Ну, где же вы, девчонки. .

- Давай потрахаемся?

- Не могу, у меня месячные.

- Тогда в попу.

- Не могу, у меня геморрой.

- Тогда в рот.

- Не могу, у меня кариес.

- Тогда в нос.

- А это как?

- А ВОТ КАК!!! (кулаком в нос).

Итак, я стал мужчиной.

Стал мужчиной и теперь четко представлял, как и что делать в постели с бабой. Был, так сказать, горд за себя и всегда «готов к бою».

Но только бабы почему-то по-прежнему не давали!

Они, наверное, вообще не особо дающие в этом возрасте. Их еще не тянет в постель к своим ровесникам. Что последних доводит просто до исступления.

Почему ввсе так несправедливо?

Я в те времена только слышал замечательные истории о женщинах, которые выбирают себе в партнеров молодых сексуальных мальчиков. Я был именно таким, но не видел этих женщин. «О, где же ты, моя прекрасная блудница, - хотелось кричать мне, - я тоже буду сильно и много тебя любить. Ау!..»

А в ответ - тишина.

Утешало одно. Не я первый, не я последний, кто прошел через это. И сколько бы нам ни говорили тогда, что нужно совсем чуть-чуть подождать, лет примерно до двадцати, и девчонок станет навалом, слушать этот бред больше не хотелось. Потому что до двадцати лет не доживают. Хотелось сейчас, сразу, немедленно. Но, как ни крути, дело с этим об­стояло туго.

Правда, в жизни всегда находится место чуду.

- Мы тут хотим где-нибудь с бабами посидеть, - как-то сообщил по телефону товарищ.-
Нас двое, а их трое. Мы к тебе придем. Ладно?.. У тебя же дома никого?

Вот он - шанс.

- Приходите! - сразу выпалил я, ожидая чего-то необыкновенного.

Вскоре ко мне завалилась компания. Два парня, девчонки… Я уже стал прикидывать, которая моя, но и девчонок оказалось двое. Как?! Заметив разочарование на моем лице, приятель шепнул.

- Она заболела, понимаешь. Не смогла прийти. Ну не отменять же нам все.

- А мне отменять? - набычился я.- Пьянки не будет!

- Да погоди, - сказал приятель, - На, возьми телефон телки, позвони, скажи, что в авто­бусе с ней познакомился. Вообще-то это я с ней познакомился, но какая разница.

Сейчас, конечно, понимаешь, что эта афера шита белыми нитками. Но тогда... Вера в чудеса двигала нами. И я, будучи прирожденным артистом разговорного жанра (на тот момент уговорного), матерел на глазах.

- Але, Марина, а это Роман. Как дела?

- Какой Роман?

- Ничего себе! Сама дала мне телефон, а теперь не помнит. В сто седьмом аитобусе. Давай приезжай в гости, мы тут веселимся.

- Да? Но я тебя не помню.

- Приедешь, вспомнишь. Мы ждем.

- А куда ехать?

- Ты что, и адрес мой потеряла? Ну ты даешь! Записывай...

Я был настолько убедителен, насколько мне хотелось трахаться, то есть очень. И де­вочка поверила. Мы уже выпивали, когда она появилась на пороге. На меня, разумеется, уставилась удивленными глазами: «Я же, кажется, с другим знакомилась. Вот с этим».

- Ты что?! Он же эстонец из Нарвы. Вчера только приехал, - заверил я.

Приятель включил эстонца. Что-что, а «эстонский» мы умели подделывать... Нарва ведь недалеко от Питера, так что эстонцы здесь не вызывали удивления. А вот уважение – да. Чем мы, умело изображая их, пользовались.

Когда двое что-то чрезвычайно убедительно доказывают, третий поневоле начинает ве­рить: и девочка купилась. Иногда, правда, в течение нашей вечеринки в ее глазах мелька­ло сомнение, но мы его тут же рассеивали.

В тот день мне повезло больше других. Бабы-то, естественно, им не дали, так что в конце концов все разошлись, а моя тетка осталась.

