В пути, в разлуке

Вернувшись домой из свадебного путешествия, Кикудзи, прежде чем сжечь, еще раз перечитал прошлогоднее письмо Фумико.

" На борту " Коганэ-мару", идущего в Бэппу, 19 сентября

Ищите ли Вы меня? Прошу Вас, простите мое внезапное бегство.

Я решила никогда больше не встречаться с Вами. Потому и это письмо, наверно, останется неотправленным. А если я все-таки отправлю его, то не сегодня, не завтра и, право, не знаю когда. Еду я на родину моего отца, в городок Такэда, но к тому времени, когда вы получите это письмо, если все-таки получите, меня уже там не будет.

Отец покинул родину двадцать лет назад, и я никогда не бывала в Такэда.

Я знаю этот городок лишь по стихам Хироси и Акико Йосая в сборнике " Песни гор Кудзю" и по рассказам отца.

Четыре стороны - все страны света -
огородили цепью диких гор
и положили в середину
притихший городок Такэда
и неумолчный шум осенних вод.

Такэда - неприступный город -
как древний замок, врезанный в скалу,
и лишь туннель, пронзая горы,
вратами каменного замка служит,
и не найти иных путей к нему.

По обе стороны туннеля
волною бело-серебристой
из века в век, из года в год
колышется высокий мискант
и сторожит в Такэда вход.

[Перевод стихов Н. Горской]

Я возвращаюсь на родину отца, которую никогда не видела и не знаю.

Меня тянет сюда. Меня манят и стихи местных поэтов, с которыми отец был знаком в детстве.

Такие, например:

И все шумит, шумит вода живая,
с высоких гор стекая вниз,
как будто горы, сердце открывая,
всю нежность, затаенную в глубинах,
выплескивают на гранит.

Два цвета - неба и земли -
сливаясь в тонкий цвет единый,
с младенчества в меня вошли
и с той поры звучат во мне
мелодией неуловимой.

Да разве только я один
страдаю и тоскую горько?..
Гляжу, как тучи, тяжело клубясь,
печальным бременем седин
легли на страждущие горы...

А сердце, непокорное когда-то,
забыло все, и бьется тихо, немо,
и больше не противится ему,
и об одном лишь просит небо -
пошли любимому покой!

И еще вот эти стихи Йосая влекут меня в горы Кудзю:

Такая нежность в сердце у меня,
блаженство светлое такое,
когда я вижу гору Кудзю,
как будто славные учителя
ввели меня в свои покои.

У нищего есть нищета,
но если он об этом помнит,
то сердце обратит к горам,
и горы мудростью своей
его утешат и наполнят.

Проплыли вдруг по небесам
лиловых низких туч большие стаи
и скрыли гору Кудзю-сан,
и вот горы уже не стало -
как будто путник без вести пропал.

Я привела стихи о непокорном сердце. Но мое сердце никогда не противилось Вам, а если кому и противилось, то себе самому. Впрочем, это было даже не сопротивление, а нечто более печальное.

С той поры прошло уже три месяца. И я лишь " о покое молю" - для Вас. Действительно, нельзя же писать Вам такое письмо. Наверно, я пишу то, что хочу сказать самой себе, обращаясь к Вам. Может быть, я не допишу этого письма или, дописав, выброшу его в море.

Я пишу в холле. Мимо прошел бой, задернул шторы. В холле, кроме меня, только две супружеские пары - иностранцы.

Я взяла каюту первого класса, потому что не могу находиться среди большого количества людей. Мне неприятно. Каюта первого класса двухместная. Моя соседка - хозяйка гостиницы на горячих источниках Канкайдзи в Бэппу. Она возвращается домой из Осака от замужней дочери, только что родившей ребенка. Она сказала, что совсем там замучилась, хлопотала, помогала, не смыкала глаз, потому и решила поехать на пароходе, чтобы выспаться. И правда, эта женщина, вернувшись из столовой, сейчас же легла в постель.

Когда наш " Коганэ-мару" выходил из Кобэ, туда вошел иранский пароход " Звезда Суэца". Пароход необычного типа, таких раньше я не видела.

Моя спутница просветила меня, сказала - это грузопассажирский.

А я подумала - в какое время мы живем, даже иранские пароходы приходят в Японию...

Наш пароход удаляется все дальше и дальше от берега, от Кобэ, и горы за ним постепенно становятся темными, расплывчатыми. Сейчас осень, дни короткие, вечерние сумерки наступают рано. По репродуктору передали объявление службы морской безопасности (об азартных играх - на борту корабля они никогда не приводят к добру. К ответственности привлекаются даже пострадавшие).

Должно быть, ожидается крупная игра - в третьем классе едут профессиональные игроки.

Моя соседка заснула, и я пошла в холл. Здесь две супружеские пары, иностранцы, впрочем, одна женщина - японка. Ее муж не американец, а, кажется, европеец.

И я вдруг подумала - хорошо бы выйти замуж за иностранца и уехать далеко, далеко, за границу.

Подумала и удивилась. Какие дикие мысли! Наверно, толчок им дало путешествие на пароходе, но все равно думать о замужестве как-то очень уж неожиданно для меня.

Эта женщина, японка, по-видимому, из хорошей семьи и держится с достоинством, только очень уж старается во всем подражать мимике и манерам европейцев. Ну что же, это ей удается, но все равно получается несколько нарочито. Во всяком случае, так мне кажется. Может быть, она постоянно испытывает гордость, оттого что замужем за европейцем, потому и держится так?..

Впрочем, порой человеку трудно разобраться в собственных душевных движениях. Я сама до сих пор не пойму, что движет мной в течение трех последних месяцев. И мне очень, очень стыдно из-за чашки сино. Зачем я ее разбила о каменный таз в Вашем саду?!

" Ведь есть сино лучше! " - сказала я тогда. И я сказала это совершенно искренне. Так я считала тогда.

Вы обрадовались кувшину сино, который я подарила Вам в память о моей матери, я решила подарить Вам также чашку. Необдуманный поступок. Потом мне пришло в голову, что бывает сино и получше этой чашки. Вот тут-то и начались мои мучения. Я места себе не находила.

А Вы - помните? - сказали: " По-вашему, получается, что дарить можно только шедевры..."

Да, тогда я так считала - дарить только шедевры, если дарить Вам, Кикудзи-сану. А считала я так потому, что мне хотелось сделать маму самой прекрасной.

Мама должна была стать для Вас самой прекрасной! В этом было единственное спасение и для нее, покинувшей нас, и для меня, покинутой. Поэтому мое разрывавшееся от боли сердце, одержимое одним жгучим желанием, невыносимо страдало из-за этой чашки, которая отнюдь не была шедевром. И когда я ее разбила, вдруг наступило пробуждение от сна, кошмарного или волшебного - не знаю. Но мама и я, мы распрощались с Вами. Окончательно. Хоть мне и стыдно, что я разбила чашку, но все же, наверно, я права, это надо было сделать.

Тогда я сказала Вам, что на чашке сохранился след от маминой губной помады. Теперь я не уверена в этом. Наверно, эти слова говорила не я, а моя одержимость.

В связи с этим я вспомнила случай, отвратительный с моей точки зрения.

Мой отец был еще жив, а я была маленькой. Однажды к нам пришла Куримото, и ей показали чашку, покрытую черной глазурью, кажется, работы Тёдзиро, точно уж не помню.

- Боже, она вся в плесени!.. Как вы с ней обращаетесь?! Неужели пили чай и не вымыли как следует?.. - Куримото сделала презрительную гримасу.

Действительно, вся чашка была покрыта белесоватыми пятнышками.

Она обдала чашку кипятком и, положив к себе на колени, смотрела на нее неподвижным взглядом.

- Странно, - сказала Куримото, - пятна не смывает даже кипяток.

