Еврейский элемент

Самое семя христианства пришло в греко-римский мир извне. Иисус Христос был еврей. Он родился в то время, когда родина евреев управлялась эллинизированным монархом Иродом и представляла собой полунезависимую составную часть обширного конгломерата наций, именуемого Римской империей. Ко времени рождения Иисуса было уже много евреев, говоривших по-гречески и даже по-латыни и ставших по существу гражданами этого космополитического мира соперничающих идей, религиозных культов и эмоций. Однако раннее христианство имело почти исключительно еврейскую основу и несло на себе отпечаток единственного в своем роде еврейского опыта – парадоксальным образом и более узкого, и более универсального, чем опыт любого греческого города-государства.

Здесь мы сталкиваемся с трудностью, с которой мы еще встретимся в более острой форме при изучении самого христианства. Историк должен задаться вопросом, почему из всех племен и народов восточного Средиземноморья, живших в подобных же географических и материальных условиях и переживших примерно такую же раннюю историю, именно евреи должны были произвести религию, которая через две тысячи лет все еще остается формальной религией нашего западного мира. Он мог бы, пожалуй, ответить, что Бог избрал евреев, что все это произошло по божественному плану, и такого ответа потребовал бы от него христианский фундаменталист. Это ясный и неопровержимый ответ, весьма упрощающий задачу историка. Но мы ответим на этот вопрос иначе.

Если не верить в безусловное божественное вдохновение Библии – и Ветхого, и Нового Завета, – то остается великое множество возможных позиций, целый спектр, от полного принятия божественного происхождения Библии до его догматического отрицания; в этом последнем случае Библия должна рассматриваться как простое собрание исторических документов, к которому следует относиться, как к любым другим подобным документам – например, к «Илиаде» и «Одиссее» Гомера, к «Песни о Нибелунгах» или Корану. Антихристиане вроде Ницше, с которыми мы встретимся в конце книги, иногда перегибают палку в другую сторону, заявляя, что все написанное в Библии – скорее всего ложь.

Наша позиция в этой книге не будет догматической, и тем более не будет догматически антихристианской. Мы допускаем, c целью исторического анализа, что идеи и практика иудаизма и христианства являются исторически возникшими продуктами человеческой культуры. Разумеется, истины христианства можно рассматривать, подобно истинам платонизма, как выходящие за пределы истории – во всяком случае необъяснимые до конца в исторических терминах. Вероятно, никто не может быть скептиком во времени и верующим в вечности. Так или иначе, мы будем придерживаться в этой книге безобидного и даже несколько смиренного скептицизма.

С этой точки зрения, евреи были маленьким племенем пустыни, близко родственным народам, впоследствии известным под именем арабов или бедуинов, и происходившим, по-видимому, с Аравийского полуострова. После многих скитаний они поселились, вероятно между 1700 и 1500 годами до н. э., в гористой местности, примыкающей с запада к Иорданской долине. Вся область между долиной Нила и долиной Тигра и Евфрата – между Египтом с одной стороны и Вавилонией, Ассирией и Персией с другой – была в древности зоной фрагментации, населенной разнообразными племенами, воевавшими между собой и периодически подвергавшимися вторжению и «умиротворению» со стороны их могущественных соседей, восточных и западных. Во всяком случае, в поверхностном политическом смысле история евреев была очень похожа на историю небольших соседних племен. После недолгого периода, когда евреи были единым народом, доминировавшим в этом регионе под властью Давида и Соломона, Израиль раскололся на два царства – Израильское на севере и Иудейское на юге. Возникло соперничество между этими царствами, а также между евреями и их соседями. Были союзы, интриги, походы, битвы и все исторические перипетии, описанные в книгах Царств и Летописей. [Chronicles, в синодальном переводе «Паралипоменон»] Между тем на Востоке вырастала большая и воинственная держава, Ассирия, которая в восьмом столетии до н. э. уничтожила царство Израильское. Царство Иудейское, со священной столицей в Иерусалиме, боролось до 586 г. до н. э., пока не было захвачено другой великой державой Востока – Вавилонией. Около десяти тысяч евреев, в том числе бó льшая часть образованной элиты, были взяты в плен и переселены в Вавилон, что входило, вероятно, в вавилонскую политику рассеяния сопротивляющихся национальных групп. Хотя эти перемещенные евреи в конце концов вернулись в Иерусалим, хотя они пользовались некоторым политическим статусом (но в действительности никогда не были независимы), это уже было начало великого рассеяния. Родина евреев в шестом и пятом веке до н. э. стала частью великой Персидской Империи Ахеменидов, а после завоеваний Александра Великого попала под влияние греческой культуры. В эпоху Христа было еврейское государство под властью эллинизированного царя Ирода, оно представляло собой нечто вроде туземного царства, входившего в конгломерат Римской Империи; но были также тысячи евреев, рассеянных в соседних странах, живших обычно в особых еврейских кварталах Антиохии, Александрии, Коринфа и во всей восточной части империи. Вне Палестины евреи были уже преимущественно городскими торговцами, ремесленниками, ростовщиками, интеллектуалами и были отрезаны от земли.