- Я тебя довезу до дома, - пообещал я и полез к ней обниматься.- Вот сейчас, через ми­
нуточку пойдем…

И буквально через пару минут мы пошли... в спальню.

Чуть после, лежа в кровати, она задумчиво глядела в потолок и говорила, что никак не может меня вспомнить.

- Слушай, как раз, давай еще разочек и вспомним, - предлагал я, так как мне думалось о
своем. Нужно было из нее выжать все по максимуму. Чудеса - такая редкость. А пустая
болтовня в постели - непозволительная роскошь. Вот сейчас она все вспомнит, наденет
трусы и уйдет. И мы начали по второму кругу.

Примерно в середине круга третьего моя фея сказала, что все равно не помнит, чтобы давала мне телефон.

- Давала, давала, - еще раз, насколько мог правдиво, заверил я.

Еще через минуту она сообщила, что кончила, а меня так и не вспомнила. А еще секунд через двадцать девять-тридцать заявила, что вообще уходит.

- Куда?! - изумился я.- В ночь?!!

- Дебил! Сейчас всего пять часов!

- Правда?!

И тут я вспомнил, что вот-вот вернется мать. Нужно было действовать быстро: «Если хочешь - можешь идти. Я тебя провожу».

...В подобном обмане девочек не было подлости Это была ложь во спасение: вынуж­денная производственная необходимость. Поиск БОЕВЫХ ПОДРУГ являлся слишком трудным делом для одного не слишком опытного самца. Потому мы сбивались в стаи и помогали друг другу, как могли. Каждый приносил посильную помощь. Я умел уговари­вать, у другого водилась «капуста», а у третьего вся стена на кухне была исписана теле­фонами БАБ, которыми он легко делился. Делал это с видом знатока, важно сообщая, что вот эта ничего в постели, вот эта… Типа, всех перенмел. Конечно, ему не верили. Но все­гда оставалась маленькая надежда, что вдруг он не все наврал, а кое-что просто приукра­сил, ну не перетрахал, а перецеловал, ну не перецеловал, а перещупал.

Тогда все врали понемногу. Чего нибудь и как-нибудь.

В несколько тысяч раз преувеличивать победы и «слегка» приукрашать ситуации счи­талось нормой. Как, собственно, и знакомиться в автобусах, ходить в гости, дрочить в туалете, обмениваться телефонами девчонок... А как же не обмениваться? Не вышло у те­бя с ней, передай другому... пускай и он облажается. В шестнадцать лет каждая неудача тяжела. И поэтому тогда каждый должен был четко понимать, что таких, как ты, миллио­ны. И понимать - понимали, но легче от этого не было.

При этом я считал, что мне особенно тяжело. У меня маленький рост, я очень умный, а эти твари любят красивых, высоких и кудрявых. Однозначно. Так что же мне остается?!

До сих пор не забуду, как однажды ко мне пришли ребята с девчонками. Две парочки разбрелись по комнатам, а я остался на кухне с какой-то буренкой. Чудо, которое взяли для ровного счета и на которое я надеялся, - жирненький трогательный колобок - всхли-11

пывало у меня на плече и рассказывало, как сильно нравится ему мой товарищ. Я пытался ее успокоить и, главное, убедить, что я тоже на что-то гожусь. Но ничего не помогало.

«Она ушла, любви не понимая», и я остался одни. Подсчитал убытки... Да, я забыл ска­зать, что у меня был, да и сейчас еще, к сожалению, есть младший брат. Когда ко мне приходили приятели с девочками, братца приходилось выставлять из дома. Каждый час его «гуляний» мне стоил рубль. Рубли я давал ему железные юбилейные из своей коллек­ции (позже, правда, все отнял). А вечером того отвратительного дня еще и пришедшая с работы мама некстати поинтересовалась, почему у нас стоят в ряд лишние пять пар тапо-тапочек. У нас были гости?

- Нет, нет, - с ходу пришлось сочинить какую-то нелепую ложь, - Тапочки все упали с верхней полки, я расставил. Убрать наверх забыл.

