Студопедия

Главная страница Случайная страница

КАТЕГОРИИ:

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Часть четвертая 5 страница






отлично знает, что ни хрена собачьего у нее нет! Все это не ее. (Крепче,

кажется, брат не выражался даже на допросах.)

- А чье же оно? - спросил Яков и даже передернул плечами.

Чрезмерность этого разговора действовала на него почти физически, его

по-настоящему знобило.

- А я знаю? Черт ее душу знает чье! - широко выругался Роман. - Дядино!

Вот она знает, что дядино, и нюнит, и сопит, и плачет. А тебе слезы ее

проклятые нужны? Нос ее разбухший, красный, губы раскисшие подлые бабьи,

тебе это надо? Нет, брат, коль тебе станет плохо, так ты тогда уж молчи!

Ты тогда уж лучше как проклятый молчи! Ты отыщи в поле какую-нибудь

развалюшку или старый курятник, залезь туда, и чтоб ни одна душа не знала,

где ты. Вот тут уж плачь или вешайся, это уж сам решишь по

обстоятельствам. Ведь жизнь-то, она не твоя, а государева, а вот горе, оно

уж точно твое и больше ничье. Никому ты его не спихнешь, потому что

тебе-то смерть, а всем-то смех! Всем-то хаханьки! " Что, получил свое,

сволочь? " " За что боролся, на то и напоролся!.." Вот так-то, брат, - он

остановился и как-то очень жалко, беспомощно взглянул на Якова.

А у Якова уже и голова зашлась. Он не знал, как все это понять. Неужели

же с братом что-то стряслось и вот теперь он сообщает об этом ему первому?

Но тут Роман взглянул на него и улыбнулся.

- Постой, вот тут скамейка, давай присядем. Нет, это я пока не про

себя, то есть не все про себя. И в пустой курятник мне пока тоже лезть

незачем, тут, брат, другое. На жизнь я оглядываться стал. Ведь чем я все

время себя тешил? Что все это у меня еще впереди, и это так... временное,

я, мол, еще покажу, каков я таков. Ведь я писатель, черт возьми! Творец! У

меня не только следственный корпус со смертниками, но еще и творчество. Я

не только " Ромка-Фомка - ласковая смерть", как меня тут зовут мои

покойнички, но и еще кто-то. Ведь вот выйду я из этих серых стен, пройду

два квартала, и сразу друзья, поклонники, поклонницы, актрисы одна лучше

другой. Они же все таланты, красавицы, умницы. Но вот понимаешь, смотрю я

на этих своих друзей-писателей, гигантов мысли, и думаю: кем бы я хотел

быть из них? Да никем! Смотрю на своих красавиц и думаю, какую бы я из

этих стерв хотел бы в жены? Да никакую! А вот с некоторого времени запала

у меня другая мысль. А что, если бы меня полюбила хорошая молодая девушка?

С кудряшечками? Такая, чтоб я в ней был уверен! Знал бы, что она не

перебежит! А главное, в случае чего, будет меня помнить! Не вспоминать, а

именно помнить. Ах, какое это великое дело, брат, чтоб тебя помнили! Это

все, все! Меня тут один случай потряс. И случай-то такой пустячный.

Понимаешь, арестовали органы одного газетчика, из таких - штаны клеш, из

молодых, да ранний. Ну что про него сказать? Я таких видел-перевидел:

Фрейд, Джойс, Пикассо, Модильяни, театр " Кабуки" и все такое. И знает, что

нельзя трепаться, а трепется же, болван. Ну а дальше все понятно: лучший

дружок и сдал, а органы тоже не поскупились, отсыпали червончик, там папа

у него еще какой-то не такой был, так вот уже и за папу. Отправили в

Колыму, литера ТД - троцкистская деятельность, - понятно, что это такое? И

вот когда ко мне пришла его жена, такая тоненькая, беленькая, в кудряшках,

видать, хохотунья, заводила, я посмотрел на нее и сказал - не-не-не! не по

обязанности, не мое это дело, а так, по-доброму, по-хорошему: " Выходите-ка

вы, дорогая, замуж. А с разводом поможем". И знаешь, что она мне ответила:

" А что вы с моим вторым мужем сделаете? " И ушла! Ушла, и все.

