Досье без ретуши. М., 2004. стр. 118

Не думаю, что рассказывая о героической жизни и гибели «самого совершенного человека нашей эпохи» (Ж.-П. Сартр), каким был Че, нужно судьбу борца-мыслителя еще и «приправлять» суррогатным пафосом. А это видно из того, как бездумно из текста выбрасывается самая суть взглядов автора «Песни»: характеристика фронта, состоящего из «повстанцев, сплоченных Звездою Марти». Бессмысленно в угоду тому же пафосу выкидывать реальную программу борьбы: «reforma agraria, justicia, pan, libertad» (аграрная реформа, справедливость, хлеб, свобода). Она составляет существенную часть стихотворения, свидетельствует о том, что ее автор стремится к решению насущных для общества задач, а не к участию в борьбе, чтобы «поиграть винтовкой». К слову сказать, подготовку аграрной реформы на Кубе Че Гевара начал еще в Гватемале сразу после встречи с Ньико Лопесом, членом Национального руководства Движения 26 июля. Собственно, Лопес и сообщил своему новому другу о планах формирования экспедиционного отряда для освобождения Кубы от Тирана. Че к тому времени еще

не был лично знаком с Фиделем.

И, пожалуй, последнее. Предваряя мысли и чувства, которыми была переполнена моя душа все годы работы над книгой, я хочу – вслед за экспедиционерами – выразить надежду на то, что эта книга не оставит читателя равнодушным к героям «Гранмы»,

к «созвездию восьмидесяти двух». Это был «звездный» час истории, которая, как считал Стефан Цвейг, и есть живой творец, и «там, где она творит, как вдохновенный поэт и драматург, ни один художник не смеет и мечтать ее превзойти». Историк – не поэт и

не драматург. Его призвание и преимущество в другом: ему вверяется и доверяется сама история.

2 декабря 1956 года в Ориенте, на Лас-Колорадас, в устье реки Белик в 6.30 утра «Гранма» высадила десант из «созвездия восьмидесяти двух», и каждый из десантников

с честью и достоинством мог вслед за своим идейным вдохновителем Хосе Марти произнести: «Я раскрываю свои объятия всем, кто умеет любить. В сердце своем я несу звезду и голубку».

Я же как автор иду по следам звезд из «созвездия восьмидесяти двух».

Работая в архиве, я, можно сказать, чисто интуитивно «набрела» на необычный документ: «Generales de los expedicionarios durante los preparatorios de Granma. Originales. Calificacion en examen militar». Это «протоколы» аттестации будущих экспедиционеров на профессиональную пригодность, проведенной перед самым отплытием. Среди девятнадцати пунктов, помимо естественных для такого рода анкет данных о рождении, семейном положении, образовании, наличии водительских прав, владения разными видами оружия и т.д., имеются два, показавшиеся мне особенно значимыми. Это вопросы о характере и дисциплине.

Коробка с документами была неполной, отсутствовали данные о многих повстанцах. Однако имеющиеся материалы давали не только общее представление

о контингенте, но и открывали такие реалии, как характер и убеждения этих людей. Для них заботы о личном благополучии и семейных интересах отходили на второй план, уступая место беспокойству о судьбе страны. У всех в графе «дисциплина» стоит знак «B», что значит «buena» (хорошая). Что же касается характера, то здесь преобладает «afable» (вежливый, приветливый), реже встречается «reservado» (рассудительный, осторожный, сдержанный) и только одному присуще «agrio», что значит «неровный, угрюмый, хмурый, брюзгливый» - вот такой (данном случае речь шла о Хайме Косте Чавесе, молодом (на момент штурма казармы Монкада ему было всего девятнадцать лет) человеке, не сумевшим пережить драму эпопеи " Гранмы" и позднее вообще отошедшем от борьбы.) расклад!

Когда более детально изучаешь жизнь, биографию, будни этих мятежников, то невозможно тем, с какой отрешенной последовательностью они готовят себя

к жертвенной – они ясно это знают – борьбе. И в этой готовности пожертвовать своей жизнью нет ничего похожего на рисовку или сиюминутный пафос. Свидетельство тому – их личные документы (письма к родным, искренние «беседы с самими собой

в дневниках). Их жертвенность до прозрачности проста и аскетична. Аскетизм молодости!

Воздействие этой идейной убежденности тем ощутимее и глубже, что она постоянно находит самый неожиданный выход: ее реализация превращается как бы

в «ауру», не покидающую «физическое тело». В своем «свечении» эта убежденность у каждого неповторима. Разве что на нее иногда воздействует общий культурный уровень, характер духовного развития, душевный настрой и внутренний накал раздирающей, быть может, душу, но не покидающей ее скрытой страсти. И пожалуй, жизненный опыт, который, впрочем, не всегда определяется количеством прожитых лет.

