Пабло Неруда

«Песнь о подвиге», отрывок из которой я привела в переводе Семена Кирсанова, стала едва ли не первой пальмовой ветвью, которую вплела Южная Америка в лавровый венок сонетов в честь победы Кубинской революции, в честь Фиделя и его соратников, героев-мучеников Монкады и «Гранмы». Убежденный коммунист Неруда, возможно, был первым вестником поэтического слова и политической мысли мятежной Латинской Америки, с кем встретился Фидель Кастро. Необычны и обстоятельства этой встречи, состоявшейся в ходе блицвизита вождя Кубинской революции в Венесуэлу через две недели после вступления в Гавану Повстанческой армии.

Двести тысяч венесуэльцев, застыв в полном молчании (среди них и чилийский поэт), стояли на площади Эль Силенсио («молчание») в самом сердце Каракаса и внимали пламенной речи Фиделя. Лидер легендарных барбудос («бородачей») благодарил родину Боливара за помощь, за оружие, тайно поставлявшееся в Сьерра-Маэстра.

На площади не было нового, избранного незадолго до этого президента Венесуэлы Ромуло Бетанкура. Здесь он был явно лишним. Четырехчасовая речь Фиделя была посвящена его предшественнику вице-адмиралу Вольфангу Ларрасабалю и народу Венесуэлы, давшему истории Освободителя в лице одного из руководителей войны за независимость испанских колоний 1810-1826 гг. Симона Боливара. Стоило Фиделю

по ходу своей речи упомянуть имя Бетанкура, как на «площадь молчания» обрушились свист, крики, ругательства, проклятия.

«С того самого дня Бетанкур, - пишет Неруда, - люто преследовал все то, что имело косвенное отношение к Фиделю Кастро или кубинской революции».

Что же касается меня как автора, то тема «звезды» вплетается в сюжет «Созвездия восьмидесяти двух».

Сорок лет назад, оказавшись на берегу Карибского моря, я мысленно пыталась воспроизвести историю этой водной стихии. В памяти всплывали лишь имена: морского пирата Эксквемелина, издавшего в конце XVIII века в Париже книгу о своих авантюрах; грозы Карибского моря, кровавого разбойника Рока Бразильца, завладевшего островом Пинос; английского корсара Фрэнсиса Дрейка, обласканного королевой Елизаветой (она произвела его в адмиралы и пожаловала титул сэра); и, конечно, Франсуа Олоне жестокость (в кубинском городе Ремедиос он лично убил тридцать человек) и кровожадность которого не знали предела, за что он с неменьшей изобретательностью был казнен захватившими его в плен индейцами. Уму непостижимо, но факт: пиратами здесь становились и женщины, и среди них – отчаянная Энн Бонни, «мадам», никогда

не снимавшая мужского костюма. В уголках моей памяти таились звучные слова: буканьеры – обслуга, солившая мясо для уходивших в море пиратов, галеоны, которые десятками отравлялись на морское дно, флибустьеры вроде Диего Грильо, жадность которого при дележе награбленного поражала даже его соратников.

Однако все эти дикие страницы Карибской истории перекрывает торговля живым товаром в лице обреченных на рабство африканских негров. Вряд ли где-либо на земном шаре шла такая бойкая работорговля, как здесь, у берегов Кубы. Через местные невольничьи рынки прошли миллионы негров. И стоит ли вообще взывать

к воображению, чтобы понять, что несла в себе политика превращения Африки

в «заповедное поле охоты на чернокожих» (К. Маркс). И все это дело рук молодой, хищной, алчной европейской буржуазии на заре своей «романтической» юности.

Меня тогда осенила мысль: если и была когда-либо в буйстве карибских вод светлая борозда, то это кильватер яхты «Гранма», которую охраняли только огромные ночные звезды, пронизывавшие даже вздыбленные волны. А преисполненное благородства и жертвенности сердце десанта – одно, общее для всех восьмидесяти двух – билось в такт с единственно точным для его устремлений настроем, сокрытым в слове «надежда».

«Латинская Америка, - говорил Неруда, - очень любит слово «надежда».

Нам нравится, что нас называют «континентом надежды»… Когда свершилась кубинская революция, миллионы латиноамериканцев разом очнулись ото сна. Они не решались поверить. Подобное не было в летописях континента, который жил в безнадежных мечтах о надежде… И вот кубинец Фидель Кастро, о котором прежде никто не знал, хватает надежду за волосы или за ноги и, не дав ей улететь, сажает за свой стол в доме народов Америки.

С той поры мы сделали большой шаг вперед по пути к надежде, ставшей явью.

Но у нас тревожно замирает сердце. Соседняя страна, очень могущественная империалистическая страна хочет раздавить Кубу, уничтожить надежду. Латиноамериканцы каждый день читают газеты и каждый вечер слушают радио.

И вздыхают с удовлетворением: Куба существует. Вот и еще один день. Еще один год. Еще одно пятилетие. Нашу надежду не обезглавили. Она будет жить».

Слова эти были написаны десятилетия назад, по следам тех событий. Уже нет

в живых Неруды. Но влюбленность поэта в звездное предназначение Кубы вписалась

в мирозданье «созвездием солнечной республики сынов».

Я остаюсь

с народами, дорогами, стихами,

которые меня зовут, стучат

руками звездными в мое окно.

Разве не символично, что из походного рюкзака Че Гевары, одного из самых ярких десантников «Гранмы», в Боливии его убийцы извлекли томик стихов. Это был Неруда. Да и самого Че Гевару в отряд экспедиционеров привела «мартианская звезда», воспетая им в стихотворении «Canto a Fidel» («Песнь Фиделю») в 1956 году в Мехико, в дни его пребывания – вместе с Фиделем – в мексиканской тюрьме Мигель Шульц.

Этой «песне» у нас в стране почему-то не повезло ни с переводом,

ни с восприятием. Первая, и пока единственная, попытка ее перевода на русский язык, предпринятая Е. Долматовским в его поэме «Руки Гевары» и вставленная в нее как фрагмент, не передает ни мыслей, ни чувств, ни тем более скромного, но драматичного пафоса революционера, ни, естественно, истинного содержания. Я попытаюсь это показать, еще и потому, что сама эта песнь – своего рода ключ к постижению тонкости и сложности атмосферы формирования колонны экспедиционеров перед ее отплытием. Признаюсь, здесь я не самостоятельна, а постоянно завишу от чувств, мыслей, чаяний, деяний героев моей книги, которые всякий раз увлекают меня своими неожиданными тропами. Я иду за ними.