Часть первая 1 страница

Юрий Домбровский. Факультет ненужных вещей

-----------------------------------------------------------------------

М., " Книжная палата", 1990.

OCR & spellcheck by HarryFan, 20 November 2000

-----------------------------------------------------------------------

Анне Самойловне Берзер с глубокой благодарностью

за себя и за всех других подобных мне посвящает эту

книгу автор

Когда спросят нас, что мы делаем, мы ответим:

мы вспоминаем. Да, мы память человечества, поэтому

мы в конце концов непременно победим; когда-нибудь

мы вспомним так много, что выроем самую глубокую

могилу в мире.

Р.Брэдбери

Новая эра отличается от старой эры главным

образом тем, что плеть начинает воображать, будто

она гениальна.

К.Маркс

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Копали археологи землю, копали-копали, да так ничего и не выкопали. А

между тем кончался уже август: над прилавками и садами пронеслись быстрые

косые дожди (в Алма-Ате в это время всегда дождит), и времени для работы

оставалось самое-самое большее месяц.

А днем-то ведь все равно парило; большой белый титан экспедиции

накалялся так, что до него не дотронешься. Идешь в гору, расплеснешь

ведро, и лужа высохнет тут же, а земля так и останется сухой, глухой и

седой. А однажды с одним из рабочих экспедиции приключился настоящий

солнечный удар. Вот поднялся-то шум! Побежали в санчасть колхоза за

носилками. Они стояли у стены, и когда Зыбин - начальник экспедиции

Центрального музея Казахстана - наклонился над ними, то с серого брезента

на него пахнуло йодоформом и карболкой. Он даже чуть не выронил ручку.

Ведь вот: сад, ветер, запах трав и яблок, блеск и трепет листьев, на траве

чуткие черные тени их, а тут больница и смерть.

Ну а потом все пошло очень быстро - больного прикрыли зеленым махрастым

одеялом и стащили вниз. Все бестолково кричали: " Тише, тише! Ну чего вы

его так? Это же больной! " - остановили под горой попутную пятитонку - в

это время из домов отдыха все машины несутся порожняком, - осторожно

вознесли носилки и поставили возле мотора - там трясет меньше, - и сейчас

же два молодых землекопа, остро блеснув ботинками, вскочили и уселись по

обе их стороны. Они уже успели где-то нагладиться, начиститься, вымыться и

расчесаться. Ну а рабочий-то день, конечно, пропал. Все разбрелись по

саду, кое-кто пошел к речке, и оттуда, из кустов, ударила гармошка и

заорала девка.

Орали здесь, как и на всех посиделках, - громко, визгливо, по-кошачьи.

- О, слышите, - с удовольствием сказал Корнилов, поднимая ослепшую,

взмыленную голову. - Обрадовались! Вот работников-то мы с вами нашли,

Георгий Николаевич, а? С ними как раз клад отыщем.

Их было двое. Начальник экспедиции Зыбин и археолог Корнилов.

Они оба - он и Зыбин - с белыми литровыми жестянками из-под компота

стояли над горным ледяным потоком (это и была речка Алмаатинка) и

окатывались с головы до ног.

- А, черт с ними, - сказал Зыбин. - Дня-то все равно уже нет.

- Да, конечно, черт, дня нет, - вяло согласился Корнилов и по плечи

окунулся в поток. - Но ведь это что значит? - продолжал он, выныривая и

отфыркиваясь. - Ведь это значит, что пока мы тряслись над этим

Поликарповым, кто-то уже успел сгонять в правление к Потапову за

гармошкой, а это, я вам скажу, две версты верных по горам. Я однажды

посмотрел на часы, пока шел, - полчаса, верных две версты.

- А вы сегодня Потапова видели? - быстро спросил Зыбин.

- Видел. А как галдели, как они, черти, галдели. Один так ко мне прямо

в палатку влетел. Я проявляю, так он, скот, нарочно все настежь! " Наш

товарищ доходит, а вы тут разложили свои..." Товарищ у него, черта,

видишь, доходит. Очень нужен ему товарищ! - И он опять ушел по плечи в

поток.

