Враг народа

На утро проснулся как от толчка, с отчетливым чувством: я -- враг народа. Лампа подозрительно качалась под потол­ком. Я подумал: все-таки перепил. От возбуждения при встрече с властью. Мы все только делаем вид, что власть нас не волнует. Обеспокоенный, спрыгнул с кровати к зеркаль­ному шкафу, ударил заспанное лицо по щекам. Из зеркала на меня хмуро глянула неумытая морда врага народа.

" Ну, все! -- решил я. -- Это полный пиздец или полный вперед! "

Я и раньше, если по честному, не был народным бра­том-сватом, не рыдал от сознания принадлежности. Мне знакомы минуты недоверчивого принюхивания к народу, даже приступы тошноты. Но я с этим справлялся и жил дальше, как все, с тупой надеждой на что-то.

Теперь все сделалось по-другому. Я снова лег, заснул в тоске, спал долго, без снов, проснулся в полдень: опять -- враг народа. Но не в том дедовском смысле, будто я -- конт­ра. Или: меня оклеветали. Я никогда не верил в невинность жертв: человек вечно чем-нибудь недоволен, и это всплы­вает. Но я ощутил всем своим существом, что я не объявлен­ный, а сам собой объявившийся враг народа; такое необра­тимо.

Что это за состояние? Я бы не взялся описать его дос­конально. Оно только-только вошло в меня и заполнило. Его не обозначишь пламенной ненавистью, когда хочется орать и все перечеркивать. Бешенство -- расхожее объяс­нение в чувствах. Казни -- это вообще love story. Здесь же было, как после бури. Осенний ветер ласково теребил зана­вески. В наступившей прохладности ощущений крепло презрение. Неторопливое, неогненное чувство.

Мне хотелось задавить его спортом и равнодушием. Я сел в машину, чтобы побегать на Воробьевых горах свои по­ложенные сорок минут. Бежал трусцой и думал: смирись. Смирись: вот гроздья рябины. Река, баржа, трибуны, коло­кольня -- смирись. Меня обдали потом немолодые офице­ры, сдававшие рутинный зачет на выносливость -- зажми нос и смирись. Возле их финиша ко мне метнулась штабная крыса с криком:

-- Опять ты последний!

-- Хуже, чем последний! -- сказал я полковнику, сходя с дистанции.

Я -- враг народа. Чувство не из приятных, нечем гор­диться. В состав презрения входит, скорее, не высокомерие, а безнадежность. Размышляя, я пришел к выводу, что у меня даже нет информационного повода. Вчера, на прошлой не­деле русские не сделали ничего чрезвычайного. Не выплы­ли (хотя руки чесались) на середину реки на " Авроре", не перерезали (хотя могли) младенцев. Жили как жили, пили пиво, но я уже с этим не мог смириться.

Это не значит, что я воспылал нелюбовью к конкрет­ным людям: сдержанному дяде Сереже из Питера, которого я давно не видел и, боюсь, не узнаю в лицо; Зое Ефимовне, ко­торой всю жизнь нравились стихи Маяковского; моим двоюродным сестренкам Белке и Стрелке, живущим в раз­ных городах и обзаведшимся неведомыми мне детьми; об­нищавшей бухгалтерше, гигантских размеров тете Славе, ко­торая время от времени прокуренным голосом просит по телефону похоронить ее за мой счет. Толстой по-прежнему оставался автором " Войны и мира". Во всяком случае, на первых порах столпы России пребывали на своих местах.

Метаморфозе подверглось всего-то-навсего одно мес­тоимение, затертое словечко, однако " мы" -- Николай Второй русской лексики. Напрасно думать, будто наше " мы" со­стоит из сложения самозначимых " я". Русское " я" как эле­мент не жизнестойко и обретается исключительно в семей­ственной молекуле. Выходит, не " я" формирует идею " мы", но " мы" манифестно и речетворно. " Мы" плодит ублюдоч­ных " я", как мелкую картошку. Все силы русского правопи­сания -- на стороне " мы", и сколько бы литературных тер­заний ни вкладывать в развитие " я", они не окупятся за не­достатком грамматических резервов. Взять, для примера, подсознательное мыканье Платонова и сопротивленческое яканье Набокова, чтобы увидеть разность потенциалов. На " мы" можно гавкать, как Замятин, над " мы" можно хихикать, как Олеша, но " мы" имеет самодержавное качество, извест­ное под именем " народ".

" Народ" -- одно из самых точных понятий русского языка. Оно подразумевает двойной перенос ответственнос­ти: с " я" на " мы" и с " мы" на -- род: " мы-они", внешне-внут­ренний фактор, что означает вечные поиски не самопозна­ния, а самооправдания. Слово " народ" зацементировало на­род на века.

Несмотря на различия между сословиями, поколения­ми, полами и областями, русские -- союз потомков, битых кнутом и плетями. Русские -- дети пытки. Там, где особенно­сти индивидуальной жизни процветают за счет обществен­ной, народ -- метафора или вовсе несуществующее слово. В этой стране оно передает суть неправого дела.

Изначально я был смущен и щедро испытывал чувство вины. Перед тем же народам. Но, спутавшие самоуправле­ние с самоуправством, русские превратились в слипшийся ком, который катится, вертится, не в силах остановиться, вниз по наклонной плоскости, извергая проклятия, лозун­ги, гимны, частушки, охи и прочий национальный пафос.

Проснувшись, я осознал народ в сборной солянке, по обще­му настроению, которое он в себе квасит. Доходяги, интел­лигенция, фаталистические позывы -- все сравнялось. Я выключил телевизор. Я перестал болеть за команду.