Глава одиннадцатая. Как Простодушный развивает свои дарования

Чтение возвышает душу, а просвещенный друг доставляет ей утешение. Наш

узник пользовался обоими этими благами, о существовании которых раньше и

не подозревал.

- Я склонен уверовать в метаморфозы, - говорил он, - ибо из животного

превратился в человека.

На те деньги, которыми ему позволили располагать, он составил себе

отборную библиотеку. Гордон побуждал его записывать свои мысли. Вот что

написал Простодушный о древней истории:

" Мне кажется, что народы долгое время были такими, как я, что лишь

очень поздно они достигли образованности, что в продолжение многих веков

их занимал только текущий день, прошедшее же очень мало, а будущее было

совсем безразлично. Я обошел всю Канаду, углублялся в эту страну на

пятьсот - шестьсот лье ц не набрел ни на один памятник прошлого: никто не

знает, что делал его прадед. Не таково ли естественное состояние человека?

Порода, населяющая этот материк, более развита, на мой взгляд, чем та,

которая населяет Новый Свет. Уже в течение нескольких столетий расширяет

она пределы своего бытия с помощью искусств и наук. Не оттою ли это, что

подбородки у европейцев обросли волосами, тогда как американцам бог не дал

бороды? Думаю, что не оттого, так как вижу, что китайцы, будучи почти

безбородыми, упражняются в искусствах уже более пяти тысяч лет. В самом

деле, если их летописи насчитывают не менее четырех тысячелетий, стало

быть, этот народ около пятидесяти веков назад уже был един и процветал.

В древней истории Китая особенно поражает меня то обстоятельство, что

почти все в ней правдоподобно и естественно, что в ней нет ничего

чудесного.

Почему же все прочие народы приписывают себе сказочное происхождение?

Древние французские летописцы, не такие уж, впрочем, древние, производят

французов от некоего Франка, сына Гектора; римляне утверждают, что

происходят от какого-то фригийца, невзирая на то, что в их языке нет ни

единого слова, которое имело бы хоть какое-нибудь отношение к фригийскому

наречию; в Египте десять тысяч лет обитали боги, а в Скифии - бесы,

породившие гуннов. До Фукидида я не нахожу ничего, кроме романов, которые

напоминают " Амадисов", только гораздо менее увлекательны. Всюду

привидения, прорицания, чудеса, волхвования, превращения, истолкованные

сны, которые решают участь как величайших империй, так и мельчайших

племен: тут говорящие звери, там звери обожествленные, боги, преображенные

в людей, и люди, преображенные в богов.

Если уж нам так нужны басни, пусть они будут, по крайней мере,

символами истины! Я люблю басни философские, смеюсь над ребяческими и

ненавижу придуманные обманщиками".

Однажды ему попалась в руки история императора Юстиниана. Там было

сказано, что константинопольские апедевты издали на очень дурном греческом

языке направленны против величашего полководца того века, ссылаясь на то,

что герой этот произнес как-то в пылу разговора такие слова: " Истина сияет

собственным светом, и не подобает просвещать умы пламенем костров".

Апедевты утверждали, что это положение еретическое, отдающее ересью, и что

единственно правоверной, всеобъемлющей и греческой является обратная

аксиома: " Только пламенем костров просвещаются умы, ибо истина не способна

сиять собственным светом". Подобным же образом осудили линостолы и другие

речи полководца и издали эдикт.

- Как! - воскликнул Простодушный. - И такие-то вот люди издают эдикты?

- Это не эдикты, - возразил Гордон, - это контрэдикты, над которыми в

Константинополе издевались все, и в первую голову император; это был

мудрый государь, который сумел поставить апедевтов-линостолоз в такое

положение, что они имели право творить только добро. Он знал, что эти

господа и еще кое-кто из пастофоров истощали терпение предшествовавших

императоров контрэдиктами по более важным вопросам.

- Он правильно сделал, - сказал Простодушный. - Надо, поддерживая

пастофоров, сдерживать их.

Он записал еще много других своих мыслей, и они привели в ужас старого

Гордона.

" Как! - думал он, - я потратил пятьдесят лет на свое образование, но

боюсь, что этот полудикий мальчик далеко превосходит меня своим

прирожденным здравым смыслом. Страшно подумать, но, кажется, я укреплял

только предрассудки, а он внемлет одному лишь голосу природы".

У Гордона были кое-какие критические сочинения, периодические брошюры,

в которых люди, неспособные произвести что-либо свое, поносят чужие

произведения, в которых всякие Визе хулят Расинов, а Фэйди - Фенелонов.

Простодушный бегло прочитал их.

- Они подобны тем мошкам, - сказал он, - что откладывают яйца в заднем

проходе самых резвых скакунов; однако кони не становятся от этого менее

резвы.

Оба философа удостоили лишь мимолетным взглядом эти литературные

испражнения.

Вслед за тем они вместе прочитали начальный учебник астрономии.

Простодушный вычертил небесные полушария; его восхищало это величавое

зрелище.

- Как печально, - говорил он, - что я приступил к изучению неба как раз

в то время, когда у меня отняли право глядеть на него! Юпитер и Сатурн

катятся по необозримым просторам, миллионы солнц озаряют миллионы миров, а

в том уголке земли, куда я заброшен, есть существа, лишающие меня, зрячее

и мыслящее существо, и всех этих миров, которые я мог бы охватить взором,

и даже того мира, где, по промыслу божию, я родился! Свет, созданный на

потребу всей вселенной, мне не светит. Его не таили от меня под северным

небосклоном, где я провел детство и юность. Не будь здесь вас, мой дорогой

Гордон, я впал бы в ничтожество.