Зыбин подождал, пока он вынырнет, отфырчится, отчертыхается, разлепит

глаза, и сказал:

- Надоели мы им до чертиков, Володя. Устали они, разочаровались,

изверились. (" Вот-вот, - согласился Корнилов, - вот-вот, они изверились,

скоты! ") А помните, как было сначала? Жара, дождь, а они знай грызут и

грызут холм. А теперь, когда два месяца прошло впустую, ни горшка, ни

рожка, ну конечно... Ну хотя бы вы снова скотские кости откопали, что ли.

Корнилов стоял молча и зло, докрасна растирал ледяной водой живот,

грудь и шею. Движения у него были широкие и сильные. Когда Зыбин ему

сказал о скотских костях, он вдруг приостановился и спросил:

- А мне, пока я в городе был, никто не звонил?

- Да нет... - скучно начал Зыбин и вдруг всплеснул руками. - Ой,

звонили, два раза даже звонили! Потапов приходил за вами. Какая-то женщина

звонила. Я велел ей дать музейный телефон. Ничего? Она вас застала?

У Корнилова вдруг остро блеснули глаза.

- Женщина-то? - Он схватил с большого синего валуна мохнатое полотенце

и стал им быстро, ловко и весело растирать, как будто Пилить, спину. Был

он невысокий, загорелый, мускулистый, чернявый и очень подвижный. У него

всегда все ходило: руки, спина, мускулы, губы, глаза. " Артист, - подумал

Зыбин, любуясь им. - Ох артист же! Это он в Сандунах так".

- Ничего, ничего, дорогой Георгий Николаевич, - бодро воскликнул

Корнилов. - И не только ничего, но даже и очень, очень хорошо. - Он

скомкал полотенце и бросил его в Зыбина. - Собирайтесь-ка, натягивайте

новые сотельные брюки, и потопали. Директор, наверно, уж нас заждался.

Он всегда, когда был возбужден, говорил вот так: " сотельный",

" потопали" или даже " увидишь - закачаешься".

- Директор? - Зыбин даже сел на валун (к этому бедламу еще и

директор!). - Да разве он...

- Ну а как же, - весело и дружелюбно ответил Корнилов, с удовольствием

рассматривая его полное белое лицо и светлые водянистые глаза, они даже

как-то поглупели за секунду. - А как же, дорогой Георгий Николаевич? Он же

вас любит, правда? Ну а если любит, то и сам приедет, и гостей привезет.

Да каких гостей. Увидите - закачаетесь. Он так и сказал мне: " Ждите, я

приеду". Ну-ка пошли встречать.

Они взбирались по пологому холму через кустарник. На одном уступе Зыбин

вдруг остановился и ласково сказал Корнилову:

- Володя, вы посмотрите-ка туда, вон-вон туда, на дорогу.

- А что?

- Да как старинная гравюра.

Уже смеркалось. Тонкий туман стелился по уступам, и все

огненно-кровавое, голубое, темно-зеленое, фиолетовое и просто белое -

круглые листы осинника, уже налившиеся винным багрянцем; частые незабудки

на светлом болотистом лужке, черные сердитые тростники; влажное, очень

зеленое и тоже частое и чистое, как молодой лучок, поле - с одной стороны

его покачивались ажурные белые зонтики, а с другой стороны стояли высокие

строгие стебли иван-чая с острыми чуткими листьями и фиолетовым цветом, -

все это, погруженное в вечер и туман, смирялось, тухло, стихало и

становилось тонким, отдаленным и фантастическим.

- Как старинная гравюра под прокладкой, - повторил Зыбин.

- Да вы поглядите, где вы стоите, - вдруг сердито крикнул Корнилов, -

вы же сотельные брюки испортили, ой горе мое!

Зыбин залез в куст степной полыни, и она обмарала его желтой, плотно

пристающей пылью.

- Да что руками, что вы все руками? - еще сердитее закричал Корнилов. -

Только еще больше вотрете. Вот придем - надо будет взять сухую щетку и

отдраить вас всего. Но только пусть она сама драит. Она, а не вы. А то

ничего не выйдет. - Он смешливо покачал головой. - Вот комиссия,

создатель. Приедут, посмотрят. Рабочие водку глушат. Одного так уж даже

замертво увезли. Научный состав навеселе, а руководитель сидит без штанов

в шалаше. Красотища! А научные результаты-то, а?

- А ваши косточки, Володя, - ласково сказал Зыбин. - Ваши рожки да

ножки. Вот мы их и предъявим. Ведь вы их еще не зарыли?