Мама тактично сказала, что я могу приводить домой друзей и девочек, но чтобы папа не замечал... Угу, приводить. А деньги откуда?! Да и не дают они, девочки эти...

Правда, и в те пуританские времена существовали такие места, где все способствовало возникновению интимности: пионерские лагеря, например. Вот где сам Бог велел отры­ваться. В лагерях я отдыхал до упора, до самой крайней возрастной отметки - шестнадца­ти лет. Мой отец, хотя и был директором клуба и имел высшее гуманитарное образование, обычно устраивался кочегаром в лагерь на все лето, чтобы присматривать за мной и младшим братом. А матушке, практикующему дипломированному стоматологу, приходи­лось служить там же сестрой-хозяйкой, чтобы держать нас с братом под железным колпа­ком. Но и здесь происходило немало интересного.

В последний год своего пребывания в лагере я сдружился с шестнадцатилетней деви­цей, сестрой старшей пионервожатой, толстой девочкой с большими сиськами. Настоящая казачка, единственная моя ровесница на весь лагерь, всем своим видом и поведением под­бивала меня на то, чтобы гулять по-взрослому. Мы частенько обнимались. Я ее хватал за грудь, что было очень волнующе; и развязывал ей тесемки па сарафане, что было очень романтично, так как она ходила без лифчика. Я даже пытался дать ей в руку «колбаску», но «хот-дог» все равно не получался. Она не понимала моих желаний, я - ее упорства. Ей очень хотелось целоваться, а мне... Короче, я ее не догонял. Думаю, если бы мы начали целоваться, минут через пять или шесть ее можно было бы трахнуть. Но тогда эта умная мысль не приходила в мою светлую голову.

Однако некое подобие любви у нас все же развилось.

То, что это именно она (имеется в виду ЛЮБОВb), стало понятным, когда казачка не явилась на свидание. Я весь изнервничался, издергался. Но оказалось, что мы просто-напросто перепутали лужайки и ждали друг друга полтора часа в разных местах. Оба сильно переживали и злились. Потом все выяснили и помирились. На радостях я снова попытался ее раздеть. Но она, зараза, опять не дала! И очередной вечер в пионерском ла­гере перестал быть томным.

А наутро она сообщила, что через час они с сестрой идут мыться в баню. После чего она снова пойдет со мной гулять. «Ну, хоть что-то!» - решил я и… полез на черепичную крышу парилки.

Там, вывалявшись, как следует, в пыли и найдя возможность проковырять дырочку, за­мер в засаде. Проторчав на ней пару тройку часов, - вот бабы! за временем следить не умеют! - я притомился и начал разминать усталые члены. Тело, понимаешь, затекло. И в этот самый момент они заявились. Я замер. Сейчас начнется! Вот они сели на скамейку. Вот они сняли платья. Вот они... Но что-то, видимо, вызвало их подозрения. Видимо, от моих трудов с потолка посыпалась пыль. Они истерично позвали истопника. Тот вычис­лил меня на раз-два-три.

Этот доморощенный альпинист полез на крышу и за ухо, самым нахальным образом, стянул вниз Я понял - теперь меня с позором выгонят из лагеря и эта история станет дос­тоянием гласности. Но, что самое ужасное, - моя прекрасная толстая девочка все узнает и,

как следствие, точно не даст. Но истопник, добрый самаритянин, вероятно, из чувства со­лидарности, так никому ничего и не сказал.

Сейчас я, конечно, понимаю, что если бы за такую ерунду выгоняли из лагеря, то маль­чиков там и вовсе бы не осталось! Это же просто мелкое хулиганство, ну, как, например, вымазать ночью спящих товарищей зубной пастой. Кто этого не делал, скажите?

