Часть третья 8 страница

зачем тут Даша? Откуда? Но почему-то очень испугался.

- Как вы здесь очутились, Даша? - спросил он.

Она повернулась к нему.

- Я тут и ночевала, - сказала она спокойно, - вот тут спала, - и она

кивнула на циновку в углу.

- А, - сказал он бессмысленно. - А!

Сейчас она казалась ему такой молодой и красивой, что прямо-таки

обжигала глаза.

- Я вошла, вижу, вы спите, хотела уйти, а вы забредили, застонали,

подошла, пощупала лоб, вы весь мокрый. Я подумала: вот случится с вами

что-нибудь, и воды подать даже некому.

- А, - сказал он, - а!

Он смотрел на нее и все не мог сообразить, что ему сейчас надо делать

или говорить. Он не знал даже, рад он ей или нет.

- А как же дядя? - спросил он бессмысленно.

Она нахмурилась.

- Уехал, - ответила она не сразу.

- Так, - сказал он, - так, значит, я вчера бредил? А что в бреду

говорил, не помните?

- Кричали на кого-то и все время " плохо мне, плохо". Два раза дядю

помянули, а перед утром затихли совсем. Тут я и заснула. - Он сделал

какое-то движение. - Нет-нет, лежите, лежите. Я сейчас за врачом сбегаю.

Он послушно вытянулся опять. " Что же теперь делать? " - подумал он.

- А куда дядя уехал? - спросил он. Она покачала головой. - Что, не

знаете? Как же вы тогда к нему ехали?

- Я к вам приехала, - сказала она и взглянула ему прямо в глаза, -

попрощаться. У меня уже билет.

С него как будто свалилась огромная тяжесть. И в то же время стало

очень, очень печально. " Ну, значит, все, - подумал он. - Она уедет, и ни о

чем не придется ей рассказывать".

- Ой, до чего же это здорово! - сказал он с фальшивым оживлением. - Вот

вы и вырвались от всех этих дядей Петей и Волчих. Увидите Москву. Будете

учиться. Актрисой станете. Ой, как это - здорово.

Она внимательно смотрела на него, а глаза у нее были полны слез.

- Вы правда так думаете? - спросила она тихо.

- Ну конечно! - воскликнул он невесело.

- А вы как? - спросила она и вдруг сказала тихо и решительно. - Я же

вас люблю, Владимир Михайлович.

" Ну вот и пришла расплата, - подумал он, - и без промедления ведь

пришла, в те же сутки. И нечего уже крутиться и гадать, так или не так.

Это все".

- Подойдите-ка сюда, Даша, - сказал он. Он хотел сесть, но только

оторвал голову от подушки, как опять страшная головная боль свалила его.

Все вдруг задрожало, заколебалось, предметы вышли из своих осей и

заструились, как вода, заломило и закислило в висках. И он сразу сделался

мокрым от пота. На секунду он даже потерял сознание и пришел в себя от

голоса Даши. Она полотенцем обтирала его лоб и чуть не заплакала.

- Боже мой, да что это они с вами сделали? - говорила она. - Как же я

вас оставлю?.. Надо же доктора вызвать!

- Ничего не надо, - сказал он, морщась от дурноты, - никуда не ходите.

Мне тоже кое-что надо вам сказать. Сядьте вот.

Она села.

" Да ну же, ну же, - толкал его кто-то злой и трезвый, притаившийся в

нем. - Сейчас же говори все, все. Не скажешь сейчас - уже никогда не

скажешь. Ты же знаешь себя, слабак". Он посмотрел на нее и поскорее отвел

глаза - не мог. Он глядел на нее - такую хорошую, покорную, целиком

принадлежащую ему, и не мог ничего сказать.

" Ну ладно, - подумал он, - ну, положим, ты смолчишь. А вот через два

дня тебя вызовут и спросят именно о ней, и как ты будешь вертеться? Говори

все сейчас же! Ну, ну, ну! "

- Меня нельзя вам любить, - сказал он сухо, - я не тот человек.

- Неправда, - сказала она. - Вы тот, тот, тот. Это я не та, помните,

что я вам наговорила! И еще обманула, не пришла! А вы тот, тот, тот! А все

это, - она кивнула на пустую бутылку от водки, - из-за вашей

неустроенности. Вас очень больно и ни за что обидели, вот вы... А со мной

вы не будете пить. Вот увидите, не будете, вам самому не захочется.

Она выпалила все это разом, не останавливаясь, и он понял: она именно с

этим, вот с такими именно словами и шла к нему.