Корнилов загадочно посмотрел на него.

- А что мне их зарывать, - сказал он. - Что их зарывать, если...

А история с костями была такая. Когда после первых робких успехов

экспедиции началась полоса сплошных неудач, Корнилов по каким-то понятным

одному ему приметам вдруг решил, что место, где они копают, конечно,

безнадежное, но вот если приняться за небольшой пологий холмик на яблочной

просеке...

- Да ведь это же погребение, - убеждал он Зыбина, - очень богатое,

вероятно, даже конное погребение. Обязательно надо попробовать. Ну

обязательно.

Копали долго и безнадежно. Меняли места, изрыли весь участок и под

конец докопались. Отрыли преогромную ямину, полную костей. Видимо, сюда

свалили остатки какого-то богатырского пиршества - персон эдак на тысячу.

Коровы, овцы, козы, лошади, свиньи! В общем, такой груды мослаков,

пожалуй, еще никто никогда не видал. Ну что ж! Отрыли и зарыли, что еще

делать с костями? Но по колхозу уж пополз слушок, что ученые раскопали

сапное кладбище. Что тут только поднялось! Сначала взбунтовался колхоз,

затем забеспокоились дамы из дома отдыха СНК, за домом отдыха СНК зазвонил

и загудел во все аппараты Наркомздрав. На место раскопок прилетела

стремительная комиссия эпидемуправления с молодыми сотрудниками в пенсне,

террористического вида и с ящиками с крестами, колбами, пробирками. Яму

снова раскопали, обвели канатами и поставили мрачного человека с кобурой.

А пока шел суд да разбор, двум парням-землекопам где-то на вечеринке

просадили головы. " Сап разводите, проклятые! Вот ваш прораб нам попадется!

Всем головы поотмотаем! " Головы, правда, никому не отмотали, и комиссия

уехала, составив даже акт, что кости по давности времени опасности не

представляют, но все равно все могло бы обернуться очень плохо, если бы не

бригадир Потапов. Он - умница! - притащил на заре два ведра карболки и

залил яму. Вонь, конечно, поднялась страшенная, но она сразу всех и

успокоила. Несло двадцатым годом, вокзалом, бараком, сборным пунктом,

пропускной камерой - то есть чем-то сугубо житейским, во всяком случае

сап, вылезший из тысячелетней могилы, так не пахнет.

Директор узнал об этой истории только через месяц, когда вернулся из

срочной столичной командировки. Он вызвал Зыбина и хмуро сказал (а глаза

все-таки смеялись):

- Ну, то, что вы казенные деньги без меня в землю зарыли, это черт с

вами - " наука умеет много гитик", а что такое гитика, никто не знает,

значит, и спроса нет. Ну, а если вам колхозники ваши ученые головы

посшибают, тогда что? Я за вас, дураков, не ответчик!

Так и стояла яма посередине сада, пахла двадцатыми годами, и, проходя

мимо нее, все плевались и поминали ученых.

...Корнилов загадочно посмотрел на Зыбина.

- А что мне их зарывать? - сказал он. - Что их зарывать, если их завтра

же увезут в город?

- Это зачем же? - остановился Зыбин. - На студень, что ли?

- А затем, - ответил Корнилов с великолепной легкостью, - затем,

дорогой, что Ветзооинститут у нас покупает костный материал. Так вот,

завтра приедет директор с профессором Дубровским, он осмотрит все,

заактирует, а затем переведет нам бобики в размере затрат. Но это завтра,

завтра не сегодня, как ленивцы говорят. Это я вам так, для страха сказал,

что сегодня.

Зыбин засмеялся.

- Не проходит, Володя. Фамилия подвела. Вам бы выбрать другого

кого-нибудь. Профессор Дубровский месяц как арестован.

- Да это не тот, голуба моя, - ласково пропел Корнилов. - Тот историк,

голуба, а это - ветеринар.

Зыбин посмотрел на Корнилова, хотел сказать что-то язвительное и вдруг

осекся. Он вспомнил, что и правда Дубровских два и один из них, старший,

как раз в Ветзооинституте ведает кафедрой зоологии.

- Нет, правда? - спросил он робко (коленки у него были

желтые-прежелтые).

- Святая истина, - проникновенно ответил Корнилов. - Мы продали костный

материал чистопородных линий скота III-IV веков. Еще не верите! Знаете что

тогда? У Потапова висит натуральный Никола Мирликийский. Идемте -

приложусь. Там и водка есть. Пойдемте.