Именно так, держа в руках фонарик и пасту, я повстречался с очередным чудом. Она приехала с актерским отрядом. Эт» девчонки занимались в разных театральных студиях и в лагере жили бесплатно. От них требовдлось только показать какой-нибудь спектакль пе­ред закрытием. А мы, артисты-любители, решили показать им спектакль пораньше и но­чью полезли к ним в палату с банальной пионерской целью - измазать их зубной пастой. Продвигаясь с маленьким пластмассовым фонариком между железными кроватями, я за­метил, что одна из них спит в прозрачных трусах, ну, или полупрозрачных. Причем, одея­ло сбилось на сторону. Вот это удача! Подкравшись ближе и подсвечивая бесформенное тело фонариком, мы с приятелем пытались рассмотреть все как можно подробнее: искали нужные ракурсы. А девочка крутилась и вертелась, словно специально демонстрируя все, чем богата. По-моему, эта юная нахалка даже и не спала, и, по-моему, ей самой нравилось происходящее. Правда, до определенного момента, ибо, когда я протянул руку, решив ее потрогать, она что-то невнятное буркнула и накрылась одеялом. Ну точно не спала!

Мазать мы ее не стали, зачем себя обнаруживать. А наутро я «случайно» с ней позна­комился.

Девочку звали Настей. Мы подружились и продолжили общение после лагерной сме­ны. Она частенько приглашала меня в гости, когда собирались друзья. Дома у нее было интересно. Ее папа, капитан дальнего плавания, привозил из-за границы разные эротиче­ские журналы, которые мы засматривали до дыр. Я был на пару лет старше их компании. Им всем - еще по четырнадцать, мне - шестнадцать.

Вспоминая это - думаю, может, и не был я таким уж уродом, каким сам себе казался. Пусть не супермен, но, в принципе, нормальный отрок. Мы продружили с ней целый год. Не знаю, может, на самом деле она уже и была готова к сексу и даже его жаждала, но я на это не особо рассчитывал и поэтому присматривался только к своим ровесницам. Пере­спать с ними шансов больше.

Так или иначе, я вскоре потерял к ней интерес, и мы практически перестали общаться. И вдруг после длительного перерыва Настя проклюнулась Мне было уже семнадцать, а ей, значит, пятнадцать.

- Я тебе должна сказать кое-что важное, - она чувственно запыхтела в трубку.

- Чего?

- Я лишилась девственности.

- Чего-чего? - Я не был готов к такому разговору с ней.

- Ну, трахнули меня!

- А-а? Да ты что?!

Видимо, это событие для особей женского пола так же важно и значима, как и для нас. Им тоже непременно нужно донести его до всей планеты, всем рассказать и со всеми об­судить… А может, и повторить его? Поэтому, на всякий случай, я спросил: «А у тебя кто-нибудь дома есть?»

- Нет.

- Хорошо. Давай приеду, все обсудим.

И я помчался. Дома Настя принялась долго с подробностями рассказывать, «как при­шла к мальчику, как он ее повалил, но как у них ничего не получилось. А потом как она пришла снова, и как тогда у них получилось...» Я заинтересованно кивал, раздумывая, что пора бы потихоньку начать на нее залезать. Процесс пошел. Со стороны я, наверное, на­поминал Винни Пуха, неуклюже пытавшегося взгромоздиться на Сову... Но тут, откуда ни возьмись, заявилась ее бабушка, которая, видите ли, выгуливала на улице их собаку.

Обломавшись и поняв, что что-то надо делать, - так как за тот час, что ее бабушка вы­гуляет пса, успеть девочку и уломать, и трахнуть сложно, - я решил пригласить ее к себе. Точнее, к своим предкам, то есть бабке с дедкой. С некоторых пор я решил, что БАБ луч­ше водить к ним. Там было вольготно, трехкомнатно и точно известно, что раньше пяти вечера они не нагрянут.

Приехали мы часов в одиннадцать утра, и времени до вечера было навалом. Но я все же форсировал ситуацию. Чего время-то зря терять.

- Коньячку! - по-детски радостно, перейдя в наступление, с ходу предложил я (конья­чок был дедовский, бутылка стояла открытой).

- Давай! - не по-детски согласилась Настя.

