Интервью с первоисточником: беседа Евгения Малина с раввином Исраэлем Меиром Лау

На протяжении вот уже более ста лет Америку называют «Золотой Мединой» евреев – идеальным и безопасным убежищем для них. Равно как и страной безграничных возможностей для них же. Вероятно, трудно найти еврея, который не согласился бы с этим, но именно таким евреем оказался главный ашкеназийский раввин Израиля – 58-летний Исраэль Меир Лау, прилетевший в
Америку, чтобы отметить годовщину смерти Любавичского Ребе – Менахема Шнеерсона.

Некоторое время назад я познакомил читателей «Нового русского слова» с напряженной ситуацией, возникшей в Израиле из-за сосредоточения в руках Главного раввината – буквально с
первых же дней существования Израиля – функций оформления брака и развода, рождения и погребения, установления националь-ности (кто есть еврей). Я рассказал тогда, об усиливающемся дви-жении за передачу этих прерогатив государству. И о так называемом «канадском скандале» – появлении на «родине предков» борцов за гражданские права среди «русских» эмигрантов и
беженцев-эмигрантов – жертв нарушения этих самых прав.

Я получил потом множество откликов. И во многих звучали
упреки в том, что я «намеренно сгущаю краски» или «мало что
понимаю в израильской реальности». Но я всего лишь перевел
статьи из израильской и местной еврейской прессы, без каких
бы то ни было комментариев.

И вот оказалось, что описанная ситуация волнует не только «русских» эмигрантов в Израиле, но и американскую общину: она озабочена непрекращающейся конфронтацией между светскими израильтянами и ортодоксальным истэблишментом, сделавшим из Израиля полутеократическое государство. Именно поэтому прибытие одного из двух главных израильских раввинов в Фила-дельфию вызвало живейший интерес, а первое же заявление рабби Лау репортерам несколько шокировало их.

– Для нас, израильтян, американская модель жизни евреев – это катастрофа. Для нас не годится ни она, ни любая европейская модель.

Все дальнейшее интервью – это своеобразный ответ моим критикам: теперь они смогут услышать неискаженные высказывания «первоисточника».

Репортеры были, повторяю, ошарашены: чем же плоха жизнь американских евреев? Общеизвестно ведь, что множество израиль-тян как раз и желают большей демократизации и секуляризации своего общества по американскому образцу?

– Два явления, свойственные американским евреям, для нас неприемлемы и просто убийственны, – твердо ответил рабби, – процесс ассимиляции и смешанные браки.

Нынешний ашкеназийский рабби (и это признают все) намного доступнее для широкой публики и для представителей противо-положного лагеря, нежели его фанатичные предшественники, что имеет свои причины. Рабби Лау, в прошлом главный раввин
в основном светских городов Катанья и Тель-Авив, окончил литов-скую ешиву и всегда был лоялен к любавичскому хасидизму. Но и он, невзирая на все эти особенности, твердо и непреклонно стоит за сохранение нынешнего статуса в Израиле. Ибо для него это не просто государство, а «еврейское государство», со всеми вытекающими отсюда последствиями. Существующее положение и есть, по мнению рабби Лау, единственное средство борьбы с
ассимиляцией и смешанными браками, единственное средство
борьбы за чисто «еврейское государство».

Если говорить об Америке в демографическом смысле, заметил он, ее еврейское население должно было бы составлять сегодня
не менее 30 миллионов. Пять лет назад здесь официально числи-лось 5, 5 миллионов, а ныне лишь три миллиона человек признают себя евреями.

Пятьдесят лет назад в Штатах было шесть миллионов евреев, не подвергавшихся никакому притеснению. Если допустить, что в каждой еврейской семье было всего двое детей, численность
евреев за истекшие 50 лет должна была возрасти до 30 миллионов. Мы же наблюдаем совершенно обратную картину: здешнее еврей-ское население уменьшается катастрофически, несмотря на имми-грацию в Штаты евреев со всего света, включая Израиль.

– В чем же рабби усматривает причину этого явления?

– В чем? Я уже сказал – в ассимиляции и смешанных браках. Куда исчезло 90 процентов американских евреев? Они ассимилировались. Это духовный катаклизм – я не хочу употребить
выражение «духовный холокост», поскольку я бывший узник
Бухенвальда, переживший Катастрофу, и употребляю слово
«холокост» лишь к тому, что произошло полвека назад. Но то,
что это духовный катаклизм, – это факт.

– Что же рабби может противопоставить этому катаклизму?

– Поддержание без изменений нынешнего положения в Израиле. Именно поэтому оно так важно. Брак и развод там никогда не
должны оказаться вне строжайшего раввинского контроля, вне
традиционного еврейского закона.

– Как же рабби Лау представляет себе будущее Израиля?

– Я вижу в Израиле отнюдь не Еврейскую Ривьеру, этакую жемчужину на благодатном Средиземном море. Скорее это будет последнее прибежище традиционной еврейской веры. Мы сделаем из Израиля подобие Ноева ковчега: в библейские времена причи-ной потопа, истребившего человечество, была вода, причина же нынешнего потопа, истребляющего еврейство, – ассимиляция. Обратите внимание: «мабул» (потоп на иврите) и «хитбололут» (ассимиляция) происходят от одного и того же понятия – «билбул» (путаница, деморализация). Ноев ковчег спас человечество, Израиль спасет еврейство.

– Именно поэтому рабби не допускает мысли об «американизации» Израиля?

– Именно поэтому. Мы твердо убеждены в том, что американский путь – не наш путь.

– Но ведь американские раввины пользуются гораздо большей популярностью и симпатией, нежели израильские, не так ли?

– В том-то и дело. Здешние раввины – вроде родителей, потакаю-щих прихотям своих детей и тем самым приносящих им вред. Поэтому они и пользуются симпатией и популярностью. А если вы не желаете иметь с ними дело, вы прекрасно обходитесь без них. В Израиле такого быть не может и такого не будет. В Израиле религия не может быть отделена от государства, и раввин – это государственный чиновник, без которого не обойтись. Вот почему американизация не для нас.

– Ну, а если традиционный еврейский закон попросту не нравится людям, и если они недовольны раввином, навязывающим его им, что тогда?

– Я свыше двадцати лет возглавлял раввинский суд в Натанье и Тель-Авиве, и утверждаю со всей ответственностью: редко
случается, чтобы раввин, строго следующий еврейскому закону,
всем нравился.

