Оправдание русского мира

Один из главных парадоксов моей жизни -- отношение к России. Русский до мозга костей, по всем линиям и диагона-

лям, я уткнулся в проблему России и не смог для себя ее раз­решить. Я никогда не хотел из нее уезжать, хотя ненавидел режим. Я не хотел уезжать, потому что, в отличии от дисси-денствующих друзей, представлял себе Запад. Они бежали из России, как собаки, случайно сорвавшиеся с цепи.

Я не уехал, хотя знание языков, западные связи и внутрисемейные обстоятельства способствовали. Бедные роди­тели, особенно, мама, многие годы вели в семье душеспаси­тельные антиэмигрантские разговоры. Много позже я уз­нал, что меня собирались выслать по системе Солженицы­на, но не выслали, не знаю почему. Я бы вполне справился с жизнью на Западе, не смотрел бы на него снизу вверх. Я ни­когда не примыкал ни к одному идеологическому движе­нию, включая западничество. Западник на Западе -- раство­ряющийся субъект.

Я остался в России. Надежда -- плохая спутница писа­теля. Начало реформ было связано с надеждой. На счастье, она была недолговечной. Надежда на то, что в России не ис­черпан человеческий потенциал, оказалась слишком пре­краснодушной. Россия не принадлежит к культурам, спо­собным к самоопределению. Это исторически нечестная страна. Она покоится на лжи. В России можно прожить только на лжи, включая гуманистическую ложь интеллиген­ции.

В стране вечной мерзлоты население не справилось с климатом, не нашло существования, которое бы преодолело враждебность природы к человеку. Зима не обыграна в рус­ском сознании как полноценное время года и, несмотря на все зимние праздники, не обжита человечески. А другого времени года у нас нет. Лето кончилось вчера, не начавшись. Колапс жизни в коммунальной квартире -- русский не коммунален. Колапс русского коммунизма -- русский не

любит людей. Он -- человек необщинный и, в основе своей, необщительный. Русский не врос в мир, как немец. Он ле­тит, парит над миром. Русский не овладел миром, не спра­вился с ним и провис. Из этого " провис" возникла русская духовность.

Бесценен опыт полного неудачника.

" Зачем? " -- центровое русское слово. Оно тычется в смысл. Без него нет ответа, на него нет ответа, потому что безбытийность -- русское дело.

Все бросить -- и пойти.

Русский -- не путь; он -- дорога.

Русская духовность -- беседа о бренности. Но рус­ский -- вынужденный аскет. Не справившись с миром, он говорит о тщете мира. Он отворачивается от мира, обижен­ный, и культивирует в себе обиженность, подозрительность к миру как дорогую истину в последней инстанции.

-- Мой грех, -- сказал отец Сергий, вставая со стула. -- Я думал: ты хуже!

-- Прости, святой отец! -- взмолился я. -- Я и в самом деле хуже! Я люблю есть сырые человеческие мозги. Откры­ваю чашку черепа и ем их ложкой. Как икру.

-- Ну, иди, иди с Богом, -- посуровел отец Сергий.

Русский не меньше немца чтит порядок, но немецкий порядок возвышает немца над другими народами, а рус­ский порядок доводит русского до уничтожения. Русский идет по порочному кругу истории, не сознавая, что это круг и что он порочен.

Русский -- радикально неисторичен, и в этом -- его са­мобытность. Он все время сбивается и, начав об одном, го­ворит о другом, не держит мысль. Видимо, он боится мысли. Не справившись с миром, он гадит в мире. Он антиэкологичен. Мир превращается в помойку и если бы не власть, рус-

ский бы уже давно утонул в отходах. Он -- механический богоносец.

Закон приходит в противоречие с самыми кровными интересами русского, противоречит идее выживания: от нищенского " не помереть с голоду" до общемещанского " свести концы с концами". Нет сил, времени оглянуться во­круг. Отсюда -- наплевательское отношение к планетарным и районным делам. Русский затравлен, замучен, задрочен. То скаля пасть, то виляя хвостом, он ждет для себя оправда­ния.