чак готовился к занятиям¹⁰.

Однако пинг-понг не входил в университетскую программу по физическому воспитанию. Самым популярным видом спорта здесь была гребля. По берегам реки тут и там встречались весело окрашенные эллинги, принадлежавшие многочисленным гребным клубам. Уоррен выступал за команду новичков клуба Vesper в группе весом до 150 фунтов. Он греб в составе восьмерки. Гребля — ритмичный вид спорта с повторяющимися движениями, чем напоминает тяжелую атлетику, гольф, то есть те виды спорта, которые нравились Уоррену. Однако гребля в восьмерке — еще и командный вид спорта. Уоррену нравилось отрабатывать броски по баскетбольному кольцу, потому что он мог заниматься этим упражнением в одиночку. Но он никак не мог преуспеть в командных видах спорта, даже не мог научиться танцевать с партнершей. Во всех своих предприятиях или прочих занятиях он занимал лидерскую позицию и не готов был играть роль эха.

«Это было жалким зрелищем. Все дело в команде — ты не можешь притворяться или двигаться по инерции. Тебе нужно погружать весло в воду в тот же момент, когда это делают все остальные. Ты можешь невероятно устать, но и в этом случае тебе нужно двигаться в определенном темпе и в унисон с другими. Это поразительно изнурительный вид спорта». Каждый день Уоррен возвращался в спальню вспотевшим, с больной головой, кровоточащими руками, покрытыми волдырями, и воспоминаниями о том, как он подвел всю команду.

Уоррену была нужна иная команда. Он хотел, чтобы Чак вместе с ним занялся продажей подержанных мячей для гольфа, однако тот был слишком занят учебой и общественной жизнью. Уоррен также предложил Чаку принять участие в бизнесе с автоматами для пинболла. Ему не были нужны ни деньги Чака, ни его труд. На самом деле Уоррену вообще было не совсем понятно, в чем должна заключатся роль Чака. Однако герою- одиночке был нужен кто-то, с кем можно говорить о бизнесе — постоянно и бесконечно. Если бы Чак стал партнером Уоррена, то превратился бы в часть его мира.

Уоррену всегда хорошо давались уловки в стиле Тома Сойера, однако в случае с Чаком он потерпел фиаско. Тем не менее он все равно хотел видеть Чака не только своим другом, но и партнером по бизнесу. Он пригласил Чака приехать к нему в гости в Вашингтон. Лейла была очарована тем, что Чак ел все, что она ему предлагала, даже овсянку. «Уоррен ничего из этого не ест, — жаловалась она Чаку. — Он не хочет ни того, ни этого. Он всегда заставляет меня стряпать для него что-то особенное». Чак был искренне удивлен тем, как хорошо Уоррену удалось выдрессировать свою мать.

Уоррен представлялся ему странным сочетанием незрелого ребенка и вундеркинда. В ходе занятий он с ходу запоминал все, что говорил преподаватель, ему не нужно было после этого сверяться с учебником¹¹. Он часто приводил в смятение собственных преподавателей, цитируя номера страниц и целые абзацы текста из учебников, а порой и их собственные слова¹². Как-то раз он обратился к преподавателю с репликой: «Вы забыли поставить запятую»¹³.

А в ходе экзамена по бухгалтерскому учету ассистенты еще не успели раздать задания всем двумстам студентам, как Уоррен встал со своего места и, красуясь, сдал готовую работу. Чак, сидевший на другом конце аудитории, был шокирован. Учеба в Уортоне не была легкой — в процессе обучения из школы успевала вылететь добрая четверть учеников. Однако Уоррену учеба давалась без заметных усилий, поэтому у него всегда находилось время для того, чтобы барабанить ладонями и распевать песню про Мамочку всю ночь напролет.

Чак достаточно хорошо относился к Уоррену, однако в конце концов он не выдержал.

«Он просто сбежал от меня. Однажды утром я проснулся, а его уже не было»¹⁴

В конце семестра Уоррен, который никогда не думал о том, что с радостью поедет в Вашингтон, вернулся домой. Лейла находилась в Омахе, помогая Говарду в проведении очередной избирательной кампании. Поэтому дети Баффетов, которые редко имели возможность отдохнуть от навязанного родителями строгого режима, получили в свое распоряжение целое лето полной свободы. Берти поехала работать в летний лагерь. Дорис устроилась в магазин Garfinkels и была немало шокирована тем, что на собеседовании сотрудники магазина интересовались ее вероисповеданием, а чернокожие могли заходить лишь на первый этаж

магазина, где не продавалось никакой одежды¹⁵.