Уже из этого краткого очерка видно, что было нечто отличавшее евреев от филистимлян, амалекитян, моавитян, амореев и всех других соседних народов, именами которых усыпан Ветхий Завет. Проще всего это «нечто» можно выразить как волю к выживанию, волю оставаться самим собой, волю быть народом. И вот теперь, через две тысячи лет после того как римляне разрушили подчиненное им еврейское государство, на политической карте мира вновь появилась страна Израиль.

По поводу этой единственной в своем роде истории евреев нет единого мнения. Конечно, верующий еврей может попросту утверждать, что Бог создал и сохранил евреев, что он исполнит свое обещание по поводу Мессии. Но для стороннего наблюдателя, ищущего естественное и позитивное объяснение, это легкое решение не подходит. Высказывалось мнение, что евреи – это раса, в действительности наделенная некими наследственными телесными и духовными особенностями, определившими ее историю. Но такие наивные верования в расу и расовую наследственность в наши дни неприемлемы ни для кого, кто хочет серьезно изучать человеческие отношения. Однако, модные в наше время объяснения человеческих отношений, исходящие из экономических и географических условий и составляющие материалистическую интерпретацию истории, в этом случае явно недостаточны. В самом деле, материальные условия, в которых жили все эти амалекитяне, моавитяне, амореи и так далее, вероятно, не отличались от тех, в которых сформировались евреи.

Объяснение единственности евреев надо искать в интеллектуальной истории. Евреи первые среди народов западного мира выработали страстную, фанатическую веру в единого Бога – всемогущего, ревнивого и яростно защищающего свой народ, если он доказывает своими поступками, что он в самом деле его народ. Как мы увидим, великие еврейские писатели древности приписывали своему Богу гораздо больше идей, и притом гораздо более благородных идей; но во всяком случае Иегова (Ягве) был бог воинств, бог-ревнитель, бог, не желающий иметь ничего общего с Зевсом, Дионисом, Ваалом или, что еще хуже, с женскими божествами вроде Афродиты или Астарты. Евреи держались вместе во всех своих испытаниях, потому что у них был Иегова.

Конечно, может возникнуть законный вопрос, каким образом евреи пришли к этим понятиям о своем боге. Если допустить, что различие между ними и их соседями составлял, в обычных абстрактных выражениях, достигнутый ими возвышенный этический монотеизм, то почему только они, из всех своих соседей, достигли этого верования? Как часто бывает в таких случаях, историк не может ответить на этот вопрос – во всяком случае, не может дать простой, количественный ответ. Эти верования были выкованы еврейской историей, в особенности между 1500 и 600 годами до н. э. Они могли отчасти зависеть от некоторых великих людей, таких как Моисей – призрачная и легендарная личность для историка, остающегося в рамках своей науки. Они могли зависеть от генов, от некоторой наследственной стойкости, утвердившейся среди сынов Авраама. Эти верования почти наверное зависели от рано возникшей жреческой касты, сохранявшей предания еврейского национализма: и в самом деле, их высочайшая этическая форма происходит от более поздних религиозных учителей, так называемых пророков. Отчасти эти верования зависели от давления, испытанного одаренным меньшинством, изгнанным в Вавилон в 586 г. до н. э.; давления, внушившего этому меньшинству миссию восстановить свой надлежащий «статус»; давления, побудившего этих людей идеализировать свой статус, сделав своего Иегову лучшим Богом, более нравственным Богом. Подобно политическим достижениям римлян и художественным достижениям афинян, религиозные достижения евреев были продуктом долгой истории, которую уже невозможно полностью понять или полностью восстановить.