И мы выпили! Немного разобрало. Но надо было рочно выпить еще. Однако я понимал, что больше из этой бутылки пить нельзя. Заметят убыток, и сразу начнутся вопросы.

- А давай теперь вот этого выпьем... Этого, э-э, - я даже не мог определенно сказать, что это стоит в бутылке с импортной этикеткой. Но точно алкоголь и, главное, бутылка тоже открыта.

- Давай! - бодро поддержала она и вдруг заявила. - Чего ты так мало наливаешь?!

Эх, была не была! Ну не убьет же меня дед из-за... непонятно чего. И я бухнул ей грам­мов триста, которые она бодро, по-взрослому, не замедлила выпить.

- А может, в постельку? - ненавязчиво, в манере поручика Ржевского предложил я.

- П-ппошли!

Настя сломалась на короткой дистанции, перехода из одной комнаты в другую. Она стала падать и я впервые увидел, как человек, засыпая мертвецким сном, громко распевает при этом песни.

Но мне казалось, что алкогольное опьянение вовсе не преграда для секса, а наоборот -помощь. И, простите, пришла девочка сама, сама попросила налить побольше. Кстати, пи­ла она тоже сама, без всякого насилия с моей стороны. В чем я виноват? Раз ни в чем, так чего ж теперь от главного отказываться?!

Настино показательное выступление, однако, длилось недолго. Вскоре девочка неожи­данно начала долго и продолжительно блевать. Вначале она уделала ковер на диване. То­гда я стянул ее на пол и притащил какой-то тизик, в который она все равно не попадала, потому что не могла даже держать голову. А пока я старательно затирал покрытие на ди­ване, она гробила ковер на полу.

Но, по сравнению с дальнейшим, отвратительная уборка могла показаться приятными хлопотами перед балом. Настя закатила глаза и начала в голос стонать: «О-оааа-ааоо...»

Мне стало страшно. Всерьез. До озноба.

Мне семнадцать, ей пятнадцать.

Тюрьма.

«Что мне делать?! Делать мне что?! Что же, твою мать, мне делать, - в отчаянии метался я по комнате. - Надо позвонить мамочке, она все-таки врач. Пусть лучше на меня наорут, чем посадят».

И я стал звонить мамаше на работу, чтобы сообщить, что сижу с девочкой, а она зачем-то напилась и почему-то умирает.

- А че делать-то?

- Ромочка, ты ее не трогал? - сразу же с волнением спросила она.

- Нет нет, - уверил я.

- Точно? - с признаками легкого недоверия в голосе переспросила любящая родитель­ница.

- Точно точно - А что ты имеешь в виду?

- Ничего. Ее надо под холодную воду.

И я потащил моего «маленького тюленя» к воде. Никогда до сих пор я не мог даже по­думать, как сложно нести человека, который почти без сознания. С меня сошло семь по-тоы. Так как Настя была девочкой мясистенькой и крупненькой, чтобы сдвинуть ее, нуж-14

ны были мускулы Геракла. Как в фильмах про войну, я тащил умирающего товарища че­рез коридор, который, собака, как назло, не кончался. Пару раз ее рука, вся, простите, в блевотных массах, выскальзывала, и девочка падала, звонко ударяясь головой о стену. Не дай Бог, соседи услышат. Но, наконец, кое-как, с трудностями коридор был пройден. Я закинул полуживое тело в ванну и врубил холодную воду. Эффект получился обратным! Настя принялась стонать еще громче, еще ужаснее, а в придачу еще и посинела, покрыв­шись страшными пупырышками.

Призрак тюрьмы с новой силой замаячил передо мной.

Теперь точно посадят, нервничал я. Поймут ли родные, простят ли? Будут ли носить передачи?.. И я решил звонить бабушке. У бабки были в роду пьющие люди и даже один настоящий алкоголик. Как никто другой, она наверняка знала, что делать в таких случаях. Ситуацию я сформулировал предельно точно: «Бабка, приезжай. У тебя дома умирает че­ловек. Ты приедешь и найдешь одинокий охладевший труп, так как меня к тому времени уже увезут в тюрягу».