В то время Вашингтон был самым сегрегированным городом в США. Чернокожие не могли работать ни кондукторами, ни водителями — в сущности, им было дано право лишь на «черную» работу. Они не могли посещать занятия в YMCA, питаться в большинстве ресторанов города, снимать номера в гостиницах или покупать билеты в театр. Темнокожие дипломаты из других стран могли передвигаться по городу только с сопровождающими и на каждом шагу испытывали шок от проявлений сегрегации, с которым не сталкивались ни в одной другой стране мира. Один иностранный гость сказал: «Я бы предпочел принадлежать к касте неприкасаемых в Индии, чем быть негром в Вашингтоне»¹⁶. Газета Washington Post, которую многие люди правых убеждений называли «коммунистическим листком», начала борьбу против расизма¹⁷, а президент Трумэн отменил сегрегацию в вооруженных силах и занялся реформами в области гражданских прав. Однако изменения шли крайне медленно.

Уоррен, который не читал либеральных газет, практически не обращал внимания на проявления расизма, царящего в Вашингтоне. Он слишком мало знал об этом, будучи озабочен вопросами собственной уязвимости и чересчур погруженным в собственные идеи и дела. Летом он вернулся к работе менеджера по распространению консервативной газеты Times- Herald. Как и прежде, он брал в аренду тот же «форд» и время от времени заменял разносчиков, используя для этого свою методику, доведенную до совершенства. Он также возобновил дружбу с Доном Дэнли. Они подумывали о том, чтобы прикупить пожарную машину, однако вместо этого всего за 350 долларов нашли на автомобильной свалке в Балтиморе «роллс-ройс» Springfield Phantom I Brewster. Машина серого цвета весила больше, чем «линкольн-континенталь», а ее салон был украшен маленькими вазами для цветов.

В автомобиле было предусмотрено два комплекта приборов, что давало возможность даме, сидящей сзади (владелице), точно знать, с какой скоростью едет водитель. Стартер у машины был сломан, поэтому Дону и Уоррену пришлось толкать машину, пока двигатель наконец не завелся, после чего они проехали на ней около 80 километров до Вашингтона. Двигатель дымил, из него лилось масло, у машины не было задних фонарей и номерных знаков, но, когда их остановил полицейский, Уоррен начал «говорить, говорить и говорить» до тех пор, пока полицейский не

отпустил их с миром, так и не выписав штраф¹⁸

Они поставили автомобиль в гараж под домом Баффетов и запустили двигатель.

Помещение тут же наполнилось едким дымом, поэтому им пришлось вывести машину из гаража и поставить ее на уклоне рядом с домом. Они ремонтировали ее каждую субботу.

По словам Дорис, всю работу проделывал Дэнли. Он прочищал трубки и паял, а «Уоррен восхищенно смотрел на него и всячески подбадривал».

Когда они решили покрасить машину, Дон и его подружка Норма Терстон купили Pad-o-Paint — приспособление, позволявшее наносить краску с помощью губки.

Они покрасили машину в темно-синий цвет, и она стала выглядеть

идеально¹⁹. Разумеется, о ней сразу же пошли слухи, и ребята начали сдавать ее в аренду по 35 долларов с носа.

Затем у Уоррена возникла новая идея. Он хотел, чтобы его в машине увидело максимальное количество людей. Дэнли облачился в шоферскую форму, Уоррен надел свое пальто с воротником из енота, затем парочка принялась толкать машину, пока та не завелась, и поехали в центр города в сопровождении платиновой блондинки Нормы. Остановив машину в центре, они устроили представление. Дэнли изображал, что чинит поломку в моторе, Уоррен указывал ему на те или иные агрегаты тростью, а Норма пряталась в машине, изображая кинозвезду. «Это была идея Уоррена, — рассказывает Норма. — Он всегда был склонен к театральным эффектам. Нам было интересно, сколько людей обратят на нас внимание».

Норма знала, что Уоррен во время учебы не ходил ни на одно серьезное свидание, и свела его со своей двоюродной сестрой Бобби Уорли. Они несколько раз встречались (достаточно целомудренно), ходили в кино, играли в бридж, и Уоррен постоянно мучил ее бесконечными загадкам и-головоломкам и²⁰.

