Студопедия

Главная страница Случайная страница

КАТЕГОРИИ:

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Сентября 2010 г., 13:16 3 страница






Мара удивляет меня, крепко обняв. Это лучшая благодарность, которую я получала за последнее время, и она придает мне сил сделать то, что необходимо.

Я собираюсь увидеться с матерью. Впервые за много лет – даже десятилетий – я задам ей взрослые вопросы и не уйду, пока не получу на них ответы.


Снохомиш – это один из тех маленьких поселков на западе штата Вашингтон, которые со временем сильно изменились. Когда-то здесь были молочные фермы, занимавшие плодородную долину, зажатую между Каскадными горами и быстрыми серебристыми водами рек Снохомиш и Пилчук; теперь же это один из спальных районов Сиэтла. Старые, удобные сельские дома были снесены, а на их месте выросли новые строения из камня и дерева, из которых открывается великолепный вид на горы. Фермерские угодья раздробили и нарезали из них участки вдоль новых дорог, ведущих к новым школам. Думаю, летом тут уже не увидишь девчонок верхом на лошадях – босые пятки мирно покачиваются, волосы блестят на солнце. Теперь здесь новые машины, новые дома и молодые деревца, посаженные на месте выкорчеванных старых. Перед яркими портиками расстилаются зеленые лужайки без единого сорняка, а ухоженные живые изгороди свидетельствуют о солидных добропорядочных жителях.

Тем не менее среди всей этой новизны то тут, то там проглядывает старый город. Между районами попадаются старые сельские дома, вокруг которых на огороженных участках в высокой траве пасется скот.

А вот и улица Светлячков. Этой узкой ленты асфальта за городом, недалеко от реки Пилчук, перемены почти не коснулись – или вообще не коснулись.

Приближаясь к этому месту, которое всегда было для меня домом, я ослабляю нажим на педаль газа. Машина мгновенно отзывается и замедляет ход.

Стоит чудесный летний день. Солнце словно играет в прятки с плывущими по небу облаками. По обе стороны дороги к реке полого спускаются зеленые пастбища. Громадные деревья застыли, словно часовые; раскидистые ветви дают тень сгрудившемуся под ними скоту.

Сколько я здесь не была? Четыре года? Пять? Это печальное, болезненное напоминание, что время иногда движется слишком быстро, собирая по дороге сожаления.

Не раздумывая я сворачиваю на подъездную дорожку к дому Муларки и вижу рядом с почтовым ящиком табличку «ПРОДАЕТСЯ». При нынешнем состоянии экономики неудивительно, что они до сих пор не смогли продать дом. Теперь Бад и Марджи снимают жилье в Аризоне, а когда продадут этот дом, найдут себе там что-нибудь.

Дом выглядел точно так же, как прежде – красивый, ухоженный сельский дом, белый, с круговой террасой, выходящей на два акра зеленого склона, обнесенного изгородью из поросших мхом кедровых бревен.

Шины хрустят по гравию; я заезжаю во двор и останавливаюсь.

Наверху окно комнаты Кейт. Я смотрю на него и на мгновение возвращаюсь в прошлое: мне четырнадцать лет, и я стою на этом же месте со своим велосипедом и бросаю камешки в окно.

Воспоминания вызывают у меня улыбку. Бунтарка и послушный ребенок. Такими мы были в самом начале нашей дружбы. Кейт всегда следовала за мной – или мне так казалось, когда я была девчонкой.

В ту ночь мы съехали на велосипедах с Саммер-Хиллз в темноте. Плыли, летели, раскинув руки.

Только потом, когда уже было слишком поздно, я поняла, что в те годы ведомой была я, а не она. Это я не могла отпустить ее.

Дорога от дома ее детства до моего занимает меньше минуты, но для меня это перемещение из одного мира в другой.

Старый дом, в котором жили дедушка и бабушка, выглядит не так, как я его помню. Двор перекопан; посреди него кучи – сломанные ветки, полусгнившая трава. Раньше все это скрывали гигантские кусты можжевельника. Теперь кто-то выкорчевал кусты, но ничем их не заменил, оставив перед домом груды земли и корней.