Он замолчал.

- И все? - спросил Яков.

- Все до точки, брат. А через день рано утром мне позвонили...

Он снова замолчал и молчал так долго, что Яков спросил:

- Ну и что?

- Ничего! Нашли ее рано утром на 60-м километре, где-то возле

Валахернской, под насыпью. Тело изломало, изрезало, а голову отбросило в

кусты. Мне фотографию принесли. Стоит голова на какой-то подставке,

чистая, белая, ни кровинки, ни капельки, стоит и подмигивает. Вот тогда

меня как осенило. " Вот какую мне надо! Ее! С ее смешком и кудряшками! Но

где ж мне такую взять? Разве у нас на наших дачах такие водятся? " Да, вот

так я, брат, подумал, и стало мне очень невесело.

- Но ты ведь сам сказал, что пишешь, - робко напомнил Яков, - и что

компания есть, друзья, женщины. Так неужели они...

- Ну вот и понял ты меня, - скорбно улыбнулся Роман, - как есть все

понял! Пишу! Я пишу, а ты вот монеты собираешь, - крикнул он вдруг, - ты

вон ведь сколько их насобирал! Ученым хотел стать, да? Так что ж не стал

ученым-то? А? Что помешало? Почему ты не этот самый... как его? Не

нумизмат, а? Что тебе помешало?

- Постой, постой, это-то к чему? - по-настоящему растерялся Яков. - Ну,

когда учился на историческом, я собирал монеты, а потом...

- А потом они стали тебе ни к чему. Так? Историку-то они были, конечно,

к чему, а следователю-то они зачем? Так? Ну, так? - Он спрашивал яростно,

настойчиво, так, что Яков неохотно ответил: " Ну, положим, так, но что ты

из этого..." - Ага, ни к чему, вот ты и бросил собирать и правильно

сделал! И я вот правильно сделал, что свое настоящее писанье бросил! Я

теперь случаи из практики описываю, " Записки следователя", и все охают.

Такой гуманный! Такой человечный! Такой тонкий! И монета кругленькая идет!

Еще бы - " Записки следователя"! Это же все равно что мемуары бабы-яги. Все

хотят знать, как там у нас кипят котлы чугунные. Вот и покупают. И издают!

И переиздают! И во всех газетах рецензии!

- И что это, плохо? - спросил Яков.

- Да нет, наоборот, очень хорошо! Отлично! У нас же с моей легкой руки

все теперь пишут! Мы самый пишущий наркомат в Союзе! Да нет - в мире! Мы

все мастера психологического рисунка! Мы психологи, мать вашу так! У нас и

наивысшее начальство сочиняет драмы в пяти актах для МХАТа. И чем

начальство выше, тем психологичнее у него выходит. - Он засмеялся. - А

что? " Слабо, не отработано, вот возьмите почитайте рецензию и подумайте

над ней, а потом поговорим". Нет, это не для нас! Это к черту! У нас такие

номера не проходят! Какая там, к дьяволу, рецензия и черта ли мне ее

читать! Ты сядь, отредактируй, допиши - на то ты редактор или режиссер, за

то тебе, олуху, и деньги государство платит! А мое дело дать материал и

протащить его где надо, вот и все! А в театре аншлаг. Билеты в драку, все

пропуска отменены. Сидят в проходах. Вот как! Да ты что, не видел сам, что

ли! Неужели у вас в Алма-Ате не то же самое?

- Да нет, и у нас то же самое, конечно, - засмеялся Яков, - только я

удивляюсь почему. Ведь все эти драмы-то, по совести...

- Ну вот, по совести, - усмехнулся Роман, - тебе что? Литература нужна?

