Тень на сино

Кончилась поминальная неделя, и на следующий день Кикудзи побывал в доме госпожи Оота.

Он собирался пораньше уйти с работы - ему казалось, что после работы уже поздно наносить визит, - но так и не ушел, сидел до самого конца, беспокойно ерзал на стуле, волновался и все время говорил себе, что вот-вот поднимется и уйдет.

Фумико встретила его в передней.

- Боже, это вы!

Она склонилась в поклоне, да так и застыла. Концы ее пальцев касались пола, и казалось: только так, упираясь руками в пол, она может сдержать дрожь плеч. Она исподлобья взглянула на Кикудзи.

- Спасибо вам за цветы, которые вы вчера прислали.

- Ну что вы!

- Вы прислали цветы, и я решила, что сами вы уж не придете.

- Почему? Ведь иногда раньше посылают цветы, а потом приходят сами.

- Об этом я не подумала...

- Вчера я был тут рядом, в цветочном магазине, но...

Фумико понимающе кивнула.

- В цветах не было записки, но я сразу догадалась, от кого они.

Кикудзи вспомнил вчерашний день. Он вошел в магазин, цветов там было видимо-невидимо, и среди цветов он задумался о госпоже Оота.

Ее смерть огромной тяжестью давила на его сердце. Но от цветов пахло так нежно, так тонко, что собственный грех показался ему не таким уж тяжким.

И Фумико сейчас встретила его как-то задушевно.

Она была в белом ситцевом платье. Лицо не напудрено. Лишь на обветренных губах лежал едва приметный слой помады.

- Вчера я был рядом, - повторил Кикудзи, - но подумал, что пока лучше еще не заходить.

Фумико чуть отодвинулась, приглашая Кикудзи войти. Наверно, она с трудом сдерживала слезы, потому и разговаривала, не шевелясь, застыв в глубоком поклоне, а потом внезапно почувствовала, что если еще хоть секунду простоит вот так, склонившись до полу, то обязательно расплачется.

- Я очень обрадовалась вашим цветам, - сказала Фумико, входя следом за Кикудзи в комнату. - Но вы могли прийти и вчера.

- Если бы я пришел вчера, вашим родственникам было бы неприятно. Зачем же вас расстраивать?

Фумико покачала головой.

- Что вы! На такие вещи я давно уже не обращаю внимания.

В гостиной, перед урной, стояла фотография госпожи Оота.

А цветов было мало... Только те, что прислал вчера Кикудзи.

Как странно... Неужели Фумико оставила только его цветы, а другие выбросила или спрятала?

Впрочем, кто знает - может быть, поминальная неделя была для нее тоскливой и одинокой... Может быть, никто не приходил почтить память усопшей.

- Это мидзусаси, если не ошибаюсь?

Фумико поняла, что Кикудзи говорит о кувшине, в котором стояли цветы.

- Да. По-моему очень подходит для этих цветов.

- Кажется, хорошее сино [Сино - старинное высокохудожественное изделие из керамики, фаянса или фарфора].

Этот кувшин, изящный, цилиндрической формы, для мидзусаси, пожалуй, был маловат, но цветы - букет белых роз и бледных гвоздик - смотрелись в нем действительно очень хорошо.

- Мама тоже иногда ставила в него цветы, потому и не продала, оставила для себя.

Кикудзи сел перед урной, зажег курительную палочку, молитвенно сложил ладони, прикрыл глаза.

Он каялся в своем грехе. Но грех был сладок, и к раскаянию примешивалось чувство благодарности госпоже Оота. Эта благодарность ласкала и успокаивала его сердце.

Почему покончила с собой госпожа Оота? Что завело ее в тупик, из которого не было выхода, - сознание вины или любовь? Кикудзи всю неделю думал об этом, но так и не смог понять, что подтолкнуло ее сделать этот шаг?

Сейчас, склонившись перед прахом и закрыв глаза, Кикудзи не видел госпожи Оота, но вдруг явственно ощутил тепло ее тела. Казалось, оно исходило от аромата цветов, сладковатого, пьянящего. В этом было, конечно, что-то странное, но для Кикудзи вполне естественное - эта мертвая женщина уже таяла, теряла четкие формы, но входила в него теплом и еле слышной музыкой.