Можно лишь догадываться, что меня ждет внутри. За тридцать с лишним лет взрослой жизни я виделась с матерью лишь несколько раз, причем всегда сама искала ее. В конце восьмидесятых, когда мы с Джонни и Кейт вместе работали на местной телестудии, я наткнулась на свою маму в палаточном лагере в Йелме; в то время она была последовательницей Дж.  З. Найт, домохозяйки, которая утверждала, что общается с духом по имени Рамта, которому тридцать тысяч лет. В две тысячи третьем году я взяла съемочную группу и снова отправилась на ее поиски, наивно полагая, что прошло достаточно времени и можно начать все сначала. Она жила в ветхом трейлере и выглядела хуже, чем когда-либо. С сияющими от надежды глазами я забрала ее домой.

Она украла мои драгоценности и растворилась в ночи.

Последний раз я видела ее несколько лет назад в больнице. Ее избили и бросили умирать. Тогда она сбежала, пока я спала на стуле рядом с ее кроватью.

Тем не менее я здесь.

Я останавливаю машину и выхожу. Держа перед собой ноутбук, словно щит, ковыляю по захламленному участку, переступаю через садовые совки, лопаты и пакетики семян. Входная дверь деревянная, поросшая светло-зеленым мхом. Я набираю полную грудь воздуха, медленно выдыхаю и стучу.

Тишина.

Вероятно, она лежит где-нибудь на полу – без чувств, в стельку пьяная. Сколько раз я возвращалась из школы и находила ее на диване в полубессознательном состоянии: сигарета с марихуаной у протянутой руки, а храпит так, что разбудит даже мертвого.

Я дергаю за ручку и обнаруживаю, что дом не заперт.

Естественно.

Я осторожно открываю дверь, вхожу и громко окликаю:

– Эй!

Внутри мрачно и темно. Почти все выключатели, которые я нахожу, не работают. Я ощупью пробираюсь в гостиную, нахожу лампу и включаю.

Кто-то убрал с пола грубое ковровое покрытие, обнажив грязные черные доски. Мебель семидесятых годов тоже исчезла. Вместо нее один мягкий стул рядом с приставным столиком, явно с дешевой распродажи. В углу карточный столик и два складных стула.

Меня так и подмывает уйти. В глубине души я понимаю, что из этой встречи ничего не выйдет, что от своей матери я опять не получу ничего, кроме душевной боли, но дело в том, что я никогда не могла расстаться с ней. Ни в те годы, которые мы провели вместе, ни когда она бросала или разочаровывала меня. Каждый год из моих сорока восьми лет отмечен жаждой любви, которой у меня никогда не было. По крайней мере, я уже не жду ничего другого. И в определенном смысле это помогает.

Я сажусь на хлипкий складной стул и жду. Он не так удобен, как другой, мягкий, но я не уверена в чистоте ткани и поэтому выбираю металлический.

Ожидание длится несколько часов.

Наконец, уже в девятом часу вечера, слышится шорох шин по гравию.

Я выпрямляюсь.

Дверь открывается, и я вижу мать – впервые почти за три года. Кожа у нее серая и морщинистая, как после многих лет лишений и пьянства. Ногти черные от грязи.

– Талли, – говорит она. Это меня удивляет – сильный, звучный голос и уменьшительное имя. Всю жизнь она называла мена Таллулой – именем, которое я ненавидела.

– Привет, Облачко, – отвечаю я, вставая.

– Теперь я Дороти.

Еще одна смена имени. Я не успеваю ничего сказать, потому что в дом входит мужчина. Он высокий и жилистый, а глубокие морщины на его загорелых щеках похожи на борозды. Глаза выдают его прошлое – явно такое, каким не стоит гордится.

Моя мать под кайфом, я в этом уверена. Хотя откуда мне знать? Ведь я ни разу не видела ее в нормальном состоянии.

– Я так рада тебя видеть, – говорит она и неуверенно улыбается.

