Часть четвертая 3 страница

какой-то привычный вывих, вот и обморозилась в горах.

- Так что ж, так и не допросили? - удивился Гуляев.

- Ну почему же нет! Допросили! - Голос Неймана иронически подрагивал. -

Да еще как! Десять листов с обеих сторон они с Хрипушиным на пару

исписали. Потом еще пять прибавили. Принес он их мне. Я прочел и говорю

ему: " Ну вот, теперь все это, значит, чистенько перепечатайте, сколите и

отошлите в " Огонек", чтоб там печатали с картинками. Гонорар пополам".

- И что там, так ни одного дельного слова и нет? - засмеялся Мячин.

- Ну как нет! Там пятнадцать страниц этих слов. Целый роман! Море.

Ночь. Луна. Он. Она. Памятник какой-то немыслимый, краб величины

необычайной. Они его с Зыбиным под кровать ему засунули, потом вынули, в

море отпустили. Вот такой протокольчик! А не хочешь, говорю, посылать его

в журнал, тогда тащи-ка его в сортир. Так сказать, по прямому его

назначению. Ну а что вы об ней вспомнили?

- Так вот, звонит она мне. Просит принять. - На минуту Гуляев

задумался. - Ну так что ж, может, тогда и отослать ее к Хрипушину? Или вы

с ней сами поговорите? - Он взглянул на Неймана.

- Ну нет! Пусть она идет к своей бабушке, - серьезно сказал тот, -

может, вот Аркадий Альфредович захочет ее увидеть. Вот ведь! - Он прошел к

столу, достал из него папку, из папки черный конверт с фотографиями,

выбрал одну из них и подал Мячину. - Взгляните-ка! Как?

- Да-а, - сказал Мячин, вертя фотографию в руках, и вздохнул. - Да-а, -

он протянул фото Гуляеву. - Посмотри!

- " Люблю сердечно, дарю навечно", - прочел Гуляев, - да что это она?

Такая барыня и вдруг...

- А это юмор у них такой особый, - зло ухмыльнулся Нейман. Он был

раздражен и взвинчен, хотя и старался не показать этого. - Для нас,

дураков, конечно. И он ей тоже - " Во первых строках моего письма, любезная

наша Полина, спешу вам сообщить..." или " К сему Зыбин". Остряки-самоучки,

мать их так!

- А прическа-то, прическа, - сказал Гуляев.

- А наимоднейшая! Как у звезд! У этой прически даже особое названье

есть. Путти? Мутти? Лили? Пути? Аркадий Альфредович, не слышали?

- Нет, не слышал, - сказал серьезно прокурор и отобрал у Гуляева

карточку, - у Лилиан Путти не прическа, а стрижка, и очень низкая, вроде

нашей польки. А она тут под Глорию Свенсон. Такие прически года три тому

назад были очень модными.

- В самом деле? - Гуляев взглянул на прокурора (тот все рассматривал

фото) и снял трубку. - Миля, - сказал он, - тут сейчас будет звонить опять

Потоцкая, так я у Якова Абрамовича в 350-й - ведите ее сюда. А вообще меня

нет. - Он положил трубку и прищурился. - Аркадий Альфредович, - сказал он

деловито, - вот мы в прошлом году отмечали твои именины. Это сколько же

тебе исполнилось?

- Тлидцать тли, - недовольно ответил прокурор и отдал карточку Нейману.

- Точно, точно! Тридцать три плюс пятнадцать! И ты все еще о каких-то

футти-нутти думаешь? Вот что значит отец - присяжный поверенный! А ты

взгляни на майора! Ему этих пути... на дух не нужно! А ведь не нам с

тобой, старичкам, чета, молодой, здоровый, румянец во всю щеку! А ты его

когда-нибудь с женщиной видел? Он, как это в стихах пишется? Анахорет!

- А может, я у себя оргии устраиваю, - неприятно скривился Нейман.

- Да сразу видно, что устраиваете! Вот ты, прокурор, все по этим путти,

кутти, ножки гнути стреляешь, а он знаешь чье сердце покорил? Марьи

Саввишны, товарища Кашириной! Управляющей нашими домами! Ну ты ее знаешь -

Екатерина Великая! В буклях! Ее ни одна пила не берет. Дочку развела и

мужа ее посадила. А когда она о Якове Абрамовиче говорит, у нее голос, как

у перепелочки, - то-о-ненький! " Ну чистота! Ну порядок! Взглянуть

любо-дорого! Взойдешь и не ушел бы. И воздух свежий! Все фортки настежь! И

порядок! Порядок! Как у барышни! И у каждой вещи свое место. Все сразу

отыщешь". Вот как об нашем о Якове Абрамовиче наш рабочий класс

отзывается. О нас черта с два так скажет. Что ж? Ана-хорет!