Как человек вы можете быть любимы и популярны, но с раввином дело обстоит совершенно иначе. Для раввина существует только традиционный закон. Поэтому он не может признать евреем того, у кого мать нееврейка, не может признать евреем ребенка, рожденного от брака еврея с нееврейкой, оформить брак между евреем и неевреем. И это еще не все.

Какой-нибудь молодой человек приводит ко мне свою люби-мую девушку, обращенную в иудаизм по всем правилам, и просит разрешения на брак. Я говорю ему: «Тебя зовут Данни Кац. Ты
знаешь, что означает «Кац»? Это сокращение от «Коген Цедек»,
то есть «Благочестивый Священник». А по традиционному еврей-скому закону потомки священников не могут вступать в брак с новообращенными и смешивать с ними свою кровь. Значит, если я разрешу ваш брак, даже если твоя девушка уже в течение трех лет свято соблюдает все тонкости нашей веры, все равно по закону Торы она не такая как я и ты».

– М-да, в Америке о чем-то подобном не может быть и речи.

– В этом все дело. Если даже американский ортодоксальный раввин и не согласится признать подобный брак законным и не станет проводить церемонию брака Данни Кац и новообращенной девушки, эта пара всегда найдет себе раввина из какого-нибудь более либерального течения.

У вас – да, но не в Израиле. У нас это не пройдет. Вот почему вы можете быть хорошим и веселым человеком, регулярно появ-ляться на экране телевизора, произносить речи и вызывать всеобщее восхищение. Но едва появится «Данни» со своей девушкой, восхищение исчезает, и начинаются жалобы на несправедливость, несоблюдение прав и тому подобное.

–И рабби считает эти жалобы совершенно безосновательными?

– Я считаю, что это единственный путь нашего выживания. Если вы сегодня пренебрежете одним стихом Торы, а завтра другим, то в итоге возникнет ситуация, характерная для ваших киноактеров. Знаменитый Кирк Дуглас был в оригинале Иссером Даниловичем, евреем. А его сын, Майкл Дуглас, – больше не еврей, поскольку его мать, жена Кирка, не еврейка. И Дэнни Кей родился евреем – Даниил Каминский. И он больше не еврей.
А Тони Кертис – это Бернард Шварц, сын Эммануила Шварца из Будапешта. Но дочь Тони – Джеми Ли Кертис больше не еврейка. Так что же вы хотите? Чтобы Израиль пошел по вашему пути свободы ассимиляции или принудительно стал Ноевым ковчегом для спасения еврейства? Вот об этом стоит подумать.

***

Об этом действительно стоит подумать. Здесь, в эмиграции, я прочел добрых пару сотен статей и книг, авторы которых на все лады восторгались почти мистическим феноменом: Селевкид Антиох IV, римские императоры, Христианская Церковь, кресто-носцы, инквизиция, русские цари, нацисты и советская власть, –
все они хотели либо истребить, либо ассимилировать евреев; и вот итог – они все погибли, а евреи существуют!

И вдруг оказывается, что картина-то совсем не выглядит столь мистически радостной. Оказывается, что, очутившись в открытом обществе с защитой против антисемитизма и беспредельными возможностями, евреи ассимилируются прямо-таки с «космической» скоростью – 2, 5 миллиона за пять лет! Они, оказывается, в абсолютном своем большинстве просто хотят жить, любить, жениться на любимых девушках и иметь от них детей.

А с Израилем-то, оказывается, еще сложнее. Те наивные чудаки, полагавшие, что все жертвы приносятся как раз ради того, чтобы превратить страну в жемчужину на благодатном Среди-земном море, – они, выходит, жестоко ошиблись. Не жемчужина это будет, по мысли тех, кто держит в своих руках реальную власть над людьми, а что-то вроде питомника для разведения чистых по крови евреев. А если несознательные израильтяне начи-нают добиваться гражданских прав, – пусть знают, что это не их ума дело: есть люди поумнее, думающие и решающие за них, – для их же блага, естественно.

Что касается меня, то на этот раз я хочу высказаться вполне определенно. Если бы я полюбил и был любим, и ревнитель чистоты породы стал бы доказывать мне, что я не могу назвать любимую женщину своей женой, поскольку это противоречит интересам борьбы с ассимиляцией, я не стал бы с ним разговаривать. А если бы подобные вещи мне стало диктовать государство, я бы наверняка эмигрировал вторично[23].

10. Спецназ Всевышнего: Интервью раввина Адина Штейнзальца
журналу «Родина» (извлечения)

– В чем суть иудаизма – для народа избранного и для народов неизбранных?

– Я скажу, хотя и не уверен, что вы захотите это публиковать. Я воспользуюсь метафорой из военной терминологии. Есть такие метафорические понятия: земное воинство, небесное воинство и т.д. В принципе все наполняющее мир человечество является войском Всевышнего. И как в каждой армии, в этом Воинстве есть спецподразделение, что называется, коммандос. В таких подразделениях служат только добровольцы, потому что никого нельзя обязать прийти на такой участок. Вот, попросту говоря, мы, иудеи, и есть спецподразделение Всевышнего. Естественно, мы лучше других вооружены и в нашей службе больше опасностей, чем у других. Но зарплату мы получаем ненамного выше, чем другие.

– Что другие, не будучи спецподразделением, могут взять у иудеев?

– Я продолжу метафору из израильской армии. Опыт элитного спецподразделения, приобретенный в особом отряде и ставший нормой там, впоследствии был освоен всей армией. Иудаизм содержит очень четкие указания, обращенные только к евреям: что им делать и как. Но в иудаизме есть также колоссальный пласт указаний о том, каким должен стать человек, чтобы сделаться немножко больше себя. Это заповеди, которые были даны первому человеку. Это то, чем мы несомненно, можем поделиться со всем миром. Более того, наша религиозная обязан-ность – передать неевреям тот набор ценностей, который мы
считаем общечеловеческим. В Книге Маймонида сказано, что
обязанность научить всех людей общечеловеческим принципам и нормам входит в функции царя Машияха. Это вовсе не значит, что всех надо делать иудеями. Но Рамбам хочет, чтобы все были хорошими людьми. Мы не хотим переложить свою функцию на плечи других народов, но мы помним, что помимо своего религиозно-национального долга мы имеем, особую ответственность в этом мире. […]

– Согласитесь ли Вы с тем, что и евреи, читая тексты других народов, найдут там что-нибудь для себя?