Мы имеем о евреях замечательное свидетельство, которое христиане называют Ветхим Заветом. С точки зрения современного светского историка это сборник сочинений, созданных в разное время разными людьми. Некоторые из них – эпические произведения, еврейский эквивалент Гомера; некоторые – жреческие правила, предназначенные для прямого применения в Храме; другие – поэмы, афоризмы, патриотические этические исследования. Ко времени Христа бó льшая часть этого материала была уже собрана, более или менее официально утверждена, и стала служить евреям священным писанием, которое мы называем Библией. Для верующего Библия стала словом Божьим, продиктованным Богом его писцам, а никоим образом не простой книгой.

Включенное вместе с Новым Заветом в христианскую Библию, это собрание еврейской национальной литературы в течение столетий оставалось словом Божьим; тем самым, оно не могло быть предметом критического исследования, а подлежало лишь интерпретации, или экзегезе. Но после Возрождения и Реформации, и особенно в течение восемнадцатого столетия люди начали изучать библейские тексты критически, как они изучали тексты Гомера и Вергилия, Фукидида и Геродота. Эта деятельность завершилась в девятнадцатом веке триумфом гуманитарной учености – так называемой «высшей критикой», столь беспокоившей совесть наших прадедов. Высшая критика не привела к полному согласию. На высочайшем уровне Ветхий Завет ставит важнейшие проблемы человеческой судьбы, в которых мы попросту между собой не согласны.

Более того, современная критика, основанная на археологических данных, поставила под сомнение некоторые из главных суждений высшей критики прошлого века. И все же, эта высшая критика, иллюстрирующая конкретные достижения научного метода и труд нескольких поколений гуманитарных ученых, составляет замечательный памятник, свидетельствующий, что в этой труднейшей области возможно нечто вроде кумулятивного знания. Результаты этих исследований, в их общих чертах, могут теперь отрицать одни только фундаменталисты.

Таким образом, историкам ясно, что Ветхий Завет был скомпилирован из разных источников в разное время. Ученые никоим образом не согласны насчет подробностей; они все еще спорят, какому лицу или какой группе принадлежит тот или иной отрывок. В качестве примера того, что сделала высшая критика, можно взять Пятикнижие, – первые пять книг Ветхого Завета, по традиции приписываемые Моисею. Здесь исследователи различают три источника. Один из них, под названием J (от имени Бога Ягве (Yahweh), в английской транскрипции Иегова (Jehovah)), вероятно, старейший и самый примитивный. Этот Иегова – племенной Бог евреев, все еще общеизвестный, человекообразный (антропоморфный) бог, бог, которого мог бы понять сам Гомер. Второй источник, именуемый Е (от имени Бога Элоим (Elohim)), вероятно, более поздний, и несомненно отражающий более этичное, более абстрактное и более универсальное понятие о Боге. Третий источник, именуемый Р (от слова «жрецы», Priests), значительно более поздний и почти несомненно написанный жрецами, занимаетсяся законами, ритуалом и внешними церемониями, связывавшими евреев в единое социальное и религиозное сообщество – то, что мы назвали бы церковью. Много позже, возможно, лишь в пятом веке до н. э., эти три источника были соединены в еврейскую книгу Бытия, которую мы все знаем. Это соединение не было лицемерной попыткой кого-то обмануть; оно представляет идеи серьезных еврейский ученых о национальной миссии и национальной истории евреев, изложенные после вавилонского плена.

В Ветхом Завете есть много другого, что представляет собой историю в том же смысле; историю, написанную по более ранним источникам и по некоторым современным документам; эта история была написана с целью сделать евреев лучшими евреями, с неизменной памятью об ужасах изгнания. Ветхий Завет содержит также многое, относящееся не просто к истории, а к поэзии, философии и теологии. Таким образом традиционная эпическая история евреев переходит в творения пророков, в «писания» вроде книг Иова, Притч и Экклезиаста.