Бесспорно, публичное изложение своих взглядов, не может совпадать скажем, у профессионального журналиста с отточенным пером, такого, как заместитель Фиделя на «Гранме» Хуан Мануэль Маркес, и рабочего паренька Томаса Давида Ройо, едва окончившего начальную школу. А начальное образование имели сорок четыре человека – больше половины личного состава вооруженной колонны. И как можно сравнивать сочинения лидера революционной молодежи провинции Камагуэй, признанного профсоюзного вожака одного из самых боевых отрядов рабочего класса Кубы Кандидо Гонсалеса и записки потомственного рабочего Мигеля Кабаньяса. Нехватка выразительных средств отнюдь не мешала рабочему человеку (каждый пятый на яхте был рабочим) нести в себе высокие идейные заряды. Примечательно, что идеи каждого

выстраданы и не несут на себе печати зависимости от некоего абстрактного, навязанного «авторитета».

Этим обстоятельством особая атмосфера взаимного доверия, идейного единения и осознания личной ответственности за предстоящее великое дело (в том, что великое, отдавал себе отчет каждый). Борьба до победы или гибели! «Seremos libres o martires» («Станем свободными или мучениками») – таков провозглашенный Фиделем девиз. И это вызов, брошенный не только тирану, но и самому себе. «Ни шагу назад!» - стержневой принцип борьбы за свободу и независимость Родины, основа идеологии революционного демократизма Хосе Марти.

И все же всякий раз при знакомстве с материалами о повседневных буднях экспедиционеров и крутом, продиктованном Судьбой повороте их жизней меня охватывало изумление, можно сказать, трепет перед величием их духа. Это величие духа диктовало те краткие афоризмы, которые как девиз входили в их внутренний мир, как кредо определяли их поступки и как неотъемлемая часть выражали самосознание и бытие. Даже после их гибели изречения неизгладимо врезаются в память их близких, соратников и, как бы заново обретая плоть, уводят их души в бессмертие.

- С этим надо бороться, мама! Лучше умереть, чем так жить, - спокойно произнес Томас Давид Ройо и, улыбнувшись, с сыновней нежностью положил курчавую голову на грудь матери, обхватив ее плечи своими длинными худыми руками.

- Мы уезжаем из страны, потому что страна задушена. Но мы вернемся с оружием

в руках, чтобы освободить ее от тирана. Великий долг молодежи сегодня – сражаться за свободу Отечества, поставленного на колени. Стать героями или мучениками – вот наш девиз, - этими словами закончил свою прощальную речь перед соратниками будущий командир авангарда колонны экспедиционеров Хосе Смит Комас.

- Первое – существование нашей Родины, а затем уже наше! – такой эпиграф

к собственному политическому завещанию выбрал Оскар Родригес Дельгадо, один из создателей «Клуба 26 июля в изгнании» в Майами. Его интеллектуальный авторитет был высок, соотечественники ценили в Оскаре Родригесе зреющий талант многообещающего писателя и художника.

- Лучше, чем Марти, я не скажу, поэтому его изречение: «Те, чье дело высвечено Солнцем, не имеют страха перед тучей», я сделал своим, - сказал в своем кратком выступлении на собрании немногословный, обычно не вмешивавшийся ни в какие дискуссии Мигель Кабаньяс в ответ на просьбу соратников поделиться своими мыслями.

- Илеаните не надо ничего, кроме того, чтобы я непременно был здесь, чтобы она гордилась мной завтра, - писал из Мексики Мигель Сааведра Перес, отвечая на упреки и озабоченность жены Нормы Сампер, матери своей крохотной дочурки Илеаниты.

- Прекрасно моя сестра! Я уезжаю! Не беспокойся, я никогда не умру как червяк. Мы вернемся. Еще увидимся. Но запомни, если я погибну, с честью отдав жизнь

за Родину, не позволяй ни себе, ни кому бы то было осыпать мою могилу белыми или желтыми цветами. Только красными! Это символ моей радости отдать жизнь за Родину. Только красные! – это были последние слова, которые услышала Адела от своего брата Луиса Аркоса Бергнеса, «на секунду» забежавшего в дом Марьянао за час до отплытия

в Мексику. Забежал лишь затем, чтобы остановить мгновение быстро текущего времени и как клятву произнести слова прощания. И уже на пороге прильнул к щекам сестры горячими устами. Он, бывший солдат кубинской армии, впервые ощутил всем своим существом, что в бой идет рядовым во имя справедливости.

- Революция должна воплощать в жизнь свои идеалы. Необходимо овладеть тремя принципами: абсолютная непримиримость с реакцией – задушит экономически; полный отказ от капитулянтства и оппортунизма и умение сдержать собственную разрушительную силу, - это отрывок из манифеста, составленного в гаванской тюрьме Кастильо-дель-Принсипе Андресом Луханом Васкесом незадолго до отбытия в отряд Фиделя. Это и свидетельство глубокого понимания будущим рядовым «Гранмы» целей борьбы. Он был жив, дышал, когда сельская жандармерия, захватившая его после высадки на пути в Сьерра-Маэстра, сбрасывала с повозки его тело – после пыток и расстрела –

в только что выкопанную яму.