Я ей верю – но я всегда ей верю. И эта вера – моя ахиллесова пята. Моя вера так же неизменна, как ее неприятие. Каких бы успехов я ни добилась в жизни, несколько минут рядом с матерью превращают меня в несчастную маленькую Талли, которая не перестает надеяться.

Но только не сегодня. У меня нет времени и сил в очередной раз садиться в ту же лодку.

– Это Эдгар, – говорит мать.

– Привет, – здоровается он и, нахмурившись, смотрит на мать. Наверное, ее дилер.

– У тебя есть семейные фотографии? – нетерпеливо спрашиваю я. Кажется, у меня начинается клаустрофобия.

– Что?

– Семейные фото. Снимки, где я маленькая девочка и все такое.

– Нет.

Мне хотелось бы оставаться безразличной, но я не могу, и это меня злит.

– Ты не фотографировала меня маленькую?

Мать молча качает головой. Оправдания у нее нет, и она это понимает.

– Ты можешь хоть что-нибудь рассказать о моем детстве, о том, кто мой отец и где я родилась?

Она морщится от каждого моего слова, бледнеет.

– Послушайте, мисс… – Наркодилер направляется ко мне.

– Не лезь, – рявкаю я и поворачиваюсь к матери: – Расскажи о себе…

– Тебе лучше не знать. – Она выглядит испуганной. – Поверь.

Я трачу время впустую. То, что мне нужно для книги, я тут не найду. Эта женщина мне не мать. Возможно, она меня родила, но на этом ее обязательства передо мной закончились.

– Да, конечно. – Я вздыхаю. – Зачем мне знать, кто ты? И кто я? – Я хватаю лежащую на полу сумку, протискиваюсь мимо матери и выхожу из дома.

Пробравшись между перевернутыми пластами земли, я сажусь в машину и еду домой. Всю дорогу до Сиэтла я прокручиваю в голове разговор с матерью, пытаюсь по мелким деталям уловить хоть какой-то смысл, но ничего не выходит.

Я въезжаю в подземный гараж и ставлю машину.

Нужно подняться к себе и поработать над книгой – сегодняшняя поездка может стать одним из эпизодов. По крайней мере, в ней кое-что есть.

Но я не могу. Не могу заставить себя подняться в пустую квартиру. Мне нужно выпить.

Я звоню Маре – голос у нее сонный – и говорю, что вернусь поздно. Она уже дома, говорит, что легла и чтобы я не будила ее, когда приду.

Я выхожу из лифта и направляюсь прямо в бар, где позволяю себе два мартини, которые успокаивают меня и даже придают мне уверенности. Почти в час ночи я наконец поднимаюсь к себе и отпираю дверь.

Во всех комнатах горит свет; телевизор включен.

Нахмурившись, я закрываю дверь. Она со щелчком захлопывается.

Я иду по коридору, по пути выключая лампы. Завтра нужно поговорить с Марой. Она должна усвоить, что выключатели имеют два положения.

У двери ее спальни я останавливаюсь.

Свет в комнате горит – я вижу яркую полоску под закрытой дверью.

Я осторожно стучу. Наверное, Мара заснула, когда смотрела телевизор.

Ответа нет, и я тихонько открываю дверь.

Картина, представшая перед моими глазами, становится для меня полной неожиданностью.

Комната пуста. На обеих тумбочках банки из-под колы, телевизор включен, кровать не застелена еще с утра. Мятые простыни сбиты на кровати.

– Спокойно, – вслух говорю я себе.

Мары здесь нет. В час ночи. Она лгала мне, когда говорила, что дома, уже в постели.

– Что делать? – Я мечусь из комнаты в комнату, распахивая двери, и разговариваю сама с собой, а может, с Кейт.

Звоню Маре. Она не отвечает. Набираю текст: Где ты? – и отправляю эсэмэску.

Что я должна делать? Звонить Джонни? Или в полицию?

Десять минут второго. Трясущимися руками я беру телефон. Успеваю набрать 9: 11, но тут слышу, как в замке поворачивается ключ.