Так читай Фадеева и Федина! Нет, ты в другой конец смотри - вот свет

погас, занавес взвился, и открылось тайное тайных, святая святых - кабинет

начальника следственной части НКВД. За столом полковник, вводят шпиона.

Часы на Спасской башне бьют полночь. Начинается допрос. " Кем и когда вы

были завербованы гестапо? Ну?! " От одного этого у зала душа в пятки ушла.

Ведь этого ни одна живая душа не видела и не слышала, а если видела, то

она уж и не живая. И потому это вовсе не литература, а акт

государственного доверия советскому человеку! Психологи называют это

эффектом присутствия. От этого самого эффекта у зрителей зубы мерзнут.

Посмотри, как они расходятся! Тихо, тихо! А буфет торгует коньяком в два

раза больше, чем, скажем, на " Ревизоре". Наши психологи и буфет точно

засекли! Так вот я и без этого эффекта проживу. Потому что я настоящий

писатель. Вот! Я когда еще бегал по нашему двору и играл с тобой в

расшибалочку (никогда не бегал Роман по двору и не играл с ним в

расшибалочку), чувствовал в себе этот огонь.

- Это когда ты свой " Смерч" посылал? - не удержался Яков.

- Оставь! Глупо! - поморщился Роман. - Так вот со всеми этими

настроениями я уехал отдыхать. И встретил одну беспартийную особу. И, как

говорят наши социально близкие друзья-уголовники, упал на нее. Потому что

смертельно она мне понравилась.

- А кто она? - спросил Яков.

- Да ровно никто! Баба! Хорошая, красивая, умная - это что, мало? Да

этого до ужаса много, брат! Вот я и заметался, и затосковал. Вообще-то,

говоря по совести, я сейчас понимаю, что все это было вроде как гипноз.

" Амок" - слышал такое слово? Это когда с ума сходят. Так вот и со мной

случился амок. Но, получив отказ, я пришел к себе, рухнул на постель и

подумал уже по-умному, по-трезвому: ну вот она сказала " нет", а если бы

сказала " да", тогда что? Как бы я ее потащил на себе, с собой? С ее

остротой, холодком, свободой, ясностью, с эдакой женской терпкостью? Как

кто-то из них сказал, " с муравьиной кислинкой". Как бы я мог присвоить все

это себе? Она и я - ведь это же бред! Бред же это собачий, и все! Первое,

что случилось бы, - это бы мы смертельно возненавидели друг друга, не так,

как я свою Фаину ненавижу - я ее спокойно, равнодушно, даже порой любовно

ненавижу, - а остро, до тошноты, до истерики! И тогда бы она попыталась

свернуть мне шею! Потому что перевоспитать меня - пустой номер, не такой я

товарищ. Значит - катастрофа. И погибла бы, конечно, она, а не я.

Понимаешь?

- Нет, - ответил Яков добросовестно, - абсолютно не понимаю! То есть я

вот что не могу понять: если ты все это хорошо знаешь и предвидишь, зачем

же...

- А ты всегда делаешь, что предвидишь? Оставь! А потом, я же говорю -

амок, - досадливо поморщился Роман, - амок, и все. Или еще, по-нашему,

солнечный удар. Есть у Бунина такой рассказ. А точнее сказать, конечно,

все дело в моем настроении. Ух, какой я тогда был разнесчастный! Какие у

меня в душе кошки скреблись! А вот встретился с ней, и все прояснилось: и

мир стал хорош, и люди хороши, да и сам я ничего.

- А как ты с ней встретился, если не секрет, конечно? - спросил Яков.

- Да как вообще встречаются на курорте? Шлялся по пляжу и встретился.

Она там с одним фертом ходила, знаешь, из этаких, из свободных художников?