- Должно же где-то быть такое место, где мне придется сложить свою голову

за дело, за которое я сражаюсь, за которое я готов отдать жизнь, чтобы не быть покорным рабом или предателем Родины… - эти слова можно и сегодня прочесть в хранящемся

в архиве дневнике Педро Сото Альбы. Он преодолел все препятствия после высадки, пробрался в горы и погиб в одном из многочисленных сражений в Сьерра-Маэстра незадолго до победы революции. Но ожил как «команданте героизма и самоотверженности» в учрежденной Государственным Советом Кубы медали имени Педро Сото Альбы. Ею награждают только «За отвагу».

Юный Феликс Эльмуса (младший) страстно упрашивал своего отца, члена генерального штаба вооруженной колонны Феликса Эльмусу Агаиссе включить его

в состав экспедиционеров. Но получил лишь короткую записку: «Мой любимый сын! Пишу кратко, чтобы только сказать тебе, чтобы ты никогда ничего не боялся в жизни. Будь храбрым, честным, не бойся опасностей. Твой отец не смог победить. Оставлю тебе свое имя, чтобы всегда нес его высоко. Позаботься о трех твоих братьях. Твой отец, который тебя, Фелито, никогда не забывает. Одно место на Карибах, 24/56.

К этой записке были приложены еще две: «Дорогая мама, твои дети будут жить вечно. Одно место на Карибах, 24/56». «Моя любимая сестра, всегда живи с чувством, что люди умирают, идеи – никогда. Марта и Фелито, всегда гордитесь своей фамилией. Позаботься о моих детях, как и я хотел бы заботиться о твоих. Всегда помогу тебе. Твой брат, который тебя любит. На Кубу скоро придет свобода. Одно место на Карибах, 24/56».

Приведенные здесь изречения, озвученные мысли десантников воспринимаются мною как неповторимые эпитафии к их короткой жизни, где нет места личной корысти.

А есть, возможно, стремление подняться над приземленностью бытия, возвысить себя до уровня идеи, взятой на вооружение Фиделем, и надежда сплотиться вокруг его личности и имени, ставших знаменем всеобщей борьбы. Как знак избранника Судьбы воспринималось каждым право увидеть себя в составе экспедиции на «Гранме».

Духом самоотверженности проникнут каждый шаг руководства, формировавшего вооруженный отряд. Оно не чуралось черновой работы: от сбора средств на вооружение отряда – противники из лагеря так называемой «оппозиции» издевательски окрестят это «попрошайничеством» - до ремонта дышащей на ладан яхты.

Такие яркие личности, как Хуан Мануэль Маркес Родригес и Феликс Эльмуса Агаиссе – имена, широко известные на Кубе, публично порывают с «достославными» оппонентами монкадистов в лице лидеров ортодоксов и (Кубинскую революционную партию (партию " аутентиков") создал в 1892 году Хосе Марти. В 1947 году от нее откололось левое крыло, кторое совместно с другими группировками образовало Партию кубинского народа, или партию " ортодоксов".) аутентиков и открыто присоединяются к Фиделю, заявившему о продолжении вооруженной борьбы против режима Фульхенсио Батисты.

Выступая перед кубинской диаспорой США, Хуан Мануэль Маркес взывает

к совести, разуму, патриотизму своих соотечественников. Весь свой талант оратора он – на правах заместителя Фиделя – подчиняет заботам об ускорении отправки предстоящей экспедиции:

«Мы говорим сегодня, чтобы иметь возможность отчалить завтра на боевом корабле. Вчера вечером мы слушали митинг SAP (имеется в виду Общество друзей республики). В основном все то, о чем там говорилось, не отражало чаяний народа. Мысли народа были высказаны голосом молодежи, которая кричала: «Революция! Революция!» Я не понимаю известных оппозиционеров, которые провозглашают бесполезный путь автономизма. Исторический опыт показывает нам, что бесплодными были усилия Хиберга, Монторы и Вароны, чьи блестящие стихи ничего не могли сказать. Прав был Хосе Марти.

Как и тогда, сегодня у нас есть знаменосец, который зовет нас к новой борьбе

за независимость. [Фидель сидел рядом и внимательно (Здесь и далее в квадратных скобках - примечания автора.) слушал]. Много борцов пало

за Родину. И с этой высоты мы не можем не думать об ином пути, который избавил бы нас от кровопролития. Никто не жаждет пугала войны, но она предпочтительнее той бесславной летаргии, в которой живет Отечество. Не находят пути те, кто ищет сомнительный выход из современного хаоса. Вспомните Гитераса, Агостини и восемьдесят погибших в Монкаде. Они просят отмщения. Нет иного пути кроме революции. Нет безумных плакальщиц, которые могли бы воскресить имена героев.

В память о них клянемся с поднятой рукой, что в 1956 году Родина станет свободной».

Обращаясь к эмигрантам, Хуан Мануэль Маркес свое отношение к ним такими словами:

«На Кубе ложь тянется цепью, и людям внушают, что это новое звено в длинной цепи. Ясно, что чувство борца расшатывается подобными сомнениями, которые встречаются, явно или скрыто повсюду. Но достоинство состоит в том, чтобы сохранить

в себе противоядие от этой отравы…

Мы не задержимся. И не думаем, что найдется кто-либо, кто смог бы нас задержать. Мы знаем свое предназначение – победить или пасть, как падает гладиатор на арене. И если недоверчивая ухмылка тех, кто сомневается, ранит душу тех, кто сражается, то честное сотрудничество и чистые взоры тех, кто верит, говорят нам, что мы не одиноки…

Я не думал отплывать за границу сейчас, когда мой долг обязывает оставаться здесь, рядом с боевым орудием. В этот торжественный момент нашей истории его нельзя оставлять без артиллериста, который приведет его в действие.