Бесполезно пытаться резюмировать всю эту массу сочинений, да и вообще от сокращенного изложения бывает мало пользы. Ветхий Завет – не одна книга, а литературный сборник, отрывочный, но не обманчивый: он отражает опыт одаренного народа. Он мало похож на то, что мы называем наукой, в нем очень мало проявляется то отношение человека ко вселенной, которое иногда называют объективным мышлением. В Ветхом Завете ничто не звучит подобно Фукидиду или Гиппократу, или даже Аристотелю; к нему невозможно применить такое выражение как «клиническое описание». Даже в афоризмах, так называемой «Книге Экклезиаста», начинающейся знаменитой фразой «суета сует, и всяческая суета», нет попытки реалистически анализировать человеческое поведение; это всего лишь отчаянная жалоба человека, каким-то образом обнаружившего, что недостаточна даже глубина. Таким образом, вся эта огромная масса литературы в подавляющем большинстве случаев есть литература чувства, стремление к высочайшему, поэтическому, к чему-то трансцендентному. [Выходящему за пределы (некоторой обстановки или системы)] Это литература, просто не принимающая этот чувственный мир с его средствами и орудиями – даже на время, нужное для его изучения.

Но Ветхий Завет великолепно изображает развитие еврейской совести, еврейского взгляда на отношение смертных людей к своему небесному господину. Это отношение – главная часть еврейского опыта, перешедшая в христианский опыт. Как мы уже заметили, Иегова на первый взгляд выглядит довольно обычным древним богом. Он не кажется особенно добрым. Когда мы с ним впервые встречаемся, он уже племенной Бог Израиля, высокомерный, одинокий, а не входящий в какой-нибудь драчливый пантеон богов. И он Бог одних только евреев.

Предполагалось, что у других племен есть другие боги. Иегова был ревнивый Бог, он не хотел, чтобы его собственный народ принимал каких-нибудь других племенных богов. И в самом деле, с точки зрения нынешнего гуманиста или рационалиста, некоторые самые неприятные места Библии повествуют о долгой и успешной борьбе Иеговы, защищающего себя и свой народ от соблазнов соперничавших с ним богов и богинь. Этот Иегова не был похож на учителя воскресной школы. Более того, у него были многие черты бога примитивного народа: он ходил по земле, говорил с Авраамом, боролся с посланцем Божьим, и ненадолго, но вполне телесно являлся Моисею на Синае во всем своем величии.

Антиклерикалы, позитивисты, всевозможные современные религиозные рационалисты, может быть, склонны преувеличивать примитивные, антропоморфные, племенные черты этого Иеговы, изображенного в Пятикнижии. Может быть и мы невольно преувеличили их в предыдущем абзаце. Но очень трудно сколько-нибудь внимательно читать книгу Бытия, не чувствуя при этом, что изображенный в ней бог и в самом деле очень далек от бога современных высоких религий, с которыми мы знакомы – еврейской, христианской, магометанской, индуистской.

В более поздних книгах Ветхого Завета, в так называемом Дейтеро-Исайе (в последних двадцати шести главах Книги Исайи), в Иеремии, в Иове уже нет сомнений: евреи пришли к представлению о единой универсальной религии, к высокому этическому монотеизму, который пророки считали истинным для всего человечества. Второй Исайя говорит вполне определенно: «Я, Господь…поставлю тебя в завет для народа, во свет для язычников». [Исайя, 42.6] И в самом деле, евреи стали более чем когда-либо Избранным Народом. Но избраны они не грозным старым пастушеским богом, чтобы наслаждаться зелеными пастбищами, проломив надлежащее число голов филистимлян; избраны они для того, чтобы показать своим примером всем людям, что Бог хочет, чтобы люди жили в мире и справедливости. «А мои свидетели…вы и раб Мой, которого Я избрал, чтобы вы знали и верили Мне, и разумели, что это Я: прежде Меня не было Бога, и после Меня не будет. Я, Я Господь, и нет Спасителя кроме Меня». [Там же, 43.10-11]

Книга Иова – произведение позднего еврейского поэта и философа, возможно настолько позднего, что он мог испытать влияние греческой трагедии; он сражается с проблемой, возникающей во всех высоких религиях. Это проблема теодицеи, проблема оправдания путей господних перед человеком. Бог всемогущ, всеведущ, всеблаг. Как же мы можем объяснить существование зла? Мы не можем сказать, что такой Бог уничтожил бы зло, но не в силах это сделать; еще меньше можно сказать, что, допуская зло, он сам творит зло. Но, как мы уже заметили, занимаясь Платоном, ум, решительно устремленный к иному миру, может усмотреть, что необходимый и конечный шаг к добру и полноте есть преодоление зла или неполноты каждым индивидом.