- Да, - сказал прокурор рассеянно, - это очень, очень...

- Но знаете, чем вы ее больше всего купили, Яков Абрамович, - обернулся

к Нейману Гуляев. - Своими монетками! Такая, говорит, у них красота, такая

научность! Все монетки в особой витрине, ровно часики в еврейской

мастерской. И все одна к одной! Серебряшечки к серебряшечкам, медяшечки к

медяшечкам, а золотые, ну, те уж, конечно, в отдельной коробке, в сундуке.

Они не показываются, а есть, есть! Я такой красоты, говорит, даже у купцов

Юховых не видела, когда с ними по ярмаркам ездила.

Пропадал, пропадал в полковнике Гуляеве незаурядный характерный актер.

Недаром говорили, что мальчишкой он пел в архиерейском хоре. До последнего

года он даже активно участвовал в драмкружке, которым руководил

заслуженный артист республики - добродушный пухлячок, вечно подшофе, но

обязательно жаждущий самых-самых распоследних ста граммов. С ним Гуляев

дружил и провел его сначала в агентуру, а потом в заслуженные. Нейман знал

об этом, потому что после последней стопки, когда его вели уже домой,

заслуженный внезапно садился на тумбу, начинал плакать и говорил, что он

пропал, абсолютно и безусловно, потому что... И очень драматично

рассказывал почему. Но обязанности свои при этом выполнял аккуратно, был

на хорошем счету и, кажется, даже поощрялся. Эту историю Нейман держал еще

про запас.

- Постойте, - спросил Мячин ошалело, - да вы что? Нумизмат, что ли?

Он был в самом деле не только огорошен, но даже и огорчен. В их домах

собирали всякое: открытки, голыши из Ялты и Коктебеля, фарфор с Арбата,

мебель из всяких распродаж. У его предшественника в спальне над кроватью

висел даже ящик с африканскими бабочками, а в столовой, на особом столике,

блистала и переливалась голубым и розовым перламутром горка колибри (мир

праху вашего хозяина, птички!). Все это было в порядке вещей, но чтоб

какой-нибудь следователь занимался нумизматикой! Да еще такой следователь,

толстый местечковый пошлячок и ловчила, в этом для сына столичного

присяжного поверенного, старого московского интеллигента, было что-то

почти оскорбительное. Но, впрочем, если подумать, то и это норма! Мало ли

археологов и историков провалились в землю через полы тихих кабинетов

пятого этажа! А дальше все уже было проще простого: сначала " и с

конфискацией всего лично принадлежащего ему имущества", затем " столько-то

килограмм белого и желтого металла по цене рубль килограмм".

- И много у вас монет? - спросил прокурор.

- А ты знаешь, что у него есть? - воскликнул Гуляев. - Рубль Александра

Македонского! На одной стороне он в профиль, а на другой конница! Нет, ты

представь себе, сам Александр Благословенный две тысячи лет тому назад

этот рубль или дубль держал в руках! Да за него любой музей мира сейчас

отвалит десять тысяч золотом!

- И давно вы их собираете? - спросил Мячин.

- Да занимался когда-то, - небрежно махнул рукой Нейман.

Рука у него была толстая, с пухлыми пальцами, перетянутая у запястья

красной ниточкой (он отлично понимал чувства прокурора, и они попросту

забавляли его).

- Я даже, если хотите знать, - продолжал он, - два года ходил на

семинар профессора Массона, - он усмехнулся. - " Дела давно минувших дней"!

- А вот мы заставим показать нам их, - жизнерадостно крикнул Гуляев. -

А правда, Яков Абрамович, а что бы вам не пригласить нас к себе? Ведь

сейчас и хозяйка у вас имеется! Прокурор, ты не знаком с племянницей Якова

Абрамовича? Ну! Сразу всех пути-кути забудешь! Вот только прячет он ее от

нас. Ну ничего, ничего, поступит к нам работать, тогда уж мы...