Хлеб революционера всегда горек. Но ничего не отвратит нас от выполнения нашего долга».

В своем обращении к молодому поколению Хуан Мануэль говорит: «Мужественная молодежь страны разобралась в политике Фульхенсио Батисты, который

с присущей ему тупой неуклюжестью со времен начала переворота 4 сентября [намек на «участие» диктатора в революции 30-х годов, когда он, сержант, в одночасье нацепил на себя мундир генерала] озабочен лишь укреплением своей власти с опорой на армию».

«Мы не верим и не примем свободу, урезанную этим «революционером», потому что при этой власти продолжаются убийства, пытки и загадочные исчезновения тех, кто выражает свое несогласие с бесчинствами этого разнузданного авантюриста. Имя его – Фульхенсио Батиста».

В манифесте-прокламации «Я обвиняю», говоря о природе политической власти

в стране, Маркес заявляет: «Редко когда в политической жизни страны за все время существования Республики складывалась столь же сомнительная ситуация. Республика прибита к кресту из-за неумного эгоизма и безудержных амбиций одного гражданина

с мрачным прошлым, зафиксированным в анналах нашей истории. Фульхенсио Батиста Сальдивар – классический образец испано-американского деспота». И далее уточняет: «Сам факт существования деспотизма делает справедливыми любые методы борьбы

с ним. Мы считаем законными все формы, начиная с письменного или устного протеста до повстанческого движения, направленного против репрессивных сил, являющихся опорой современного деспотизма».

Деятельность авторитетного, знавшего цену своему слову Хуана Мануэля Маркеса на ниве политического просвещения кубинских эмигрантов после его гибели с глубокой признательностью охарактеризовал Фидель Кастро на состоявшемся в Гаване массовом митинге в его честь. Фидель назвал его «товарищем по созданию Движения 26 июля

в изгнании», «замечательным оратором, чье пламенное слово вдохновляло и поднимало массы на битву».

Атмосфера подготовки к отплытию кубинских повстанцев была напряженной.

В этой напряженности просматривается одно обстоятельство, сложившееся еще со времен Марти. И связано оно с последним письмом Хосе Марти к мексиканскому другу,

Мануэлю Меркадо. По существу это письмо-завещание, где он пишет: «В любую минуту я могу погибнуть за Родину – пасть, выполняя свой долг. Я знаю, в чем он состоит, и

у меня хватит мужества выполнить его до конца. Мы должны добиться независимости Кубы, иначе Соединенные Штаты захватят Антильские острова и отсюда обрушатся на землю нашей Америки. Все, что я сделал до сих пор, и все, что мне еще предстоит совершить, - все для этого. Нам приходилось молчать и идти окольными путями – ведь бывают дела, требующие строгой секретности, и стоит объявить о них во всеуслышание, как на пути вырастают непреодолимые препятствия».

Письмо осталось неоконченным. Оно датировано 18 мая 1895 года. Менее чем через сутки Марти погиб. Погиб на поле боя 19 мая…

Такие характерные черты истинного кубинца, как верность дружбе и искренность, не могли не проявиться в будущих экспедиционерах, осознававших свою ответственность перед революцией. Естественно, в такой ситуации хочется выразить свои чувства – может быть, где-то и подражание Учителю – к приютившей тебя стране и друзьям, оставить

«на память» признательность и благодарность. Тот самый порыв души, который лучше реализовать, чем прятать в себе. Да и завершающие письмо Марти слова: «бывают такие искренние чувства…» - романтически настроенным юношей могли восприняты как долг перед мексиканским другом. Во всяком случае, именно таким я увидела двадцатилетнего Исраэля Кабреру Родригеса, пишущего письмо уже своему мексиканскому другу. Он выделялся среди соратников повышенной эмоциональностью в восприятии собственной миссии. Письмо это ценно как для понимания характера и личности этого юноши, так и для раскрытия общего настроя в среде повстанцев, готовившихся к выполнению своего предназначения.

На момент моего знакомства с личным делом Исраэля Кабреры в архивной папке лежал один-единственный документ – оригинал написанного от руки письма мексиканскому другу, священнику Роберто Мартинесу, с которым у Исраэля сложилась недолгая, но глубокая, искренняя дружба. Это видно по характеру письма, которое нельзя читать без душевного трепета. Оно – из городка, где шли последние приготовления

к отплытию. Привожу текс письма в сокращении, опустив строки, касающиеся его восторженного отношения к истории борьбы мексиканского народа, которая, по его убеждению, получила очень точное отражение в словах гимна Мексики (он приводит отрывок из гимна).

«Халапа, 15 декабря 1956 г.