– Человек, получая любую информацию, обогащает себя как личность, но вопрос заключается в том, чтобы брать то, что тебе надо, и не брать того, что тебе не надо[24].[…]

Раздел 4. Буддизм

Первый текст раздела принадлежит выдающемуся русскому специалисту по буддизму С.Ф. Ольденбургу, религиоведу с миро-вым именем. Предлагаемая Вашему вниманию работа «Жизнь Будды, индийского Учителя Жизни» (№ 11) – публичная лекция, произнесенная в 1919 г. Она не только описывает представления буддизма о жизненном пути основателя религии, но и доступно воспроизводит базовые положения его учения путем пересказа буддийских притч. Второй текст – излагающая четыре благород-ные истины Бенаресская проповедь (№ 12), произнесенная Буддой сразу после просветления (другие ее названия – Проповедь в оленьем парке, Наставление о повороте колеса дхармы). Мы при-водим эту знаменитую проповедь в том виде, в каком ее можно найти в священном писании буддистов Тититаке, точнее, в такой ее части, как Сутта-питака. Раздел завершает отрывок из монографии С. Чаттерджи и Д. Датты «Индийская философия», озаглавленный нами как «Восьмеричный путь спасения» (№ 13).

11. Жизнь Будды, индийского Учителя Жизни

С.Ф. Ольденбург

Мы имеем много рассказов о жизни Будды, но мы совершенно не можем сказать, что из этих рассказов передает действи-тельно бывшее, а что есть только предание, ибо все эти рассказы составлены последователями великих учителей, которые передавали в них свои представления, не думая совершенно о том, что мы называем теперь строгой исторической правдой.

И вовсе не потому, чтобы они хотели что-нибудь скрыть или исказить, хотя и это могло произойти у отдельных верующих,
а просто потому, что они безусловно верили тому, что слышали,
и потому, что та историческая правда, о которой мы теперь так заботимся, не имела для них никакого значения: мы ищем и
сомневаемся, а они считали, что знают, и не сомневались.

Ученые делают попытки разобраться в преданиях о мировых учителях и выяснить, какая часть исторической правды в них
заключается; работа эта не бесполезная, и некоторые крупицы точных исторических сведений получаются, но только крупицы и не больше – цельный образ Будды, Христа, Мухаммеда получит только тот, кто узнает их такими, какими их представляли и
представляют себе буддисты, христиане, мусульмане. И только
эти образы для нас важны, потому что на самом деле в жизни и
истории остались только Будда буддистов, Христос христиан,
Мухаммед мусульман, они живы и поныне, а те неопределенные
тени, которые мы попытаемся очертить при помощи отдельных
крупиц того, что считаем историческою правдою, только тени –
и больше ничего.

И потому, тот Будда, о котором я вам расскажу, будет Будда буддистов, и лишь два указания, что он жил в Индии и в VI-V в.
до Р. Хр. я черпаю, не только из буддийских преданий, но и утверждаю на основании современных исторических разысканий. […]

Бодисатва покинул небесный «Радостный» град, чтобы возродиться в последний раз на земле от Махамаи, супруги Шакия царя Шуддоданы, в срединной Индии, в городе Капилавасту.

В городе Капилавасту жена царя Шуддоданы увидела чудесный сон: ей приснилось, что боги, стражи четырех стран света, перенесли ее на ложе на горы Гималаи и здесь оставили под тени-стым деревом. Явились затем богини, супруги тех богов, и омыли ее в священном озере Анаватапта и одели в небесные одежды, и она вновь возлегла, и вдруг явился белый слон и вошел в ее правый бок.

Наутро царица рассказала свой сон царю; позвал он звездочетов объяснить чудесный сон, и сказали они, что у царицы
родится сын, и если он останется в миру, то будет царем миродержцем, царем всей земли, а если станет отшельником, то будет Буддою и учением своим просветит весь мир.

И стала царица ждать рождения сына, и когда прошло время, она захотела отправиться в загородный сад; и здесь, стоя под деревом, она родила сына, который чудесным образом вышел из правого ее бока. И много тогда произошло чудес, но главное это было то, что младенец сделал семь шагов и кликнул победный клич, возглашая как победитель в борьбе.

Отвезли затем мать и ребенка во дворец. В то время жил мудрый отшельник Асита, понял он из совершавшихся в мире чудес, что родился тот, кому суждено было стать Буддою, радостный поспешил он в город и во дворец и попросил позволения увидеть мальчика-царевича. Царь велел принести сына, и мальчик положил ноги свои на голову отшельника, который преклонился перед младенцем, ибо понял, что перед ним тот, кто будет спасать людей. И просиял Асита от счастия, но тотчас же затем силою провидения он узнал, что не дожить ему до того дня, когда царский сын станет Буддою, и горько заплакал Асита. Спросил его царь, какая причина его слезам, не грозит ли несчастие мальчику? Мудрец ответил, что мальчику ничто не грозит, что он станет Буддою, но Асита плачет потому, что не доживет до этого счастливого дня.

Наступил пятый день, когда, по обычаю, предстояло наречение имени новорожденному. И было устроено великое празднество. Нарекли имя царевичу Сарвартасидда – «Цели вполне достигший», или «Сиддарта», «Цели достигший». И прорицатели сказали, что станет он отшельником и Буддою. Когда царь спро-сил их, что же побудит царевича стать отшельником, прорицатели ответили: «Четыре встречи: со стариком, больным, мертвецом и монахом». Решил царь, во что бы то ни стало уберечь царевича от этих встреч, дабы остался он в миру, и велел он, поэтому окружить Сиддарту стражею и не допускать его никогда к старикам,
больным, мертвецам или монахам.

По обычаям той страны праздновался праздник начала полевых работ и сам царь начинал пахоту и вспахивал сам поле.
Понесли на праздник младенца-царевича и нянюшки посадили
его под деревом. Когда празднество было в разгаре, захотелось
нянюшкам посмотреть на него изблизи, и оставили они младенца одного под деревом. Младенец, будущий Будда, сидел тихо,
скрестил ножки и погрузился в раздумье и созерцание. Долго не
возвращались нянюшки, солнце далеко прошло по небу, и тени
от всех дерев уже легли по-другому, только то дерево, под которым сидел бодисатва, бросало тень по-прежнему и покрывало тенью младенца. Когда прибежали назад нянюшки, они увидели чудо и сказали о нем царю, и царь и народ дивились чуду.

И не одно это чудо свершилось, а много других: так, когда однажды понесли мальчика в храм на поклонение богам, изображения их поднялись и преклонились перед бодисатвою. Когда он стал старше и его повели в школу, то он проявил такие удиви-тельные способности и такие удивительные знания, что учителя
дивились тому, как великому чуду.