После того как она умерла, Кикудзи плохо спал по ночам. Даже снотворное, которое он подмешивал в сакэ, не помогало. Ему все время снились сны, и он часто просыпался среди ночи.

Его мучили не кошмары. Наоборот, сновидения были сладкими и чарующими. Он просыпался с ощущением восторга и некоторое время оставался в приятной истоме.

Кикудзи казалось неожиданным и странным, что умершая женщина вновь и вновь виделась ему во сне живой и что он с такой силой ощущал ее ласки.

Госпожа Оота дважды назвала себя " преступницей" - в камакурской гостинице, где они провели ночь, и в чайном павильоне, у него дома. И оба раза эти слова вызывали у нее самой странную реакцию - она плакала и трепетала от восторга. Сейчас, сидя перед ее прахом, Кикудзи думал о ней и о себе: если он был причиной ее смерти, значит преступник он, а не она... И в его душе оживал голос госпожи Оота, первой сказавшей о преступлении.

Кикудзи открыл глаза.

За его спиной всхлипнула Фумико. Наверно, она все время плакала и старалась заглушить рыдания, а сейчас не выдержала и громко всхлипнула, но тут же снова умолкла. Кикудзи словно окаменел. Спросил, не поворачивая головы:

- Когда сделан этот снимок?

- Лет пять-шесть назад. Фотография была небольшая, пришлось увеличить.

- Да? Должно быть, во время чайной церемонии снимали?

- О-о, как вы догадались?

На увеличенной фотографии остались только лицо, шея и верхняя часть груди - до запаха кимоно.

- Как же вы догадались, - повторила Фумико, - что маму сфотографировали во время чайной церемонии?

- Не знаю, почувствовал, видимо... Глаза опущены, лицо сосредоточенное - сразу видно, что человек чем-то занят. И хотя плеч не видно, чувствуется общая собранность...

- Мама здесь куда-то в сторону смотрит... Наверно, не следовало бы ставить сейчас эту фотографию, но мама ее очень любила...

- Мне она тоже нравится. Хорошее у нее здесь лицо, спокойное.

- Да... И все же она смотрит в сторону... Очень грустно. Перед ней зажигают курения, а она даже не хочет взглянуть на человека.

- Гм... Может быть, вы и правы.

- Конечно! Она же здесь словно отворачивается, да еще потупилась.

- Н-да...

И Кикудзи вспомнил скромную чайную церемонию накануне смерти госпожи Оота.

Она взяла ковшик, зачерпнула кипятку, и из ее глаз вдруг хлынули слезы. Они падали на крутые бока котелка. Ему пришлось подойти и самому взять чашку. Он еще не допил чая, а слезы на котелке уже высохли. Потом, как только он поставил чашку, госпожа Оота упала к нему на колени.

- Знаете, на последних снимках мама совсем худая и очень похожа на меня... - сказала Фумико и запнулась, - Мне почему-то было немного стыдно ставить последнюю фотографию... Потому я и поставила эту, здесь она полнее.

Кикудзи резко обернулся.

Фумико быстро опустила глаза. Должно быть, она все время смотрела ему в спину.

Кикудзи было уже пора отойти от праха и сесть лицом к Фумико.

Легко сказать - сесть. А как найти нужные слова, чтобы она его простила?..

Мидзусаси, в котором стояли цветы, оказался спасительным островком. Кикудзи, слегка повернувшись и опершись одной рукой о татами, стал рассматривать кувшин. Почему бы не рассмотреть его как следует? Ведь это сино, великолепная керамика, один из предметов чайной церемонии.

Под белой глазурью проступал легчайший, едва приметный багрянец. Кикудзи протянул руку и коснулся блестящей поверхности. Она была холодной, и в то же время от скрытого багрянца словно бы исходило тепло.

- Хорошее сино, во всяком случае, мне так кажется. В нем такая нежность... как... во сне...

Он хотел сказать - " как в спящей женщине", но сказал просто " как во сне".

- Если этот кувшин вам нравится, позвольте преподнести его вам, в память о маме.