Уважаемый друг! Не помню точно имя поэта, который как-то сочинил следующие строки, способные вызвать невольную грусть или даже слезу сострадания к тому, кто их написал:

С наитием неосознанного я однажды подумал:

То, что пишу я – это только литература.

Литература говорит: хорошо бы

все то, что написано, не стало

лишь символом моей грусти.

И эти стихи напоминают мне мою собственную боль. Боль, затаившуюся в моем сердце. Это письмо не может и не должно разрываться такой же печалью, оно – скорее дань традиции. Между тем мечты, в которые я погружаюсь, не превращаются

в счастливую реальность, но и не становятся погоней за недостижимыми химерами.

Ты – образец гуманного понимания всех страстных желаний человека: от тяги

к красивым вещам, восторженной привязанности до стремления к красивым поступкам.

И поэтому ты сможешь понять ту беспредельную ценность, какую имеет для меня слово «Свобода». Поэтому, так же как и я, ты сопереживаешь страданиям сыновей Америки, которые с пылкостью безумцев и страстью романтиков задыхаются от желания добиться независимости и построить совершенный мир на пяди земли, являющей собой лоно боли и красоты, надежд и нищеты, колыбель радости, кузницу героев и политический притон негодяев.

Не бойся за меня – мной руководит Звезда долга. Эта Звезда либо убьет меня, либо отчеканит в моей душе клеймо славы. Возможно, ты в моих словах увидишь отблеск тщеславия; но тщеславие есть тусклая форма гордости. А я горжусь той дорогой, которую выбрал.

Знаешь ли, что мы с тобой не так уж непохожи? Твоя жизнь есть служение Богу и тебе подобным; моя жизнь – служение моему народу. Перед тобой, как путеводная звезда – постулаты: «Любовь! Доброта! Милосердие!»; меня же влечет лишь одно слово, звучащая как слезная мольба огромного хора моих сограждан: «Свобода! Свобода! Свобода!».

Мой путь – это путь к утерянному раю справедливости.

Только смерть может помешать мне выполнить мою миссию…

Искренне ваш, Карлос Исраэль Кабрера»

Кабрерите – так с легкой руки Че Гевары его называл весь отряд – было суждено погибнуть в открытом бою – в первой же схватке с врагом 5 декабря в Алегриа-дель-Пио. Находясь в гуще огня и свинца, отстреливаясь и атакуя, он остался верен клятве и своей безотказной винтовке. Он не отступил перед врагом ни на шаг, не паниковал перед вероятной гибелью. Даже в суматохе боя его запомнили спокойным, методично бьющим врага. Пригодилась выучка: на тренировках в клубе «Лос Гамитос» (по отзывам его старшего наставника, Антонио Дарио Лопеса) и на уроках по стрельбе не было ученика более прилежного, чем Кабрерита. До него не успел дойти приказ Фиделя

об организованном отходе. «Упоение в бою» оказалось для него роковым: никто не видел последних мгновений этого ратоборца. Никто не видел его ни убитым, ни раненым. Останки его так и не были обнаружены. Возможно, он был ранен и в таком состоянии захвачен батистовцами, а возможно, погиб в пламени горящего тростника. Все может быть, как и то, что он ушел в «утерянный рай». Ушел, не предав Свободу, которую он нес на алтарь Родины, не замарав ни униформы бойца ядра революционной армии, ни чести экспедиционера «Гранмы».

Исчез и его дневник, с которым не расставался и которому поверял все свои потаенные мысли и чаяния одаренный (порог Академии Сан-Антонио в Гаване он переступил в четыре года) и образованный (окончил 5-й курс бакалавриата) столичный юноша, успевший в свои двадцать с небольшим лет поработать учителем младших классов в провинции Матансас. А перед самым отъездом к Фиделю в марте 1956 года он проверил свои качества бойца, приняв участии в захвате радиостанции «Карибе». Обращение к молодежи, зачитанное в эфире Эдуардо Рейесом Канто, его будущим соратником по «Гранме», было составлено Кабреритой, поэтом, публицистом, оратором, чей дар красноречия вызывал восторг не только у друзей. Его успели оценить и малыши начальной школы Матансаса, к которым он пришел, чтобы рассказать им о героических страницах истории страны.

В вооруженной колонне он входил в состав «Центра», взвода Хуана Альмейды.

Может статься, письмо к мексиканскому другу и есть последнее обращение Исраэля Кабреры к потомкам.

Мексиканского друга Кандидо Гонсалеса, с которым он, по его воспоминаниям, часто и подолгу общался, в характере кубинца больше всего впечатляли убежденность и оптимизм и особенно сказанные в их последнюю встречу слова:

«Не будем говорить о смерти. Давайте лучше поговорим о той новой жизни, которая начнется после победы революции… Жизнь не имеет смысла, если она

не наполнена честью и достоинством. Я не отступлюсь от своих устремлений,

не соглашусь жить с прогнутой спиной и на коленях. Жить так я просто не смогу. Никогда не встану на путь соглашательства. Лучше уйти в вечность, исполнив свой долг, чем жить без достоинства, без чести. Мое понимание долга определил Марти: «Если есть люди, лишенные достоинства, то есть и люди, которые несут в себе достоинство многих людей» (Эти слова были сказаны Марти в рассказе для детей " Три героя", напечатанном в детском журнале " Золотой возраст". Но при жизни автора журнал так и не был издан в его стране и увидел свет лишь через четыре года после его гибели, в 1899 году. Мадридская цензура наложила запрет на идеи Хосе Марти. Они были опасны для колониального господства Испании.)».

