Власть над законом

" Хотя Система, может быть, и не является Большим Братом, япон­цам внушают мысль, что она любит их, требуя взамен общественного послушания. Это означает, помимо прочего, требование не подвергать сомнению, по крайней мере постоянно и систематически, политическую систему. Они должны верить не в то, что сами являются гражданами, наделенными правами, а в великодушие администраторов. Проще говоря, в то время как на Западе власть маскируется иллюзией законности, в Японии она маскируется иллюзией доброжелательности. В западной тра­диции критический анализ социополитической среды допускается и иног­да поощряется, а японская традиция требует эмоционального доверия к ней " (с.202).

Японцев приучают воспринимать как естественный порядок вещей их одностороннюю зависимость от тех, кто стоит выше на социальной лестни­це, и в итоге у многих развивается психологическая потребность в этом. Это вполне соответствует привнесенной конфуцианской идеологии, но в Китае философская мысль пыталась найти рациональное обоснование неравен­ства и преодолеть основное противоречие между необходимостью в иерар­хической организации общества (выведенной из исторического опыта) и не­обходимостью смягчить несправедливости, присущие такой системе. В Ин­дии вопрос о том, как соотносятся осуществление власти и повиновение ей, также стал интеллектуальной проблемой, которая была решена путем обращения к религиозной санкции. В Японии же для обоснования неравенства отношений не потребовались ни религия, ни поиски рационального объяс­нения в виде какой-нибудь теории управления государством. Единственным его оправданием служит ссылка на доброту как неотъемлемое свойство че­ловека.

Отношение к существующему неравенству и необходимости повинове­ния настолько различно в Японии и западных странах, что их можно рас­сматривать как два полюса всей человеческой цивилизации. На Западе на протяжении столетий обладателям власти приходилось все больше считаться с законами, над которыми они в конечном счете утратили контроль. В Япо­нии же, по крайней мере до конца периода Токугавы, ее властители изобра­жались как предельное воплощение истины и добродетели.

В Европе противоречие между интересами личности и государства пред­ставляло острую общественную проблему уже во времена Сократа, осуж­денного за то, что он настаивал на превосходстве голоса разума отдельного человека над голосом общества. Ученик Сократа Платон понимал, что стрем­ление человека к власти причиняет много зла, и самой благородной задачей города-государства (полиса) он считал обеспечение законности, чтобы не допускать произвола. Эта идея продолжала жить и после крушения Римской империи, хотя политическая жизнь в Европе представляла собой в то время не меньший хаос и игру без правил, чем в средневековой Японии, которую раздирали бесконечные гражданские войны. " Сохранялась память о том, что законы Римской империи поддерживали порядок в Европе дольше, чем любая империя, возникшая впоследствии ". В Японии же совершилось то, чего избежала Европа: " В древней Японии военачальники Ямато преврати­ли власть в право, а тем самым повиновение - в обязанность, освятив ее ками, синтоистскими духами своих предков и духами природы " (с.203). В течение IV в., когда Ямато завоевали достаточную территорию, чтобы оп­равдывать название королевства, они расширили свою власть через сеть подлинных и искусственных родственных связей и соорудили синтоистский храм в честь обожествленного предка монаршей семьи, где могли молиться все подданные. С тех пор императоры стали носить титул " имеющего бо­жественное предписание объединить мир ". Ни конфуцианство, проникшее в страну в V в., ни буддизм, пришедший из Кореи в VI в., не ввели каких-либо правил, устанавливающих рамки для осуществления власти.

Важным фактором европейской юридической мысли на ранних ее стади­ях было представление о разделении церкви и государства. " Мысль о том, что государство может поддерживать законы, стоящие над деспотичной феодальной властью, существовала в Европе как отголосок смутной памяти о Римской империи. На более поздней стадии университеты вслед за монахами поддержали интеллектуальную традицию, включающую пра­вила и моральные предписания, которые считаются неоспоримыми и име­ют безусловную силу в любое время и при любых обстоятельствах в отношении любого лица. Эти правила и предписания были сложным обра­зом связаны с концепцией права " (с.205). В дальнейшем все более укреплялось мнение о том, что власть должна действовать в соответствии с мо­ральными нормами, что привело в конце концов к идее суверенитета наро­да, естественного права как рациональной основы либерализма, а отсюда и к современным представлениям о международном праве, правах человека и законности как таковой.

Вся японская история, в противоположность европейской, демонстриру­ет лишь усиление идеологии, в которой правители выступают как воплоще­ние морали. Неоконфуцианские учения, распространившиеся с конца XVII в., внесли свой вклад в укрепление этой идеологии, дав тщательное схоласти­ческое обоснование военной диктатуры, которой они приписывали этичес­кую безупречность, якобы присущую ей по самой природе.