Тогда она вдруг запустила пальцы в волосы, энергично поскребла голову и жирными пальцами протерла чашку. Пятна исчезли.

- Вот, смотрите! - торжествуя, воскликнула учительница.

Отец даже не притронулся к чашке.

- Как противно, нечистоплотно! Даже мутит...

- Пустяки! Я ее теперь хорошенько вымою.

- Все равно неприятно. Я не смогу больше пить чай из этой чашки. Если хотите, возьмите ее себе...

Я, маленькая девочка, сидела рядом с отцом и смотрела во все глаза. Мне тоже стало очень противно.

Говорят, Куримото продала эту чашку.

И вот теперь я думаю о сино. След от губной помады... Может быть, это так же неприятно?..

Прошу Вас, постарайтесь забыть маму. Прошу Вас, постарайтесь забыть меня. И женитесь, пожалуйста, женитесь на Юкико Инамура".

2

" На горячих источниках в Бэппу, 20 октября

Самый близкий и прямой путь в Такэда из Бэппу - это поездом через Оита. Но так неинтересно. Я хочу познакомиться с горами Кудзю и выбираю окольный путь: пересеку подножие горы Юфу-дакэ за Бэппу, из Юфуина поездом доеду до Бунго-Накамура, оттуда поднимусь на плоскогорье Ханда, пересеку его в южном направлении и через городок Кудзю приеду в Такэда.

Хоть Такэда и родина моего отца, мне этот город не знаком. Понятия не имею, как меня там встретят, да и встретит ли кто-нибудь теперь, когда ни отца, ни мамы уже нет в живых.

Отец говорил, в этом городе овладевает такое чувство, словно ты на родине своей души... Может быть, это потому, что городок с четырех сторон окружен неприступными, скалистыми горами и добраться до него можно только через туннель. Вот и супруги Йосая пишут об этом в своих стихах.

Мама могла бы мне рассказать кое-что о Такэда. Она была там вместе с отцом, правда всего один раз, еще до моего рождения.

Мне кажется, что, признав и простив отношения моей матери с Вашим отцом, я изменила собственному отцу. Почему же меня тянет сюда, на его родину, чужую и не знакомую мне?.. Или в теперешнем моем состоянии мне необходимо побывать в таком месте, которое одновременно и родина и чужбина?.. Или, может быть, здесь, среди гор, видевших рождение моего отца, вдруг забьет в душе живительный источник и целебная вода очистит от всех грехов и мою мать и меня?..

В сборнике " Песни гор Кудзю" есть прелестные стихи:

Вернусь домой из дальних мест
и, на колени встав, потуплю взор
перед очами моего отца;
и, распростершись на земле, взгляну
в лицо извечно дорогих мне гор.

Кто знает, может быть, тогда, когда я признала и простила отношения Вашего отца и моей матери, появились на свет первые ростки, выросшие впоследствии в непоправимую ошибку и для мамы в для меня. Может быть, эти ростки пустили корни и в Вашей душе и заставили Вас страдать, словно проклятие, тяготея над Вами?.. Но любое проклятие когда-нибудь теряет силу. Я думаю, наше с Вами потеряло свою силу именно в тот день, когда я разбила чашку.

Я любила двух людей - маму и Вас, Кикудзи-сан. Наверно, Вам странно слышать это запоздалое признание. Я и сама до сих пор удивляюсь своему чувству, но не хочу его скрывать от Вас, ибо признание и будет тем покоем, о котором " молю для Вас". Я не обвиняю и не проклинаю Вас сейчас, Кикудзи-сан, как не обвиняла и не проклинала раньше. Моя любовь получила наивысшее воздаяние и наивысшую кару. Обе мои любви пришли к логическому концу: одна завершилась смертью, другая - самой суровой карой. Может быть, такова моя судьба? Мать рассчиталась смертью, а я - бегством, взвалив на себя тяжелейший груз.

- О-о, хочу умереть! - часто говорила мама.

А когда я не пустила ее на свидание с Вами, сказала:

- Ты хочешь моей смерти?

В тот самый день, когда я разбила сино, ко мне вдруг пришло прозрение. Я поняла, что творилось с моей матерью. Увидев Вас на чайной церемонии в храме Энкакудзи, она впала в состояние, которое я называю " на грани самоубийства". Встреча с Вами, Кикудзи-сан, поселила в ней желание покончить с собой, и в то же время Вы были ее единственной зацепкой за жизнь, потому что она жила одной мыслью - быть с Вами. Я этому мешала, и она умерла. А в тот день, когда я разбила чашку, и ко мне пришло это состояние - " на грани самоубийства". Что удержало меня от искушения наложить на себя руки? Только ее смерть. Я живу потому, что умерла мама.

Когда я разбила чашку о садовый таз и, теряя сознание, начала падать на дорожку, Вы подхватили меня. И я тогда позвала: " Мама! " Вы слышали? Нет, наверно. Наверно, я кричала мысленно.

Вы говорили - нельзя тебе уходить домой. Вы хотели проводить меня. А я только качала головой.

Я сказала Вам тогда, что мы больше не увидимся, и ушла, убежала. И бежала всю дорогу, вся вспотев, и действительно решила умереть. Нет, у меня не было обиды на Вас. Но я почувствовала, что подошла к своему концу. К финалу, за которым уже ничего нет. Разве моя смерть не стала бы естественным следствием смерти матери? Она не вынесла своего позора и умерла. А я - разве все мое поведение не было таким же позором? Но из невыносимо жгучего пламени раскаяния, охватившего меня, прорастали сказочно прекрасные цветы - ведь я любила Вас! И что бы Вы со мной ни сделали, это не могло быть позором. Я, как мотылек, летела на огонь. Мама умерла, не вынеси собственного падения. А я считала ее прекрасной. Разве в этом стремлении было что-либо позорное для меня?

И все же между нами, мамой и мной, была существенная разница. Ей было достаточно одной встречи с Вами, чтобы жить мечтой о новой встрече. Мне тоже было достаточно одной-единственной встречи, но мои грезы развеялись, и я, потрясенная, пробудилась. Я открыла глаза и поняла, что начало моей любви стало и ее концом. Нет, я не остановилась на полпути, не стремилась сдержать свои чувства, я их отторгла, низринула в бездну.

Нельзя, ни в коем случае нельзя, подумала я. Мама умерла, я кончилась. Что же дальше? Пусть он женится на Юкико-сан. В этом мое спасение.

Конечно, я могла бы просто сказать Вам: " Не ищите меня, не преследуйте, иначе наложу на себя руки! " Но я так не скажу, это слишком эгоистично. У меня, одержимой идеей сделать мою маму прекрасной, остается только один выход: уйти, не оставив никаких следов, вырвать все напоминания обо мне и моей матери из Вашего окружения.

Госпожа Куримото говорила, что мы, мама и я, мешаем Вашему браку и что у Вас совершенно переменился характер после знакомства с мамой. Прозрев, я отлично поняла ее.

В тот вечер, когда я разбила чашку, мне было очень плохо. Всю ночь я проплакала, а рано утром пошла к подруге и попросила ее отправиться со мной в путешествие. Она встревожилась.

- Что с тобой? -сказала она. - Глаза заплаканы, даже веки опухли. По-моему, ты так не плакала даже тогда, когда умерла твоя мама.

И подруга поехала со мной в Хаконэ. Конечно, смерть матери была для меня огромным, непоправимым горем. Но в детстве мне случилось пережить минуты еще более горькие и страшные. Это было в тот день, когда к нам пришла госпожа Куримото и начала поносить маму, требуя, чтобы она рассталась с Вашим отцом. Я находилась в соседней комнате, все слышала и не могла сдержать слез. Тогда мама вошла, обняла меня и повела с собой в ту комнату, где была госпожа Куримото. Я хотела вырваться и убежать, но мама усадила меня к себе на колени.