Мара крадется, словно вор-домушник, пытаясь идти на цыпочках, но я даже отсюда вижу, что с равновесием у нее неважно; она хихикает и зажимает себе рот.

– Мара! – Мой голос звучит резко, совсем по-матерински. Впервые в жизни.

Она поворачивается, спотыкается, с размаху ударяется о дверь и начинает смеяться. Потом прижимает ладонь ко рту и бормочет:

– Из-звини, это не смешно.

Я беру ее под руку и веду в спальню. Она, спотыкаясь, идет рядом и пытается сдержать смех.

– Итак, – говорю я, когда она растягивается на кровати, – ты пьяна.

– Всего два пива, – бормочет Мара.

– Ну, конечно. – Я помогаю ей раздеться и провожаю в ванную. Увидев унитаз, она стонет.

– Кажется, меня сейчас…

Я едва успеваю убрать упавшие на ее лицо волосы.

Когда приступ рвоты заканчивается, я выдавливаю зубную пасту на щетку и протягиваю Маре. Она бледная и обмякшая, как тряпичная кукла. Я веду ее к кровати, чувствуя, как она дрожит.

Потом забираюсь в кровать вместе с ней и обнимаю одной рукой.

Она прислоняется ко мне и шумно вздыхает.

– Мне так плохо.

– Считай это жизненным уроком. Кстати, это не похоже на два пива. Что ты на самом деле пила?

– Абсент.

– Абсент. – Я ожидала другого. – А это хотя бы законно?

Мара хихикает.

– В мои времена девочки вроде Эшли, Линдси и Корал пили ром с колой. – Я морщу лоб. Неужели я такая старая, что не представляю, что сегодня пьют подростки? – Нужно позвонить Эшли, и…

– Нет!

– Что «нет»?

– Я, ну… была не с ними.

Опять ложь.

– А с кем?

Мара смотрит на меня.

– С ребятами из моей группы поддержки.

– О… – Я хмурюсь.

– Они круче, чем я думала, – поспешно говорит Мара. – Правда, Талли, и дело не только в выпивке. Все это делают.

Совершенно верно. И она явно пьяна – я чувствую это по ее дыханию. С наркотиками было бы по-другому. Кто из восемнадцатилетних хоть раз не приходил домой пьяным?

– Я помню, как первый раз напилась. Естественно, вместе с твоей мамой. Нас тоже застукали. Не самые приятные воспоминания. – Я улыбаюсь, вспоминая. Это было в семьдесят седьмом году, в тот день, когда меня должны были отдать в приемную семью. Я тогда сбежала – прямо к Кейт домой – и уговорила ее пойти вместе со мной на вечеринку. Нас арестовали копы и поместили в разные комнаты для допросов.

Марджи пришла за мной уже поздно ночью.

– Девушка, которая живет с нами, должна соблюдать правила. – Вот что она мне сказала. После этого я стала понимать, что такое семья, хотя и наблюдала за ней со стороны.

– Пакстон очень крутой, – тихо говорит Мара и прислоняется ко мне.

Я насторожилась.

– Тот парень, гот?

– Не надо. Я думала, ты не осуждаешь людей. – Мара сонно вздыхает. – Иногда, когда он говорит о своей сестре и о том, как ему ее не хватает, я начинаю плакать. И Пакстон понимает, как я скучаю по маме. С ним не нужно притворяться. Когда мне грустно, он читает свои стихи и обнимает меня, пока мне не становится легче.

Поэзия. Печаль. Страдания. Естественно, Мару это притягивает. Я понимаю. Сама читала «Интервью с вампиром». Помню, мне очень нравился Тим Карри в «Шоу ужасов Рокки Хоррора» – каблуки с блестками, корсеты и все такое.

Но Мара так юна, а доктор Блум назвала ее психику хрупкой.

– Ну, если ты была с этими ребятами…

– Только с ними, – честно призналась Мара. – И мы просто друзья, Талли. Я имею в виду, мы с Паксом.

Я испытываю облегчение.

– Ты не расскажешь папе, правда? Я хочу сказать, он не такой крутой, как ты, и не поймет, что я подружилась с таким, как Пакс.