Мать мальчика после его рождения умерла на седьмой день, и его воспитывала тетка, сестра его матери, и сам царь.

Мальчик вырос и стал юношей и царь захотел его женить. Перед тем он построил ему три дивных дворца, по одному для каждого времени года, ибо в Индии в то время считали три времени года: лето, время дождей и зиму. Дворцы были полны прислужников и прислужниц и было в них много плясуний, которые услаждали царевича плясками. Дворцы стояли среди садов,
в садах были пруды, покрытые лотосами: белыми, голубыми,
красными. Бодисатва был одет в тончайшие и драгоценнейшие
ткани, драгоценные камни блестели в его головном уборе, на
запястьях и кольцах. Над царевичем держали белый зонт, дабы
его не касались; лучи солнца, капли дождя, зерна пыли.

Когда царь задумал женить сына, он, прежде всего, подумал о своих родичах Шакиях и стал среди них искать жену бодисатве. И нашел он царевну Гопа – красавицу, умную, добродетельную,
которая нравилась царевичу. Но когда царь посватался за нее
для своего сына, то отец царевны не хотел согласиться и говорил,
что юноша изнежен и не знает ни воинского и никакого другого
ремесла, а тот, кто хочет жениться, должен быть в состоянии независимо поддерживать своею работою семью. Когда огорченный царь передал это бодисатве, то тот успокоил отца и сказал ему, что он знает и воинское дело, и ремесла, и искусства и готов состязаться в этом с кем угодно. Послали всюду глашатаев звать людей на состязание с царевичем в воинском деле, в науках, искусствах, ремеслах. И сколько ни состязалось с бодисатвою людей, всех он победил и все охотно признали себя побежденными, кроме
одного – царевича Девадатты, который с этого времени возненавидел бодисатву и стремился его уничтожить, но не смог этого
сделать и сам погиб после многих покушений на бодисатву, а
потом и на Будду.

Отпраздновали свадьбу победителя царевича, и зажил он счастливо в трех своих дворцах. Но близилось уже время, когда предстояло бодисатве покинуть отчий дом и семью и радости семейной жизни и идти искать одному в пустыне ответ на вопрос о том, как спасти людей от смерти, страданий и перерождений. И вот испытал он четыре встречи, о которых звездочеты предсказали его отцу царю Шуддодане при рождении сына.

Захотелось однажды царевичу поехать по садам и рощам и велел он запрячь колесницу. И когда он ехал и наслаждался дере-вьями и цветами, он вдруг увидел перед собою старика, седого, беззубого, согбенного, который с трудом двигался, опираясь на посох. Спросил царевич возницу, что это за человек, который не похож на других людей? «Это старик», – ответил возница. «А я тоже буду стариком?» – спросил бодисатва. «И ты будешь стариком, и я буду, – ответил возница, – все подвержены старости». «Довольно на сегодня прогулки, – сказал царевич, – вернемся». И когда они вернулись, царевич сел в своем дивном дворце и стал думать. «Горе тому, что рождается, ибо в том, что рождается, проявляется старость». Узнал царь про встречу царевича, смутился, велел пев-цам и плясуньям увеселять бодисатву и строго приказал следить за тем, чтобы не было новой встречи, дабы не сбылись предска-зания звездочетов. А царевич сидел и не слушал пения, не глядел на пляски и думал о юности, о старости, и вся радость юности,
которою живут юноши, исчезла в нем.

И опять прошло время, и поехал царевич по своим садам и рощам и увидел он больного: страждущего, мучающегося, лежа-щего, другими поддерживаемого, и спросил царевич возницу: «Кто это?» И возница ответил: «Больной». «А я избегну болезни?» – спросил тогда бодисатва. «Нет, ни ты, ни я и никакое рожденное существо не избегнет болезни». «Вернемся», – сказал царевич.
И еще глубже погрузился он в думу и думал о старости и о
болезни, и радость силы и здоровья, которые были в нем, исчезла. И ничем не могли отвлечь его от этих трудных мыслей.

В третий раз выехал царевич, увидел он толпу народа и
кого–то лежащего, как бы увядшего. «Это кто?» – спросил он. «Это – умерший». Подъехал царевич ближе к покойнику и опять спросил: «А что такое умерший человек?». «Умерший это тот, кого ни мать, ни отец, никто из близких, никогда уже не увидит, это тот, кто, ни мать, ни отца и никого из близких никогда уже не увидит». «А так будет и со мною?» «Да, и с тобою, и тебя не увидят более близкие, когда ты умрешь, и ты их не увидишь». «Вернемся», – сказал царевич.

И опять, в четвертый раз выехал бодисатва и увидел он человека бритого, в коричнево-красном платье, и спросил возницу: «Кто этот человек, у которого голова не как у других людей, и одежда не как у других людей?» «Это отшельник». «А что такое
отшельник?» «Отшельник – человек, живущий благою жизнью,
сострадательный ко всем существам, следующий истинному
учению».

Возвратился царевич в свой дворец и погрузился в думы.
Пробовали развлечь его певицы и плясуньи, но он все сидел в
раздумье. Наконец он задремал. Когда это заметили занимавшие
его женщины, они тоже расположились ко сну, кто где находился.
Светильники, горевшие благоуханными маслами, начали потухать. Проснулся царевич и оглянулся: в громадном, пышном покое было полутемно, всюду лежали разметавшись спящие женщины. И показалось царевичу, что он на кладбище и вокруг него одни
трупы. И сердце его преисполнилось горести и отвращения, и
почувствовал он, что настало время для полного отречения от
прежней жизни, для вступления на путь отшельничества. Пошел
он к двери позвал, и откликнулся его возничий Чанна, и велел
он ему оседлать коня.

Тем временем бодисатва сказал себе: «Взгляну еще раз на сына», – а сын его только что перед тем родился. Бодисатва
открыл дверь в комнату, где спала молодая мать с младенцем.

В ту минуту светильник в комнате погас, но царевич рассмотрел, что мать держит рукою головку сына и потому лица его не видно. Бодисатва тогда подумал: «Если я подниму ее руку, она проснется, и может возникнуть препятствие к моему уходу; когда я стану
Буддою, вернусь и увижу сына».

