Конституция и государство

Первые конституционные акты или конституции в современ­ном смысле этого слова (Великобритания, США, Франция) не случайно появились в XVII—XVIII вв., хотя государство возник­ло намного раньше. Именно тогда человечество осознало выс­шую ценность личной свободы и в связи с этим необходимость обуздать государство, заставив его подчиняться каким-то задан­ным правилам. Представления о конституции были разработаны раньше (в частности, Аристотелем), но они вращались в основ­ном вокруг вопросов о рациональном устройстве государствен­ной власти в соответствии с понятиями демократии и справедли­вости. Но даже в этом ограниченном понимании основные зако­ны не привились в древних государствах. Во времена Римской империи этим термином назывались императорские указы, а в Средневековье — акты о феодальных вольностях.

Демократические революции ХШ—ХШ! вв. были вызваны потребностью не просто переустройства власти, а, главным обра­зом, нахождения оптимального соотношения между властью и свободой. Поэтому как английская конституционная система, так и писаные конституции США и Франции в первую очередь решали именно эту задачу. В США это было сделано с опреде­ленной «осечкой», ибо создатели Конституции, принятой в 1787 г., попытались обойтись без раздела о правах и свободах граждан, посчитав достаточными английский принцип «что не запрещено, то дозволено», а также законодательство штатов. Но народ быстро заставил законодателей поправить положение, вследствие чего спустя два года был принят Билль о правах (пер­вые 10 поправок к Конституции).

Таким образом, конституция является элементом определен­ной философии государства, и эта философия основывается на понимании опасности ничем не ограниченной власти государст­ва для свободы и благополучия человека. Эта опасность ясно проявлялась в абсолютизме феодальных монархий, и демократи­ческие антифеодальные революции выдвинули требования о принятии конституций как раз для того, чтобы сокрушить этот абсолютизм.

С тех пор прошло много лет, и может показаться, что угроза для свободы со стороны государства исчезла. Но это не так, хотя за последние два столетия демократия существенно окрепла. Не говоря уже о том, что в XX в. многие народы, добившиеся демо­кратии, попали под гнет тоталитаризма, являющегося своеобраз­ным аналогом неограниченного абсолютизма, тенденция зло­употребления властью объективно присуща любому государству, даже самому демократическому. Поэтому любое цивилизованное общество нуждается в конституции и создании режима ее неук­лонного соблюдения. Противоречие «государство — конститу­ция» неизбежно, но не опасно, если общество находит в себе си­лы для его преодоления на разумных началах, без насилия.

Демократическое государство — всегда конституционное госу­дарство, но не всякое государство, имеющее конституцию, может быть названо конституционным и демократическим.

К числу важнейших функций конституции относится закреп­ление преемственности в развитии государственности (в англо­саксонских странах это понятие более точно определяется через термин «континуитет», т. е. непрерывность, преемственность го­сударственной власти), тем самым конституция подчеркивает не­зыблемость государственности, несмотря ни на какие револю­ции, государственные перевороты или перестройки. В нынешней российской Конституции эта функция выражена в двух аспек­тах — в преамбуле говорится о сохранении исторически сложив­шегося государственного единства и о возрождении суверенной государственности России. Первый аспект, страдающий некото­рой неясностью, следует, по-видимому, понимать как недели­мость территориального пространства, на котором исторически сложилось Российское государство. Второй — как признание фактической утраты Российским государством своей суверенно­сти в годы вхождения в состав СССР и стремление восстановить ее. Преамбула не имеет нормативного значения, а значит, каких-либо прямых правовых последствий ее формулировки не порож­дают, хотя морально-политическое значение ее деклараций весь­ма велико.

В конституциях почти всегда подчеркивается, что они прини­маются народом или от имени народа. В Конституции США, на­пример, использована формула «мы, народ Соединенных Штатов Америки...», ФРГ — «немецкий народ... принял в силу своей уч­редительной власти настоящий Основной закон», Франции — «французский народ одобрил... Конституционный закон». Рос­сийская Конституция заимствует этот подход — ее преамбула, содержащая ряд принципиально важных положений, построена как длинная, но единая грамматическая фраза: «Мы, многона­циональный народ Российской Федерации... принимаем Консти­туцию Российской Федерации». Тем самым подчеркивается глав­ный источник учредительной конституционной власти — народ, а Конституция как бы юридически связывает народ и государст­во, выражает правомерность власти над людьми.

Конституции также обычно закрепляют народный суверени­тет, тем самым признавая, что никто, в том числе и государст­венная власть, не вправе отнять у народа верховное право самому решать свою судьбу. Тут естественное право получает позитивное закрепление. Впервые принципы национального суверенитета были определены французской Декларацией прав человека и гра­жданина 1789 г., а затем они были заимствованы многими други­ми государствами. Конституция Италии, например, в первой же статье утверждает, что «суверенитет принадлежит народу, кото­рый осуществляет его в формах и в границах, установленных Конституцией».