- Не уходи, посиди со мной. Пожалуйста! А я тебя обниму. Ну да, твою маму обижают... И у меня сердце разрывается, когда ты плачешь за моей спиной. Не уходи!

Я уткнулась маме лицом в грудь и даже не смотрела на госпожу учительницу.

Но она-то не собиралась оставлять меня в покое. А какой язвительный у нее был голос!

- Что это - выход на сцену актрисы, исполняющей детскую роль? Ты девочка умная и должна прекрасно знать, зачем ходит к вам дядя Митани.

- Нет, нет, нет! Не знаю, не знаю! - Я затрясла головой и заплакала еще сильнее.

- Знаешь, прекрасно знаешь! А у этого дяди, между прочим, есть жена, законная. И ребенок есть, мальчик, немного постарше тебя. И этот мальчик будет ненавидеть твою маму, да, да! А если в школе про это узнают? Учителя и подруги?.. Ай-ай-ай, как тебе будет стыдно за маму!

Мама сказала:

- Ну зачем вы так? Ребенок же безгрешен! Но госпожа учительница не унималась:

- Безгрешен? Вот именно! А вы стараетесь воспитать ребенка во грехе. Безгрешен, гм... Но плачет очень искусно.

Мне было тогда лет одиннадцать-двенадцать.

- Короче говоря, - закончила госпожа учительница, - искалечите вы дочь. И не ждите для нее ничего хорошего. Несчастная девочка... Втянули вы ее в омут...

Мне кажется, горе, разрывавшее тогда мое детское сердце, было сильнее, чем теперешняя боль от смерти матери и от разлуки с Вами.

Утром наш пароход прошел через пролив Иё-нада. Море было абсолютно спокойным, лучи солнца, падавшие в каюту сквозь стекла иллюминатора, грели так сильно, что я сняла жакет. И все равно было жарко, даже в одной блузке. А потом, в полдень, мы зашли в порт Бэппу. Какое удивительное зрелище! Порт опоясан горами, они тянутся справа налево и словно обнимают море. В середине водная гладь, а горы как огромные застывшие волны. Такое я видела только на декоративных панно.

Приняв любезное предложение моей попутчицы, я остановилась в гостинице на горячих источниках Канкайдзи. Источники Канкайдзи расположены довольно высоко в горах, и прямо из окон купальни открывается великолепная панорама порта и города. Все здесь удивительно - я и не знала, что существуют на свете горячие источники, словно бы парящие в воздухе над удивительно светлым простором земли.

Я совершила поездку на автобусе по окрестностям - по " аду". Билет стоит сто иен, осмотр достопримечательностей - еще сто. В " аду" есть частные владения, всего таких владений пятнадцать или шестнадцать, и существует даже объединяющий их " адский кооператив".

В " аду" есть два озера - " Кровавое озеро" и " Морской ад". Ах, какая удивительная вода в этих озерах! У нее какой-то особый, чарующий и, как мне кажется, мистический блеск. А уж о цвете я и не говорю! Вода в " Кровавом озере" действительно имеет красноватый цвет: на дне густо-алый, словно из глубины струей бьет кровь, а ближе к поверхности - бледно-алый, словно кровь растворилась в воде. Над озером поднимается розоватый пар. А " Морской ад" тоже своего рода чудо. Это озеро назвали так потому, что вода в нем по цвету такая, как в море. Но у настоящей морской воды никогда не бывает такой кристальной прозрачности и такого удивительно чистого голубовато-зеленого оттенка. Я вспоминала эти озера глубокой ночью в гостинице далеко от города. Озера горячего " ада"... Они какие-то неземные, нездешние, эти озера. Словно их напоили источники из царства грез... А мы с мамой блуждали по аду любви... Есть ли в нем такие же прекрасные источники?.. Цвет " адской" " горячей воды обвораживает и приводит меня в восторг.

Простите меня, пожалуйста".

3

" На горячих источниках Судзию на плато Ханда, 21 октября

Сейчас я в гостинице с горячими источниками, находящейся в глубине горного плато. Ночью здесь такой холод! Я замерзаю даже в гостиничном кимоно, надетом поверх свитера. Сижу, съежившись над жаровней. Эта гостиница перестроена после пожара на скорую руку, сёдзи и фусума закрываются неплотно. Конечно, я захватила с собой теплые вещи, предвидя еще в Токио, что мне придется быть высоко в горах. Горячие источники Судзию находятся на высоте тысячи метров над уровнем моря. А завтра мне предстоит подняться еще выше - перейти через перевал, полторы тысячи метров над уровнем моря, и остановиться на других источниках, высота их - тысяча триста метров над уровнем моря. Все понятно, но какая разительная перемена после теплыни в Бэппу, откуда я выехала лишь сегодня утром.

Завтра - горы Кудзю, а послезавтра наконец Такэда. Наверно, и в завтрашней гостинице, и в городке Такэда я буду продолжать писать Вам это длинное письмо. Что же я хочу сказать Вам, почему пишу? Не путевыми же впечатлениями делиться... Какие слова для Вас подскажут мне горы Кудзю, родина отца?

Возможно, мне захочется сказать Вам слова прощания, хотя я прекрасно знаю, что для меня лучше всего проститься с Вами безмолвно. Кажется, мы с Вами мало разговаривали, но все же сказали друг другу очень многое.

Прошу Вас, простите мою мать!

Эту фразу я повторяла при каждой встрече с Вами, вымаливая прощение для мамы.

Когда я впервые пришла к Вам с просьбой о прощении, Вы, должно быть давно знавший о моем существовании, сказали: "...Вот я и фантазировал, как мы будем с этой девочкой разговаривать о моем отце..."

И еще:

" Если бы наступило такое время, когда мы с вами смогли бы спокойно поговорить о благородстве вашей матери, да и о моем отце тоже, как бы хорошо было, правда? "

Такое время наступило. И такое время безвозвратно утрачено. Если бы мы с Вами когда-нибудь встретились и заговорили бы о Вашем отце или о моей матери, я бы и слова не могла вымолвить, только бы дрожала от раскаяния и позора. Наши родители для нас - запретная тема. Разве такие дети, как мы, имеют право любить друг друга? Я пишу об этом, и у меня наворачиваются на глаза слезы.

С тех пор как госпожа Куримото подвергла меня, одиннадцати- или двенадцатилетнюю девочку, позорной пытке, мне глубоко в душу запали ее слова - у " дяди Митани" есть мальчик. Но я никогда не спрашивала " дядю Митани" о его мальчике. Казалось, об этом говорить нельзя.

Маленькая гимназистка очень хотела знать, сколько лет мальчику, взяли ли его на войну, но спросить об этом не осмелилась. Никогда, ни разу.

Ваш отец часто бывал у нас даже в самые страшные дни, когда усилились воздушные налеты. Я провожала его домой. Мне было очень страшно - вдруг с ним что-нибудь случится и его мальчик останется без отца, как я... Если подумать, даже смешно немного: я ведь сама уже выросла, а мальчик был старше, его могли взять в солдаты, но я все равно думала о нем, как о маленьком мальчике. Почему? Наверно, первое впечатление - сообщение госпожи Куримото о существовании этого мальчика - было очень сильным и глубоко врезалось в мою память.

Мама была человеком неприспособленным, и разъезжать в поисках продуктов приходилось мне. Помню, однажды в толпе, штурмовавшей поезд, я увидела красивую женщину и буквально прилипла к ней. Разговорились, кто куда едет, какие продукты ищет. Потом она стала рассказывать о себе.

- А я содержанка...

Красавица была откровенна со своей случайной попутчицей-гимназисткой. А гимназистка в ответ на откровенность:

- А я... дочь содержанки... Женщина очень удивилась:

- Да что вы?! Как хорошо, что вы уже почти взрослая. Она, кажется, неправильно поняла смысл моих слов " дочь содержанки", неправильно в отношении моего отца. Но я ничего не сказала, только покраснела до корней волос.