И он вышел из дворца и сел на коня и поехал с ним к городским воротам; весь город был погружен в глубокий сон. Ворота открыло божество города, и бодисатва выехал. И в то мгновение перед ним предстал Мара искуситель, бог любви и бог смерти, и воскликнул: «Вернись, через семь дней ты станешь царем Миро-держцем и будешь владычествовать над всею землею!» Ответил ему бодисатва: «Не нужна мне власть царя Миродержца, я иду, чтобы стать Буддою». И сказал тогда Мара: «Отныне ни на шаг
не отойду от тебя и буду следить за тобою, чтобы знать, когда у
тебя явится даже хоть мысль о страсти, недоброжелательстве
или о зле». С того времени Мара следовал за ним как тень.

Отъехал царевич далеко от родного города и сошел тогда с коня; и от горя предстоящей с бодисатвою разлуки конь тут же умер. Бодисатва мечом отрезал себе волосы, отдал меч и драгоценности Чанне и велел ему известить родных об уходе своем. По дороге у встречного человека он обменял свое платье на рубище. Таким образом, бодисатва стал отшельником и вступил на путь
искания истины.

Пошел бодисатва к мудрым учителям и у ног их слушал
учение, слушал и вдумывался в него, но ни один учитель не удов-летворил его. «Не приводят они к спасению, к освобождению, к
нирване», – думал бодисатва. И стал он тогда в одиночестве преда-ваться созерцанию, подавляя в себе все желания, все потребности. Остались от него только кости и кожа и стал он весь черный от голода и изнурения. Всячески скрывался он от людей, чтобы никого не видеть и чтобы никто не видел его. А иногда он спал на кладбище среди трупов. Но сколько он ни истязал себя, сколько ни уничтожал свою плоть, не получил бодисатва этими истязаниями просветления, не достиг он высшего разумения.

И вот вновь предстал перед ним Мара искуситель, бог любви и бог смерти, и стал искушать его: «Ты худ, ты бледен, близка к тебе смерть. Одна только часть жизни в тебе, а тысячу частей смерти. Для живущего жизнь лучше. Живя, ты станешь добрые дела делать». Но отверг бодисатва искусителя, который уже семь лет преследовал его. И послал к нему тогда Мара своих трех
дочерей: Вожделение, Неудовлетворенность и Страсть, и явились дочери Мары перед бодисатвою в образе прекрасных девушек и стали искушать его. Но бодисатва молчал и не обратил на них даже внимания.

Все далее и далее размышлял бодисатва и понял он, что не голоданием и самоистязанием достигнет он высшего познания, ибо голод только обессилил его, и сказал он себе: «Приму пищу». И вкусил он рису и похлебки. В то время, когда он подвизался, около него, было пять нищих монахов, которые ждали, что само-истязаниями бодисатва достигнет истины. Когда они увидели, что бодисатва вкусил обильной пищи – рису и похлебки, сказали они: «Излишествует монах Гаутама, оставил он искание главного». И ушли от него.

Освободившись от ослабления телесных сил, которое мешало созерцанию и размышлению, бодисатва углубился мыслями в рассуждение о том, где искать спасения, освобождения от страдания. И вспомнил он одно за другим свои прежние существования, и всегда было одно и то же – рождение, счастие или страдание или и счастие и страдание, а потом неизменно – смерть. И понял боди-сатва тогда, что сущность преграды к спасению в существовании и в неведении и в дурных помыслах, дурных словах, дурных делах. И беспокойствие в нем стало сменяться спокойствием, ведение
победило неведение и наступило для него прозрение: «Неразрушимо отныне мое освобождение, это мое последнее перерождение, нет для меня иного существования». И стал он тогда прозревшим, просветленным – Буддою.

И у Будды явилась такая мысль: «Я достиг высшего разумения, трудно достигаемого. Люди утешаются страстями и трудно им,
увлеченным страстями, понять, что составляет причину этих стра-стей и еще труднее понять им успокоение всех действий – нирвану. И стану я их учить, а они не признают меня, и будет в этом мое мучение, будет в этом мое истязание». И начал он склоняться к тому, чтобы отказаться от проповеди истины.

Бог Брахма на небе познал направление мысли Будды и испу-гался отказа его от проповеди, спустился с неба и предстал перед Вещим и стал умолять его: «Возврати, господи, учение, гибнут
люди, не зная его, внимут они учению. Как стоящий на скале, на вершине горы обозревает людей кругом, так и ты, о мудрый, всевидящее око имеющий, взойди на чертог учения и воззри, бесскорбный, на людей, в скорбь погруженных, рождению и
старости подчиненных. Встань, герой, одержавший победу, гряди
в мир. Возвести, господи, учение, явятся его последователи».

Услышал Будда слова Брахмы и внял им: исполнилось сердце его сострадания ко всем существам и оком прозревшего взглянул он на мир. И обозревая мир оком прозревшего, увидел он существа малострастные, многострастные, с острыми и с нежными чувствами, увидел благочестивых и нечестивых, легко и трудно научаемых, и увидел некоторых живущих и со страхом взирающих на путь в тот мир. Как в пруду лотосов или водяных роз или белых лотосов, некоторые лотосы, или водяные розы или белые лотосы, родившись и выросши в воде, не выходят из воды, но зреют,
погрузясь в воду, иные же стоят на уровне воды, другие же над
водою, не касаясь воды, такими Будда увидел и людей, взирая
на них оком прозревшего. И сказал он тогда Брахме:

«Отверсты врата бессмертия для них, да уверуют внемлющие учению». И понял тогда Брахма, что Вещий принял подвиг пропо-веди учения, преклонился перед Вещим и вознесся на небо.

И стал Будда думать о том, кому и как он впервые возвестит закон, и вспомнил он пять нищих, которые ждали его просвет-ления, и, увидев его вкусившим рису и похлебки, ушли, потеряв веру в его искание истины. И решил он первую свою проповедь сказать им и пошел к ним, ко граду Бенаресу, в Рощу Ланей. Уви-дели его издали пять нищих отшельников и решили не кланяться ему, как нарушителю обетов и не говорить с ним; но когда Будда подошел, они невольно встали и пошли ему в сретение[25], один взял от него монашескую чашу и верхнюю одежду, другой пред-ложил воду для омовения ног, третий подушку под ноги, четвертый седалище, пятый подсыпал песку под ноги. И начал им
проповедовать господь Будда:

«О братие, в две крайности не должен впадать вступивший
на Путь. В какие же две? Одна из них в страстях, соединена с
наслаждением страстями, низкая, грубая, свойственная человеку
не просвещенному. Другая соединена с самоистязанием, скорбная, не святая и связана со тщетою. Будда, отойдя от крайностей, избрал срединный путь, дающий прозрение, знание, ведущий к успокоению, высшему разумению, нирване. Прежде всего, надо познать четыре святые истины: первая истина – что существование есть
страдание, вторая – что источник существования жажда жизни, третья – что уничтожением жажды жизни уничтожается и существование, четвертая истина – что жажда жизни уничтожается
вступлением на Путь, который состоит из восьми частей: истинных воззрений, истинных стремлений, правдивой речи, доброго
поведения, честного способа добывания средств к существо-ванию, истинного старания, верной памяти, истинного самоуглубления». И прибавил Будда: «Возникло у меня знание и
ведение, незлобие и свобода мысли. Вот мое последнее рождение, не будет вновь бытия».