- Да нет, товарищи, что вы, что вы, - запротестовал Нейман, - я и сам

думаю, как бы ее ввести в наш тесный круг, да вот видите, какая беда-то,

лежит она!

- Да, а врач был? - спросил Гуляев. - Может, ее госпитализировать?

И все трое вздрогнули. Это было очень страшное слово. Почти каждый день

приходилось кого-то госпитализировать; вчера госпитализировали директора

элеватора с отбитыми легкими, позавчера свезли двух: у одного были

раздавлены пальцы, у другого случилось внутреннее кровоизлияние. Это часто

бывает от удара сапога.

- Да нет, какая там госпитализация, - поморщился Нейман, - ненавидит

она всякие больницы, совершенно безумная девка!

- Ну, ну, - улыбнулся Гуляев, - не надо на нее так! Очень славная

девочка, умница, тонкая душа! Из нее получится настоящий следователь. Это,

наверно, у вас наследственное, Яков Абрамович! Вы знаете, что она мне

сказала, когда побывала на допросе вашего Зыбина? " По-моему, у вас с

Хрипушиным ничего не получится, товарищ полковник, надо идти иным путем.

Ищите женщину! " Поняли, что она хотела сказать? Нет? А я вот сразу понял!

Надо следовательницу! А? Что скажете? Во всяком случае, какая-то

творческая мысль в этом есть. Может, попробуем?

Наступило короткое молчание.

- А вы знаете - верно! - воскликнул вдруг прокурор и ударил кулаком по

спинке кресла. - Вообще-то я не верю в этих молодых следовательниц,

двадцатипятилетних прокурорш и оперативниц. Старухи - другое дело, - он

хохотнул. - Вы знаете, что выкинул Пуришкевич в 1912 году? Какой-то

дамский журнал прислал ему анкету о женском труде, и он написал крупными

буквами поперек ее: " Их труд - когда их трут". А? Голова, сукин сын! Но

точно, работники они никудышные. Сначала крутят без толку, потом рубят,

тоже без толку. Раз его в карцер! Два его в карцер! Три его в карцер! Он

сидит, а время идет. И следствие, конечно, стоит, и получается чепуха.

Надо снимать. Их снимаешь, а они плачут. Но в данном случае я, пожалуй,

согласен. Можно бы было попробовать и следовательницу. Можно бы! Но тут у

меня возникает вот какой вопрос, с ним я и пришел к вам, - повернулся он к

Нейману. - Чего мы от него, собственно говоря, добиваемся? Три дня тому

назад я с ним говорил в присутствии зам. начальника тюрьмы, и у меня

создалось вполне определенное впечатление. Конечно, он лжет, вертится,

чего-то недоговаривает, что-то скрывает. Вообще личность грязная, болтун,

пьяница, антисоветчик, все это так. Но это и все, товарищи. А дальше

пустота. Так стоит ли мудрить? Тем более что вы сами мне сказали, Яков

Абрамович, что из-за одного десятого пункта вы бы с ним сейчас связываться

не стали. Так для чего нам тогда менять следователя? Что это может дать

конкретно? Та же болтовня, то есть десятый пункт! Правда, не через ОСО, а

через суд. Конечно, это более желательный исход, но, право же, Яков

Абрамович, стоит ли из-за одного этого...

- Нет, нет, Аркадий Альфредович, - энергично замотал головой Нейман, -

совсем не из-за одного этого. Я же все время вам повторяю: не из-за этого.

Зыбин - птица крупная. Он не болтун, он деятель, а болтает он, может, так,

для сокрытия всего остального. И деятельность свою он начал рано. Вот это

дело с изнасилованием студентки...

- Извините, как вы сказали? - встрепенулся прокурор. - Я ведь ничего не

знаю.

- Да не можем, не можем мы ему это предъявлять, - ворчливо сказал

Гуляев. Он терпеть не мог ни такие разговоры, ни бессильные потуги

навязать что-то лишнее. - Он вообще тут с боку припека: заступился за

товарища, и все. Его тогда же отпустили. Что об этом попусту говорить?! И

дела у нас этого нету, одни выписки.