- Даша, милая, я ведь не об этом, - сказал он, морщась.

- А о чем же? - спросила она.

Он промолчал и только вздохнул.

" Ну вот и все, - подумал он, - и конец! Больше я ей уже ничего не

скажу. Пропустил нужную минуту".

- Вот меня интересует одна вещь, - сказал он задумчиво. - Откуда

берется страх? Не шкурный, а другой. Ведь он ни от чего не зависит. Ни от

разума, ни от характера - ни от чего! Ну когда человек дорожит чем-нибудь

и его пугают, что вот сейчас придут и заберут, то понятно, чего он

пугается. А если он уже ничем не дорожит, тогда что? Тогда почему он

боится? Чего?

Она вдруг поднялась с места и набросила косынку.

- Я пошла за доктором, - сказала она, - лежите, Владимир Михайлович, я

мигом вернусь. Только не вставайте, пожалуйста.

Она хотела подняться, но он взял ее за руку и посадил опять.

- Почему вы не пришли тогда? - спросил он сурово.

- Я...

Она помолчала, потом тихо сказала:

- Ничего. Это моя вина. Пусть.

- Что пусть? - спросил он удивленно.

- Пусть все будет как было. Все равно!

- Да что пусть, Даша? Что было? О чем это вы?

- Я знаю, вы в тот вечер пошли к Волчихе, и она вас напоила, - сказала

она тихо.

- Ах, вот вы о чем, - горестно усмехнулся он, - да, да, да, я был у

Волчихи, и она меня напоила. И не только тогда, вот в чем беда! И я

встретил там отца Андрея Куторгу. Бывшего отца благочинного. Вы не знали

его?

- Знала.

- Вот и я узнал. И как еще узнал! Все его лекции о Христе прослушал. О

Христе и двух учениках. Один предал явно, другой тайно и так ловко, черт,

подстроил, что даже имя его до сих пор неизвестно. Первый - явный - Иуда -

повесился, а вот что со вторым было - никто не знает. И кто он - тоже не

знает. Ох, сколько бы я дал, чтобы узнать!

Он говорил и улыбался, и лицо у него было тихое и задумчивое.

- Зачем это вам? - спросила Даша испуганно.

- А просто для интереса. Ах, если бы узнать, как он жил дальше, а ведь

ничего, наверно, жил! По-божески, остепенился, женился, забыл о своем

учителе. Еще, наверно, его во всем обвинял. Говорил небось: " Он и меня

едва не погубил. Так ему и надо! " А может быть, наоборот, ходил чуть не в

мучениках. Называл учителя " равви", " отче". " Когда мы однажды шли с равви

по Галилее...", " и однажды отче сказал мне...". Так, наверно, он говорил.

А вешаться ему было незачем, он ведь тайный! Это ведь явные вешаются, а

тайные нет, они живут! Так вот меня завтра призовут и спросят о Зыбине -

спросят: что вы о нем знаете? И я отвечу: " Ничего не знаю хорошего, кроме

плохого. Он меня чуть не погубил". - " Отлично. Напишите и распишитесь".

Напишу и распишусь.

- Ой, что вы! - вскрикнула Даша. - Как же так?

- А что? - спросил он.

- Так ведь он...

- А так ему и надо. Да, да, он и меня едва не погубил. А впрочем,

чепуха, он - сегодня, я - завтра. Какая разница? Ну так что? Что вы мне

сейчас говорили?

Она потупилась и молчала.

- Ах, ничего.

- Я люблю вас, Владимир Михайлович, - сказала она и обняла его. -

Люблю, люблю! - Она повторила это как в бреду. Видимо, он тоже заразил ее

безумьем.

- Да? Великолепно, - он грубо засмеялся, какой-то бесшабашный веселый

черт играл в нем, и ему было все уже легко и на всех наплевать. - Так-таки

любите? Здорово! А знаете, говорят, что у того, второго, не явного

предателя, была любящая жена. Наверно, так оно и было. Но вот мне

интересно, рассказал он ей что-нибудь или нет? Как вы думаете, Даша?

Наверно, рассказал, и та сказала: " Слушай, забудь об этом! Нельзя быть

таким чутким и мучить себя всю жизнь какой-то чепухой". Вот как сказала

она ему, наверно, та, любящая. Потому что любовь, Дашенька, это все-таки,

если посмотреть с этой стороны, - преподлейшая штука!

_Он умер и сейчас же открыл глаза. Но был он уже мертвец и глядел как

мертвец_.