Возрадовались пять нищих словам Учителя, первой его
проповеди закона Будды, и из них Каундинья первый сказал:
«О возлюбленный, в твоей близи вступаю на Путь и у тебя прошу посвящения». «Гряди, нищий, – отвечал ему Господь, – закон
ясно изложен, исполняй обеты целомудрия, чтобы положить
предел величайшей скорби». И стал тогда Каундинья первым
монахом общины Будды.

Началась теперь для Будды новая пора его жизни: он сделался Учителем жизни и должен был проповедовать свое учение всем людям. И действительно, до самой смерти своей в течение долгой жизни он учил людей, учил и примером и словом, странствуя по Индии. Жизнь его была простая, постоянно занятая жизнь Учителя: то он жил с учениками-монахами в общежитии[26], то предпринимал странствования, чтобы проповедь его распространялась шире по стране. Когда он жил в общежитии, то день его обыкновенно располагался так.

Учитель вставал очень рано, совершал омовения и затем перед отправлением в обход за подаянием пребывал один, в размышлении. Затем приготовлялся к выходу и брал монашескую чашу. Он шел то один, то окруженный толпою монахов.
И брали миряне чашу его и наполняли ее едою. Тогда Будда
принимал пищу, а после того проповедовал народу. После про-по-веди он возвращался в общежитие, здесь он садился на, особо
для него приготовленное, седалище и ждал, пока все монахи не кончат трапезу. После того он обращался к монахам с увещанием, а они предлагали ему вопросы и просили у него объяснений и
советов, а затем расходились каждый к своим занятиям или местам, так как некоторые из них жили в горах, другие в лесу или под
деревом. Будда возвращался к себе и короткое время отдыхал.
Потом начинал собираться народ; и Будда шел в главный покой, где и произносил проповедь. После проповеди он купался, немного времени посвящал созерцанию, а затем опять приходили монахи с вопросами, испрашивая объяснений в делах учения. Часто приходили другие существа беседовать с Буддою; и часто это были боги, которые хотели научиться у него спасающей истине. Так
проходили первые две стражи ночи. В третью стражу Будда
немного ходил взад и вперед, чтобы расправить утомленные
долгим сидением члены, затем он ложился и некоторое время отдыхал; после того он вставал и обдумывал, кто из живых существ на следующий день будет нуждаться в нем и его проповеди. Так проходили его дни и ночи: в великом труде и малом отдыхе.

Часто Будда странствовал, ибо чувствовал, что проповедь его нужна многим, а годы человеческой жизни коротки. Всюду народ собирался и слушал Учителя, и он говорил, сообразуясь с пониманием каждого: с мудрыми и знающими он рассуждал и выслушивал их вопросы и сомнения, с малознающими и не привыкшими думать отвлеченно он говорил обыкновенно притчами общепонятными и занимательными, а часто рассказывал о своих прежних перерождениях и на примере своих ошибок или напротив того правильных поступков показывал, как надо жить честно и
хорошо и как, с другой стороны, надо избегать зла, чтобы найти
путь к спасению. И все слушали его, и все разрасталась община
и монахов и мирян.

Из воспоминаний учеников и последователей составились записи проповедей Будды и передались потомству. Вспомнил однажды Будда про встречи, которые побудили его покинуть отчий дом и стать отшельником, и произнес он проповедь о «Вестниках смерти».

«Смерть, о монахи, имеет трех вестников. Каких же трех?

Здесь, о монахи, человек грешит делом, словом, помышлением и, согрешив, попадает после смерти в ад и стражи адовы ведут его к богу смерти Яма и говорят: «О царь, этот человек не чтил ни друзей, ни монахов, никого из людей, накажи его, владыка». И начнет царь Яма испытывать его и спросит его: «Разве ты не видел первого вестника смерти среди людей?» «Не видел, владыка». И скажет ему бог смерти, царь Яма: «Разве не видел ты стариков и старух, согбенных, искривленных, опирающихся на посох, тря-сущихся, беззубых, плешивых, покрытых морщинами?» «Видел, владыка». «И что же, ты, сознательный, взрослый человек, не
подумал – и для меня существует старость; и я не избегну старости? И думая так, неужели ты не сказал себе: сотворю благое
делом, словом, помышлением?» И отвечает человек: «Не мог я,
владыка, не понимал я». И скажет ему тогда бог Яма: «По недомы-слию, человек, ты не творил благого делом, словом, помышлением; истинно, человек, поступят с тобою, – согласно недомыслию твоему: не матерью твоею, не отцом твоим, не братом, не сестрою, не друзьями, не советчиками, не родными, не свойственниками, не богами, не монахами, но тобою самим содеян грех и возмездие за него испытаешь ты сам». И о втором вестнике спросит тогда
человека бог Яма: «Не видел ты разве больного, страждущего,
мучащегося, лежащего так, что другие должны поднимать и укла-дывать его?» «Видел, владыка». «И что же, ты, сознательный и
взрослый человек, не подумал, что и для тебя существует болезнь? Не подумал о том, чтобы творить благое?» «Не мог, владыка, не
понимал». И скажет ему царь Яма, что за все он будет отвечать
сам, и никто другой. О третьем вестнике спросит человека владыка смерти: «Разве не видел ты людей, умерших день, два, три тому назад, чье тело вздулось, почернело, начало разлагаться?» «Видел, владыка». «И что же, ты, сознательный и взрослый
человек, не подумал – и для меня существует смерть, и я не
избегну смерти? И подумав так, не стал творить благое?» «Не мог
я, владыка, не понимал я». «По недомыслию не делал ты благих
дел, и возмездие за грехи твои испытаешь ты сам». И замолкнет
царь Яма, и возьмут человека того стражи адовы и ввергнут его
в страшные муки адские».