Она приехала через два часа, нахлестала Настю по щекам, дала выпить нашатыря и чаю, сделала холодный компресс и, убедившись, что та уже может ходить, хоть и шатаясь, вытолкала нас за дверь. И даже дала денег на такси. В машине Настюха снова предприня­ла попытку постонать, но, наученный горьким опытом, я хлестанул ее по щеке, чем снова привел в порядок.

Вечером был семейный «разбор полетов». Мама ахала и причитала: «А что же сказали ее родители?» - «Не знаю. Я ее к двери прислонил, позвонил и убежал. Зачем слушать, что они скажут? Заранее понятно - ничего интересного». Бабушка отнеслась к произошедше­му с цинизмом, сказав только, что так нажираться мальчику из приличной еврейской се­мьи неприлично, а также посоветовала с этой алкоголичкой больше не встречаться.

История наших с Настей отношений на этом еще не закончилась. Так как на следую­щий день она позвонила и сообщила: «Я поняла. Я совсем не умею трахаться».

- Да ну? Своим умом дошла, или подсказал кто?!

- Ага. Ты не мог бы меня поучить?

- Ну-у... А когда и где? - уже более заинтересованно спросил я, справедливо опасаясь приводить ее к себе.

- Ну, вот у меня бабушка гуляет с собакой каждый день с 4 до 5, может, будешь приез­жать?

И я приехал. Но все опять было как-то неправильно, она кобенилась, а я, уже разочаро­ванный и уставший, вежливо решил послать ее по факсу. То есть познакомить со своим приятелем.

Он ее также пару раз трахнул и забыл.

Но, видимо, то, что она не заинтересовала никого из нас, не давало ей покоя. И в голове ее роились разнообразные элементы мелкой бабской мести.

Как-то однажды она звонит и говорит: «Рома, привет. Как дела? Может, приедешь? А то сижу одна, скучаю...» Намек был ясен. Я поехал. Оделся, как на свидание. Надел кожа­ный дедовский плащ. Его шляпу. И вот, весь такой красавец-раскрасавец, стою перед ее дверью и жму на кнопку. Но... почему-то никто не открывает. Тупо жму снова. Звонок трезвонит. Дверь остается запертой. Зато сзади на лестничной площадке зачем-то появля­ются три неизвестных малолетних рыла: «Ну, че приехал?»

- А вы кто такие?

- Сейчас, бля, узнаешь! Сейчас, бля, тебе, бля, будет плохо, нах!

Я смотрю, что ребята меня младше, но здоровее. И понимаю, что самое главное - про­рваться. Не показать, что боишься. Иначе тебя зароют и убьют или наоборот - сначала убьют, а потом съедят. Малолетки бьют до победного, пока не превратят живого интелли­гентного человека в неаппетитный труп, ибо тупы, твердолобы и не думают о последстви­ях. А я думал.

Решил - троих сразу мне не убрать. Значит, надо хорошо дать в рыло хотя бы одному. Тогда избивать меня будут только двое. И, взяв за грудки самого мясистого, я впечатал его в дверь. Звук удара отозвался эхом по всему подъезду. Они явно растерялись, не ожи­дая такой прыти от «коня в кожаном пальто», и быстро слиняли. Я постоял ещё минуту, приходя в себя. Неужели обошлось? Такого я не ожидал, и тем более от собственной пер­соны.

...У девочки хватило наглости еще и позвонить мне. Сообщить, какой я все-таки герой.

- А зачем ты, сволочь, это сделала? Объясни.

Она что-то замямлила на тему того, как она обижена тем, что я воспользовался ею, а потом перестал замечать... По всей видимости, кто-то из этих малолеток ухлестывал за ней и развел ее на жалость, дескать, ну почему же она грустная, почему она плачет, кто ее обидел, кто ее расстроил... Вот девочка и поплакалась, как жестоко ее бросили, как ци­нично воспользовались ее беспомощным положением и т. д. и т. п.