– Я рада, что вы просто друзья. Пусть это так и остается, ладно? Ты еще не готова для чего-то большего. Кстати, сколько ему лет?

– Столько же, сколько и мне.

– Это хорошо. Я думаю, каждая девочка хотя бы раз в жизни увлекается романтичным поэтом. Я вспоминаю, как в Дублине, в… Нет, погоди. Этого я тебе рассказать не могу.

– Ты можешь мне рассказать все, Талли. Ты моя лучшая подруга.

Мара легко обводит меня вокруг своего маленького пальчика; я так сильно люблю ее, что становится больно. Но я не могу позволить, чтобы она меня очаровала. Я должна о ней заботиться.

– Я не буду рассказывать папе о Паксе. Потому что ты права – он фрик. Но лгать я тоже не буду. Договорились?

– Договорились.

– И еще, Мара. Если я снова приду в пустую квартиру, то сначала позвоню папе, а потом в полицию.

Ее улыбка гаснет.

– Ладно.


Тот ночной разговор с Марой что-то меняет в моей душе.

Ты моя лучшая подруга.

Я понимаю, что на самом деле это неправда и что мы друг для друга всего лишь суррогаты – каждая заменяет Кейт. Но эта истина растворяется в солнечном свете чудесного летнего дня, какие бывают в Сиэтле. Любовь Мары ко мне – и моя любовь к ней – становится для меня спасательным кругом. Впервые в жизни я действительно, по-настоящему, кому-то нужна, и я сама удивляюсь своей реакции. Мне хочется быть рядом с Марой, помочь ей. Такого со мной никогда не было. Даже с Кейт. Но Кейт во мне не нуждалась. У нее были дети, которые ее любили, заботливый муж, обожающие ее родители. Она ввела меня в свой семейный круг, любила меня, но это я нуждалась в ней, а не наоборот.

Теперь же сильной стороной стала я. По крайней мере, хотела бы быть. Ради Мары я найду в себе силы проявить свои лучшие качества. Я откладываю в сторону ксанакс и снотворное, сокращаю количество вина. Каждое утро я встаю, готовлю завтрак и звоню в ресторан, заказывая доставку ужина.

Затем приступаю к работе над книгой. После неудачной попытки воссоединения с матерью я принимаю решение опустить ту часть моей истории, которая мне неизвестна. Нельзя сказать, что я махнула на нее рукой – как раз наоборот. Мне очень хочется узнать больше о себе и о своей матери, но я вынуждена примириться с действительностью. Мемуары должны основываться на том, что я знаю. Поэтому в тот погожий июльский день я решительно сажусь за ноутбук и начинаю набирать текст.


Когда вы растете так, как росла я – брошенная девочка без прошлого, – то привязываетесь к людям, которые, как вам кажется, вас любят. По крайней мере, так произошло со мной. Чрезмерная привязчивость и потребность в любви проявились во мне очень рано. Я всегда, сколько помню себя, жаждала любви. Безусловной, пусть и незаслуженной. Мне нужно было слышать, что меня любят. Как это ни печально, моя мама не произносила этих слов. Бабушка тоже. И никто другой до семьдесят четвертого года, когда я переехала в дом, который бабушка и дедушка купили в захолустье. Догадывалась ли я, поселившись на узкой улочке в обшарпанном доме вместе с моей обкуренной матерью, что моя жизнь изменилась? Нет. Но когда я встретила Кейтлин Скарлетт Муларки, я поверила в себя. Потому что она в меня верила.

Наверное, вас удивляет, что я начинаю свои воспоминания, рассказывая о своей подруге. Наверное, вам приходит в голову мысль, что я лесбиянка или просто не знаю, как должна начинаться книга о собственной жизни.

Я начинаю отсюда как будто с конца, потому что на самом деле история моей жизни – это история нашей дружбы. Когда-то – сравнительно недавно – у меня было свое телевизионное шоу. Оно называлось «Подруги». Я оставила его, когда Кейт стала проигрывать борьбу с раком.

Конечно, уйти из телевизионного шоу без предупреждения – недостойный поступок. Теперь я безработная.