В Конституции РФ этот вопрос решен однозначно: «Носите­лем суверенитета и единственным источником власти в Россий­ской Федерации является ее многонациональный народ» (ч. 1 ст. 3). Из подобного рода формулировок ясно вытекает право на­рода на свержение тиранической власти, если она нарушает его естественные права и основывается на насилии. В этом подлин­ный, хотя и скрытый, смысл принципа народного суверенитета.

В XX в. конституции стали играть еще одну важную роль — противодействие возросшему радикализму, планам революцион­ного переустройства общества. Коммунистическое учение откро­венно поставило вопрос о захвате власти с целью обобществления средств производства, ликвидации свободы предпринимательства и других прав и свобод человека, если они мешают авторитарно­му пониманию равного распределения благ, социальной справед­ливости, классовой демократии. Но ясно, что такое «переустрой­ство» невозможно без насилия и ликвидации правового государ­ства, что и подтвердил коммунистический эксперимент в России и ряде других стран.

Над демократическим обществом постоянно висит опасность правого радикализма, т. е. фашизма. Идеи национальной исклю­чительности и популистского равенства оборачиваются, как это было в Германии, Италии и ряде других стран, установлением жесткой диктатуры и массовым уничтожением людей. Правый радикализм, одеваясь в тогу патриотизма, объективно враждебен инакомыслию, он чреват в случае прихода его сторонников к власти замораживанием в конечном счете производительных сил, войной, полным отказом от общечеловеческих понятий о духов­ности и демократии. Эта опасность, хотя и в разной степени, су­ществует в современной России, ФРГ, Франции, Австрии, Гол­ландии и других государствах.

Демократическая конституционная законность призвана сдер­живать притязания левого и правого радикализма, обеспечивая обществу уверенность в прочности гарантий свободы и равенст­ва. Конституция не может запретить образ мышления и закон­ную деятельность левых и правых радикалов — это было бы само по себе отказом от демократии, но она может и должна создать такой правовой климат, который послужит барьером для антиде­мократических переворотов.

Есть еще одна важная функция конституции — препятство­вать территориальному распаду государства, обеспечивать его единство и неделимость. В наше время в ряде стран отмечается подъем национализма и сепаратизма. Распался ряд бывших со­циалистических государств (СССР, Югославия, Чехословакия), нарастает борьба широких слоев народа за выделение в самостоя­тельные государства (Квебек в Канаде, Абхазия в Грузии, Нагор­ный Карабах в Азербайджане, Кашмир в Индии, Тибет в Китае и др.). Сепаратистские тенденции существуют и в современной России. В связи с этим возрастает значение конституции как ин­струмента для достижения единства народов, исторически соеди­ненных в том или ином государстве. Эта роль конституции была осознана развитыми странами давно, и она помогла сохранить единство таких государств с многонациональным составом насе­ления и сильными сепаратистскими движениями, как Велико­британия, Бельгия, Испания.

Определение конституции и ее содержание

Конституция — прежде всего юридический документ, основа государственности, законности и правопорядка. Именно в таком качестве она составляет предмет науки конституционного права. Но в то же время — это политический документ, ибо она, безус­ловно, оказывает регулирующее воздействие на политические от­ношения в обществе. Однако это уже область политологии. Не­которые ученые полагают, что конституция выполняет и опреде­ленную идеологическую функцию, хотя это в прямом смысле скорее свойственно тоталитарному государству.

Сумма ценностей, лежащих в основе конституции демократи­ческого правового государства, находится как бы за пределами идеологического плюрализма. Конституция — вне идеологии, она только необходимое условие для выражения любой идеоло­гии; если она и выражает какую-то определенную, универсаль­ную идеологию, то это — философия свободы и правового госу­дарства.

Под конституцией (от лат. сопзШддИо — установление) пони­мают основной закон государства, имеющий высшую юридиче­скую силу. Этот закон закрепляет основные принципы государ­ственного строя, высшие правовые гарантии прав и свобод чело­века и гражданина, а также структуру и взаимоотношения органов государственной власти и управления (форму правле­ния). Конституция очерчивает круг функций государства, уста­навливает основы его отношений с человеком и обществом.