Меньше всего, говоря о десантниках с Гранмы», я хотела представить их в глазах читателя некими фанатиками борьбы или идеи. Они, быть может, одержимы, их воля непоколебима, непреклонно желание вырвать Родину из-под власти ничтожного тирана. Но все они жаждали полнокровной жизни души и тела, сердца и ума, претворяя

в реальность взращенные самовоспитанием идеалы преданности Отечеству и верности традициям борьбы за независимость. Полные романтики юные сердца жаждали любви

во всей ее возвышающей силе и загадочной чувственности. Любовью, стремлением к ней и жаждой познания неземного в этом высоком чувстве пронизаны души юношей, которые не мыслили, однако, своего счастья без счастья Родины.

При изучении личного дела Ньико Лопеса меня ничуть не меньше чем деловые бумаги (например, составленные им в Гватемале наброски проекта аграрной реформы), оригиналы документов и письма к родным поразила вырезка, скрепленная с его последним письмом, отправленным перед отплытием девушке с волшебным именем Ондина. Журнальная вырезка со стихотворением поэтессы Марии дель Кармен успела пожелтеть, края раскрошились, ржавчиной покрылась скрепка-иголочка. Чувствуется, что им зачитывались: стерлись отдельные строки. Названия нет. По содержанию это камерная, даже интимная лирика, может быть, и далекая от совершенства. Но меня эта вырезка взволновала. Она показалась мне не просто интересной, а приоткрывающей таинственную тропку к личной драме молодого человека. Возможно, эта вырезка сделана не им самим, он мог получить ее «в придачу» к недосказанным той же Ондиной чувствам. Ньико, очень цельный по характеру человек, испытывал в последние дни глубокие душевные переживания. На это обратил внимание, например, Пабло Диас. Где гарантия, что эти переживания не были вызваны той же, возможно, не состоявшейся любовью или какой-то ложью, недоразумением, ошибкой одного из влюбленных. Вот это стихотворение:

Cuando tus ojos amados

Ya no queren contemplarme

Y tus labios adorados

No sienten sed de besarme,

Cuando tus manos queridas

No bisqen las manos mias

Y a mis palabras sentidas

Responden tus frases frias,

No te detenga mi pena,

No te conmueva mi llanto,

No pienses que he sido buena

Ni que te he querido tanto

Dime que ya no me quieres

Coniesame la verdad

Y ve en paz de otras mujeres

Que mitigen tu ansiedad.

Que aunge esta pobre alma mia

Desfalezca de afliccion

Es preferible a gue un dia

Me fines por compassion!

Даю собственный, далекий от совершенства перевод:

Если даже любимые очи

Не стремятся меня созерцать,

И, полные страсти глубокой очень,

Не жаждут уста меня целовать,

Или даже родные мне руки

Не ищут касаний с моими,

А сладостной речи нежные звуки

Глаголами гасятся ледяными,

Не замыкай на себя все удары,

Не превращай и мой плач в свои раны,

Не была я тебе ни благостным даром,

Ни мечтой сокровенно желанной.

Лишь скажи мне, что я нелюбима,

Признайся мне в правде-святыне.

И в объятьях других, но любимых

Укрощай все смятенья отныне.

И пусть моей бедной душе, как каждой,

Все тяжелее от горестных мук.

Но я предпочту, чтобы однажды

Все страданья закончились вдруг!

Думаю, разумнее отнестись к присутствию этой вырезки в архивной папке Ньико как к свидетельству того, сколь неоднозначной была жизнь молодого борца. Он – член Национального руководства Движения 26 июля и генштаба вооруженной колонны. Все это накладывает особую ответственность, привносит в жизнь напряженность.

И стихотворение, может быть, служило средством поэтизации недосказанных чувств.

Для меня же это – весточка из той среды обитания и общения, в которой пребывали герои мои книги. Она помогает мне понять, ощутить, увидеть мир юных сердец, рвущихся объять необъятное. И этот мир общения остается в их жизни как факт, как штрих, как данность, от которой никуда не уйти. Желание юных найти созвучие своим чувствам

в поэзии так же естественно, как самим начать писать вирши, поэтизируя «земное» в себе, чтобы воздеть свое общение с любимыми до неземных высей.

В верности моего пути к пониманию мира юных борцов меня убеждает другая архивная папка – личное дело Франка Паиса. Оно объемна. Этот человек представлен

во всех ипостасях и показывается нам разными гранями: как поэт, художник, вожак молодежи, учитель, сын, брат и даже, представьте себе, как «мужчина в доме».

Именно так, с детским максимализмом, он всерьез начал себя воспринимать после скоропостижной смерти отца, который скончался у него на глазах, когда Франку не было еще и шести. Тогда он осознал, что судьбой на него возложена новая обязанность: быть

в доме «старшим», стать опорой матери, а двум младшим братьям-погодкам (четырех и трех лет) заменить умершего отца.