Но разве могла я поступить иначе?

Я стольким обязана Кейт и так мало дала ей. Я просто не могла не быть рядом.

После того как я ее потеряла, мне казалось, что моя жизнь кончена. Я почему-то была уверена, что мое сердце просто остановится, а легкие перестанут наполняться воздухом.

На помощь других людей тоже рассчитывать не стоит. Конечно, они стараются поддержать тебя, когда ты теряешь ребенка, супруга или кого-то из родителей, но лучшая подруга – совсем другое. Предполагается, что ты должна сама это пережить.


– Талли?

Я поднимаю голову от ноутбука. Сколько прошло времени?

– Да? – рассеянно отвечаю я, пробегая глазами написанное.

– Я ухожу на работу, – говорит Мара. Она одета во все черное и слишком сильно накрашена. Говорит, что это униформа для ее новой работы на Пайонир-сквер.

Я смотрю на часы.

– Половина восьмого.

– У меня ночная смена. Ты знаешь.

Неужели? Разве она мне уже говорила? Мара устроилась на работу неделю назад. Может, мне следует узнать ее график? Так на моем месте поступила бы любая мать. В последнее время Мара уходит надолго, гуляет со своими школьными подругами.

– Возвращайся на такси. Дать тебе денег?

Она улыбается:

– Не надо, спасибо. Как продвигается книга?

– Отлично. Спасибо.

Она подходит ко мне и целует. Как только дверь за ней закрывается, я возвращаюсь к работе.

16

Остаток лета я упорно работаю над книгой. В отличие от большинства подобных книг в моей не будет детства, и начнется она с первых моих шагов в профессии. Я описываю первые дни работы на телеканале KCPO вместе с Джонни и Кейт, затем перехожу к Нью-Йорку и телесети. История моих честолюбивых планов подстегивает меня, напоминает, что я умею добиваться поставленной цели. Когда я устраиваю перерыв в работе, мы с Марой ведем себя как лучшие подруги: ходим в кино и в центр города, чтобы купить все необходимое для ее учебы в университете. Внешне все замечательно, и я перестаю все время бояться за нее.

До того солнечного дня в августе, который изменил все.

После обеда я отправляюсь в библиотеку, чтобы подобрать газетные и журнальные статьи, написанные обо мне за все годы.

Я планировала просидеть в библиотеке до вечера, но при взгляде на яркое солнце за большими окнами, внезапно передумываю. Хватит на сегодня! Я собираю свои записки, беру ноутбук и иду по оживленной улице к Пайонир-сквер.

«Адская смесь» – это маленькая модная кофейня, хозяева которой, похоже, экономят на освещении. Внутри пахнет кофе, благовониями и сигаретами с гвоздикой. За шаткими столами сгрудились подростки; они потягивают кофе и тихо переговариваются. Похоже, тут не обращают внимания на антитабачный закон, принятый властями Сиэтла. Стены оклеены флаерами групп, названий которых я никогда не слышала. Я единственный посетитель, одетый не в черное.

На парне за кассой узкие черные джинсы и винтажный бархатный жилет поверх черной футболки. Мочки ушей у него размером с четвертак, с черными кольцами внутри.

– Чем могу помочь?

– Я ищу Мару.

– Кого?

– Мару Райан. Сегодня ее смена.

– Чел, тут нет никого с таким именем.

– Что?

– Что? – повторяет он, словно попугай.

– Я ищу Мару Райан, – медленно повторяю я. – Высокая девушка, черные волосы. Красивая.

– Красивых тут точно нет.

– Вы новичок?

– Я тут целую вечность, чел. Полгода уже. И ни разу не слышал, что тут работает Мара. Хотите латте?

Все лето Мара мне лгала.

Я резко поворачиваюсь и выхожу из маленького зала.

К тому времени, как я добираюсь до своей квартиры, внутри у меня все кипит от ярости. Резко распахиваю дверь и зову Мару.

Никто не отвечает. Два часа дня.

Я подхожу к ее спальне, поворачиваю ручку двери и вхожу.