- Нет, нет, что вы!.. - Кикудзи смущенно взглянул на Фумико.

- Прошу вас, возьмите. Керамика, кажется, действительно хорошая. И маме будет приятно.

- Керамика-то хорошая, но...

- И мама говорила, что хорошая. Потому я и поставила в нее ваши цветы.

На глаза Кикудзи вдруг навернулись горячие слезы.

- Благодарю вас! Теперь я не могу отказаться.

- Мама будет рада...

- Только знаете, я, наверно, не буду использовать этот кувшин на чайных церемониях. Он будет у меня цветочной вазой.

- И отлично! Мама тоже часто ставила в него цветы.

- Но скорее всего цветы я буду ставить тоже не для чайной церемонии, а просто так... Знаете, все же немного грустно, когда чайная утварь используется для других целей.

- Может быть... Но у меня тоже не лежит душа к чайной церемонии. Не буду я больше этим заниматься.

Теперь, когда беседа завязалась, Кикудзи было уже легче отойти от урны с прахом. Он поднялся, взял дзабутон, лежавший возле ниши, и сел на него у самого выхода на галерею.

Фумико снова оказалась за его спиной, словно сопровождала его во всех передвижениях по комнате.

Но теперь она оказалась дальше от него, и ему снова стало неудобно.

Она сидела на голом полу. Ее руки лежали на коленях. Вдруг ее полусогнутые пальцы судорожно сжались. Наверно, она хотела унять дрожь.

- Митани-сан, простите маму! - сказала Фумико и низко-низко опустила голову.

Кикудзи испугался, ему показалось, что девушка сейчас упадет.

- О чем вы говорите?! Это меня надо простить. Но я даже не могу, не смею просить о прощении, ибо нет мне прощения... Мне так горько, так стыдно... Не знаю, как я осмелился прийти к вам.

- Нет, нет, это мне стыдно! - На ее лице отразилась душевная боль.-Так стыдно, что я хотела бы сквозь землю провалиться.

Ее лицо, бледное, ненапудренное, залилось краской от самого лба до тонкой шеи. И Кикудзи вдруг увидел, какая она измученная, как извелась от всех переживаний и волнений. И здоровье у нее, должно быть, не особенно крепкое - румянец, заливший щеки, был не ярким, а розоватым, как у малокровных.

У Кикудзи сжалось сердце.

- Фумико, вы меня ненавидите?

- Ненавижу?! Как вы можете!.. Разве мама ненавидела вас?

- Нет... Но она приняла смерть... И ведь из-за меня, из-за меня же!

- Нет, она умерла, потому что хотела умереть. Сама хотела. Я так считаю. Я об этом думала всю неделю, сидела одна и думала.

- Вы с тех пор совсем одна?

- Да. Но я привыкла. Мы ведь с мамой жили только вдвоем, и я часто оставалась одна.

- И... ваша мама, единственный близкий вам человек, умерла из-за меня.

- Нет. Не из-за вас! Она сама умерла, понимаете, сама! Почему вам обязательно хочется считать себя виновным в ее смерти? Уж если кто виноват, то я виновата больше вас. И если я должна кого-то ненавидеть за это, то только себя. Но... мне кажется, нельзя так думать... Нельзя думать, что кто-то причастен к ее смерти. Это бросает тень на маму. Это грязнит ее память. Позднее раскаяние, чувство ответственности, переоценка своих поступков - все это ни к чему. Ведь мы-то живы, а она умерла. Зачем же взваливать такой тяжкий груз на душу покойной?

- В этом, наверно, вы правы. Но... если бы я с ней не встретился... - Кикудзи не мог продолжать.

- Мне кажется, мертвым нужно только одно - чтобы их простили. Откуда вы знаете, может быть, она умерла только для того, чтобы получить прощение. Вы простите маму?

Фумико резко поднялась и вышла из комнаты.

И Кикудзи вдруг все увидел в новом свете. " Умерла, чтобы получить прощение..." Значит, мы, живые, должны облегчать страдания тех, кто уже умер?..

Человек умер.