Зыбин наклонился и стал резкими боковыми ударами ладоней отряхивать

коленки. Корнилов стоял над ним и смотрел. Брюки Зыбина его больше не

трогали.

- Вы гений, - решительно сказал наконец Зыбин, поднимая голову от своих

теперь уже безнадежно замаранных темно-оливковых коленок. - Второй Остап

Бендер. Выдумать такое... нет, точно гений!

- Не я, - скромно ответил Корнилов. - Я гений, я Остап Бендер, но мне

принадлежит только общая идея, а воплощение ее... - он загадочно помолчал,

- завтра вы сами увидите это воплощение. О, там бьют уже в рельсу. Каша

готова! Идемте к Потапову. Я сказал: жди, притащу твоего ученого!

Комиссия нагрянула к концу следующего дня в двух машинах. В первой,

трескучей, помятой, но известной всему городу " М-1" ехали директор и

дед-столяр. Черт знает зачем везли сюда деда. Но он сидел, гордо курил и

озирал окрестность. И по ту сторону, и по эту. Вид у него был трезвее

трезвого.

" Орел", - подумал Зыбин.

Третьей в машине сидела высокая, очень красивая, похожая на индуску

девушка с чистым, продолговатым, матовым лицом и черными блестящими

волосами. Клара Фазулаевна, зав. отделом хранения. Она смотрела поверх

машины и думала что-то совсем свое. А за " эмкой" шла еще машина - длинная,

худая, желтая, стремительная, как гончая или борзая (в машинных марках

Зыбин совсем не разбирался). В ней было только двое: высокий тощий старик

в чесучовом костюме и полный немчик, белобрысый, нежно-веснушчатый,

очкастый, в пробковом шлеме и с фотоаппаратом через плечо. Он и вел

машину.

Музейная машина доехала до бугра, урча взобралась на него и

остановилась, покачиваясь и порыкивая. Дед и директор соскочили. Клара

осталась. Директор что-то спросил ее или сказал ей что-то (ткнул пальцем в

палатки и фыркнул), но она в ответ только дернула плечиком. Оба археолога

смотрели на них с вершины другого холма. Вокруг - кто с киркой, кто с

лопатой - стояли рабочие. Сейчас раскапывали именно этот холм. Только

теперь предполагалось, что это не цитадель, а могила вождя - курган.

- И опять полдня летят! И самые продуктивные, по холодку, - вздохнул

Зыбин, смотря на дорогу. - Ну что ж, Володя, идите встречайте, а я пока

сбегаю в лавочку. Раз уж деда привезли, без этого не обойдешься. - И он

побежал вниз.

Корнилов секунду смотрел ему вслед, соображая, а потом крикнул:

- Но берите только водку! Шампанское есть, стоит в заводи.

- А это как же? - удивился Зыбин, останавливаясь.

- А вот так же, - отрезал Корнилов и покатился вниз.

Зыбин постоял, подумал, пожал плечами.

- С чего ж это он шампанского? - спросил он недоуменно. - Вечно чего-то

он...

- А подвела, - радостно объяснил ему парень, что стоял рядом, - не

приехала. Вот он и продал вам свои заготовки!

- Кто? Да ну, глупости! - резко отмахнулся Зыбин и пошел было вниз, но

тут другой рабочий, Митрич, пожилой, степенный, которого бригадир Потапов

втер в экспедицию (толку от него колхозу все равно было чуть), авторитетно

подтвердил:

- Нет, приезжала, приезжала. Он с ней из города приехал. Машину там

около реки оставили - она сама ее вела - и сразу оба к яме. Он: " Стойте, я

вам покажу - вот, вот и вот! " - взял ее зонтик да ка-ак начал шуровать,

она сразу и нос в платок: " Не надо, не надо, я и так вас поняла".

Все засмеялись. " А ведь не любят они Корнилова", - подумал Зыбин и сам

не различил, приятно это ему или нет, во всяком случае в эту минуту он

понял, что Корнилова можно и не любить.

- Ну а потом что? - спросил он.