В мировой конституционно-правовой теории нет единого взгляда на содержание Конституции. Конституции разных стран являют собой весьма пеструю картину, что отражает различие ис­торических условий их принятия и уровня конституционного правосознания. В Великобритании, например, вообще нет писа­ного основного закона, вследствие чего порой трудно опреде­лить, имеют ли те или иные акты конституционное значение (формально такого различия между законами может и не быть). В США Конституция действует более двух столетий и адаптиру­ется к меняющимся условиям с помощью судебных толкований, поэтому ее содержание выходит за рамки собственно конститу­ционного текста. В Италии, ФРГ конституции были приняты по­сле Второй мировой войны с учетом новейшего социально-поли­тического опыта, поэтому их содержание весьма широкое. В бывших социалистических странах (СССР, Польша и др.) кон­ституции были подчинены идеологическим целям правящих компартий, а в развивающихся государствах эти акты в основном заимствуют модели развитых стран, часто не соответствующие местным условиям.

В то же время для конституционной теории и практики характер­на определенная унификация представлений о содержании совре­менной конституции на базе утвердившихся общих взглядов на де­мократию. Ни у кого не вызывает сомнений, что первейшей целью и задачей конституции в любой стране должны стать гарантии прав и свобод человека и гражданина, что устройство государственной вла­сти может быть демократическим и эффективным только при со­блюдении принципа разделения властей, что народный суверенитет воплощается через представительную систему, формируемую на ос­нове всеобщего избирательного права, и т. д. Другими словами, ми­ровое сообщество как бы выработало определенную модель демо­кратического государства, соответствующего принципам совре­менной цивилизации. Эта модель указывает, что непременно должно быть включено в конституционный текст, а что является предметом внеконституционного законодательного регулирования или вообще лишним. Такая «селекция» унифицировала и рациона­лизировала конституционную теорию, придала ей более или менее четкие границы. Новейшие конституции в бывших тоталитарных странах (России, Украине, Казахстане, Армении, Румынии, Венг­рии, Болгарии и др.) почти откровенно базируются на этой модели, что, разумеется, не исключило в каждом случае некоторого отхода от нее с целью учета национальных политических условий.

В демократическом обществе создаваемый конституцией ме­ханизм власти — это всегда компромисс, поскольку в обществен­ной жизни участвуют или ведут борьбу за власть различные по­литические силы. Этот компромисс, хотя и вынужденный для многих, но все же добровольный, выражает общую (за исключе­нием деструктивных сил) заинтересованность решать проблему власти и свободы на основе закона, а не применения силы. Кон­ституция поэтому не может действовать в интересах только одно­го, пусть даже могущественного класса, она воплощает граждан­ское согласие и противостояние насилию. Трудно представить себе, чтобы какой-либо класс или социальная группа, установив свое господство в демократическом обществе, сумели предло­жить народу какие-то иные, кроме общеизвестных, понятия де­мократии, справедливости и основных прав человека. Власти да­же при авторитарном и тоталитарном режимах не рискуют при­нимать явно антидемократические конституции, переводя свои подлинные цели в плоскость внеправовых политических дейст­вий. Поиски компромисса допустимы при создании механизма власти, но не при определении первейшей цели конституции — охраны прав и свобод человека.

Такому пониманию социальной природы конституции проти­востояла марксистско-ленинская наука государственного права, которая вслед за своими классиками трактовала конституцию как результат «соотношения сил в классовой борьбе», отвергая над­классовый характер конституции. Считалось (по Марксу и Лени­ну), что основной закон выражает волю господствующего класса и насилие этого класса над большинством народа. Никого не смущало, что этот тезис никак не сообразуется с историческими фактами. Невозможно, например, представить себе, чтобы за бо­лее чем двухсотлетний период действия Конституции США в стране не произошло изменений «соотношения сил в классовой борьбе», а американский народ не распознал ее одностороннюю «классовую сущность» и не воспользовался своим правом сверг­нуть тиранию. Но Конституция США продолжает действовать и поныне, вызывая уважение и поддержку американского народа, что подтверждает жизнеспособность ее построения не на конъ­юнктурном «соотношении сил», а на вечных ценностях и здра­вом смысле.

Насильственно-принудительный характер конституции был присущ как раз социалистическому строю, хотя и здесь формула о «соотношении сил в классовой борьбе» была бессмысленна, ибо классовая борьба в этом обществе была подавлена. В тотали­тарном обществе природа конституции как социального компро­мисса, достигаемого различными силами, уступает место наси­лию со стороны одной политической силы, навязывающей наро­ду конституцию только в целях оформления своей диктатуры.

Конституции тесно связаны с общественным устройством той или иной страны и в свою очередь на него влияют. В тоталитар­ном обществе эта связь выражена непосредственно в самом тек­сте конституции, которая закрепляет государственное руковод­ство обществом и все основные идеологические установки пра­вящей партии в отношении экономической и политической систем. Идеология, таким образом, приобретает силу основного закона, а мешающие ей права человека отвергаются.