В середине XIX в., когда Япония была вынуждена открыть свои порты для иностранцев, японские законы по существу представляли собой набор правительственных предписаний о социальном поведении и отношениях. Судебная практика, включавшая пытки для получения признаний, которые служили основанием для вынесения обвинительных приговоров, была при­чиной многочисленных первоначальных трений с западными странами. Именно по этой причине США и европейские державы настояли на предоставлении режима экстратерриториальности для своих граждан в договорах 1858 г. и последующих лет. Отказ иностранцев подчиняться японской юрисдикции в договорных портах побудил олигархию Мэйдзи начать разработку конститу­ции и свода законов. " Почти неприкрытое презрение людей Запада к япон­ской судебной практике усиливало чувство неполноценности и слабости у нового руководства. Поэтому чиновничий аппарат Мэйдзи вел напряженную работу, чтобы убедить западные державы, что в стране вводится современное законодательство " (с.208). В 1880 г. был введен в действие первый Уголовный кодекс, созданный под французским влиянием и с помощью фран­цузского советника, а в 1890 г. - первый полный Гражданский кодекс, при разработке которого было отдано предпочтение уже прусскому образцу, ме­нее либеральному, чем английские и французские законы. Принятие Кон­ституции Мэйдзи в 1889 г. сопровождалось большими празднествами. Одна­ко ни этот " подарок от императора", ни другие законы, созданные по запад­ным образцам, не дали японцам чувства защищенности от произвола властей. В итоге долгой дискуссии, предшествовавшей принятию Конституции, было решено дать людям права и свободы, но лишь при условии, что они никогда не нарушат общественного порядка и не будут нарушать законы, которые как раз ограничивают эти самые права и свободы.

Чувствуя потенциальную опасность нововведений, японские правители быстро приняли предупредительные меры, целью которых было не допус­тить, чтобы у народа и его интеллектуалов стали возникать " неверные мыс­ли". Вольное обращение с законом стало еще одним важным средством в руках администраторов для достижения своих целей.

Американская оккупация после Второй мировой войны, несомненно, внесла много перемен в японскую жизнь. Ныне лишь немногие японцы боятся вслух выражать свои мысли. И существует довольно распространенное убежде­ние, что правительство по крайней мере обязано проявлять доброжелатель­ность, а не делать это лишь по собственному усмотрению. Тем не менее общий взгляд на закон остается тем же, что был до 1945 г. Японцы по-пре­жнему считают закон средством принуждения, которое используется прави­тельством для навязывания своей воли. Чиновники выбирают и применяют законы по собственному усмотрению для достижения своих целей. В тех случаях, когда действия чиновников явно нарушают закон, его приспосабли­вают к этим действиям путем нового " толкования". Чтобы облегчить такую процедуру, формулировки многих законов сознательно делают туманными. Профессора юридического факультета Токийского университета, откуда вы­ходят почти все будущие управленцы высшего звена, смотрят на право в основном как на средство в помощь администрации. " Они все еще слепо принимают многовековой постулат, что правительство неоспоримо выше народа, и полагают, что народ по своей природе не может разбираться в политике и потому не должен критиковать деятельность администрации. С другой стороны, население повинуется законам только потому, что этого требует категория людей, у которых всегда есть на это пра­во, а не потому, что это отвечает его потребности в поддержании за­конности. Для рядового гражданина закон по-прежнему является синони­мом мучения или наказания " (с.211).

Указанные различия между японцами и людьми европейской культуры обычно истолковываются как различие между западным индивидуализмом и азиатским общинным духом, побуждающим жертвовать личными интере­сами во имя своей общины. Однако это неверный подход. В отношении пра­восознания, веры в свои политические права и гражданского мужества на­роды таких азиатских стран, как Южная Корея и Филиппины, очень сильно отличаются от японцев.

" Если бы западные страны так же мало опирались на закон, как Япо­ния, их стали бы сотрясать непрерывные социальные волнения, кото­рые могли бы закончиться крахом всей структуры власти. И наоборот, если бы Япония стала использовать законы так, как их используют в за­падных демократиях, это привело бы к крушению ее нынешней структу­ры власти. Конституция, являющаяся наследием американской оккупации, не может быть более демократичной. Она содержит больше четких га­рантий прав граждан, чем конституции стран Западной Европы и США. Но она никоим образом не отражает японских политических приорите­тов " (с.212).