- Разрешите не согласиться, товарищ полковник, - упрямо и скромно

наклонил голову Нейман, - конечно, сейчас уж ему ничего не предъявишь, это

безусловно так, но я думаю, что именно с этого началась его карьера. Было

собрание, выступил Зыбин и весьма квалифицированно сумел повести за собой

весь коллектив. В результате полетела резолюция, подготовленная райкомом

партии. Я думаю, что это все совсем не случайно. Тут работала целая

группа. Один выступал, другие поддерживали. Но дело в конце концов даже не

в этом. Дело в вопросе: что его сюда привело? Ведь Алма-Ата - край

ссыльных. Половина его товарищей очутились либо в Сибири, либо тут. Кого

же он из них тут искал? И если искал, то, конечно, и нашел, так? На этот

вопрос опять-таки ответа нет. Но вот посмотрите. - Он взял конверт и

встряхнул его над столом. Выпало несколько фотографий. Он выбрал из них

пару. - Вот одна интересная деталь. Он перед фасадом какого-то дома стоит,

прижимает к груди какую-то книгу. Фотография как фотография, но знаете,

что это за дом? Это улица Красина, номер семьдесят четыре. Госархив.

Прокурор взял снимок, мельком взглянул на него и положил.

- Ну и что? - спросил он.

- А то, что этот дом известен всему миру как дом Льва Давидовича

Троцкого. Здесь он жил во время ссылки в 1929 году, тут был его штаб, сюда

собиралась его агентура, из этого дома его и выпроводили за границу. Так

вот Зыбин стоит около бывших апартаментов врага народа и прижимает к груди

какую-то книгу. Формат ее как будто точно соответствует тому из собраний

сочинений Л.Троцкого. Я справлялся: такое выходило в 1923 году. А

посмотрите, как встал, апостол же с Евангелием!

- Любопытно, - сказал прокурор и опять покосился на Гуляева, но тот

по-прежнему смотрел в окно, курил и скучал. - Очень, очень даже здорово!

Но в облсуд такую фотографию представить нельзя, - не примет! - Он положил

снимок и снова взял карточку Потоцкой. - Не сочтет облсуд это за

вещественную улику, - продолжал он, рассматривая карточку. - Работал

человек в архиве и снялся возле. А в доме этом не один архив - я его знаю,

- там еще и Союз писателей, так что там много кто фотографировался.

- А книга? - спросил Нейман.

- А что книга? Он скажет: " Это сочинения Пушкина, том третий, а года

издания не помню", - вот и все.

- А ОСО и спрашивать ничего не будет, - решительно сказал Гуляев и

повернулся от окна, - так что посылаем в ОСО, и конец. Ну а в бумагах-то

его вы ничего не обнаружили? Там он много их что-то исписал. И письма

есть. Правда, почерк... Курица лапой водила. Так что, ничего там нет?

- Да как сказать, - пожал плечами Нейман, - чтоб явного, так опять

ничего, а любопытного много. Ну вот, например, выписки из сочинения Карла

Маркса " 18 брюмера Бонапарта". Не из самого сочинения, а из предисловия.

- Ага, - оживился Гуляев. - Чье предисловие?

- Да нет, Энгельса, - поморщился Нейман, - так что ничего мы тут... но

вот выписки интересные. Сделанные со значением. Выписано место, где

Энгельс " отказывается от революционных мер борьбы. Зачем нам идти на

баррикады, когда мы можем просто голосовать и собирать большинство? Пускай

уж тогда буржуазия идет на баррикады. В общем, идея желтых профсоюзов.

- Ну, положим, не желтых профсоюзов, - строго поглядел на него Гуляев,

- а Фридриха Энгельса, так что не мешайте божий дар с яичницей.

- Во-во-во! - фыркнул Нейман. - Он мне примерно так и отрезал.

Готовился к политзанятию и выписывал тезисы.

- Логично, очень логично, - улыбнулся Мячин.

- Еще бы не логично! Я говорю, крупная птица! И была у него какая-то

цель, а может быть, даже и задание! Определенно была! Вот вы его

спрашивали, Аркадий Альфредович, зачем он на Или поехал? Что же он вам

сказал? Ничего он вам не сказал! Но ведь ездил же! Ездил! Да и как! Вдруг

его словно кольнуло. Утром в воскресенье неожиданно собирается, берет

водки, закуски, сговаривается с девушкой и едет на товарняке. Зачем?

- Ну там, пожалуй, все ясно, - усмехнулся Гуляев, - водка, закуска,

девка, воскресенье! Нет, это понятно!

- Ну вот так он и режет. Люблю выпить по холодку. Река течет, людей

нет, девочка под боком, выпил, закусил, спрятал " железный звон свой в

мягкое, в женское", и порядок.