- А потом они ко мне пришли. " Митрич, принимай гостей". Жена им яишенку

с луком сварганила, а меня за коньяком послали. Я обратно шел, три яблока

ей самых-самых, ну что ни на есть самых крупных сорвал, она даже

перепугалась: " Ой, ой, какие, разве такие бывают? "

Зыбин взглянул на рабочих. Они слушали и ухмылялись.

- Да кто же она такая? - спросил Зыбин ошарашенно. - Откуда?

- Вот откуда она! - с удовольствием сказал Митрич. - Откуда - не знаю!

Я ведь не прислушивался. Только я вот что понял. Она вроде где-то с вами

встречалась. Или вы отдыхали вместе, или куда ездили.

- Я? Нет! - сказал Зыбин. - Этого не может быть.

- Нет, точно, точно, она вас знает, очень она интересовалась! Говорит:

" Он меня теперь не узнает". А он говорит: " Узнает". Потом он сбегал,

какие-то ей два черепа принес, козьи, что ли. Скатерть чистая, так он их

прямо на нее! Жена ее потом в золе стирала. Потом они на речку вместе

пошли... - Он помолчал и добавил: - Руки мыть!

Все дружно заржали.

- Ну ладно, Митрич, пошли, ты мне поможешь! Пока они там будут...

- А красивая, - сказал Митрич, идя за ним. - Полная! Волос желтый, лет

двадцать пять, не больше! Прическа! Цепка! Часики!

Тучи разошлись, проглянуло солнце, и сразу стало очень жарко. Вообще

лето было сухим. Дожди прошли только недавно - редкие, косые, мелкие

дожди. Такие, если они пролетят где-нибудь около Москвы или Рязани,

называются грибными. Но тут истомленная жаром земля принимала их жадно,

раскрыто, всеми холмами и ложбинами предгорий, всеми гектарами бурых кашек

и белых колокольчиков, пожухлыми листьями кустарников. Белые парашютики

плавали в воздухе - отцвели одуванчики. Нежизненные нежные голубые цикории

на высоких, узловатых, крепких и прямых, как веревки, стеблях выгорали и

становились розовато-фарфоровыми, белыми, серыми, бесцветными. Зной

дрожал, как жар над самоваром. Но вовсю заливались кузнечики. В непогодь

они притихали, а в солнце выбирали самые что ни на есть сухие сожженные

откосы, и все сотрясалось тогда от их стрекота, он был так убийственно

ровен, что Зыбину казалось - не просто тишина, а мертвое безмолвие

окружало его все эти месяцы. Но сейчас все вокруг было опять полно

осколков - мелких, остро ранящих. Трава пела, стонала, стрекотала. Зыбин

различал даже отдельные голоса. Кто-то отчетливо и жалобно просил: приди,

приди, приди... А там, выслушав его до конца, отвечали отчетливо и

сердито: нет, нет, нет! Проходя мимо зонтика, Зыбин увидел ее - зеленую,

большеглазую, словно выкроенную из зелено-белого серебристого листа

кукурузы кобылку. " Она? - подумал он. - Но ведь саранча не стрекочет,

кажется..."

Директор с профессором Дубровским стояли посреди поляны. И Клара тоже

стояла с ними.

- " Орошай вином желудок. Совершили круг созвездья. Тихо нежная цикада,

притаясь, от жара стонет", - сказал Зыбин подходя и стиснул Кларе руку. -

Стихотворение Алкея, перевод Вересаева, собрание сочинений, том девятый.

Здравствуйте, товарищи!

- Нет, с вином мы, похоже, подождем, - жизнерадостно ответил директор,

- мы пока с тобой и на квас не заработали. Значит, и орошать желудок нам

вроде бы не с чего. Ну, здравствуй, здравствуй, хранитель! Вот за костями

к тебе приехали.

Он говорил и смотрел ему в лицо добрыми смешливыми глазами.

- Но мы-то с вами, пожалуй, заработали, - сказала тихо Клара директору.

- Но мы-то с вами, - махнул рукой директор, - мы-то с вами, известно, -

золото! Мы люди деловые, точные, с нами шутки плохи. Так, - он обернулся к

профессору. - Вот представляю - Георгий Николаевич Зыбин. Читали, наверно,

его статью в " Казахстанской правде" про библиотеку. Такой скандал там

наделал! А по-нашему - хранитель древности. Руководитель всех работ. А

это, хранитель, Николай Федорович Дубровский, наш покупатель из Ветзоо. Ну

что - уступим ему твои мослы или нет?