А я с ним как раз случайно познакомился дней за десять до этого, то есть

встретились мы тогда случайно, но я его сразу узнал, как только он

заговорил со мной: вызывал я его свидетелем лет семь тому назад по одному

скандальному делу. Тоже с выкидончиками тип! Я его по этим выкидончикам и

запомнил, а он меня нет. Так вот он мне первый на пляже и закричал спьяна:

" А, мой полночный друг, докучный собеседник! Один? Ну-ка идемте,

познакомлю с интересной женщиной! " Ну мы целый день и прошатались, в

развалюху одну зашли, вино пили, я один целый кувшин выдул. Ну и вино! Ох

и вино! Умирать буду, не забуду! Вспомнишь - до сих пор скулы сводит. Я

ведь, знаешь, насчет вина и вообще-то не больно... а тут такое попалось!

Это на жаре-то, после трех часов ходьбы!

- Так после этого ты и упал на нее? - рассмеялся Яков. - Эх, брат,

брат! Какой же тут, к дьяволу, амок? Тут пьяная башка, жара да усталость.

Вот и все. Есть о чем говорить!

- Есть, брат, есть! - серьезно качнул головой Роман. - Я ведь и пить-то

никак не хотел. Я, понимаешь, и выпил только потому, что она на меня

смотрела. Я как-то вдруг случайно поднял на нее глаза, поглядел да чуть и

не рухнул: такая она сидела передо мной. И вдруг я почувствовал, как бы

тебе это объяснить, - высокое освобождение!! Освобождение от всего моего!!

От моей грубости, грузности, недоверчивости и уж не знаю от чего! Она

такая была свободная, легкая, простая, раскованная, как говорят актеры,

что я чуть не взвыл! Правда, правда! И вспомнил вдруг свою Фаину, как

утром она ходит по комнатам в халате, потом возле зеркала стоит зевает,

зуб ковыряет, и тут вдруг телефон звонит, какая-то подруга вызывает.

Разговаривает с ней, смеется, какие-то намеки, полувопросики,

полуответики, недоговорки, фырк, фырк! " А-а? Да? А-а? " Там ведь все

понимается по одному звуку. Трубку положит, начнет мне шарики вкручивать,

щупает, какое у меня настроение, то есть что ей сегодня можно, что нельзя.

Вот представил я себе все это и такую муть в душе почувствовал, что даже

застонал. Ну нет, думаю, конец! Бери свои цацки и иди от меня к чертовой

матери. Не могу больше! Так сижу, мычу, а она через стол дотронулась до

моей руки и спрашивает: " Вы что-то сейчас неприятное вспомнили, про дом,

наверно? " Ну как вот она сумела понять, как? А?

- Эх, брат, брат, - повторил Яков и слегка поворошил ему волосы. - Эх,

брательник ты мой знаменитый! Ну что, плохо тебе живется? Свободы тебе

мало? Так если уж так дома невтерпеж, что? Разве не можешь на стороне

завести? Квартиру ей снять? Денег нет? Давай я подброшу, если ты уж так

обеднел! Смотри - накаркаешь! Судьба, она такая! Ее рассердишь - будет

худо! Я с некоторых пор в это очень верю!

Брат ничего не ответил, только тихо снял его руку и молча крепко пожал

ее.

- Да я ведь сам понимаю, что глупость, - сказал он угрюмо. - Да, да!

Видно, не часто мне в жизни бывало хорошо! Это верно! - Он замолчал и

молчал так долго, что Яков спросил:

- Ну а дальше-то что?

- А дальше вот что. Пришел домой часа в два ночи и долго, что-то дней

десять, не видел ее. Куда-то она уезжала. А приехала - сразу позвонила:

" Знаете, я уж по вас соскучилась". И опять мы все втроем шатались по

берегу. А потом купались в море, оно знаешь какое вечером? Оно ласковое,

парное, по нему от весел, от рук голубые светлячки бегают. Ты вот на море

ни разу почему-то не был, а зря, зря - его твои горы никак не заменят! Там

и дышится, и думается, и чувствуется совсем иначе.