Все засмеялись.

- Тут даже у него и психология есть, - сказал прокурор.

- Извиняюсь, - покачал головой Нейман, - но вот психология-то его как

раз тут и подводит. Ведь если бы он хоть неделю, хоть три дня назад до

того поехал, тогда и спрашивать, конечно, было нечего. Но ведь тут что

получается? Приезжает эта самая Полина, его давнишняя любовь, он сам не

свой: ждет ее, готовится, убивается, что вот никак они не встретятся. Он и

в камере все время бредит ею. То они с ней купаются, то на гору лезут, то

под гору, то он ее на руках куда-то тащит. Хорошо. Сговариваются на вечер

воскресенья, и вот он утром в воскресенье забирает секретаршу и дует с ней

куда-то к черту на рога - на Или в колхоз " Первое мая". Зачем? Неизвестно.

- Да, - сказал прокурор задумчиво. - Да, я спрашивал, он молчит.

- Вот, он молчит! - возбужденно воскликнул Нейман. - Он и будет молчать

- не дурак! А вы знаете, что там за места? Я специально ездил! Это два

часа от города. Голая пустая степь, скалы и река. Ни одной души. И так до

самого Китая. А по берегу километров на сорок рыбацкие землянки. Ловят

маринку. И кто там рыбак, а кто просто так, ни один дьявол не знает. Ни

паспортов, ни прописки, ни участкового - ничего нет. А сведенья нам

попадают: там и раскулаченные, и беглые, и даже, может, перебежчики из

Китая, и черт знает кто еще.

- Ловили? - спросил прокурор.

- Да всякую шпану ловили, а крупная рыба, конечно, уходила сразу же.

Ведь туда незаметно не подойдешь, все пусто - степь! За десять верст

человека видно. А ночью они, конечно, свои посты расставляют. Так вот

зачем он туда сунулся? Да еще с водкой? С девкой? Узнала бы его любовь про

девку, что было бы? А?

- Да, - сказал прокурор, - действительно, тут что-то не так. А вы этой

Полине ничего не говорили? А то ведь бабья ревность в наших делах -

великая сила. Если ее умело использовать.

- Ой, - покачал головой Нейман, - разве же их проймешь? Я вот велел

Хрипушину сказать ему: " Будешь молчать, мы ее посадим! " Порядочный

человек, конечно, призадумался бы: а вдруг правда! Так эта сволочь сразу к

Хрипушину чуть не на шею: " Правильно! Посадить! Пусть сидит, меня

дожидается! А то я тут, а она там будет с кем-то гулять? Какая же это

справедливость! "

Гуляев посмотрел на прокурора, и они оба опять рассмеялись.

- Силен бродяга, - сказал прокурор с удовольствием.

- И она так же отвечает: я ей про Или и с кем его захватили, а она мне:

" Ну вот видите, товарищ следователь, я же сразу вам сказала, что у нас

были чисто товарищеские отношения и не больше. Он и там меня знакомил со

своими приятельницами". Вот и весь ее ответ.

- Да! Так когда же ваша племянница встанет? - вдруг спросил Гуляев. - С

неделю еще пролежит? Вот когда встанет, мы ей это дело и поручим, как вы

думаете, Аркадий Альфредович?

- А не получится первый блин комом? - осторожно спросил прокурор. -

Ведь хотя тут, кроме десятого пункта, пока ничего не собрали, но вот

сейчас я соглашаюсь с Яковом Абрамовичем: это дичь крупная, она требует

особого подхода. Деликатного. Выпускница может и не справиться.

- Хм, выпускница! - усмехнулся Гуляев. - Допотопное у тебя

представление о нашей молодежи, прокурор! Яков Абрамович, а ну в двух

словах расскажите нам про то краснодарское дело. За что Тамара Георгиевна

получила благодарность от начальника управления. Она ведь, прокурор, целую

отлично законспирированную антисоветскую организацию открыла. Что, неужели

не слышал? А ну, Яков Абрамович, просветите прокурора.

- Да вы, наверно, слышали, - поморщился Нейман. - Сначала задержали в

станице старуху шинкарку. Ну, конечно, самогон, там все его гонят. 68 лет

ей, ни одного зуба, кривая, косая, не слышит, ходит еле-еле, хотели уже

выгонять, да спохватились. Как так: и самогон гонит, и шинкарствует, а

живет на одном хлебе и молоке, и денег нет. Где они? Начали спрашивать -

ревет, и все. " Да сыны вы мои! Да деточки вы мои милые! Ничего у меня нет!