" Володя гений", - подумал Зыбин, но сказал:

- Да что уступать-то? Ведь их карболкой залили. К ним и не подойдешь.

- А неважно! А совсем неважно, - энергично запел седой профессор,

похожий на пастора. - Мы, дорогой коллега, их и отмочим, и отмоем. И

знаете, какие у нас получатся препараты! Ваша неудача - для нас превеликое

счастье. Такого количества костного материала чистопородных линий скота

для Средней Азии начала эры нет нигде! А для Артура Германовича, - он

кивнул головой в сторону ямы, - это же самый настоящий клад! Он же

лошадник! Сейчас как раз пишет кандидатскую об истории киргизца и его

отношении к лошади Пржевальского. Вот смотрите, - он махнул рукой через

поляну. - Видите?

Зыбин посмотрел и улыбнулся. Немчик, - так он сразу окрестил его, -

засучил брюки и полез в яму. За ним прыгнул и Корнилов.

- И наш дурак тоже туда, - осердился директор и закричал: - Владимир

Михайлович, будешь копаться в этой гадости, сейчас пошлю к титану руки

отпаривать. На них, может, верно сто пудов допотопного сифилиса!

Профессор засмеялся и положил руку на плечо директора.

- Да нет, не может быть! - сказал он задумчиво. - Никак не может быть,

дорогой Степан Митрофанович. Вы сами говорите, полторы тысячи лет. Какой

уж тут!.. - Он вдруг элегантно, чисто по-профессорски подхватил директора

под руку. - Пойдемте-ка лучше посмотрим их...

...Кости лежали сплошным навалом. Сверху они были черные от карболки,

но когда их ворошили, они становились белыми, желтыми, кремовыми. Видимо,

сперва их долго - столетья, может быть, - обдувало ветром, мыло дождем,

засыпало снегом - и вот они сделались сухими, легкими и звонкими. А в

общем, в яме под тросточкой вскипало что-то похожее на груду разноцветных

кружев - румяный ассистент сидел над ямой и вертел в руках лошадиный

череп.

- Терем-теремок! - тихонько позвал его Корнилов.

- Обратите внимание, - вдруг поднял голову ассистент, - и затылок цел.

И вот, смотрите-ка... - И он сунул в руки профессора лошадиный череп.

Тот взял его, повертел так и сяк и осторожно положил на землю.

- Да, - сказал он, отряхивая щелчком кончики пальцев, - все это очень,

очень!! Знакомьтесь, пожалуйста. Это хозяин, Георгий Николаевич Зыбин. А

это... - И он назвал имя и отчество ассистента.

Артур Германович улыбнулся и встал.

- Здравствуйте, - сказал он. - Извините, руки не подаю. Грязные. У меня

для вас письмо от Полины Юрьевны. Только оно там, в машине, в портфеле. Я

сейчас, если позволите...

Он с сожалением поглядел на лошадиный череп, встал и пошел. И Зыбин

тоже пошел за ним. Он был так ошеломлен, что даже ничего не спросил.

" Боже мой, боже мой, - восклицало в нем что-то, - Лина. Боже ты мой,

боже".

Письмо было в конверте, узком и тонком, и Зыбин мгновенно вспомнил руку

Лины в перчатке.

" Дорогой Георгий Николаевич, две недели я уже здесь. Ищу, ищу вас и все

не могу найти. Еще в Москве узнала, что вы работаете в музее, но когда

зашла туда, ваша очаровательная сотрудница ничего, кроме того, что вы

где-то в экспедиции, объяснить мне не смогла. Но есть Бог! Я встретилась с

Владимиром Михайловичем. Он мне все и рассказал. Найдите же меня,

пожалуйста. Вам это будет, наверно, куда легче, чем мне. У меня в номере

есть телефон. Узнаете по справочной. Гостиница " Алма-Ата", N_42. Недели

две я еще буду сидеть в нем. Мечтаю выбраться к вам в горы. Я была,

правда, там раз с Владимиром Михайловичем, но без вас. Впрочем, может

быть, это и хорошо, что без вас. Теперь я имею совершенно точное

представление о том, где и как вы живете, а то вы бы совсем меня

заговорили. Но знаете, что меня поразило насмерть? Горы! Как и море в том

35-м. Впрочем, вы, может быть, все уже и забыли. А я помню.