- То-то ты там...

- Да, да, может быть, и от этого! От моря, может, это отчасти! Но

сколько раз я на море бывал, а ничего похожего не испытывал. Не знаю,

брат, ничего тут не знаю и не понимаю. Так вот купались мы, на луну

смотрели в морской бинокль, а уж под утро пристали к какой-то студенческой

компании - и пошло! На гору с ними лазили, хворост собирали, я костер

разжигал, мне за это хлопали! Затем водку и вино откуда-то принесли. Была

пара стаканов, так женщины из них пили, а мы по кругу из консервной банки.

Хорошо! - Он покрутил головой и засмеялся. - Потом какую-то невероятную

" моржу" они затянули, а я подпевал. И тут вот что случилось. Стало

прохладно, и этот ферт снял пиджак и ей на плечи набросил, а она его под

руку взяла. Тут одна студентка меня спрашивает: " Это его жена? Какая

красивая! " И тут меня что-то ровно толкнуло. " Нет, - отвечаю, - это моя

жена такая красивая". И так спокойно, даже строго ей сказал, как будто в

самом деле это так и что за глупые вопросы. И сразу в меня как будто

вступило: " Ну и правильно! Жена! Встретил, так не отпускай! Это твое

счастье на тебя набрело, дурак! А она пойдет, ты ей понравился, а больше

ей и не надо". Нет, ты чувствуешь этот ужас? Так чего же я, дурак, олух

царя небесного, тогда ищу? И чего я в ней нашел? Если ей ничего не надо?

Бред же? Вот как ты правильно сказал - пьяный бред с перепоя. А вот в

таком бреду люди и творят черт знает что.

- Стой, - нахмурился Яков, - а что ж такое они творят? Убивают? Сами

стреляются? Или по пьяному делу расписываются черт знает с какой? Ну что,

что? Ты уж говори до конца! Я же понять хочу.

- Да нет, - поморщился Роман, - ты опять все не про то, как бы тебе эти

объяснить, чтоб ты понял. - Он задумался.

- Да сначала ты себе объясни, а там и я пойму как-нибудь, - усмехнулся

Яков.

- Да, это верно, - погладил себя по волосам Роман и вздохнул. - В

том-то, конечно, и беда, что я и сам-то себе никак не... Но тут, вероятно,

надо, как говорит мой шеф, судить по аналогии. - Он подумал. - Вот когда я

вернулся оттуда, мне передали дело каких-то федосеевцев, есть такая секта

на Кавказе. Так вот что случилось там. В субботу они, преподобные, оделись

в белые рубахи до колен, с рукавами вот такой длинноты, вот такой широты,

вышли в колхозное поле, запели что-то свое дикое, улеглись навзничь,

рукава раскинули, а у каждого в кулаке по горящей свечке. Лежат, поют и

ждут. Вот-вот слетят к ним ангелы и, значит, заберут их в царство

небесное. Ну, понятно, народ сбежался, стоят, смотрят: они лежат, поют

свое загробное, свечи горят, бабы воют. Народ на колени повалился, с одним

припадок. Жуть, конечно! Живые же трупы! И так часа три было, пока кто-то

не догадался позвонить. Ну, тут все быстро завертелось. Через десять минут

прилетели на мотоциклах ангелы-архангелы в красных фуражках, похватали,

побросали в пятитонки и на полном газу в город. А потом рядовых в ДПЗ, а

главарей в Москву. Я приехал, а их дело у меня уж на столе. Следователь в

неделю со всеми справился, потому что все ясно, никто ничего и не

отрицает. Отдали шефу. Ну, шеф полистал дело и приказал отправить ко мне

на заключение, чтоб я, значит, определил состав преступления и

интерпретировал это их лежание в белых рубахах по соответствующим статьям

УК. Я же еще с 1928 года считаюсь специалистом по всяким духовным делам.