Она меня очень жалела. Потом мы с ней часто встречались, условившись вместе ездить за продуктами, и ездили иногда очень далеко. Однажды привезли рис из ее родной деревни в префектуре Ниигата. Я не могу забыть ее.

" Почти взрослая..." А теперь я уже совсем взрослая. Ну и что? Ничего хорошего. Теперь даже и поговорить с Вами - о Вашем отце и моей матери - невозможно...

Доносится шум водопада на горячих источниках. Купающиеся становятся под удары горячих струй, что здесь называется " побиться". Помогает от онемения и болей в мышцах, поэтому, верно, и источник назвали " Судзию" - " Мускульный".

В здешней гостинице своей купальни нет, купаются в большой общественной купальне в глубине долины между горами Ваитаяма и Куроивасан.

К ночи свежеет, с гор опускается ночной воздух. А я сегодня видела прекрасный багрянец осенней листвы. Такой живой, глубокий цвет, ничуть не похожий на фантастические краски озер царства грез в Бэппу. Горы Юфу-гатакэ, на которые открывается вид с высокого плато Дзёсима, были очень хороши, но их не сравнить с потрясающей картиной, развернувшейся передо мной на плато Ханда, по дороге от станции Накамура. Когда мы, преодолев все тринадцать поворотов, поднялись на плато, я обернулась назад и увидела утопающее в золотой листве ущелье Кусуй. Из-за вершины горы били лучи солнца, но не очень яркие, а смягченные синеватыми тенями в складках горы. В этих мягких лучах золото листвы было смуглым, а багрянец особенно ярким. Закатное солнце, выглядывавшее из-за плеча горы, придавало осенней листве особую прелесть.

Думаю, завтра на плато и в горах, куда я направляюсь, будет хорошая погода. Желаю Вам спокойной ночи из далекой гостиницы в горном ущелье. Вот уже три дня, как я в пути, и мне не снятся сны.

Последние три месяца, прошедших с той поры, как была разбита чашка сино, я жила у подруги и ужасно мучилась от бессонницы. Мои бессонные ночи громоздились, как эти горы. Подруга, должно быть, страшно устала от меня, слишком уж много хлопот я ей доставила. Это она ходила за моими вещами в ту комнату, за парком Уэно.

Она рассказала мне, что Вы - конечно, это были Вы, кто же еще! - приходили туда на следующее утро и расспрашивали обо мне. Но все же я не могла сказать ей, почему я убежала и скрываюсь от Вас.

- Я не имею права любить этого человека...

Больше я ничего не сказала.

- Но он же любит тебя! Знаю я эти разговоры - " не имею права любить". Когда женщина говорит эти слова, она чаще всего либо лжет, либо кокетничает... Ладно, будем считать, что ты не врешь.

Наверно, моя подруга хотела сказать, что каждый человек имеет право любить другого человека. Может быть, это и так... Да, это так, если решить умереть, как мама...

Но Вы-то знаете, до какой крайности я была доведена или дошла сама. Вы знаете, как я хотела, чтобы моя мама после смерти стала прекрасной. До сих пор не пойму, почему я поступала так, а не иначе. Что это - случайность? И вообще, что такое случайность? Трудно судить о собственных поступках, и, наверно, еще труднее судить о твоих поступках другому, который видит все со стороны. Может быть, это слово " случайность" возникает от неполного понимания?.. Или о случайности говорят тогда, когда бог и судьба даруют человеку прощение?

Нехорошо говорить об этом, но у моей подруги уже был грех до того, как все случилось со мной. Наверно, поэтому я и обратилась к ней за помощью. И она сразу все поняла, то есть поняла прямую причину моего состояния. Но мое отчаяние, водоворот раскаяния, круживший меня как соломинку, - это было выше ее понимания.

А потом я стала приходить в себя, даже повеселела немного. Не знаю, может быть, я пошла в маму, может быть, беспечность и легкомыслие у меня в крови... Так или иначе, но я стала выздоравливать, и подруга отпустила меня одну в это путешествие.

По сравнению с жизнью вдвоем с мамой или с моей одинокой жизнью после ее смерти путешествие, пребывание в разных гостиницах кажутся мне чуть ли не верхом успокоения и беззаботности. Но все же по ночам бывает очень тоскливо и пусто, потому я и начала писать это письмо. С тех пор прошло три месяца, и вдруг я заговорила. Почему? "

4

" На горячих источниках Хоккэин, 22 октября

Сегодня я перешла через перевал Сугамори на высоте тысяча пятьсот сорок метров и сейчас нахожусь в гостинице на горячих источниках Хоккэин, высота - тысяча триста три метра. Более половины пути осталось позади. Завтра спущусь в городок Кудзю, а оттуда - прямо в Такэда. К вечеру я почувствовала себя немного усталой. Должно быть, от длительного пребывания под лучами высокогорного солнца и от перенасыщенного парами серы воздуха. Здешний источник содержит много серы, а кроме того, как говорят, гора у перевала Сугамори буквально " дышит" серой, и, если ветер дует в лицо, пары проникают в легкие. Говорят, серебряные часы чернеют здесь за один день.

Вчера утром было всего пять градусов тепла, а сегодня - четыре. Сегодня ночью, сказали мне в гостинице, будет еще холоднее. Не знаю, когда они проверяют температуру, но, возможно, перед рассветом ртуть в термометре падает до нуля.

К счастью, мне дали хороший, уютный номер на втором этаже флигеля. Рамы здесь двойные, надежно защищающие от холода. Гостиничное ватное кимоно толстое, а в хибати много горячих углей. Гораздо веселее, чем вчера в Судзию.

Гостиница Хоккэин стоит одиноко в горах. Сюда не доставляют ни писем, ни газет. До ближайшей деревни три ри, до ближайшего дома - полтора. Детей школьного возраста здешние жители устраивают на время учебы в деревне, потому что до начальной школы далеко, тоже около трех ри.

У хозяев гостиницы двое детей - мальчик шести лет и четырехлетняя девочка. Их бабушка зашла ко мне в номер посидеть, наверно потому, что я женщина и приехала одна. Дети пришли с ней и все время воевали - кому сидеть на коленях у бабушки. Сначала место заняла девочка, уселась верхом, обхватила старуху ручонками за шею. Брат попытался ее столкнуть, она на него кинулась, и началась страшная возня. Ребята пищали, гонялись друг за другом. Очень славные малыши, у мальчика прекрасные глаза, но у девочки еще лучше - огромные-преогромные и дерзкие, а личико волевое. Нет, правда, удивительные глаза у этой девчушки! И такая в них дерзость, как у туго натянутого лука. А уж яркость - просто описать нельзя! Может, это горное солнце влило свой блеск в детские глаза?..

- Значит, у вас тут нет поблизости соседей, - сказала я. - Детишкам и поиграть не с кем.

- Не с кем. У соседей есть дети, но далеко они, соседи-то, около трех ри до их дома.

Она рассказала, что, когда родилась девочка, мальчик сказал: " Раньше я спал с мамой, а теперь пришла девочка и отняла маму". А до рождения сестренки он говорил: " У нас родится ребеночек, и мы будем спать с ним рядышком".

Но после рождения девочки ему пришлось спать с бабушкой.

Вот так и растут эти дети с яркими большущими глазами в одиноком доме в горах. Впрочем, не знаю, может быть, зимой хозяева заколачивают гостиницу и переселяются пониже, в деревню. Очень славные дети, красивые, круглолицые.

И я вдруг подумала о себе - я была единственным ребенком.