Однако, Иова беспокоит нечто более конкретное. Эта форма проблемы теодицеи всегда беспокоила христиан. Допустим, что Бог дозволяет зло, чтобы мы имели надежду преодолеть его, чтобы мы могли вести добродетельную жизнь, вопреки соблазнам дурной жизни. Не следует ли отсюда, что добрые дела ведут к успеху и счастью, а дурные – к неудаче и несчастью? Но все мы видим, как вокруг нас преуспевают дурные люди, а хорошие страдают. Иов был праведным человеком, богатым и счастливым. Бог разрешил Сатане испытать веру Иова, наслав на него ряд бедствий. На потерю богатства Иов ответил знаменитыми словами: «Господь дал, Господь и взял; да будет имя Господа благословенно!» Иов выдержал физические страдания. Но по мере возрастания этих страданий друзья его стали думать, что за этими чрезвычайными страданиями должна стоять какая-то большая порочность. Тогда Иов, не сомневаясь в Боге, начал выражать крайнее самодовольство по поводу своих страданий. Наконец, явился сам Бог и напомнил Иову, что человек бесконечно мал, а Божественная мудрость бесконечно велика, а потому жалобы человека на свою судьбу есть в действительности высокомерие и порочность. Тогда Иов раскаивается: «Знаю, что Ты все можешь…Так, я говорил о том, чего не разумел, о делах чудных для меня, которых я не знал…Поэтому я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле». [Иов, 42.3-6] Тогда к Иову вернулось здоровье и благополучие, и с тех пор он всегда жил счастливо.

Это скудное, может быть, рационалистическое в дурном смысле слова резюме чего-то, что не поддается резюмированию. Книга Иова имеет эмоциональный смысл, во многом вызываемый самой поэзией, хотя большинство из нас воспринимает ее лишь в переводе. Но если из книги Иова можно вывести что-нибудь земное – это убеждение, что наш узко рассудочный человеческий разум никоим образом не может измерить Бога, не может приблизиться к нему. Нет никакой проблемы теодицеи, потому что самое допущение о ее возможности есть предел человеческого высокомерия. Наше отношение к Богу – никоим образом не измерение, не вопрошание, не проблематическое отношение, о котором можно думать, как думают о своих проблемах юрист, ученый или торговец. «Бог велик, и мы его не знаем». Мы не знаем и не можем знать его, иначе мы не были бы людьми; но именно потому, что мы его не знаем, мы веруем в него.

Не все евреи достигали того уровня мысли и чувства, который мы попытались изобразить, точно так же, как не все афиняне достигали уровня Платона и Аристотеля. Но еврейский народ выработал из своего долгого опыта организованную религию, систему учреждений, образ жизни, и в этом образе жизни началось христианство. Напомним еще раз, что интеллектуальная история занимается не только великими достижениями человеческого духа, подобными творениям еврейских пророков, но также путями приспособления этих идей к повседневной жизни.

Не весь еврейский народ смотрел на своего Бога, как Исайя. Как народ, он не мог полностью растворить своего племенного Иегову во всеобщем Иегове. Несомненно, для многих евреев религия означала соблюдение Закона, то есть сохранение ритуальной чистоты посредством точнейшего выполнения невероятно сложной системы правил и предписаний. Многие из этих правил – запреты, известные в наше время под названием табу, например, закон, запрещающий еврею есть свинину; другие, подобно обрезанию, включали определенные действия. Пророки были мятежники, отвергавшие букву Закона; они были по меньшей мере религиозные идеалисты, пытавшиеся выйти за пределы Закона, а в действительности расширявшие и углублявшие религиозную жизнь своего народа.

Итак, ко времени Христа сложился уже еврейский образ жизни, не более совпадавший с высшими идеалами пророков, чем наш американский образ жизни совпадает с высшими идеалами Эмерсона или Уитмена, но притом глубоко отличный от греческого или римского образа жизни. Еврей верил во всемогущего Бога, который, по причинам, недоступным разуму мудрейших людей, допускает и даже желает, чтобы на земле происходила борьба, которую мы, смертные, ощущаем как борьбу между добром и злом. Он верил, что в этой борьбе Бог избрал еврейский народ как носителя добра, более того, что Бог предназначил еврейскому народу вести человечество к окончательной победе над злом. Для этого он пошлет ему поистине великого вождя, нового Моисея, Мессию, который построит Новый Иерусалим.