Мара в постели с тем парнем, Пакстоном. Голая.

Меня захлестывает холодная волна ярости, и я кричу, чтобы он оставил в покое мою крестную дочь.

Мара садится, прижимает подушку к своей обнаженной груди.

– Талли.

Парень просто лежит и нагло улыбается, словно я ему что-то должна.

– В гостиную, – говорю я. – Немедленно. Одетые.

Я иду в гостиную и жду их. По дороге успеваю проглотить таблетку, чтобы успокоиться. Я мечусь по комнате и не могу остановиться. Кажется, начинается приступ паники. Что я скажу Джонни?

Как наседка, Джонни. Можешь мне довериться.

Мара быстрым шагом входит в гостиную: пальцы сцеплены, губы поджаты. Глаза широко распахнутые, тревожные. Я вижу, что она сильно накрашена – черная подводка вокруг глаз, темно-лиловая помада, бледный тональный крем, – и вдруг понимаю, что это она тоже скрывала. Это не рабочая униформа. Выходя из дома, она одевается, как гот. На ней узкие черные джинсы и черный сетчатый топик поверх черной комбинации. Вслед за ней входит Пакстон. Он в узких черных джинсах и черных теннисных туфлях. Голая грудь худая и бледная, даже с голубым оттенком. От ключицы к горлу вьется черная лента татуировки.

– Т-ты помнишь Пакса, – говорит Мара.

– Садитесь, – рявкаю я.

Мара послушно садится.

Пакстон подходит ближе. Если присмотреться, он действительно красив. В его глазах печаль и вызов – и какая-то зловещая притягательность. Против этого парня у Мары нет шансов. Как я этого раньше не заметила? Почему романтизировала их отношения? Я была обязана защищать ее, но не справилась.

– Ей восемнадцать, – говорит Пакстон.

Вот значит, какую карту он будет разыгрывать.

– И я ее люблю, – тихо прибавляет он.

Мара смотрит на него, и я понимаю, в какую серьезную переделку попала. Любовь. Я медленно сажусь, не отрывая от них взгляда.

Любовь.

Что, черт возьми, я должна на это ответить? Ясно одно.

– Я обязана рассказать отцу.

Мара вскрикивает. На глазах у нее выступают слезы.

– Он заставит меня вернуться в Лос-Анджелес.

– Скажи ему про нас. – Пакстон берет Мару за руку. – Он ничего не сможет сделать. Она взрослая.

– Взрослая, но без работы и без денег, – замечаю я.

Мара отрывается от Пакстона и идет ко мне, становится передо мной на колени.

– Ты сама мне рассказывала, что мама влюбилась в папу с первого взгляда.

– Это правда, но…

– А у тебя был роман с профессором. Тебе было столько же лет, сколько мне теперь, и все считали, что это неправильно, но ты его любила, и только это было важно.

Зря я ей столько рассказывала. Если бы я так не увлеклась книгой и не позволила себя обмануть – ты моя лучшая подруга, – то смогла бы удержаться от откровенных разговоров.

– Да, но…

– Я люблю его, Талли. Ты моя лучшая подруга. Ты должна понять.

Мне хочется сказать ей, что она не права, что нельзя жить с парнем, который пользуется подводкой для глаз и рассказывает ей, что она чувствует, но что я знаю о любви? Единственное, что мне остается, – попробовать все исправить, защитить ее. Но как?

– Не говори папе. Пожалуйста! Это не ложь, – прибавляет Мара. – Просто ничего не говори, пока он не спросит.

Ужасная и опасная сделка. Я знаю, что произойдет, если Джонни станет известен этот секрет. Мне не поздоровится. Но если я ему расскажу, то потеряю ее. Джонни обвинит меня, увезет Мару, а она никогда не простит ни его, ни меня.

– Отлично, – говорю я. Теперь мне понятно, что нужно делать: следующие три недели Мара будет так занята, что у нее не останется времени видеться с Пакстоном. Потом она начнет учиться в колледже и забудет о нем. – Но только если ты обещаешь больше не лгать мне.