Помнишь тех расстрелянных братьев Шульцев? Один инженер, другой

преподаватель иностранных языков. Ну вот, с тех пор все христосики идут ко

мне. Я посмотрел - дело ясное: чистая 58-10, часть вторая, " антисоветская

агитация с использованием религиозных предрассудков, приведшая к народным

волнениям", - десятка или вышка. Но знаешь, что меня больше всего

поразило? Они в камере верили, что чудо было! То самое, которое не

совершилось, понимаешь? Ангелы - к ним прилетели!

- Нет, - ответил Яков, - не понимаю, что же это, галлюцинация была?

Массовый гипноз?

- Да какой там, к шуту, гипноз! Вот разговариваешь с ним: " Так вы же не

полетели! Вы же как легли, так и пролежали, пока вас не похватали! Ну, так

или не так? " - " Так точно! Что верно, то верно: похватали и морды еще

начистили". - " Так какие же тогда ангелы, а? " Молчит. " Так, значит, не

было никаких ангелов? " - " Так точно, не было". - " Не было? " - " Для вас

нет". - " А для тебя? " - " А что я? Я темный мужик, вахлак, дурак, для меня

и Бог есть, и ангелы есть, и власть есть, для меня все на свете есть". Вот

и весь тебе разговор. И учти, не юродивые - один кузнец, другой

тракторист, третий шофер, коновал! Однажды они меня так довели, что я не

выдержал и сказал их вожаку: " Вот получишь пулю, тогда и будут тебе

ангелы! " А он мне: " Так точно, гражданин начальник, вот и будут мне ангелы

и будет небесное жито - все правильно, гражданин начальник, все по

писанию: не пострадаешь - не спасешься. Как от нас это ни прятали, а мы

давно это поняли".

- Расстреляли? - спросил Яков.

- Да в лагере уже, наверно, расстреляли за саботаж, они ж там не

работают, а поют. Мы-то не стали мараться, сунули по десятке и отправили,

ну а там уж, конечно... Пойдем, походим, а то что-то прохладно.

И пока они ходили, по саду, все лился и лился из окон второго этажа

золотистый свет, громыхал рояль и пели две женщины.

- Слышишь? - усмехнулся Роман. - Соловей, соловей, пташечка, канареечка

жалобно поет. Поет, поет моя канареечка, уничтожает пренебрежением.

На секунду рояль замолчал, затем вдруг ржанул, взвизгнул и рассыпался

на сотни острых осколков. И женщины тоже взвизгнули, и в воздухе

заскакало-заплясало что-то мелкое, подпрыгивающее и подмигивающее. И рояль

тоже стал подпрыгивать с ножки на ножку.

- Французский шансонет - это она себе такую подружку нашла, - очень

серьезно прокомментировал Роман, - дочку моего оппонента, одного адвоката

из самых, самых главных. Третий муж уж ее, стерву, выгоняет, вот она и

упражняется, хочет четвертого заполучить. Это убиться надо, как моя таких

вот любит! - Он вздохнул и взял Якова под руку. - Я как соображаю: Фаина к

ее папаше насчет меня ныряла, там они и познакомились. Не знаю, что уж он

ей посоветовал. Ведь накануне той моей встречи она собиралась писать на

меня в ЦК. Конечно, о бытовом разложении, на большее-то у них котелок-то

не варит. Причем не просто в ЦК, а Хозяину, слышишь, как произносится? С

большой буквы и с этаким клекотом в горле: " Хооо-зяину! Я твоим друзьям

писать не буду, я Хо-ооо-зя-ину напишу. Он семьянин, прекрасный муж! Он

меня сразу поймет". И смотрит на меня, как факир на кобру: а вдруг я

сорвусь да ляпну что-нибудь про этого-то верного мужа, как он свою-то

жену...

- Зачем это ей? - удивился Яков.

- Ну вот, зачем? Тогда, по ее бабьему рассуждению, я сразу буду у нее

за пазухой, под самыми ее сиськами! Говорю же - безмозглая! - Он встал со

скамейки. - Идем ужинать! А то и коньяка-то не попробуем! Фаина-то пьет

мало, а адвокатская дочка хлещет как лошадь!