Конечно, многие обыкновенные евреи, даже большинство из них понимали это как обещание мирской славы евреев, обещание возмездия за все обиды, испытанные ими от рук вавилонян, египтян, персов, греков, римлян, – короче, все то, в чем нетрудно узнать удовлетворение националистических чаяний. Некоторые евреи могли представлять себе этот конечный триумф не как потусторонний, мистический триумф добра над злом, а как вполне земное утверждение Израиля – униженной, разбитой «малой нации» – на месте Рима.

Но даже и такая мечта вряд ли могла быть чисто материалистической. Читая пророков, мы везде находим свидетельства, что они ощущали грядущее еврейское величие прежде всего как величие своего Бога. Например, Захария говорит: «Будет в те дни, возьмутся десять человек из всех разноязычных народов, возьмутся за полу Иудея и будут говорить: Мы пойдем с тобою, ибо мы слышали, что с вами – Бог.» Евреи не могли уже надеяться стать Римом или Персией, так же как ирландцы – при всем различии между современным и древним миром – не могут надеяться стать Соединенными Штатами или СССР. Некоторые несомненно полагали, что Мессия всего лишь восстановит величие соломонова царства в ограниченной области земли, в Палестине. Те же, кто выходил за пределы такого идеала, представляли себе Мессию скорее провозвестником духовного, а не материального триумфа.

Еще одно обобщение: у еврея, даже лишенного воображения законопослушного еврея, довольствовавшегося соблюдением установленных правил, было нечто присущее лишь немногим грекам – чувство греха. У греков – обыкновенных греков – было ощущение добра и зла, но в действительности они рассматривали добро и зло примерно так же, как правильный поступок и ошибку. Дурной поступок был ошибкой, которую разумный человек мог в следующий раз исправить. Конечно, некоторые люди были неразумны, что могло иметь серьезные и даже трагические последствия. Сами боги не вполне отчетливо различали добро и зло, и они тоже были подвержены неисповедимым законам судьбы. Даже в наихудшем случае, если этот мир и не был предназначен для удобства человека, обыкновенный грек он все же не считал его местом мучения и не предпочитал какой-то иной мир.

Но еврей ощущал злодеяние как грех, свидетельствующий, что виновный порочен, испорчен до глубины души. Зло было не ошибкой, а болезнью. Можно было применить против нее лекарство; таким лекарством могло быть правильное ритуальное поведение. Но излечить вас может лишь Бог, а Бог всегда видит дальше вашего поведения, проникая в ваши глубочайшие мысли и чувства. Эти мысли и чувства должны быть чистыми, они должны быть праведными, потому что Бога обмануть нельзя. Если вы в самом деле можете быть праведным, праведным до конца, то вы спасены. Евреи в действительности придавали меньшее значение учению о немедленном личном бессмертии, чем это делали впоследствии христиане, хотя можно предполагать, что ко времени Христа представление о личном спасении праведностью стало среди них обычным. Но еврею трудно было достигнуть праведности. Бог ужасающе испытует человеческую душу. Этот мир вовсе не приятен, и даже не разумен. Он вовсе не предназначен, чтобы в нем можно было жить, как это представляют себе обыкновенные люди – разумные, себялюбивые, рационально мыслящие и не склонные к героизму. Эти люди живут такой жизнью, какую навязывает им Сатана, искуситель, и это всем известная жизнь – жизнь греховная. Грех окружает нас со всех сторон, и мы никогда не можем быть уверены, что не грешны.

Впрочем, не будем преувеличивать. Обыкновенный еврей вряд ли проводил всю свою жизнь, одержимый чувством греха. И прежде всего, то конкретное поведение, которое казалось ему греховным, не совпадало с нашим американским представлением о греховности, если мы вообще еще помним о таких вещах. Еврей был не совсем пуританин, и уж конечно, он не был тем, что называется этим словом в нашем стереотипном языке. Он не был аскетом, ему были дозволены многие умеренные удовольствия, которые мы называем чувственными. И все же он был ближе даже к нашему стереотипному представлению о пуританах, чем к греческому образу жизни. Он не осуждал плоть, но не доверял ей. И прежде всего, у него не было рассуждающего ума, ума геометра, того ума, который пытается понять вселенную как совокупность измеримых вещей. Мир был для него неизмеримым и даже враждебным местом, где человек должен вслепую нащупывать свой путь, если Господь не просветит его особенным светом не от мира сего, светом, которого грешник может не заметить.