Оставшиеся в живых порой осуждают мертвых, порой страдают и каются. И в том и в другом случае есть что-то наигранное, что-то лицемерное. А мертвым уже нет дела до нас, до нашей морали...

Кикудзи снова перевел взгляд на фотографию госпожи Оота.

2

Вошла Фумико с чайным подносом.

На подносе стояли две чашки цилиндрической формы, одна покрытая красной глазурью, другая - черной.

Фумико поставила перед Кикудзи черную чашку. Чай был зеленый, обыкновенный, а не порошковый, как для чайной церемонии.

Кикудзи высоко поднял чашку и, смотря на донышко снизу, резко спросил:

- Это чья работа?

- Кажется, Рёню.

- И красная его?

- Да.

- Парные чашки... - Он посмотрел на красную чашку. Она стояла перед Фумико. Девушка поставила ее себе, но к ней больше не притрагивалась.

Хорошие чашки, очень удобная форма. Но вдруг Кикудзи стало неприятно.

Парные чашки, чашки " супруги"... Может быть, госпожа Оота после смерти мужа пила чай из этих чашек с отцом Кикудзи? Они сидели рядом, его отец и мать Фумико, и пили чай запросто, по-домашнему. Мать Фумико пила из красной, а отцу Кикудзи подавали черную...

Впрочем, если эти чашки работы Рёню, ими, верно, не очень дорожили и брали их с собой в поездки как дорожную посуду...

Из них пили его отец и госпожа Оота... И знает ли об этом Фумико?.. Если знает, это похоже на злую издевку.

Но Кикудзи не увидел тут ни издевательства, ни злого умысла, а лишь обычную девичью сентиментальность.

Больше того: он сам проникся сентиментальным чувством.

И Фумико и Кикудзи были подавлены смертью госпожи Оота. У них не хватало сил чему-либо сопротивляться, в том числе и сентиментальности. Кажется, эти парные чашки даже сблизили их и углубили общее горе.

Фумико знала все: и отношения матери с отцом Кикудзи, и с самим Кикудзи, и как умерла мать.

Фумико и Кикудзи были своего рода соучастниками: только они знали о самоубийстве госпожи Оота, и они скрыли это.

Готовя чай, Фумико, по-видимому, плакала. Ее глаза чуть-чуть покраснели.

- Мне кажется, я правильно сделал, что пришел к вам сегодня, - сказал Кикудзи. - Вы говорили, Фумико-сан, о прощении. Ваши слова можно толковать по-разному. Быть может, вы хотели сказать, что мертвый и живой уже не в состоянии простить друг друга? Но я все же попытаюсь убедить себя, что ваша мама меня простила.

Фумико кивнула.

- Да. Иначе и вы не смогли бы простить ее. Впрочем, она-то себя, наверно, не могла простить.

- А я вот сижу здесь, с вами... Может быть, я делаю что-то очень дурное...

- Но почему?! - Фумико взглянула Кикудзи прямо в глаза. - Разве мама виновата в том, что не могла больше жить? Может быть, вы на это намекаете?.. Мне поначалу тоже было очень страшно и обидно, когда она умерла. Даже если все не понимали ее, осуждали, смерть все равно не оправдание. Но... смерть отвергает любые рассуждения и толкования. И мы не имеем права прощать или не прощать кого-либо за смерть.

Кикудзи молчал. Он думал: вот и Фумико столкнулась с тайной, называемой смертью...

" Смерть отвергает любые рассуждения и толкования" - сказала Фумико. И Кикудзи удивился - он не ожидал от нее таких слов.

Сейчас они сидят рядом и думают об умершей. И, наверно, очень по-разному понимают: он - госпожу Оота, она - свою мать.

Ведь Фумико не могла чувствовать в ней женщину, не могла знать ее как женщину.

Кикудзи думал о прощении - простить и быть прощенным. Думал и погружался в мечтательную дрему, и в этой дреме было одно: госпожа Оота... ее тепло... сладостные волны...

Казалось, эти волну исходят даже от этих чашек, красной и черной.

Разве могла понять это Фумико?