Мара улыбается. Мне становится неловко, и я знаю почему. Все это время она мне лгала.

Какой прок от ее обещания?


В сентябре я превращаюсь в тень Мары. Почти не работаю над книгой. Я полна решимости держать ее подальше от Пакстона. Составление планов и их реализация занимают все мое время. Расстаемся мы только тогда, когда ложимся спать, но как минимум один раз за ночь я встаю и проверяю, у себя ли Мара. Причем так, чтобы она это знала. Джонни и мальчики возвращаются в дом на острове Бейнбридж. Он звонит три раза в неделю, спрашивает, как дела у Мары, и всякий раз я отвечаю ему, что все хорошо. Джонни делает вид, что не обижается на дочь, которая так ни разу и не приехала, а я притворяюсь, что не понимаю, как он переживает.

По мере того как я превращаюсь в сурового надзирателя, Мара отдаляется от меня. Наши отношения начинают увядать. Я вижу, что ей не терпится вырваться на свободу. Она переменила мнение обо мне – я больше не крутая, мне нельзя доверять, а разговор со мной воспринимается как наказание.

Я пытаюсь быть выше всего этого и показать, что по-прежнему ее люблю. В этой атмосфере «холодной войны» нервы мои не выдерживают. Я иду к новому врачу, чтобы выписать лекарства. Лгу ему, заявляя, что никогда не принимала ксанакс. Приближается двадцать первое сентября, и я сама не своя от тревоги и чувства вины, но держусь из последних сил. Стараюсь выполнить обещание, которое дала Кейт.

Когда приходит Джонни, чтобы отвезти Мару в колледж, мы все умолкаем и растерянно смотрим друг на друга. От мысли, что Джонни доверился мне, а я его подвела, мне становится плохо.

– Я готова, – наконец произносит Мара, нарушая молчание, и подходит к отцу. На ней искусно порванные черные джинсы, черная футболка с длинными рукавами и штук двадцать серебряных браслетов. Слишком густая подводка для глаз и тушь для ресниц подчеркивают ее бледность. Выглядит она изможденной и слегка напуганной. Я не сомневаюсь, что Мара напудрила лицо, чтобы стать еще бледнее, быть похожей на готов.

Я вижу, что Джонни сейчас скажет что-то лишнее – что-то насчет ее неподобающего внешнего вида. Сомневаться не приходиться.

– Ты ничего не забыла? – громко спрашиваю я, опережая его.

– Надеюсь, – отвечает Мара. Плечи ее опускаются, и на мгновение она снова превращается в ребенка, растерянного и неуверенного в себе. Мне становится ее жалко. До смерти Кейт Мара была храброй, искренней девочкой, но теперь совсем изменилась, стала незащищенной и ранимой. Хрупкой.

– Нужно было выбрать не такой крутой колледж, – говорит Мара, выглядывая в окно, и начинает грызть свой черный ноготь.

– Ты готова, – возражает Джонни. – Твоя мама всегда говорила, что ты ничего не боишься.

Мара резко вскидывает голову.

Атмосфера в комнате становится напряженной. Я чувствую присутствие Кейт – в воздухе, которым мы дышим, в солнечном свете, льющемся из окна.

И знаю, что это ощущение возникло не только у меня. В молчании мы выходим из квартиры, садимся в машину и едем на север. Мне кажется, что я слышу, как Кейт, фальшивя, подпевает приемнику.

– Нам с твоей мамой было тут так весело, – говорю я, когда перед нами появляются готические шпили университета. Я вспоминаю наши вечеринки в тогах, а также девушек, передающих за ужином свечу, чтобы объявить о своей симпатии к парням, которые сидят в рубашках поло, камуфляжных штанах и водонепроницаемых мокасинах без носков. Кейт с головой окунулась в студенческую жизнь с ее клубами и развлечениями – встречалась с членами студенческих братств, организовывала мероприятия, ночами сидела за учебниками.


Поделиться с друзьями:

mylektsii.su - Мои Лекции - 2015-2024 год. (0.029 сек.)Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав Пожаловаться на материал