Где хотите, там и смотрите. Только на похороны и накопила себе малость". -

" Да где они? Покажи, мы не возьмем, только посмотрим! " - " Ой, сыночки мои,

нету их у меня, нету! Сын приезжал, отдала на сохранение". А сын

зимовщиком где-то. Далеко-далеко! " Была у меня бумажка, сколько дала, да

затеряла, видно, а то все за иконой лежала! " Ну и совсем решили уже

выгонять. И дали моей племяннице оформить окончание дела. Так она бабку

вызвала, с утра до полуночи просидела и все до точки выявила. Оказывается,

10 лет в районе под самым носом властей работала организация " Лепта

вдовицы". Не только старые станичники, но и их дети, невестки, внуки

отчисляли по пяти процентов со всех доходов, и шло это на помощь

осужденным попам и религиозникам. Работали так, что любо-дорого. Бабка эта

в агентах состояла. А был еще казначей, экспедиторы, даже счетовод.

Посылали посылки, передачи делали, вызывали родственников на свиданья и

дорогу оплачивали. Нанимали защитников, чтоб те подавали кассационные. А

самое главное - в нескольких случаях даже переквалифицировали статьи и

снижали срок до фактически отбытого. Вот какие чудеса творились у нас за

спиной. Вот тебе и наша бдительность!

- Действительно, черт знает что! - возмутился прокурор. - Ну и чем это

все кончилось?

- Очень хорошо кончилось, - гордо воскликнул Нейман, - трем по десятке,

четырем по пяти, двенадцать человек на высылку, адвокатам-голубчикам всем

по пяти Колымы. Один не доехал: урки в дороге придушили. Вот что девчонка

сделала! А мы сидели, слюни распускали!

- Да, внушительно, внушительно, - согласился прокурор. - Молодец

девчонка. А бабке что?

- Да бабку на другой день после этого допроса пришлось

госпитализировать. Нет, нет, ничего такого, просто сердце, и кажется, что

с концами: в приговоре не числится. Да и, собственно говоря, она уже была

не нужна.

- Да, что хорошо, то хорошо, ничего уж тут не скажешь, молодец,

молодец, - повторил прокурор. - Ну что ж, - обернулся он к Гуляеву, -

по-моему, давайте попробуем!

В дверь постучали.

- Ага, пришла, - встал с места Гуляев, - значит, так. Начинаю разговор

я, передаю его тебе как представителю надзора, товарищ Нейман нам

помогает.

Он собрал со стола фотографии, засунул их в конверт и крикнул:

- Войдите!

Вошла секретарша, а за ней та, чью фотографию они только что все трое

рассматривали и критиковали.

И пахнуло духами.

Однако на звезду она не походила. И прическа у нее была не такая, как у

Глории Свенсон, и ресницы не были длинными, и даже губ она не накрасила.

Так что, конечно, не Глория Свенсон, а может быть, даже героиня фильма о

советских женщинах. Она вошла и остановилась на пороге.

- Здравствуйте, - сказала она.

- Здравствуйте, здравствуйте, Полина Юрьевна, - гостеприимно и просто

ответил ей Гуляев, - проходите, пожалуйста, садитесь. Вот в это кресло.

Итак, какая нужда вас к нам занесла?

- Я пришла поговорить, - сказала она.

- Ага! Отлично! Поговорим! О чем!

- Меня вызывали по делу Зыбина!

- Ага, значит, с Яковом Абрамовичем вы знакомы. Я начальник отдела, моя

фамилия Гуляев, Петр Ильич, а это облпрокурор по спецделам. Все налицо.

Так что, если есть у вас какие вопросы и неясности... Это что у вас?

Заявление? Давайте-ка его сюда!

Он взял бумагу и погрузился в чтение. Читал он внимательно, взял

красный карандаш и что-то длинно подчеркнул в тексте.

- Так, - сказал он, - понятно! - И протянул бумагу Нейману. - Но ведь

такие справки, Полина Юрьевна, мы на руки не выдаем. Пусть нас официально

запросят - мы ответим. Вас что, кто-нибудь направил сюда?

- Нет, я сама пришла, - ответила она.

- Сама! Тогда совсем непонятно, зачем вам понадобилась такая справка?