В детстве я не замечала этого, росла и росла, всегда одна, с самого рождения. То есть не то чтобы не замечала, а, наверно, привыкла. А позже, в гимназии, у меня порой появлялось сентиментальное желание иметь старшего брата или младшую сестренку, но желание это быстро проходило. Когда скончалась мама, я позвонила Вам и сделала Вас соучастником в сокрытии истинной причины ее смерти. Нехорошо получилось, словно Вы действительно виноваты в том, что она умерла. Я только сейчас об этом подумала, задним числом. Был бы у меня старший брат, я бы Вам не позвонила, да и мама, может быть, не умерла бы. Во всяком случае, я бы не испытала такого горя и такой глубины греха. Просто не могу прийти в себя - так меня поразила эта внезапно вспыхнувшая мысль. Я, единственный в семье ребенок, всю жизнь мечтала о товарище, о друге, потому так и потянулась к Вам, приласкалась душой... К Вам - к кому я не имела права приласкаться.

Я, единственный ребенок, сейчас сижу в одинокой горной гостинице и жажду, жажду увидеть моего старшего брата. Позвать бы его, несуществующего и никогда не существовавшего! Пусть не старший брат, пусть будет младший или старшая сестра... Лишь бы родной человек... Смешно, наверно, что мне хочется позвать не рожденных на свет братьев и сестер...

Единственный ребенок... Кстати, Вы ведь тоже единственный. И об этом я раньше никогда не думала. Когда Ваш отец приходил к нам, он, разумеется, не говорил, что у него единственный сын, - Ваша семья была для нас запретной темой, - но однажды он сказал:

Скучно тебе одной, хорошо бы маленького братика или сестренку.

Я побелела как полотно, с трудом уняла дрожь. А мама:

- И правда! Вот и Оота, умирая, очень жалел ее. Страдал... Говорил, плохо ей будет одной, девочка ведь...

О простодушная моя мама! Но и у нее, кажется, перехватило дыхание, когда она заметила мое состояние.

Я в этот миг испытывала и ненависть и страх. Мне было уже лет пятнадцать, и я все отлично понимала. Мне показалось, что Ваш отец говорит о будущем ребенке, о моем брате или сестре от него! Я содрогнулась - у ребенка будет другой отец, не мой!.. Теперь, оглядываясь назад, я думаю, ничего такого не намечалось, просто во мне заговорила излишняя подозрительность. Ваш отец, произнеся эти слова, скорее всего думал о Вас - единственном сыне. Или пожалел нас с мамой - одиноких, не имевших никого на свете. Но тогда я была в страшном состоянии. Решила: если родится ребенок, убью. Ни до, ни после мне никогда не приходила мысль убить человека. Но тогда я, наверно, действительно могла бы убить ребенка. Не знаю, что это было - ревность, ярость, ненависть... Или вопль детской души, такой еще чистой. Мама, по-видимому, что-то почувствовала.

- Мне по руке гадали, сказали, что у меня будет только один ребенок, - сказала мама. - Да и зачем мне второй? Она у меня такая хорошая, добрая, что и десять детей ее бы не заменили.

- Это-то верно... да... Но единственный ребенок обычно замыкается в себе, растет одиноким и потом всю жизнь стремится к одиночеству. Трудно ей будет общаться с людьми...

Возможно, Ваш отец сказал так потому, что я угрюмо молчала. Я вообще избегала Вашего отца, старалась не глядеть на него, не разговаривать с ним. А ведь я не была букой, напротив - была жизнерадостной девочкой, характером в маму. Но как бы я ни разыгралась, ни расшутилась, стоило появиться Вашему отцу, и я мгновенно замолкала. Наверно, мама страдала от моего молчаливого детского протеста. А Ваш отец совсем и не хотел меня обидеть в тот раз, просто он подумал о Вас, единственном в семье сыне.

Но что было бы, если бы тогда у моей матери родился ребенок, тот самый, которого я собиралась убить? Ведь это был бы и мой и Ваш младший брат. Или сестра.

Какой ужас!

Почему у меня опять эти болезненные мысли? Ведь я путешествую и природа очищает меня. Я сегодня шагала по плоскогорью и через перевал. И была такая хорошая погода...

- Великолепная погода, не правда ли?..

- О да!..

Сегодня утром, вскоре после того, как я вышла из Судзию, я услышала эти слова. Ими обмениваются здешние крестьяне вместо приветствия. И говорят они не " хорошая" погода, а именно " великолепная". Это своеобразное приветствие вдруг умиротворило мое сердце.

Погода была действительно великолепной. Вдоль обочины дороги росла трава - то ли мискант, то ли другая какая степная трава. Метелки у нее отливали серебром в лучах утреннего солнца. Слева, у подножия горы, возвышались криптомерии, между стволами синели глубокие тени. На рогоже, разостланной на меже у рисового поля, сидел маленький ребенок в красном кимоно. За его спиной лежали игрушки и еда в белом мешочке. Мать жала рис. Здесь бывают ранние заморозки, и рис стараются посадить пораньше. Говорят, жгут костры на полях, когда наступает время посадки. Но в это утро природа излучала тепло и свет. Ребенка посадили на межу, чтобы он погрелся на солнышке. А я сняла теплую обувь и надела легкие брезентовые туфли на резиновой подошве. И мне казалось, что всегда будет тепло и всегда можно будет ходить налегке.

Наверно, из Судзию можно подняться к перевалу по альпийским дорогам и горным тропинкам, но я решила выйти к Ханда, где почта и школа, и оттуда идти по центру плоскогорья, чтобы любоваться горами Кудзю. Этот путь легче, да и ноги не так устанут, ведь на горы взбираться не надо, надо шагать по равнине до перевала Сугамори, перейти через него и спуститься в Хоккэин.

Кудзю - общее название горной цепи, объединяющей Целый ряд вершин. Вот они, с востока на запад: Курогатакэ, Тайсэндзан, Кудзюсан, Миматаяма, Куроивасан, Хосседзан, Рёсигатаке, Ваитаяма, Итимокусан, Сэнсуйсан. К северу от них тянется высокогорная равнина Ханда.

К северу от них... Ну да, вся равнина Ханда находится к северу от этих гор. Но гора Ваитаяма, например, на западе и гора Куэхира на востоке и еще другие горы словно поддерживают равнину и поднимают ее высоко-высоко, и равнина, округлая, как бы плывет, парит в воздухе, будто и на самом деле вдруг всплыла здесь с неведомого дна сказочно прекрасная страна. Горы - в золотой листве, колышущиеся метелки мисканта - серебристо-белые, но все равно кажется, что по равнине перекатываются бледно-сиреневые волны. Высота равнины тысяча метров, поперечник ее - восемь километров и с юга на север, и с востока на запад.

Я пересекла равнину с юга на север. Примерно на середине пути, когда вокруг раскинулся широкий простор, вдали между горами Миматаяма и Хосёдзан показался легкий дымок. Это дымилась гора Ивосан. Небо было чистое, лишь над вершиной Ваитаяма плыл лоскут белого облачка. Я была счастлива - ведь еще в Токио я мечтала о " великолепной погоде" на плоскогорье Ханда.

Пейзаж здесь удивительно мягкий, лирический. Воздух прозрачен, краски чистые. Все, кто побывал в этих местах, называют равнину Ханда " романтической". Так оно и есть, хотя мне почти не с чем сравнивать, до этого я видела только альпийские луга Синано. Но здесь так спокойно и красиво. Нежность, свет, простор, далекая и близкая даль. Равнина ластится к путнику, обволакивает его. Силуэт возвышающихся на юге гор мягкий, благородный. Меня пленили круглые, похожие на застывшие волны горы, обнимающие порт Бэппу. Но и здесь горы совершенно особенные. Если глядеть на цепь Кудзю с равнины Ханда, вершины чаруют какой-то особой гармоничностью, задушевностью, поразительной при их высоте. Ведь высота Кудзюсан - тысяча семьсот восемьдесят шесть метров, это самая высокая гора на Кюсю. Вторая по высоте - Тайсэндзан. Эти горы еще прячутся вдали, но и Миматаяма и Хосёдзан тоже очень величественны, обе более тысячи семисот метров. Таких высоких гор здесь около десятка. Но здешние горы не подавляют своей суровостью: все они высокие, между ними нет резкого контраста, да и смотришь на них с плоскогорья высотой в тысячу метров. И здесь очень светло - сторона ведь южная, и море не так уж далеко.