В демократическом обществе ничего подобного быть не мо­жет. Гражданское общество тем и отличается от государственно-организованного, что оно строится на основе свободы и инициа­тивы людей и их объединений, не нуждающихся в тотальном го­сударственном регулировании. Конституция как бы объявляет гражданское общество «заповедной зоной», обязывая государство охранять ее. В подлинно демократической конституции не может быть выражено стремление законодателей к установлению со­циалистического или капиталистического строя — общественный строй складывается из суммы незыблемых прав и свобод челове­ка и соответствующей общественной самодеятельности людей, а также четко сформулированных обязанностей государства решать общие проблемы в интересах людей. Выход за эти пределы — путь к тоталитаризму.

В марксистской литературе было принято различать «реаль­ные» и «фиктивные» конституции. С помощью этих категорий доказывалось, что в капиталистических странах конституции фиктивны, ибо только скрывают диктатуру буржуазии, а в социа­листических они реальны, поскольку устанавливают подлинное народовластие. Все здесь, как видим, поставлено с ног на голову.

Категория «фиктивности» не лишена смысла. Она, например, полностью применима к бывшим и нынешним социалистиче­ским конституциям, и прежде всего в части, связанной с закреп­лением в них прав и свобод граждан. Фиктивен в них и механизм государственной власти, поскольку реальная власть принадлежит партийному аппарату. Можно говорить о фиктивности конститу­ций в тех развивающихся странах, где установлена военная дик­татура. Другими словами, фиктивность конституции есть не что иное, как черта тоталитаризма или авторитаризма.

Что же касается демократических государств, то характеризо­вать их конституции через указанные категории просто нелепо. Если конституция фиктивна, то ни о какой демократии, право­вом государстве не может быть и речи. В развитых странах уста­новлен реальный конституционный режим, почему и нет попы­ток государственного переворота, а население в целом демонст­рирует удовлетворенность степенью охраны своих прав и свобод. Иное дело, что во многих конституциях есть нормы, которые на практике не применяются (например, право абсолютного вето у английской королевы), но это неизбежные анахронизмы в старых текстах или издержки конституционного творчества.

Иногда самой структурой конституции, т. е. расположением глав, подчеркивается степень значимости тех или иных основных институтов. Например, во Франции в 1958 г. при переходе от парламентаризма к президентской форме правления в Конститу­ции главы «Президент» и «Правительство» поместили перед гла­вой «Парламент», ясно указав тем самым на перемещение центра тяжести в государственном механизме в сторону президентской власти. Аналогичное расположение глав и явно с той же целью видим в действующей Конституции РФ.

Но это не обязательное правило. В такой неоспоримо прези­дентской республике, как США, раздел «Исполнительная власть», устанавливающий президентские полномочия, следует за разде­лом «Законодательная власть». В старых конституциях (США) вообще нет специального раздела о правах и свободах граждан, а основной текст содержит только нормы о механизме власти, но новые (Португалия, Испания) предпочитают начинать именно с них, подчеркивая первостепенное значение этого института. Но и такое акцентирование, в общем, не имеет решающего значе­ния при оценке целей конституции.

Как правило, конституции начинаются с преамбул, которые носят торжественно-декларативный характер и не имеют юриди­ческой силы. В преамбулах часто фиксируются цели и функции государства, подчеркиваются историческая преемственность го­сударственности, ответственность перед Богом и народом, нрав­ственные основы конституции и т. д. — они как бы предопреде­ляют дальнейшее содержание конституции.

В Конституции РФ с формальной точки зрения преамбулы нет, но содержится введение, состоящее из нескольких принци­пиальных положений. Они объясняют причины и цели принятия Основного закона. Среди них утверждение прав и свобод челове­ка, гражданского мира и согласия, сохранение исторически сло­жившегося государственного единства, возрождение суверенной государственности, утверждение незыблемости ее демократиче­ских основ, обеспечение благополучия и процветания России. Это введение фиксирует также общность судьбы многонацио­нального народа России, верность общепризнанным принципам равноправия и самоопределения народов, почитание памяти предков, передавших любовь и уважение к Отечеству, веру в доб­ро и справедливость, а также ответственность за свою Родину пе­ред нынешним и будущим поколениями и осознание себя частью мирового сообщества. Это нравственно-политические воззрения российского народа, которые обусловливают принятие данной Конституции.

В заключительных разделах конституций обязательно содер­жатся нормы о порядке изменения основного закона и некото­рые переходные положения, подчас весьма важные.

Таким образом, структурный анализ конституции с элемента­ми логического анализа помогает уяснению воли законодателя.