И слушали монахи и миряне слова Учителя и думали о них, думали о жизни, о делах человеческих и о смерти, о которой надо думать непрестанно, но которой не надо бояться никогда.

И Будда понимал, что мысль о смерти особенно мучит и страшит людей, и потому часто говорил он о ней. Однажды, когда он был в городе Шравасти, у одной молодой матери умер ребенок; она не видела никогда смерти и потому не позволила унести
ребенка, чтобы сжечь его, и сказала: «Пойду, спрошу лекарство
для сына».

И стала ходить с трупом ребенка из дому в дом, спрашивая: «Не знаете ли вы лекарства для моего сына?» Но люди говорили ей: «Милая, ты верно обезумела, что ходишь и спрашиваешь лекарство для умершего сына?» Она же говорила: «Наверное, я найду
человека, который будет знать лекарство для моего сына».

Один мудрый человек увидел ее и подумал: «Она, наверное, родила первого сына и не видела смерти». Сказал он ей: «Сам я не знаю лекарства, но знаю знающего лекарство». «Отец, скажи мне, кто же знает?» «Учитель, милая, знает, пойди и спроси его».

Пошла она к Учителю, преклонилась перед ним и спросила: «Знаешь ли ты действительно лекарство для моего сына?»
«Да, знаю», – ответил Будда. «Что же надо взять?» «Надо взять
щепотку горчичных зерен». «Возьму, господи, но из чьего дома надо взять?» «Из дома того человека, у которого не умерли ни сын,
ни дочь, ни кто–либо другой». Она, сказала: «Хорошо», – прекло-нилась перед Учителем, взяла мертвого ребенка и вошла в город.

Став у первой же двери, она спросила: «Есть ли в этом доме горчичные зерна? Они лекарство для моего сына». Ей ответили: «Есть». «Так дайте». Когда дали горчичные зерна, она спросила: «Что в этом доме, не умирал ли сын или дочь или кто–либо другой?» Ответили: «Милая, что ты говоришь, живущих мало, а мертвых много». «Так берите ваши горчичные зерна, они не лекарство для моего сына».
И пошла она дальше, спрашивая в каждом доме горчичных зерен.

И ни в одном доме не могла она взять их и к вечеру начала думать: «Увы, тяжкое это дело, я думала, только мой сын умер, а вот, во всем городе умерших больше, чем живых». И когда она размышляла так, сердце ее, мягкое от нежности к сыну, стало твердым. Пошла она в лес, оставила там труп и предстала затем перед Учителем.

«Что же, – спросил ее Будда, – получила ты хоть одну щепотку горчичных зерен?» «Нет, господи, не получила: во всем городе
больше мертвых, чем живых». Сказал Учитель: «Ты думала –
только мой сын умер, а вот, это непреложный закон для живых
существ: владыка смерти, как поток, вырывает все существа, даже те, чьи намеренья не исполнены, и ввергает их в море погибели.
Внемли: смерть уносит с собою человека, приверженного к детям своим, стадам своим, преданного наслаждениям, подобно тому,
как бурный поток уносит спящую деревню».

И вняла молодая мать слову Учителя, поняла слова учения, вступила на Путь – стала монахиней, а впоследствии известною старицею, учившею других тому, чему ее научил Учитель; многих женщин она привела на Путь, указывая на причину их тяжкой женской доли, учила жить настоящею жизнью, которая не боится смерти. […]

Будда чувствовал, что люди увлечены стяжанием и что любовь к деньгам и вещам развращает людей, и когда однажды пришел народ слушать проповедь учения, он рассказал притчу о «Пахаре и куске золота».

«Однажды Ананда путешествовал со мною по царству Шра-васти и у одного поля мы нашли кучу чистого золота, и я сказал
Ананде: «Это лежит ядовитый змей». И Ананда сказал: «Действительно, это ядовитый змей».

Наши слова услыхал пахарь и пошел посмотреть на то, что мы назвали ядовитым змеем, посмотрел, увидел золото и удивился: «Ведь то, что монах назвал ядовитым змеем, – чистое, прекрасное золото!» Собрал и отнес его домой. Этот человек, который сперва, был так беден, что не имел пищи и одежды, стал теперь богачом, облекся в великолепные одежды, вкушал отборные яства. Царские соглядатаи, видя, что он внезапно
разбогател, заподозрили его и посадили в тюрьму. Он растратил
все свои деньги, и не мог освободиться, и ему угрожали казнью.
Тогда он воскликнул: «Это истинно ядовитый змей, о Ананда,
это истинно ядовитый змей, о Будда».

Сторожившие его люди донесли царю о странных словах
заключенного, и царь велел позвать его к себе и спросил о
смысле сказанного им.

«О царь, – сказал он, – когда я был еще пахарем, я услыхал, как Будда сказал Ананде: «Это сокровище – ядовитый змей». Теперь я понимаю, что сокровище – истинно ядовитый змей».

Иногда Будда любил простым или забавным рассказом дать
людям какое-нибудь наставление. Так, однажды он рассказал им
басню о «Болтливой черепахе» по поводу того, что надо уметь
молчать.

«На берегу пруда жили два гуся, которые свели дружбу с черепахою. С течением времени пруд начал высыхать, и гуси сказали: «Пруд высыхает, наш друг верно страдает», – отправились к черепахе и сказали: «Вода в пруде высохла и тебе тут нечем жить, возьми в рот эту палку посередине, а мы ее схватим по
концам и так перенесем тебя в другое место, где много воды.
Только смотри, пока держишь палку во рту, не говори».

Взяли и понесли черепаху, полетели с нею над городами и селами. Увидели их мальчишки и стали кричать: «Гуси черепаху несут, гуси черепаху несут!..»

Рассердилась черепаха, крикнула: «Вам какое дело?» Но чтобы крикнуть она выпустила изо рта палку, упала и разбилась о землю».

В другой раз Будда говорил о том, что надо делать в меру, и рассказал притчу о «Земледельце и соли».

«Жил земледелец и никогда не видал соли. Однажды он увидел, как какой-то человек ел мясо и овощи и клал в них соль. «Что это такое?» – спросил земледелец. «Это соль, которая дает прекрасный вкус всякой пище».

Тогда земледелец сказал себе: «Если соль дает прекрасный вкус всякой пище, то наверное, она сама по себе особенно вкусна». Взял он горсть соли и проглотил ее, и соль остротою своею, обож-гла ему рот. Тогда он сказал тому человеку: «Как мог ты мне сказать, что у соли прекрасный вкус?»