А в детстве модно вступаться за девок, бить кому-то морду. Наверное, и в тюрьму не­мало людей попадают по такой же нелепой причине.

Я в своей жизни не видел ситуаций, когда за женщину следует вступаться. По крайней мере во времена моей юности и в той среде, где я рос, девочки не попадали в действи­тельно обидные положения. Почти всегда оказывалась права народная мудрость, утвер­ждавшая: «Сука не захочет, кобель не вскочит». Поэтому до сих пор опасаюсь дур с ин­фантильным образом мышления, которые умеют ведь убедить нынешнего мужика дать в рыло предыдущему. Мне кажется, на такое ведутся только малолетние идиоты с кучей комплексов или лицемеры, пускающие дамам пыль в глаза. И часто оба эти определения неразрывны.

Но что делать. Даже я в том славном возрасте был недалек в каких то простых и при­митивных ситуациях. Так, например, умудрился проморгать одно чудо.

Познакомились мы в детском санатории. По сути он не очень-то отличался от пионер­ского лагеря. Но в лагерь меня тогда однозначно бы не пустили. Мне уже стукнуло восем­надцать. А для санатория это был предельно допустимый возраст.

Сказать по правде, там было неплохо. Я завел чудесный роман с одной юной феей. Зва­ли ее Вика. Мимо спящих воспитателей пробирался я по ночам в комнату, где спали она и еще две девочки. И укладывался к ней в кровать. А она... ну естественно, не давала! Гово­рила, что каждая девушка хочет выйти замуж. А если у нее уже кто-то был - эта мечта становится неосуществимой.

Мысль предложить ей выйти за меня в мою голову как-то не залетала. Если бы пришла или если бы девушка поставила такое условие - грамотно развела - наверное, я бы женил­ся. Но в санатории у нас так ничего и не вышло, несмотря на то что я Вике явно нравился И она даже в какой-то момент была готова это подтвердить.

Однажды по дороге на дискотеку мне встретилась ее соседка по комнате и загадочно сообщила, что Вика заболела и хотела бы меня увидеть. Я отправился навещать больную. Она лежала в комнате одна, да и во всекм здании тоже никого не было; все, в том числе и воспитатели, ушли на дискотеку.

- Вика, ты чего? Болеешь, что ли? - И тут я заметил, что на ней только трусы и лифчик. С другой стороны, что же здесь удивительного: болеет - вот и разделась.

- Угу, - томно ответила она.- Посиди со мною рядом.

Сидеть мне чего-то не хотелось. Чего сидеть, с больной-то?! Дискотека, между прочим, начинается. А если там какая девочка подвернется? Как такое пропустить? А? Конечно, я об этом не говорил вслух. Я об этом думал, и только об этом; а совсем не о том, что меня ждет, если останусь.

- Ну посиди, - все просила Вика. - Или приляг. Мне же будет скучно одной.

Я присел, потом прилег, раздумывая, что надо с ней немного пообниматься, да и бе­жать па дискотеку. И мы пообнимались! Она позволила многое. Но я, в свою очередь, помнил, что «каждая девушка хочет выйти замуж», и не позволил себе лишнего. Как на-16

стоящий джентльмен пытался держать себя в руках. Кончил в штаны. В ужасе понял, что надо бежать переодеваться, не идти же теперь с мокрым пятном на дискотеку.

- Ну, ладно, Вика, пока, - прикрываясь руками, начал прощаться.

- Пока, - вероятно, проклиная мою тупость, ответила она. И я ушел, оставив ее «болеть дальше».

Осел... или лучше - ИШАК!!!

Эта девушка тоже могла стать моей судьбой, сложись все тогда по-другому. Только где же в том возрасте взять опыт? А что касается чувств - ими руководит только сексуальное желание. Оно подталкивает на поиски той, котория даст, так что самцам совсем не до эс­тетства. Впрочем, и бабы-то в этом возрасте еще не очень сильно отличаются одна от дру­гой. Все только начинают жить. И лишь спустя время мы можем объективно оценить женщину. А пока - лови все, что готово попасться!