Девушка, плоть от плоти своей матери, не знает материнской плоти. Да и не хочет знать, деликатно устраняется от этого. Но материнская плоть так же деликатно и порой незаметно воплощается в дочери.

В тот самый момент, когда Кикудзи увидел Фумико в передней, на него повеяло знакомой нежностью, потому что он увидел в Фумико облик ее матери.

Наверно, госпожа Оота совершила непоправимую ошибку, восприняв Кикудзи как живое воплощение его отца. И если это было ошибкой, то отношение Кикудзи к Фумико могло стать настоящим проклятием, ведь он видел в ней госпожу Оота. И все же Фумико притягивала его, и он этому не противился.

Глядя на ее обветренные полные губы, Кикудзи чувствовал, как мучительно тянет его к этой девушке.

Фумико нежная... Наверно, нужно сделать нечто ужасное, чтобы она вдруг оказала сопротивление.

Боясь наделать каких-нибудь глупостей, Кикудзи поспешил нарушить молчание:

- Ваша мама была такой чувствительной, нежной, потому и не выдержала. А я, как мне теперь кажется, порой бывал с ней жесток. Меня ведь тоже все время мучила совесть, и я говорил ей о своих переживаниях, наверно, слишком открыто, грубо. Я ведь малодушный человек и трус к тому же...

- Да нет, все дело в ней самой. Она сама изводила себя. И раньше, с вашим отцом, и сейчас, с вами... Тяжело ей было, она ведь не такая... ей не свойственно...

Фумико запнулась и покраснела, стесняясь, видно, развивать эту тему. Теперь румянец, заливавший ее щеки, был более ярким.

- Но когда мама умерла, - продолжала она, - буквально на следующий день я вдруг увидела ее совсем в ином свете. И стала думать о ней как о прекрасном человеке. Впрочем, она действительно становилась все прекраснее и прекраснее.

- Наверно, это всегда так, когда дело касается умершего.

- Я все думаю... Может быть, мама умерла, потому что не могла вынести собственных поступков, а еще...

- Нет, это не так!

- А еще оттого, что не могла себя пересилить. Она просто с ума сходила от...

Глаза Фумико наполнились слезами. Наверно, она хотела сказать: " от любви к вам".

- Умершие таковы, какими делает их наше сердце. Будем бережно обращаться с их памятью, - сказал Кикудзи.

- Но все же как рано все умерли!

Фумико, кажется, поняла, что Кикудзи имеет в виду и ее мать и своих родителей.

- И вы и я остались одни, - добавил Кикудзи. И вдруг подумал, что не будь у госпожи Оота дочери, ему бы сейчас, наверно, все казалось гораздо более мрачным - ведь в его отношениях с госпожой Оота было нечто противоестественное.

- Оказывается, вы, Фумико-сан, не только ко мне добры. Вы и к моему отцу проявляли большую доброту. Я знаю, ваша мама мне рассказывала...

Кикудзи наконец сказал то, что давно вертелось у него на языке. Кажется, его голос прозвучал спокойно и без тени фальши. Должно быть, настало время, когда он мог говорить о таких вещах. Мог откровенно сказать о связи своего отца с матерью Фумико.

Но Фумико вдруг низко поклонилась ему, коснувшись ладонями татами.

- Простите меня! Мне было так жалко маму, так жалко!.. Она и тогда была на грани отчаяния...

Фумико проговорила это быстро и застыла в поклоне. Потом заплакала, ее плечи бессильно поникли.

Кикудзи пришел неожиданно. Фумико была без чулок и все время сидела в неудобной позе, слишком сильно поджав ноги, словно хотела спрятать от него босые ступни. Она буквально сжалась в комочек и от этого казалась совсем несчастной.

Сейчас, когда она ему поклонилась и застыла, ее волосы слегка касались татами, и на их фоне ярко выделялась красная цилиндрическая чашка.

Наконец Фумико поднялась и, закрыв ладонями мокрое от слез лицо, вышла из комнаты.

Она довольно долго не возвращалась.

Кикудзи громко сказал:

- Фумико-сан, разрешите откланяться.

Когда он вышел в переднюю, Фумико появилась с каким-то свертком.