 

 

Он уж засыпал, когда к нему пришел Роман.

- Те, тес, - пригрозил он ему пальцем, - тихо! - В руках у него был

поднос, а на подносе бутылка коньяка и две стопки. - Из моих подкожных

запасов, тихо! Она за стеной! По идее, я сейчас сижу в кабинете и работаю,

и спать там же лягу на диване. Ну-ка, на грядущий, чтоб сны были легкие.

- А не перебор это? - посомневался Яков. - И закуски нет!

- Да ты что, адвокатская дочка? Трюфеля любишь? Какая тебе закуска?

Хотя, постой, постой, кажется, у меня... ага, есть! - Он выгреб из кармана

горсть конфет. - Заключенных угощаю, когда в перерыве пьем чай. Да смотри

какие - " Мишка на Севере". Бери! Ну, за все хорошее! - Они тихонько

чокнулись, и Яков закусил конфетой.

- Богато живете, - сказал он.

- Ну а ты что думал! Москва! - усмехнулся Роман. - А во Франции и того

чище, там перед гильотиной ромом угощают, мы еще до этого не дошли.

- А может, Зиновьева и Каменева тоже...

- Не знаю, не присутствовал, - слегка поморщился Роман, - я от этого

отказался раз навсегда. Нервы слабые. Ну что ты! Какой там ром! Слушай, а

что, если нам вот с такой штучкой да закатиться в Сандуны, в особое

номерное отделение, там у меня такой чудесный грузин есть, он так

промассирует, что либо с ходу инфаркт схватишь, либо десять лет с плеч

сбросишь. Пойдем?

- Там видно будет.

- Ну и отлично! А теперь я тебе вот какую загадку загадаю. Вот как,

хорошо я живу? Просторно или нет? Ведь все это, - он сделал круг в

воздухе, - это ведь все не казенное, а кровное, так сказать,

благоприобретенное. Так с какого же дохода оно? В американской разведке я

не работаю, взяток не беру, существую на зарплате плюс премиальные и

командировочные. Пакетов нет. Всего этого и на одну комнату не хватит, а у

меня их восемь! И своя машина! Так откуда же это, а?

- Правительственный подарок? - спросил Яков.

- Да что я - Папанин или академик? - рассмеялся Роман. - Нет, брат, нам

такое не подносят. Ну, я тебе открою. Все это цена одного газетного

подвала в " Известиях" на четыреста строк.

- Да неужели там так платят? - обомлел Яков. - Один подвал?

- Да, всего один подвал. Только потом я этот подвал переделал в

рассказ, рассказ в либретто, либретто в сценарий, сценарий в драму, драму

в радиопередачу - собрал все до кучи, слепил и смотрю - дача. Это пока что

дача, а там еще капает, капает. Правда, приходится делиться, но пока я в

прокуратуре второе лицо, это еще так... не очень чувствительно - берут, но

по-божески, смущаясь. Драть потом уж будут.

- Пока ты еще!.. - воскликнул Яков.

- Тише, - поморщился Роман, - ну-ка повторим, - он налил еще по стопке,

- на-ка еще парочку трюфелей. Когда-то я той, в адвокатский ее ротик...

Она и губки вытянет! Страсть как она, стерва, сладенькое любит... - Он

проглотил какое-то ругательство. - Да, брат, думаю, думаю. Во-первых, и

заработаю я в десять раз больше, а во-вторых, силы уже не те. Нервишки

зашалили. Знаешь, все чаще что-то вспоминаю Гамлета. Хорошо это место во

втором МХАТе у Чехова выходило: " Я бы в ореховой скорлупке чувствовал себя

царем вселенной, когда б не сны". Так вот недавно такое привиделось, что в

холодном поту вскочил. Так только во сне можно испугаться. Вскочил,

смотрю: рядом жена лежит, гудит-дудит, полипы у нее, что ли, там? Мощно

гудит, как ведерный самовар перед бедой, помнишь, как у нас в 17-м году

самовар гудел? Я помню. Моя нянька все ходила и обмирала: быть беде, быть

беде! Вот так и моя гудит. Зажег свет: лежит на боку, рубашка задралась, а

бок крутой, сырой, лошадиный, лоснится, как у пони. Ах ты! И такая тоска

опять на меня навалилась. Такая смертельная, что я даже замычал в подушку.