Жду ответа, как соловей лета. Ваша Лина.

P.S. А верно, помните море? То есть - море, Анапинский музей, краб под

кроватью и все остальное. Вот были-то времена, Георгий Николаевич!

Подумать страшно! Так звоните же, пожалуйста. Еще раз ваша Лина".

Он сунул письмо в карман.

- Полина Юрьевна вас очень хотела видеть, - почтительно сказал Артур

Германович. - Она даже собиралась поехать с нами, мы ее даже специально

еще полчаса прождали, но, видимо, что-то там не вышло.

- Вот как? - сказал Зыбин, плохо понимая, что он говорит. - Значит,

что... это... - Он не знал, что сказать и о чем спросить.

- Тут вот как все получилось, - солидно объяснил ассистент, - Владимир

Михайлович привез в институт эти кости с просьбой определить и дать

заключение. Мы его, конечно, отослали на кафедру зоологии. Тут он

встретился с Полиной Юрьевной. Она тогда только что приехала и знакомилась

с нашим учебным музеем. Ну, увидела этот костный материал, поговорила с

Владимиром Михайловичем и попросила все показать на месте. Приехала,

посмотрела, кое-что захватила с собой в лабораторию. Потом подала

докладную в ректорат и копию в Институт истории Казахстана. " Обнаружен

большой костный материал домашнего скота до всякой метизации. Считаю

нужным приобрести всю коллекцию". Ее поддержал профессор Дубровский.

Деньги на это отпустили. Вот мы и приехали посмотреть, что покупаем.

- Так, - сказал Зыбин, уже отдышавшись. - Так! Теперь я все понял. - И

вдруг он страшно заторопился и заюлил. - Так я сейчас пойду позвоню Полине

Юрьевне, а то контора закроется и... А вы, пожалуйста, идите туда. Я

сейчас тоже прибегу. Вот позвоню и прибегу. Это одна минута!

В конторе горела только одна настольная лампа и счетовод сидел и уныло

играл на счетах. Зыбин вошел и, не спрашивая разрешения, снял трубку. В

трубке что-то шумело и разрывалось. Порой даже как будто доносились

какие-то обрывки слов. Зыбин несколько раз опускал и поднимал трубку, но

ничего, кроме гроз и разрядов, в ней не было. А потом и это замолкло, и

все заполнил ровный и какой-то пористый шум. " Как в раковине, - подумал он

смутно, - как в большой морской раковине". И сейчас же ему представилось,

что вот он опять идет ночью по узенькой тропинке высоким берегом и ничего

вокруг нет, одна тьма, и только впереди белым круглым огнем горит какой-то

фонарик, а внизу кипит, ухает и закипает море. Однажды вот так он шел и

нес в тюбетейке краба. И краб был огромный, черно-зеленый, сердитый и

колючий, как кактус. " Да, тот краб был человек", - подумал он. Но трубка

продолжала шуметь, и он бросил ее на рычаг. Счетовод щелкнул последний раз

какой-то косточкой, вздохнул и бросил счеты на стол.

- У нас телефон тугой, - сказал он с удовольствием. - Третий год вот

так мучаемся. Иногда нужно срочно связаться, и никак, никак!

Зыбин посмотрел на него и вдруг, разъярясь, изо всей силы ухнул кулаком

по рычагу. В трубке что-то с шумом взорвалось, лопнул какой-то пузырь и

опять зашумело. Море снова было тут.

" И какого черта мне загорелось, - подумал он, трезвея. - Нашел время".

И уже почти бессознательно поднял трубку, и тут отчетливый женский голос

сказал ему: " Вторая".

- Вторая, будьте добры, - крикнул он, вскакивая, - дайте Ветинститут.

Какой номер-то? Да все равно какой! Справочную, справочную дайте.

В трубке помолчали, а потом тот же голос сказал: " Справочная не

обозначена. Даю отдел кадров".

Трубки не поднимали довольно долго. Потом женский голос спросил, кого

ему нужно. Он спросил, как ему разыскать Полину Юрьевну Потоцкую.

- Одну минуточку, - сказал голос. И он вдруг услышал дробный стук

спешащих каблучков: тук-тук-тук. " Ее в институте звали козой", - вспомнил

он. Звякнула трубка, и ему радостно сказали: " Да". Он перевел дыхание.

Она!