- Вот, возьмите, пожалуйста. Только уж не знаю, удобно ли будет нести.

- Простите, что это?

- Сино.

Кикудзи очень удивился: когда же она успела вынуть цветы, вылить воду, вытереть кувшин, положить его в футляр и завернуть в фуросики!

- Как-то неудобно. В нем же цветы стояли. Может быть, в другой раз?

- Нет, пожалуйста, возьмите сегодня.

Кикудзи подумал, что ей стало очень тяжело оставаться с ним, потому она так быстро и упаковала сино.

- Хорошо, я возьму. Благодарю вас.

- Конечно, я должна была бы сама отнести кувшин к вам, но я не могу войти в ваш дом.

- Почему?

Фумико не ответила.

- Что ж, до свидания, - сказал Кикудзи уже на пороге.

- Большое вам спасибо, что навестили меня. И... женитесь поскорее, не думайте о моей маме...

- Ну зачем вы об этом!

Кикудзи, уже за дверью, обернулся, но Фумико не подняла склоненной в поклоне головы.

3

В сино, полученный от Фумико в подарок, Кикудзи поставил цветы - белые розы и гвоздики бледных тонов.

У Кикудзи появилось такое чувство, словно он полюбил госпожу Оота только сейчас, после ее смерти.

И еще ему казалось, что, не будь Фумико, ее дочери, он бы не догадался о своей любви.

В воскресенье Кикудзи позвонил Фумико.

- Вы по-прежнему одна?

- Да. Правда, сейчас мне уже становится немного тоскливо.

- А ведь нехорошо все время быть одной...

- Да, я понимаю...

- Наверно, очень тихо там у вас... Я даже по телефону слышу тишину вашего дома.

Фумико едва слышно рассмеялась.

- Почему бы вам не попросить какую-нибудь подругу пожить с вами?

- Это было бы, конечно, хорошо. Но, знаете, мне кажется, если здесь появится посторонний человек, все сразу станет известно про маму.

Кикудзи не нашелся, что ответить.

- Вы хоть на улицу-то выходите? Или не можете дом оставить?

- Почему же не могу? Запираю и ухожу.

- В таком случае, зашли бы как-нибудь ко мне.

- Спасибо, как-нибудь зайду.

- Как ваше здоровье?

- Ничего, похудела немного.

- А спите как?

- Плохо, можно сказать, совсем не сплю.

- Вот уж это никуда не годится!

- Не знаю, может быть, я скоро улажу все дела с домом и сниму комнату у подруги.

- Что значит " улажу"?

- А я продаю дом...

- Ваш дом?

- Да.

- Решили продать?

- Да... А вы считаете, что лучше не продавать?

- Как вам сказать... во всяком случае, я тоже подумываю, не продать ли и мне свой.

Фумико молчала.

- Впрочем, какой смысл обсуждать по телефону такие сложные вопросы. Зашли бы ко мне... Я дома, сегодня ведь воскресенье.

- Да. Воскресенье...

- Знаете, в кувшине, который вы мне подарили, уже стоят цветы, садовые, на европейский манер. Но если вы придете, я использую его по прямому назначению - как мидзусаси...

- Устроите чайную церемонию?

- Ну, не настоящую... Просто жалко не использовать такое сино хоть раз как положено. Ведь настоящая красота чайной посуды проявляется только в сочетании с другой посудой для чайной церемонии.

- И все же сегодня я не смогу прийти. Очень уж плохо выгляжу, гораздо хуже, чем в тот раз, когда вы у меня были.

- Да ерунда все это! Ведь никаких гостей у меня не будет...

- Все равно...

- Значит, не придете?

- Нет... До свидания!

- Всего хорошего. Ой, кажется, ко мне тут кто-то пришел... Ну, пока!

Пришла Тикако Куримото.

Кикудзи весь сжался - неужели Тикако слышала его телефонный разговор?

- Погода-то, погода какая великолепная! Вот я и выбралась из дому, решила навестить вас... А то все дожди да дожди, просто сил нет...

Тикако уселась и, разумеется, сейчас же заметила сино.

