Тяжелые обстоятельства

-И она захотела увидеть меня? – спрашиваю.

-Все эти три месяца она ждала, чтобы увидеть вас, Чемберлен, – говорит Альфред.

-Теперь я верю, что она больная и ей уже не помочь.

Я закурил. Я понял, чего хотел добиться Профессор Нарния, и зачем он делал все это. Я не понимал лишь одного: в чем суть этой хуйни и почему эта хуйня работает? Наверное, действительно, иначе бы не сработало. Только такие огорчения в жизни и происходят.

При всей своей замечательности, при всей своей ублюдочности, Профессор Нарния оказался очередным пидором, пришедшим к мысли, что мир может спасти только любовь. Вот такую шутку он и решил замутить. Он нашел спасение для мира и лестницу, по которой больная девушка сможет выбраться из бездны своего отчаянья. Он подарил ей крылья. Он решил, что если она полюбит меня, то все будет в порядке. С ней, естественно. Я тут в расчет не брался даже на прицеле.

Действительно это было идеальным решением проблемы. Если больная несчастная девушка полюбит кого-то, и этот кто будет рядом с ней в последние мгновения ее жизни, то она умрет со спокойной душей. Незачем взрывать ебучий мирок с ебучими людишками, кому вообще когда до них было хоть какое-то дело?

А теперь вопрос: как заставить умирающую в отчаянье и без спасения девушку полюбить кого-то? Он мог сделать все это умнее. Романтичнее. Красивей. Миллиардом любых способов. Но он не сделал, уебок.

Он мог договориться с кем-нибудь. Подослать актера, нанять какого-то парня, что исполнил бы эту роль. Он мог просто найти хорошего парня и случайно подстроить их встречу. Это было бы идеальным вариантом для всех. Просто совершенство.

Но что сделал Профессор Нарния? Он запер меня в шкафу на три месяца, а ее посадил наблюдать за мной.

И что сделала она? Согласилась, и мир пока что еще дышит.

А что сделал я? Позволил всему этому происходить, и теперь говорю: что за хуйня? Это идиотизм, идиотизм, идиотизм, просто идиотизм, я голову себе прострелил этим словом.

Конечно, я понимал его опасения. Но последний вариант был беспроигрышным. А может, он хотел показать ей, что вся ее болезнь еще мало что значит по сравнению с тем, во что я превращаю свою жизнь? Брось, в мире творится херня и похуже. Только к этому все равнодушны.

Но вот к бедной больной девушке нельзя быть неравнодушным. Нельзя быть равнодушным к тому, кого ты узнал. Хорошо узнал. Или можно? Мне всегда было на это плевать, я никогда не мог понять, почему болит мое сердце.

Что может дать кому-то моя жизнь? Что может дать кому-то наблюдение за мной, когда я остался наедине с собой? Когда есть только я и я? Как можно от этого не подохнуть со скуки?

Я как обычно, не знал. Как всегда, я ничего не мог понять в этом мире. Я знал твердо лишь одно: нас наебали, нас просто наебали. Все и во всем. И у меня закончились сигареты.

Я открыл бар. Там были сигары. И бутылки с алкоголем. Я начал рассовывать бутылки по карманам. Я закурил сигару.

-И что теперь будет? – спрашиваю у Альфреда.

-Посмотрим, – говорит он.

-Нет, я про то: что мне-то делать?

-Доверьтесь своему сердцу, Чемберлен.

-Мое сердце говорит, что я должен немедленно напиться.

-Это не слушайте, Чемберлен.

Мировой мужик все-таки Альфред. Я представил, что вместо сердца у меня приемник. Играет мелодии по радио, а я просто переключаю каналы и слушаю эти песни. Возможно, так дела и обстояли. Возможно, сердца у меня и не было.

Ничего у меня не было. Только распиханные по карманам бутылки. И сигару вот нашел.

Мы ехали в молчании. Мы ехали долго. Я отвернулся и стал смотреть в окно. Мне вдруг стал неприятен Альфред. Он ведь тоже участвовал во всем этом. Они втянули меня в это, втянули меня во все это. Во все это. Во все это.

Все это было ужасно. Просто отвратительно все это было. И надо было зачем-то держать данное Альфреду слово и не открывать новую бутылку. Я чувствовал себя пауком, в ловушке, под опускающимся ботинком.

Я ничего уже не мог изменить. Оставалось лишь попыхивать сигарой и ожидать. Так мы и приехали.

На улице мне полегчало. Погода была хорошая. Светило солнце. Мы стояли перед большим белым особняком. Карманы мне тяготили бутылки. Это была приятная тяжесть. Карманы оттопыривало.

Альфред повел меня вглубь, по ступенькам, за двери, и через роскошные коридоры, через все это. Он остановился перед закрытой дверью. Вот и все.

-Альф, – говорю я.

-Да, Чемберлен?

Но я не знал, что сказать. Она ждала там. Я должен был войти через эти двери, вспомнить все, что я знал о ней

и разбить ей сердце.