Когда наступила осень, он распрощался с Бобби и вернулся в Пенн уже восемнадцатилетним второкурсником. Теперь у него было два соседа по комнате — коллега по студенческому братству Клайд Рейхард и новичок по имени Джордж Озманн, для которого они должны были выступать наставниками. За год до этого Уоррен применил в отношении Клайда трюк в стиле Тома Сойера, сделав его первым лицом в одном бизнес-проекте, который окончился ничем. Однако даже это не состоявшееся «партнерство» не помешало им стать друзьями.

Уоррен не сильно изменился по сравнению с первым годом учебы, однако с Клайдом у него было куда больше общего, чем с Чаком

Питерсоном. Клайда немало веселили теннисная обувь Уоррена, его футболки и грязные брюки цвета хаки. Он достаточно спокойно воспринимал, когда Уоррен начинал его подкалывать или насмехаться над его оценками. И хотя Уоррен не помог Клайду «стать умнее», по словам Рейхарда, «он научил меня более эффективно пользоваться тем, что у меня было». На самом деле Уоррен был настоящим мастером эффективного использования имеющихся ресурсов, в особенности своего собственного времени. Он вставал рано утром, ел на завтрак куриный салат, а затем бежал в класс²¹. Проведя первый год учебы в полусне, он наконец нашел себе предмет по душе — курс «Промышленность 101», читавшийся профессором Хокенберри и рассказывавший о различных отраслях промышленности и деталях ведения бизнеса. «Мы говорили и о текстильной промышленности, и о стали, и о нефти. Я до сих пор помню книги по этому предмету. Я узнал из них немало нового. Я до сих помню дискуссии о законах о рейдерстве в нефтяной отрасли или о конвертерном способе производства стали. Я обожал эти книги. Они были по- настоящему интересны». Его соученик Гарри Веха, которому занятия в классе Хокенберри давались с большим трудом, немало возмущался тем, что Уоррену все давалось без особыхусилий²².

То же самое происходило и на занятиях по деловому праву, которые вел профессор Катальдо, обладавший почти фотографической памятью. «Он мог практически наизусть процитировать материалы судебного разбирательства. Я до сих пор помню суть дел “Хардли против Баксендейла” или “Кембл против Фаррена”. Я проделывал то же самое на экзаменах по отношению к нему, и это бесконечно его веселило. Я мог отвечать на любой вопрос его собственными фразами, как к месту, так и нет. И он с удовольствием воспринимал все, что слышал от меня».

Благодаря своей великолепной памяти Уоррен мог быть предоставлен сам себе основную часть дня. Обычно он заходил пообедать в помещение братства «Альфа-Сиг», старое трехэтажное здание с винтовой лестницей. Всей деятельностью в доме заведовал чернокожий мажордом Келсен — в своем неизменно белоснежном пиджаке он готовил еду, убирал и вообще придавал этому месту достойный вид. В одной из комнат наверху играли в бридж. Уоррен любил сесть за стол и сыграть несколько партий²³. Он не потерял вкуса к розыгрышам. Время от времени он просил одного из соратников по студенческому братству, Ленни Фарина, попозировать для фотографа, а сам в это время, зайдя Ленни за спину, притворялся, что пытается вытащить у него кошелек из кармана или почистить ему

ботинки^-.

Он с удовольствием вспоминал, как однажды заставил бедного старого Керли-на бежать в бойлерную полностью голым и в противогазе. А однажды они вместе с Клайдом сообщили своему третьему соседу Джорджу, что тот выглядит «тщедушным и никогда не сможет привлечь внимания девушек, если не накачает себе мускулатуру». В результате всех этих разговоров они вынудили Джорджа купить гантели. «А затем мы постоянно занимались тем, что бросали эти гантели на пол в то время, когда живший этажом ниже Гарри Беха садился заниматься. Мы получали немалое удовольствие от того, что заставляли его беситься»²⁴.

Рассказы о важности развития мускулатуры для самого Уоррена оказались недостаточно убедительными. Постепенно он начал отказываться от идеи стать силачом. «Я решил, что вся проблема в моих костях. Мои ключицы были недостаточно длинными. Именно ключицы позволяют делать плечи широкими, а с размером самих ключиц ничего сделать нельзя. Вот почему я сначала расстроился, а затем и вовсе оставил занятия спортом. Я решил, что если суждено иметь мышцы как у девчонки, то так тому и быть».