- С вашего позволения, Кикудзи-сан, я бы хотела немного побыть в чайном павильоне. У меня теперь есть свободное время, ведь лето уже, уроков мало, вот и зашла...

Тикако пододвинула к Кикудзи подарок - коробку печенья и веер.

- Наверно, в чайном павильоне опять пахнет плесенью.

- Наверно...

- Вижу, у вас сино Оота-сан. Позвольте полюбоваться, - произнесла Тикако равнодушным тоном и, не вставая с места, пододвинулась поближе к кувшину.

Крепко упершись ладонями о татами, Тикако наклонилась над ним. Ее плечи, костистые, по-мужски широкие, приподнялись, голова опустилась, и Кикудзи показалось, что она вот-вот прыснет на цветы губительным ядом.

- Изволили купить?

- Нет, получил в подарок.

- Такую вещь?! Подарок, конечно, вам сделали роскошный, слов нет. Все понятно - на память, значит.

Тикако выпрямилась, повернулась к Кикудзи.

- Да, вещь очень ценная. Уж лучше бы вы купили это сино. А то даже как-то страшно от такого подарка. Это ведь ее дочка подарила вам...

- Купить? Я подумаю.

- Подумайте. У вас в доме много чайной утвари господина Оота. Но ваш отец все покупал, платил за нее деньги. Конечно, тогда, когда стал покровительствовать госпоже Оота... Вот и выходит...

- Прекратите этот разговор!

- Ладно, ладно, молчу!

Тикако вдруг быстро и необыкновенно легко поднялась и вышла из комнаты.

Вскоре послышались голоса - ее и служанки. Когда она снова появилась, на ней был кухонный халат.

- А Оота-сан ведь с собой покончила! -сказала она. Ее слова обрушились на Кикудзи, как внезапный удар.

- Что за бред! Ничего подобного!

- Вы так думаете? И ошибаетесь! Я сразу поняла. От нее всегда веяло чем-то зловещим. - Тикако взглянула на Кикудзи. - И ваш отец говорил, что она загадочная женщина. Конечно, мы, женщины, смотрим друг на друга другими глазами, чем смотрят на нас мужчины, но... Странная она была, какая-то не то наивная, не то невинная... Не знаю, не знаю, но мне такие не по нутру... А что навязчивая она была, это уж совершенно верно...

- Я бы попросил вас не говорить дурно о покойной!

- Простите, Кикудзи-сан! Вы правы, нехорошо так говорить... Но ведь эта покойница и сейчас вам мешает - мешает вашему браку... Да и отец ваш от нее натерпелся...

" Не отец, - подумал Кикудзи, - а ты сама натерпелась". Связь отца с Тикако, наверно, была случайной и очень короткой, и бросил он ее не из-за госпожи Оота, а гораздо раньше. Но Тикако возненавидела госпожу Оота лютой ненавистью. За то, что эта женщина была дорогой и близкой отцу до самой смерти.

- Да, сложная она была штучка, эта Оота-сан! - не унималась Тикако. - Вы, Кикудзи-сан, мужчина молодой, малоопытный, вам в ней не разобраться. Я вам больше скажу: счастье, что она догадалась вовремя умереть, для вас счастье. Не то погибли бы вы, сгинули. Правда, правда!

Кикудзи отвернулся от Тикако. Но она словно и не заметила этого.

- Впрочем, разве я бы допустила, чтобы кто-нибудь помешал вашему браку?! Кто знает, может, она и чувствовала себя виноватой, да ничего не могла сделать со своей бесовской натурой. Оттого и решила умереть... А еще, наверно, надеялась после смерти встретиться с вашим отцом. Такая уж она была...

От этих слов у Кикудзи по спине забегали мурашки. Тикако вышла в сад.

- Пойду посижу в чайном павильоне. Может, успокоюсь, - сказала она.

Кикудзи некоторое время сидел неподвижно и смотрел на цветы.

Белые и бледно-розовые цветы... Белое с розоватым отсветом сино... Розы, гвоздики и керамика растворялись друг в друге, поглощали друг друга... Пока он сидел и смотрел, на фоне сино возникла легкая тень - Фумико, одинокая, печальная, съежившаяся на татами в опустевшем доме.