- А с доктором ты не советовался? - осторожно спросил Яков.

- Нет еще, с этим я не тороплюсь. Когда все согласую, обговорю, тогда и

пойду за заключением. Ну-ка давай-ка еще по последней - и спать, спать, а

то слышишь, там за стеной что-то загудело.

- А сон расскажешь?

- Расскажу потом, в другой раз, сейчас не могу, а то, чего доброго,

опять приснится.

Однако сон свой брат рассказал тут же, минут через двадцать. К тому

времени бутылка была уже опорожнена, а сам Роман сидел на стуле верхом,

держался за спинку и покачивался, а Яков смотрел на него и думал: " Плохо,

совсем плохо! Вот что значит наша работа! Сверхсрочный выход на пенсию.

Брат, видать, уже весь вышел". Но а сон был-то как раз как сон.

Обыкновенный сон переутомившегося следственного работника - ничего

удивительного в нем не было. Брату приснилась его черноморская чаровница.

Будто ее арестовали, и он ее допрашивает. Ну что ж? И такое иногда

случается, и никто от этого на стену не лезет. Опять-таки - такова уж

профессия. Будто она стоит перед Романом, вперилась в него и молчит. А он

отлично знает, что у нее или в ней таится какой-то страшный секрет, и как

только этот секрет откроется - а для этого ей только стоит заговорить, -

так ему тут же и конец. И вот он сидит за столом, смотрит на нее и не

знает, что сказать, что сделать, как зажать ей рот. А она стоит, руки

назад, пуговицы срезаны, смотрит на него и молчит.

- Так ты что, и срезанные пуговицы заметил? - спросил Яков.

- Их-то всего яснее, - ответил Роман, - обратил еще внимание: черные

ниточки болтаются. Так вот так я испугался, так испугался! Будто дверь

сейчас отворится, войдут и схватят меня. И от этого такая слабость, такая

слабость! Будто вот - а-аа-а! - и упаду. И главное, сказать я ничего не

могу, голоса нет, и смотреть на нее тоже не могу, вот так.

- А у тебя было что-нибудь подобное? - спросил Яков. - Ну, когда

знакомого приходилось...

- Было, - поморщился Роман. - Даже и хуже того было.

- И что?

- Да ничего. Когда я в своем кабинете за столом, у меня в голове полный

порядок, я власть, государство, Закон! Ну а как же мой шеф с Николай

Ивановичем, своим благодетелем, можно сказать, посаженым отцом своим,

" разумом века", недавно разговаривал в одном кабинете? А ведь того тоже

без шнурков, без пуговиц привезли. Как-нибудь расскажу тебе про это.

- И ничего? - спросил Яков.

- Еще как ничего! На самом высшем уровне ничего! А-аа! Ты хочешь

спросить, так как же я тогда пишу, что людям нужно доверять, что

бдительность и подозрительность ничего общего между собой не имеют, и все

такое? Ты ведь это хочешь спросить? Так вот так и пишу. С легкой душой

пишу. И рассказы и трагедии об этом пишу. Вот психологическую драму

собираюсь еще выдать на эту тему. Под Стриндберга, во всех театрах пойдет.

В сукнах! Посмотришь - наплачешься!

- О чем же?


Поделиться с друзьями:

mylektsii.su - Мои Лекции - 2015-2024 год. (0.058 сек.)Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав Пожаловаться на материал