Но прежде чем окунуться в архивные документы и свидетельства очевидцев, я бы хотела поделиться своими воспоминаниями о премьере фильма «Давид» (одно из подпольных имен Франка) выдающегося кубинского режиссера и сценариста Энрике Пинеды Барнета.

Шел 1967 год. Я – гость Кубы как победитель конкурса журнала «Куба». Гостей

в стране не счесть. Это и делегации Организации латиноамериканской солидарности (ОЛАС), и разноликие деятели культуры и искусства, и представители «героического Вьетнама», в чью программу входит открытие памятника герою вьетнамского народа Нгуену Ван Чою (он был открыт 27 июля 1967 года на границе с военно-морской базой США Гуантанамо). Народ празднует 14-ю годовщину штурма казармы Монкада

в Сантьяго-де-Куба. В рамках праздничной программы и состоялась премьера фильма «Давид», приуроченная к 10-й годовщине гибели героя.

Передать в деталях атмосферу просмотра фильма очень трудно, потому что она уникальна. Сам просмотр стал своего рода диалогом «экрана» со зрителем, который

в кадрах киноленты узнавал себя и не упускал возможности прокомментировать события, разворачивавшиеся на экране. А ведь это были не просто рядовые зрители. Присутствовали соратники Франка по подполью, его младший брат, мать.

Вот фотография, на которой запечатлена счастливая семья преподобного пастора Первой баптистской церкви Сантьяго-де-Куба Франсиско Паиса Пискейры: донья Росарио Гарсиа Кальвиньо и трое их прелестных сыновей. Так, сменяя кадр за кадром, фильм рассказывает о Франке – Давиде – Сальвадоре – Кристиане, жизнь которого вместилась

в два мятежных десятилетия.

За кадром звучит голос: «Я не знаю, мальчонка, кем ты станешь, но я очень тебя ждал, ты есть – и это счастье!» Так уважаемый всеми пастор оповещает свет о рождении первенца. Дата – 7 декабря 1934 года. В стране полыхает революция, сброшен с трона «антильский Муссолини» - диктатор Мачадо.

А вот голос Фиделя Кастро: «Чудовища! Они не понимают, человека какого ума, характера и духовной целостности они расстреляли. Народ Кубы даже не подозревает, кем был Франк Паис, сколько в нем было величественного и многообещающего. И дата на весь экран – 30 июля 1957 года.

22 года жизни, зажатые в тиски двух диктаторских режимов. Годы стремительные, насыщенные, напряженные. А душа разрывается в поисках выхода из собственных тисков и находит его в поэзии, зачитываясь Хосе Марией Эредиа и Хуаном Клементе Сенеа. Хорошо бы сьездить в Старую Гавану, на Пасео Марти, к памятнику, автору «Ласточки». Но увы, это невозможно: надо экономить на каждом сентаво. Даже печатку-перстень, символ окончания педагогического училища, выкупить не на что. Пришлось отказаться.

А завтра уезжает и любимая подруга, спутница всех лет учебы Элия. Последняя встреча. Он спешит, держа в кармане листок со стихотворением «Tu partida» («К твоему отъезду»), посвященным предстоящему прощанию с любимой.

Ты уходишь, и душа влюбленного

Ввергается в муки ада.

Где снова встречу я твой взгляд?

Огонь, томленье и сама нежность,

Нет сердцу моему покоя…

Стихотворение длинное, и в каждую строчку вложено возвеличенное чувство любви и боязнь ее потерять:

Если в твоем сердце пылает огонь страсти,

к которой взывает твоя душа,

ты обязана помнить того, кто так любит,

и кого разлука губит.

Прощай моя любовь, и если после встречи

в тебе появятся сомнения в моей любви,

гони их прочь, ибо иначе

рассыплется мое перо, замолкнет лира,

пересохнет горло…

По воспоминаниям Элии, которой он посвятил так много стихов, в годы их учебы самое интересное начиналось вечером. Тогда с «Балкона королевы» в крепости

Эль Морро, куда можно было доехать на городском автобусе, они следили за тем, как солнце, в мгновение ока превращаясь в огромный красный шар, лениво погружалась

в бурные воды океана. Забывались все превратности окружающей действительности, и выражение «vivir una puesta de sol» («жить на закате солнца») вошло в обиход. А я воспринимаю это созвучие как символ, как знак чего-то, что и предотвратить невозможно. Закат солнца…

Однако идиллия радостных личных переживаний длилась недолго. Все изменил военный переворот 10 марта 1952 года. Наверное, можно было по молодости лет остаться в стороне от событий… «Но происходящее вокруг все настойчивее взывало к нашей совести, ждало нашего ответа» - говорит Элия. Мятежный дух не погас; молодые люди

не могли смириться с бездействием. Волнение нарастало.