Примерно на середине пути я сделала привал. Дойдя до луга Тёдзябара, уселась под соснами и долго отдыхала. Сосны стоят на лугу отдельными стайками. Я отыскала семью сосен, окруженную высокой травой. Потом прошла еще немного и вновь отдохнула, съела свой обед - было уже около двух часов. Кругом шелестела и колыхалась трава. Золотистая, но все же разных оттенков. Под прямыми лучами солнца у нее один цвет, а если смотреть с того места, где я сидела, ее цвет под встречными лучами неуловимо менялся. У каждой горы тоже свой особый оттенок. У меня возникло такое чувство, словно я сижу в лазурном чертоге природы и смотрю на огромный мир сквозь цветные витражи - вспыхивающие багрянцем и золотом горы.

- Боже мой, боже мой, как хорошо!

Это я произнесла вслух. На моих глазах выступили слезы, и серебристая рябь на стеблях мисканта затуманилась. Слезы не оскверняли печаль, они ее смывали. Я пришла сюда, на родину отца, чтобы, любя Вас, расстаться с Вами. Пусть слезы смывают мое прошлое - грех и раскаяние, иначе я не смогу расстаться с Вами. Не смогу начать новую жизнь. Но я все равно думаю о Вас. Здесь, на высокогорной равнине, такой далекой от всего, что со мной было. Думаю о Вас, простите меня! Думаю, чтобы расстаться. Позвольте мне думать о Вас. Шагать по равнине, любоваться горами и думать, думать о Вас.

Я сижу в тени сосен, и мои мысли устремляются к Вам. Я застыла, мне не хочется шевелиться. Ах, если бы вознестись на небо, сейчас, в этот светлый миг! Ведь я же в небесном чертоге. И, замирая от восторга, я начала молиться о Вашем счастье. Женитесь на Юкико-сан! Да, я это сказала! И простилась с Вами. Хотя мне, должно быть, никогда не забыть Вас, но каким бы ни было мое воспоминание - даже горечью, безнадежно уродующей сердце, - я всегда буду считать, что здесь, на высокогорной равнине, я простилась с Вами. Устремилась к Вам и - простилась. С сегодняшнего дня мы - я и мама - навсегда отошли от Вас. В последний раз прошу я у Вас прощения.

Простите, пожалуйста, маму!..

С равнины Ханда к перевалу Сугамори обычно поднимаются по дороге, начинающейся у подножия Миматаямы, но я выбрала другой путь - дорогу, по которой вывозят серу. Иодзан - Серная гора - становится тем страшнее, чем ближе к ней подходишь. Даже издали она похожа на вулкан - из-за серного дыма, постоянно курящегося над ее вершиной. Иодзан совершенно голая, на склонах ни кустика, ни травинки. Горная порода изъедена серой, и камень кажется больной, покрытой язвами плотью. Мрачные серые и коричневые тона наводят на мысль о руинах, о пепелище. На соседней небольшой горе, слева от Иодзан, добывают природную серу. В думаролы опускают цилиндрические трубки и собирают накопившуюся там похожую на сосульки серу. Я прошла по шатким камням мимо места добычи и, чуть не задохнувшись от дыма, с трудом выбралась к перевалу.

Когда, миновав перевал, я спустилась на Кита-Сэнригахама, уже близился вечер. Я обернулась и увидела заходящее солнце, постепенно скрывавшееся за вершиной горы. Оно плыло в густых испарениях серы, в ядовитом дыму и казалось не солнцем, а призраком бледной луны. Но передо мной, впереди, возвышалась гора Тайсэндзан, одетая в парчу осенней листвы, по которой бродили темно-красные блики заката. Я сошла вниз по крутому склону и очутилась у горячих источников Хоккэин.

В этот вечер я много писала. Мне хотелось сообщить Вам о сегодняшнем, не затуманенном никакой печалью дне, о дне, который сопровождал меня после прощания с Вами.

Спите спокойно, без тревоги обо мне".

5

" В городке Такэда, 23 октября

Прибыла в родной город отца.

Уже вечерело, когда я - через туннель в скалистой горе - вошла в Такэда.

С горячих источников Хоккэин я спустилась вниз по плато Кудзю, а из городка Кудзю до Такэда пятьдесят минут езды на автобусе.

Остановилась я в доме дяди. В том самом доме, где родился отец. Удивительно мне было видеть дом, в котором родился отец. Ехала я сюда со смешанным чувством - вроде бы и в чужой, и в то же время родной мне город, а как увидела дядю, похожего на отца, сразу отчетливо вспомнила лицо отца - впервые за последние десять лет, и показалось мне, бездомной, что у меня есть дом.

Дядя удивился, услыхав, что я из Бэппу добиралась до Такэда через Кудзю. Наверно, подумал: смелая девушка, не побоялась одна путешествовать по горам и ночевать в гостиницах на горячих источниках. Мне хотелось увидеть эти горы, и все же поехала я в Такэда не без колебаний. После смерти отца мы отдалились от его родных, мама чувствовала себя виноватой и не осмеливалась взглянуть им в глаза.

- Что ж ты не послала телеграмму с парохода? Я приехал бы в Бэппу тебя встретить. Тут ведь недалеко, - сказал дядя.

Я написала дяде письмо, что хочу приехать, но о телеграмме даже не подумала - не такие у нас отношения, неудобно мне было его беспокоить.

- Сколько тебе было лет, когда отец умер?

- Десять.

- Десять, говоришь... - Дядя посмотрел на меня. - Знаешь, ты вылитая мать. Я не так уж часто с ней встречался, но, посмотрев на тебя, сразу ее вспомнил. Впрочем, с отцом у тебя тоже есть сходство... Вот уши, например, похожи. Да, да, и у брата и у всех нас - Оота - такие уши...

- А я, дядя, сразу вспомнила папу, как только увидела вас.

- Н-да...

- Захотелось мне вас навестить перед тем, как пойду работать. А то потом уж не до поездок будет...

Я нарочно это сказала. Мне не хотелось, чтобы дядя думал, будто я приехала к нему поплакаться и попросить совета, как жить дальше мне, одинокой. Родственники ведь не сочли нужным выразить соболезнование, когда умерла мама. Правда, с Кюсю они все равно не успели бы на похороны, да и похороны были не совсем обычные, вроде бы тайные. Мне хотелось только одного - побывать на родине отца, вспомнить о нем, обычном, душевно здоровом человеке, перейти к этим воспоминаниям после болезненных, похожих на омут, воспоминаний о матери. И все же было что-то печальное в моем приезде - так беглец прячется в никому не известном убежище.

Сегодня утром в Хоккэине я немного проспала.

- Доброго вам утра! - приветствовала меня хозяйка гостиницы и стала извиняться за детей. Они с раннего утра возились внизу и, как обычно, " бунтовали", и она подумала, что шум разбудил меня, помешал спать. А я-то спала крепким сном и ничего не слышала.

Девчушка с дерзкими глазами вместе с бабушкой пришла ко мне в номер и прислуживала за завтраком. Оказывается рано утром она упала в речку с моста, соединяющего главный корпус гостиницы с флигелем. Высота порядочная, около пятнадцати сяку, но упала, к счастью, удачно - между тремя валунами. Девочка была на волосок от смерти. Когда ее вытащили, она закричала:

- Ой, мои гета! Мои гета уплыли!

