Тетя нюра

Тетя Нюра проспала падение Империи. Она годами работа­ла в газете " Правда" уборщицей. Это все равно, что работать уборщицей в замке у Кафки. Замка не стало. От СССР, как ко­леса, откатились республики. Тетя Нюра устроилась к юве­лирам. Иногда, выметая пыль из-под кровати, она подбира­ла мелкие камушки. Некоторые из них были бриллиантами. Хозяин, приходя пьяным из казино, иногда давал тете Нюре зеленые деньги. Она долго не могла разобраться в зеленых деньгах, а когда поверхностно разобралась, стала копить на всякий случай.

Она приходила ко мне с расспросами, но я не мог по­добрать слов, чтобы объяснить. Не хватало общего поня­тийного аппарата. Я терпеливо, доходчиво пробовал и так и сяк. Она недоумевала, как это можно, кто позволил закрыть " Правду". Она верила мне, но не верила моим словам.

Тетя Нюра помнила коллективизацию и вроде бы не любила ее. Но она терпеливо относилась к голоду как к сти­хии. При Хрущеве она убирала у каких-то итальянцев, по всей видимости, в семье коммунистического корреспон­дента, и восхищалась чистотой квартиры, но что это были за итальянцы, она не разобралась.

Тетя Нюра пылесосит и говорит без остановки. Ничего не слышно. Поток подсознания, если выключить пылесос, наполнен непереваренными кусками молодости, сценами грубой жизни, недостатком сапог, сплетнями о других хо­зяевах, соседе-татарине, который показал ей член, подпа­лил балкон, воняло резиной от шин: татарин попал в дурдом. Она не озлоблена, она -- трудяга. Сын -- пьяница, не­давно опух и умер, зато толковый племянник врезал мне как-то замок. Тетя Нюра взяла старуху-погорелку из своей деревни жить в квартиру, значит, добрая. Ее мечта иметь от­дельную квартиру не осуществилась.

Она мне мила. Когда выпьет пару рюмок водки, разой­дется, поет частушки и говорит неприличности. Я пытаюсь вникнуть в нее. Она -- честная, беспокоится за моего сына. Но закладывает мне его всякий раз, когда представляется возможность. Считаю ли я ее человеком? Сложный вопрос. Она, как жук, опрокинутый на спину, не понимает, что с ней происходит.

Если смоделировать реальность, в которой она живет, получится сказка испытаний. Их преодоление -- сплав уси­лий и чуда. Западный человек видит реальность как поле де­ятельности. Русский -- как сказочное пространство. Оно за­селено существами, обладающими магической силой. Ино­гда эта сила равна нулю, иногда переворачивает мир. Сказочность внутреннего поля России -- в его принципиаль­ной нерасшифрованности. Враги организуются как не­чисть. Причины и следствия меняются местами. Завязыва­ются зазеркальные связи. Сказка конспиративна. Черные кошки приравнены к проискам Провидения. Русский впус­кает в себя сказочное мышление и зависает на пороге двух миров, не находя покоя ни в жизнетворчестве, ни в созер­цании. Самобытность русского мира -- в самопоглощении. Магический мир привлекает меня волшебными фантазма­ми и напрягает неспособностью справиться с колдовством. Россия интровертна в своих возможностях и экстравертна в своей беспомощности.

Герой насыщается за счет испытаний. Если я против них, я выламываюсь из сказки в несуществующее простран­ство. Агенты сказки, пособники и вредители: поп, солдат, де­путат, царь, купец, разбойник, милиционер, немец, москов­ский мэр, баба-яга, змей-горыныч, налоговая служба, девка, жена, начальник, хохол -- находятся на своих местах до ме­ня и после меня.

Я вхожу в мир с заранее заточенными символами. Я притворяюсь, что могу изменить иллюзорный мир иллю­зорным действием. Тем самым я выполняю свою сказочную миссию, и это по-настоящему русское индивидуальное су­ществование, которое никто за меня не свяжет. Я превра­щаюсь либо в героя, либо в антигероя, либо просто в ска­зочного прохожего. От героя до жертвы -- шаг, и ноги уже разъехались.

Испытания преодолеваются разными способами, ина­че не выжить: хитростью, обманом, изворотливостью, сме­лостью, долготерпением. В ход идут противоположные ка­чества, сплетение которых и составляет русский моральный мир, ни на что не похожий. Имея подобный кодекс чести, трудно составить карту совершенного поведения. Единст­венным удалением от сказки может быть жестокая аскеза.

Насильственная смерть включена в сценарий не траге­дией, а как неизбежность, и баба-яга никогда не задумается над своей жизненной ролью, иначе она перестанет быть ба­бой-ягой. Есть равновесие очарования. На этой земле ска­зочные понятия совпали с историческими требованиями. На суку -- мочало. История России -- не выход из сказки (как у людей), а ее бурное развитие. Новейшие реалии по-преж­нему упаковываются в сказочный лексикон. Странно после литературы девятнадцатого века говорить о неспособности русских к самоанализу, но это так. Тетей Нюрой засеяна Русь.