Вы специалист, советская гражданка, читаете лекции студентам. Так что кто

у вас может потребовать? Совершенно непонятно!

Нейман прочел заявление и молча отдал его Гуляеву.

- Разрешите, я поинтересуюсь? - перехватил его руку прокурор. Он быстро

пробежал листок и засмеялся.

- Вот где сидят-то настоящие остряки-самоучки! - сказал он Нейману. -

Да шлите вы их всех, Полина Юрьевна, подальше со всяким их сомнением и

вопросами! Обыватели, и все!

- Да нет, они ни при чем, - сказала Потоцкая, - просто когда в ректорат

пришел ваш работник и стал про меня расспрашивать, то по институту

загуляли всякие слухи. Это же понятно. Когда ваши органы интересуются

человеком, все становится очень непросто.

- Когда наши органы интересуются человеком, Полина Юрьевна, - объяснил

Нейман, - то они поступают очень просто: просят его прийти для разговора в

определенное время. И тогда этому человеку лучше всего и проще всего так и

сделать и явиться в назначенный час. Вы, конечно, Полина Юрьевна, очень

интересная женщина, но, простите, следствию до этого никакого дела нет: в

данном случае мы интересовались не вами, а вашим добрым знакомым Зыбиным.

Для этого мы вас так упорно и звали. Послали две повестки. Впрочем, вы

сказали правду, при первом же разговоре выяснилось, что отлично можно было

бы вас и не беспокоить.

- Что так? - удивился Гуляев.

- Да вот не пожелала нам помочь Полина Юрьевна, никак не пожелала, -

вздохнул Нейман.

- Ну зачем же так, Полина Юрьевна, - укоризненно покачал головой

Гуляев, - следствию нужно всемерно помогать. Зачем же что-то скрывать? Чем

скорее мы выясним правду, тем всем нам будет лучше.

- Все, что я могла сказать, я сказала, - ответила посетительница.

- Ну если так, то, значит, вы многое еще не можете нам сказать, Полина

Юрьевна, - мягко и зло улыбнулся Нейман.

- Ну так что же, было что-то выяснено или нет? - нахмурился Гуляев.

- Да вот, пожалуйста, могу продемонстрировать. Все под руками. - Нейман

встал, вынул из стола папку с документами и стоя стал их перебирать. - Вот

первая встреча. Вот вторая. Прогулка - одна, вторая, третья. Разговоры о

живописи. К современному монументальному искусству он равнодушен, она -

нет. Вот они купались. Вот они в ресторане сидят втроем. Вот опять-таки

втроем они - третий какой-то отдыхающий - гуляют всю ночь со студенческой

компанией. Разжигают костры. Вот вдвоем полезли на гору, там старое

заброшенное кладбище. Ангел какой-то там неимоверный мраморный - это все

собственноручные показания. Вот послушайте - " Памятник при луне был

прекрасен. Когда пошли обратно, камни сыпались из-под ног, и если бы не

сторож с разбитым фонарем..." Страница о стороже. " Он жил в склепе" и т.д.

Спустились и пошли домой. Конец. Вот пятнадцать страниц и все они такие.

Словом, то, что могла написать любая случайная знакомая. А у него, что

верно, то верно! их было... было!..

- Да ведь я и есть случайная знакомая, - сказала она и как-то очень

хорошо улыбнулась, - я ведь тоже из этого " было... было"!

Она сидела совершенно свободно, даже руки вот положила на поручни

кресла и говорила так, как будто совсем не на площади Дзержинского, не в

кабинете 350 происходил этот разговор, а просто забежала она на минуточку

в свой деканат и там ее усадили заполнить анкету. Прокурор смотрел на нее,

не скрывая улыбки, - на таких он клевал. Гуляеву было просто скучно. Он

участвовал и не участвовал в разговоре. И вдруг Нейман почувствовал

дуновение приближающегося бешенства. В такие минуты ему становилось

горячо, предметы начинали косо прыгать перед глазами, а голос дрожал и

становился мурлыкающим. Он уважал себя за эти минуты гнева, остервенения,

ярости, потому что они - хоть они-то! - были настоящими, но сейчас все это

было ни к чему, он подавил, проглотил удушье и сказал:

- Ну зачем же так скромничать? Вы случайная курортная знакомая? Ну вы

же сами знаете, что это не так! Вспомните-ка!

- Ну, конечно же, не случайная, - ласково подтвердил прокурор и даже