Потом она расплакалась. Утешая, взрослые начали ее поддразнивать - вот, мол, упадешь еще разочек и тогда... А она:

- Не, больше не хочу, платьице жалко!

На берегу речушки, на камнях, сушилось ее кимоно из темно-синего касури [Дешевая хлопчатобумажная ткань]и ватная красная безрукавка с рисунком бабочки и пиона. Красная безрукавка, теплое утреннее солнце... Какая благодать, как хорошо жить! Девочке необыкновенно повезло - она упала между тремя валунами в такое узкое пространство, что там едва-едва мог уместиться ребенок. Она как раз и уместилась, а упади она чуть левее или правее, убилась бы насмерть или в лучшем случае осталась бы калекой на всю жизнь. Но сейчас девочка уже обо всем забыла. Это и естественно - дети, пережив опасность, больше о ней не думают. А я думала, и мне казалось, что это вроде бы уже другой ребенок, а не тот, который упал.

Я не уберегла маму, но сама осталась жить. Что-то сохраняло мне жизнь. Очевидно, в среде человеческого греха и бесчестья есть такое же спасительное место, как здесь, между этими камнями, куда упала девочка. Да, я об этом думаю и теперь еще больше молюсь о Вашем счастье.

Покидая Хоккэин, я погладила девочку по густым, коротко остриженным волосам. Стало тепло на душе от прикосновения к головке чудом спасенного ребенка, словно я приобщилась к его счастью.

Я пошла по котловине Богацуру, любуясь непередаваемо прекрасной осенней листвой на склонах горы Тайсэндзан. Богацуру лежит между горами Миматаяма, Тайсэндзан, Хэйдзигатакэ и другими. Миматаяма я сегодня видела с другой стороны, чем вчера.

Потом моему взору открылась хижина Общества альпинистов, прятавшаяся в кустарниковых зарослях. Там, в этих зарослях, рос прелестный вереск, чуточку похожий на кукушкин лен. Он невысокий - росточком около двух-трех сун. Нашлась и брусника. Меня еще раньше заинтересовали черные пятна среди золотой листвы на склонах Тайсэндзан. Оказывается, это рододендроны. Говорят, есть рододендроны, раскинувшие свою крону на целых шесть дзё. В самой котловине Богацуру тоже много туполистых рододендронов. А мискант здесь какой-то удивительно низенький, метелки очень маленькие.

Говорят, сегодня утром на вершинах температура упала до нуля, но в Богацуру стояла настоящая жара. Казалось, красно-золотая листва помогает солнцу согревать котловину.

Прогуливаясь по Богацуру, я сделала крюк и вернулась назад, ближе к гостинице - отсюда удобнее всего подняться на перевал Хокодатитоге, по другую сторону которого находится впадина Садокубоми. Здесь, внизу, по краям озера Садо много засыхающего осота. Дальнейший мой путь проходил по косогору Набэваридзака, все вниз и вниз. Когда выходишь к развилке Кутамивакарэ, открывается вид на плато Кудзю. Спускаясь по Набэваридзака, я шла по узенькой каменистой тропинке сквозь смешанный лес. Тишину нарушало лишь шуршание опавших листьев под моими ногами.

Ни с кем я не встретилась, и шум собственных шагов казался мне поступью самого одиночества, шагающего по телу природы. На склонах горы Симидзудзан - она возвышается слева от развилки Кутамивакарэ - пламенела листва во всей своей буйной красоте. Говорят, отсюда хорошо видны пять вершин Асо, но сегодня их скрывали облака, лишь гряды Сомо и Катамуки едва заметно проступали сквозь дымку. Плато Кудзю - это степь, раскинувшаяся на двадцать километров и переходящая у северного склона Асо в луга Наминогахара. Горы Кудзю высились где-то далеко за моей спиной, их вершины тоже были окутаны облаками. Я вступила в море мисканта - здесь он высоченный, в рост человека, - и, миновав пастбище, вышла к городку Кудзю.

У южного въезда в Кудзю есть древний буддийский храм, наполовину развалившийся, с редким названием " Икарадзи" - храм Кабана, Оленя и Волка. Икарадзи и Хоккэин - священные места, у них многовековая история. Да и сами горы Кудзю считаются священными. И у меня появилось такое чувство, словно я прошла по священной земле и совершила нечто хорошее.

В доме дяди все уже спят, и мне неудобно допоздна сидеть и писать письмо, как в гостинице.

Спокойной ночи! "

6

" В городке Такэда, 24 октября

На станции Такэда каждый раз, когда отправляется поезд линии Хохисэн, проигрывают пластинку " Луна над развалинами замка". Здесь рассказывают, что композитор Рэнтаро Таки написал эту музыку под впечатлением руин замка Окасиро в Такэда. Что-то около двадцатого года правления императора Мэйдзи [1887 год]отец Таки приехал в эти места на должность начальника уезда. Рэнтаро учился в Такэда в начальной школе повышенного типа со старой системой преподавания. Должно быть, мальчик часто ходил играть среди развалин замка.

Рэнтаро Таки умер в тридцать пятом году правления Мэйдзи [1902 год] совсем еще молодым - ему было двадцать пять лет. Всего на три года старше, чем я сейчас...

Помню, в гимназии мы с подругой говорили: " Хочу умереть двадцати пяти лет". По-моему, это говорила она, а может быть, и я. Теперь мне кажется, что я.

Автор стихов " Луна над развалинами замка" Бансуй Цутий скончался в этом году, и в Такэда среди руин замка Окасиро незадолго до моего приезда состоялся вечер, посвященный его памяти. Рассказывают, что автор музыки и автор стихов однажды встретились в Лондоне. Было это давно, во времена детства моего отца. Может быть, именно эта встреча на чужбине молодого музыканта и поэта послужила толчком к созданию " Луны над развалинами замка", а может быть, и нет. Я не знаю. Да это и неважно - все равно они оставили нам прекрасную песню. Нет человека, который не пел бы " Луну".

А что я оставлю после единственной встречи с Вами? Гениального, как Рэнтаро Таки, ребенка... Так я вдруг подумала и сама поразилась. Я сейчас на родине отца, может быть, поэтому мне приходят в голову такие фантастические мысли и я осмеливаюсь писать Вам об этом. Знаете ли вы, что происходит с женщиной от подобных мыслей, от опасений, от неизвестно откуда нахлынувшей радости? Она начинает трепетать. А у Вас в душе бывало ли когда-нибудь такое беспокойство, как сейчас у меня? Как странно - совершенно неожиданный для меня трепет. Я вдруг почувствовала себя женщиной. Я размечталась, что было бы, если бы... Наверно, я бы скрыла от Вас ребенка и воспитала бы его одна. Я уже чувствую в себе такую решимость. И знаете почему? Да потому, что для меня, дочери своей матери, это было бы неизбежным роком. Пустая решимость, пустые мысли. Вас это удивляет? А я, женщина, лишь подумав об атом, извелась, истомилась. Впрочем, все скоро прошло.

Просто вспомнился мне мой тогдашний сердечный трепет, когда на станции Такэда заиграли " Луну над развалинами замка".

Четыре стороны - все страны света -
огородили цепью диких гор
и положили в середину
притихший городок Такэда
и неумолчный шум осенних вод.

Песню я услышала сегодня утром, когда вышла прогуляться по городу. Я шла по мосту, над " шумом осенних вод", и вдруг - песня. На станции проигрывали пластинку. Вчера я ее не слышала - я ведь приехала из Кудзю на автобусе.

Я дошла до станции, привлеченная музыкой, потом вернулась на мост - река как раз против станции. Песня все еще звучала, я постояла немного у парапета, глядя на быстро бегущую воду. Слева, вверх по течению, берег пологий, но сильно изрезанный. Всюду скалы, а между ними лепятся крохотные домишки, настоящие лачуги. У подножия одной скалы женщина стирала белье. За станцией возвышается скалистая стена, по ней водопадами сбегают тонкие струйки воды. Дальше, на горе, пышно раскинулись деревья, полыхающие осенним пожаром. Листва только кое-где сохранилась зеленой.