Тот человек ответил ему: «Надо всегда уметь соразмерять количество, которое берешь. В известном количестве соль имеет прекрасный вкус и сообщает его еде. «Зачем же ты съел целую пригоршню?»[…].

Но что бы ни проповедовал Будда, он всегда возвращался к тому, что не надо бояться смерти, надо относиться к ней спокойно и равнодушно, даже если это смерть близких людей, и однажды он рассказал о «Пахаре, сын которого умер».

«Крестьянин и – его сын пахали вместе на поле; змея укусила юношу, и он умер; отец не обратил внимания на смерть сына и продолжал работать. Мимо проходил брахман и спросил: «Чей это юноша?» «Мой сын», – ответил крестьянин. «Как же ты не оплакиваешь его?» «Человек, рождаясь, делает уже первый шаг к смерти – скорбь и слезы не помогут умершим», – так ответил отец, и никто из семьи не оплакал умершего; мать сказала: «Жизнь – гостиница, сегодня пришел человек, завтра уйдет»; сестра сказала: «Люди подобны бревнам плота, плывущего по морю, пришла буря, разбила плот, разогнала по морю бревна, и им уже никогда не встретиться – на мгновение люди сходятся, расстаются навсегда»; жена сказала: «Две птички летали вместе целый день и на вечер
сели отдохнуть на ту же ветку, утром они вспорхнули: может
быть, они встретятся вновь, а может быть, и нет».

И неустанно и непрестанно проповедовал Учитель, помня о великом учительском долге, ибо тот, кто знает, должен делать все, что может, дабы узнали и другие. И особенно, если человек знает, как надо жить, если он знает, что такое смерть и что такое жизнь.

Так шли долгие годы, и община разрасталась, и проповедь
Будды всюду была на радость и назидание людям; но сам Учитель начал уставать и начал чувствовать, что приближается для него час избавления, и пошел он в последнее странствование, из места в место, проповедуя учение. И в одном месте, во время дождей он тяжко заболел, и страдания его были велики, но он сказал себе, что силою воли должен подавить страдания и болезнь, ибо не под-готовил он еще учеников к своей смерти. Встал он с одра болезни и сел в размышлении.

Пришел к нему любимый ученик его Ананда и сказал ему
о том, какая тревога наполнила его сердце при виде болезни
Учителя. «Но, – прибавил Ананда, – меня немного успокоила мысль о том, что ты, Учитель, не уйдешь в нирвану, не сделав распоря-жений относительно общины».

Будда ответил ему: «Нет, Ананда, я не думаю делать распоряжений относительно общины, я не считаю, что она связана со мною. Тому, что я знал, я учил, учил всему, не утаивая ничего. Теперь, Ананда, я дряхл и стар, я прошел свой путь, я достиг конца жизни, мне восемьдесят лет. Подобно тому, как обветшалая повозка может везти, только когда ее хорошо скрепят, так и тело Будды только тогда будет поддержано, когда его укрепят, а для этого теперь надо, чтобы оно было в покое, чтобы Будда мог не обращать внимания на внешний мир и, погруженный в созерцание, не касался ничего вещественного. Поэтому, Ананда, будьте вы сами себе светильниками, на себя одних полагайтесь, на других не полагайтесь. Да будет светильником вам учение, к учению
прибегайте, ни к чему другому не прибегайте».

При мысли о близкой смерти Учителя его любимый ученик Ананда, горячо к нему привязанный, отошел в сторону и горько плакал. Не видя Ананды, Учитель спросил, где он. Позвали Ананду, и сказал ему Будда: «Не смущайся, не плачь. Не говорил я тебе разве раньше, что в природе вещей лежит, что мы должны расставаться
с тем, что нам дороже всего, покидать его, отделять себя от него? Как же возможно, Ананда, когда все, что рождается или является к бытию, носит в себе самом разложение, как же возможно, чтобы существо не разлагалось? Иначе и быть не может. Долгое время, Ананда, ты был со мною мыслями, словами, деяниями любви, добра и нежности, неизменными, постоянными. Благо тебе, Ананда. Стремись и старайся и скоро ты освободишься от неведения» […].

Потом Учитель сказал Ананде: «Быть может, среди вас явится мысль: кончено слово Учителя, нет у нас больше Учителя. Не думайте так: истины, которые я преподал вам, и правила, которые я дал общине, пусть они будут для вас учителем, когда меня не станет».

И еще раз он опросил братию, прося высказать ему, все
сомнения в Будде, в Истинах, в Пути, если у кого какие были. «Пусть никто из вас, – добавил он, – не упрекнет себя впоследствии, думая: Учитель был с нами, и мы не спросили Учителя, пока он был еще с нами». Но все молчали, ибо ни у кого не было сомнений.

И тут Учитель сказал последние слова свои: «Внемлите, братья, говорю вам: все, что составилось, то и разложится. Бдите, стремитесь к спасению».

После того Будда погрузился в созерцание и, переходя
постепенно от одной ступени созерцания к другой, Учитель умер.

Будда умер, но не умерло не только учение его, не умерла и память о нем самом и теперь, через две с половиной тысячи лет во всех странах мира говорят и пишут о великом индийском Учителе и о его жизни, которая для нас пример того, как надо жить, любя и заботясь обо всех людях, кто бы они ни были.

Но особенно знаменательно в этой жизни Будды то, что в течение долгих столетий во многих странах Азии, в Западной Европе и у нас в России, где никто не знал о существовании индийского Учителя Будды, рассказ о его жизни уже был хорошо известен, ибо во всех почти странах, у христиан, манихейцев, последователей Зоро-астра, мусульман, читали и рассказывали житие индийского царевича Йосафа, или Будасфа, которое не что иное, как жизнь Будды.

И когда взрослые и дети читали и читают очаровательные сказки 1001 ночи, то и среди этих сказок находится одна, про «Субботника», благочестивого сына великолепного халифа багдадского Харуна
ар-Рашида, где говорится о подвигах молодого царевича-отшельника. Сказка эта опять не что иное, как рассказ о жизни того же Будды. Но этого, однако, не знали ни писавшие рассказ и сказку, ни рассказавшие, ни читавшие их, ибо то, что царевич «Субботник» и Иосаф-Будасф есть бодисатва, то есть будущий Будда, до этого доискались только ученые, и то лишь лет 70 тому назад, уже в середине XIX века.

Все доброе и прекрасное никогда в жизни не забывается, а жизнь Будды действительно была полна добра и красоты. Учителем жизни Будда был для людей не только учением своим, а и всею своею жизнью[27].