Так что параллельно моему роману с Викой я том же санатории и в то же лето подце­пил еще одну девчонку. Точнее, наш роман возник уже после того, как она уехала и оста­вила мне под подушкой письмо на восьми страницах, где писала, что я – ее кумир. Ре­шиться сказать об этом лично она не смогла и поэтому пишет об этом сейчас.

Такое признание способно потрясти неокрепшее сознание любого иосемнадцатилетне-го дауна! Я сразу же ответил. Она - мне. Я - ей. Она - мне. Мы переписывались ежедневно. Пять раз в день я бегал проверять почту. И это было очень похоже на любовь. Чистую, прекрасную, платоническую. Платоническую - потому что девочка была из Красноярска. Какие же еще у нас могли быть отношения?!

…Надо заметить, что все мои передряги и трудности – переписки и нечаянные проколы с алкоголем – не оставались незамеченными моей семьей: родители и бабушка с дедушкой принимали в них живое участие Ведь тот факт, что мальчику пора жениться, был, прямо сказать, налицо. И однажды дедушка сообщил мне, что есть у него на примете одна заме­чательная еврейская девочка. Из богатой семьи. Папа человек очень известный, мама то­же. Сходи, пожалуйста, туда.

Ну... Почему бы не сходить? Надев лучший костюм - финский за двести рублей, - и все то же дедовское кожаное пальто с бобровым воротником и дедовские же ботинки со шля­пой, я пошел на смотрины.

Приняли меня торжественно. С накрытым столом. Но, увы, девочка оказалась квадрат­ной и глуповатой. При этом себя она считала безусловной звездой. Она недавно выиграла какую-то школьную олимпиаду по какому-то предмету, за что ее наградили поездкой в Израиль. А год был восемьдесят седьмой, и еще никто нигде не бывал. Так что девочка среди своих подруг козыряла.

На меня же в те годы впечатление производили совсем иные вещи. Но как интелли­гентный человек я не мог уйти сразу. Умничать тоже не собирался, но родители девочки завели вдруг разговор о Ницше. Я его поддержал, потом перевел тему на Достоевского, откуда съехал на антисемитизм. Потом еще сыграл на фортепиано и спел какую-то смеш­ную песенку. И вдруг заметил эту женскую, якобы неуловимую уловку: мама спрашивала взглядом у дочки: «Ну, как он тебе?»

Одним движением бровей и жадно блеснувшими глазками на заплывшем личике дочка так же моментально дала маме понять - то, что надо!

...И тут Винни Пух вспомнил об одном неотложном деле…

...Ну, если у вас больше ничего не осталось... Пришлось интеллигентно давать деру - Я всегда боюсь этих ситуаций, когда видишь, что на тебя положили глаз. Для интриги луч­ше - если бы она вообще была там возможна - не знать, понравился ты или нет.

Что хочу сказать напоследок об этом возрасте? Если вы, дорогие читатели, подумали после этой главы, что я был озабоченный маньяк, вы ошиблись. Помимо соблазнения де­вочек, я уже два года учился на филологическом факультете ЛГУ и даже писал потряс­шую всех преподавателей курсовую на тему «Ненормативная лексика в творчестве рус­ских поэтоы и прозаиков Серебряного века». Русский фольклор был мне интересен. Я за-17

нимался им профессионально. И он «кормит» меня до сих пор, будучи широко используе­мым в шоу программах моего клуба. Однако у меня не сложились отношения с одним из преподавателей. Он сделал все, чтобы меня отчислили. Я автоматически попал в список новобранцев и загремел в армию, в доблестные войска связи, где и получил в полной мере возможность изучать ненормативную лексику в творчестве солдат и офицеров Советской армии конца двадцатого века.

Про армию можно писать книги и стихи. Но лучше писать про любовь. Любовь к жен­щине в армии носит характер, пожирающий душу солдата, но, увы, абсолютно платониче­ский.

Слава Богу, у меня это длилось только до первого отпуска.