Перемены отразились и на состоянии души Франка. Он – учитель колледжа

«Эль Сальвадор» - нес ответственность за разум и чувства своих учеников. Перед ним – примеры великих учителей: Хосе Лус-и-Кабальеро, воспитавший плеяду бесстрашных мамби, и Рафаэль Мария де Мендиве, учитель самого Хосе Марти. Имеет ли право он, Франк Паис, нарушать сложившиеся на Кубе славные традиции по воспитанию мыслящих борцов? Ответ на этот вопрос однозначен: «Нет».

Но Франк и сам еще слишком молод. И нет у него той материальной базы, какая была, скажем, у Луса-и-Кабальеро, директора колледжа, или у прославленного кубинского поэта-классика Мендиве. Перед Франком – большая работа над самим собой, и он

с головой уходит в самообразование, сочетая его с идеями необходимости борьбы за совершенное общество без тиранов, без грабителей, угнетателей и коррупционеров-политиков. Он стремится понять себя, вникает в свой внутренний мир. Появляются строки:

Con mi alma sola

que se alza como gigante

y se retuerce y se arranca las entranas

y se rompe a grita al mundo entero

su dolor y su pena tan inmensas.

В моем переводе это звучит так:

Мою одинокую душу,

которая поднялась подобно титану,

перекрутили и вырвали нутро.

Она разрывается и кричит всему миру

о боли своей и безмерной печали.

Или другой фрагмент:

Встречаюсь с моими снами,

Душа разрывается от любви.

Если жечь мою грудь на раскаленных углях,

Вырвать глаза из глазниц,

Разорвать руками нутро

Либо веру утратить во все святое,

Я не буду страдать, как страдаю сейчас,

Как горю в огне моего ада.

И вот в пламени этих искренних переживаний рождается его стихотворение – нет, скорее, поэма в миниатюре – «La Cruz» («Крест»), полная философских раздумий:

Тяжелый грубый крест,

Который Христос нес на Голгофу,

Равен той мере горестей,

Который ты несешь в миру.

Все смертные в этой процессии –

Смятенные, неприкаянные души,

Несущие на спине бремя

Тягостных и сладостных крестов.

То люди, которых я люблю:

Мать, друг, брат,

Все медленно бредут,

Стоная от боли.

А у меня.… Где мой Крест?

И какой гвоздь, пронзив меня,

отнимет мою жизнь?

Не ты ли это, женщина?

Жизнь, эволюция его взглядов показали, что Крест, который взвалил на себя по собственной воле – это свобода Родины, а его дорога на Голгофу – это Революция.

Выбор сделан: «Это для раненого льва, // который символ мощи, // и для тигра, вкусившего опыт // жестокой схватки». Таково понимание своего места в жизни. «Когда жестокая судьба // бьет, ранит и рвет человека, // она хочет узнать, // из стекла он сделан или из стали».

И Франк делает для себя вывод: жизни «на острие ножа» соответствует прямой и твердый характер, потому что дается он Богом, а не людьми. В своей идее он последователен: революция, по признанию его ближайших соратников, стала его первой любовью, дух патриотизма овладел его думами, взял верх над всеми остальными чувствами. Появляется новое стихотворение:

Нас медленно съедает впившийся микроб,

уверенный, спокойный и жестокий,

он будто знает то, что делать мы должны,

чтобы наш дух не разуверился в борьбе за Свободу.

Родина, сумевшая взрастить столько героев,

дай мне надежду следовать дорогой, насыщенной

священным эликсиром жертвенной любви

к тебе, и освети мои ступни, чтоб не свернул

на темную тропу,

а маршем, твердым шагом до твоего дошел я идеала.

… Обязан я дойти, моя отчизна, должен

дойти, чтобы тебя увидеть свободной от тиранов,

стряхнувшей все пороки и позор, взывающий к слезам,

избавившейся от страданий, отомстившей за обиды.

Разбуди кубинцев и выжги огнем Содома и Гоморры,

развей ветрами Алкиона упадок духа, охвативший

твоих сынов, которым тучи глаза застлали, связали руки.

Им надо знать: их кровь нужна твоей земле,

чтобы взрастить мятежные поколенья,

что оградят навеки от тиранов,

о Родина,

священный твой алтарь.

…Пишу без света, только свет луны

мне падает во влажные чернила…

Если б знали вы, как радостен мне этот покой…

Нужны ли комментарии, когда настежь распахнута душа двадцатилетнего юноши, открыты мысли, вверены Родине все чаяния?

И все же я продолжу свой рассказ о нем. 8 августа 1956 года Франк впервые встретился с Фиделем, который вызвал его в Мексику. Поездка была нелегальной, встреча – скрытой от посторонних глаз. Франк переполнен впечатлениями от встречи с Фиделем, который ввел его в курс своих планов, дел и замыслов. Никогда и ни с кем он не был так откровенен, как с Франком. О том, что Франк в Мексике, знала только Элия. Он шлет ей письма, и настроение свое как бы сублимирует в стихи:

Всякий страх можно разогнать.

Всякому страданью приходит конец.

В жизни нет времени

Для долгих сожалений. Но что вне жизни и

Вне времени, так это

Неизбывная вечность

Зла и несправедливости.

Нас вымазали грязью, которую мы не можем смыть,

единые в нашей нищете.

Не только мы, дом и город

покрыты грязью, весь мир клеймен.