Я шла по городу моего отца и думала о Вас. Теперь я уже его знаю, этот город. Он очень маленький. Вчера, в сумерках, когда я приехала, я и не заметила этого. Просто удивительно: в какую сторону ни пойдешь, наткнешься на отвесную скалу. У меня такое ощущение, словно меня взяли и положили в середину между четырьмя скалистыми горами.

Вчера, когда дядя закуривал, я обратила внимание на спичечную коробку. На этикетке было напечатано " Сиреневые горы, прозрачные воды и такэдские красавицы".

Я рассмеялась.

- Совсем как в Киото!

- А что? Это верно! Мы раньше так говорили: " Такэдские красавицы". Здесь с древних времен процветает югей [Югей - легкие жанры японских изящных искусств: музыка, пение, ганцы, икэбана и чайная церемония. Обычно японские девочки обучаются всем этим искусствам], ну хотя бы игра на кото, чайная церемония и прочее... А что касается воды, она у нас удивительная - хорошая, чистая. Заметила канальчики у домов? Они называются " идэ", потому что вода в них не уступает колодезной. Бывало, в детстве мы с твоим отцом по утрам полоскали этой водой рот. И посуду в идэ тогда мыли.

Такэда действительно чем-то напоминает Киото. Хотя бы обилием храмов. В маленьком городке с населением всего десять тысяч более десяти буддийских храмов и около десяти синтоистских.

- Впрочем, сейчас, - продолжал дядя, - красавицы у нас перевелись...

И он перечислил красавиц, живших некогда в Такэда и уехавших в Токио.

Мой дядя не совсем прав. Прогуливаясь по улицам, я видела красивых, со вкусом одетых женщин. Когда я подошла к туннелю на окраине города - с моей стороны скала была багряной от осенней листвы, а там, у выхода, зеленой от покрывавшего ее мха, - мне навстречу попалась красивая девушка в белом свитере, выглядевшая очень эффектно на зеленом фоне.

В центре Такэда - торговая асфальтированная улица с редкими гирляндами фонарей. Но стоит лишь свернуть в сторону, как попадаешь в старинный провинциальный городок с тихими улочками, с сараями и заборами, прочно сколоченными из пропитанных дегтем досок, дома тут с амбарами каменной кладки или глинобитными, выкрашенными в белый цвет. Но оказывается, почти все здесь построено заново: в десятом году правления Мэйдзи [1877 год], во время войны Севера и Юга, город сгорел дотла. Уцелело только несколько зданий в нагорной части. Вернувшись домой, я вновь завела разговор о Такэда.

- Неужели, Фумико-сан, - удивилась тетя, - вы уже успели облазить все наши закоулки?

Действительно, я все осмотрела за полдня. Все здешние достопримечательности: дом, в котором жил Таномура Тикудэн, тайная молельня кириштан [Название первых японских христиан средневековья] на месте особняка Табусэ, колокол " Сантьяго" в синтоистском храме Накагава, синтоистский храм Хиросэ, руины замка Окасиро, водопад Уодзуми, буддийский храм Хэкиун.

Оказывается, большинство жителей Такэда до сих пор почтительно называют Тикудэна " Тикудэн-сенсей". Дорога, по которой я вчера приехала из Кудзю, - старинный тракт. По этому тракту некогда разъезжали феодалы с пышной свитой, ученые и художники провинции Бунго, такие, как Тикудэн и Хиросэ Тансо. Здесь проехал Рай Саньо, направлявшийся к Тикудэну. В бывшем доме Тикудэна сохранился чайный павильон, где они с Рай Саньо наслаждались чаем. В саду, между этим павильоном и домом, стоит банановое дерево с пожелтевшими сломанными листьями. Рядом с ним павлония, тоже желтая. На деревьях яркие солнечные блики. Сохранился и огород, овощами с которого Тикудэн, по преданию, потчевал Рай Саньо. При доме-музее великого художника новое здание картинной галереи. Здесь есть комната для чайной церемонии. Мне рассказали, что порой, когда ценители искусства собираются сюда запросто попить чаю, в этой комнате вывешивают свитки-полотна Тикудэна в стиле Южной школы.

Тайная молельня кириштан близко от дома Тикудэна. Это довольно просторная пещера, выдолбленная в скале, скрытой зарослями бамбуковой рощи. На колоколе " Сантьяго" выбита надпись " 1612. SАNТIАGО НOSРIТАL". Владелец старинного замка в Такэда был кириштаном.

Во дворе усадьбы Тикудэна стоит садовый фонарь орибэ. За каменной оградой усадьбы есть тропинка, и, если идти по ней вверх, вправо, а потом перейти на сторону, противоположную ограде, и свернуть влево, выходишь к особняку, где, как говорят, живут потомки Фурута Орибэ. Я только посмотрела на него, и у меня забилось сердце. Предание гласит, если не ошибаюсь, что сын Фурута Орибэ приехал в Такэда и поселился в самурайском квартале, на улице Камидонотё.

Не могу забыть! Когда я впервые увидела Вас на чайной церемонии в храме Энкакудзи, Юкико Инамура, собираясь подать Вам чай, спросила:

- А в какой чашке?

- На самом деле, в какой? Пожалуй, лучше всего в этой вот орибэ.

Госпожа Куримого добавила, что это любимая чашка Вашего отца, которую он ей подарил. Но ведь раньше она принадлежала моему отцу! А после его смерти мама отдала ее Вашему... И Юкико-сан подала Вам чай в этой чашке черного орибэ, и Вы его выпили!.. Я не осмеливалась поднять глаз, а тут еще мама:

- Мне бы тоже хотелось выпить чаю из этой чашки! Может быть, мама в тот день выпила яд, заранее приготовленный для нее судьбой?..

Вот уж не думала, что на родине отца буду с такой ясностью вспоминать эту чайную церемонию! Но... если чашка черного орибэ до сих пор находится у госпожи Куримото, прошу Вас, отберите ее, выманите любым путем и сделайте так, чтобы она пропала без вести. Так же, как я - пропала без вести...

Я уже познакомилась с городом отца - в общих чертах, конечно, - и теперь его покидаю. Очевидно, никогда уже я сюда не вернусь. Я писала о нем так назойливо и много лишь потому, что именно здесь, на родине моего отца, мне хотелось сказать Вам последние слова прощания. Скорее всего Вы не получите этого письма, но, если я его все-таки отправлю, знайте - оно последнее.

Я осмотрела и развалины замка Окасиро. Это действительно развалины - кроме крепостной стены, ничего не сохранилось. Зато в центре бывшего укрепления возвышается холм, его назначение было, очевидно, стратегическое. Отсюда прекрасно видны все окрестности. Я увидела на фоне ясного осеннего дня горы Сомо и Катамуки, напротив горы Кудзю. Небо было абсолютно чистым, лишь над вершиной Тайсэндзан, в той стороне, где лежит высокогорное плато и перевал, по которым я шла, висело легкое облачко.

Я считала, что окончательно распрощалась с Вами там, в горах, под тенью сосен, среди волнующегося мисканта. А сейчас я вновь и вновь говорю о прощании. Наверно, это кажется своего рода малодушием, желанием оттянуть настоящую разлуку. Нет, нет, такая мысль нелепа для меня, решившей навсегда исчезнуть из Вашей жизни. Я, женщина, найду в себе мужество.

Простите меня, недостойную!

И спите спокойно!

Еще будучи в пути, я написала Вам, чтобы Вы женились на Юкико-сан. Но это, конечно, Ваше дело. Вы вольны поступать, как Вам заблагорассудится. Знайте лишь одно: ни мама, ни я не помеха Вашей свободе и вашему счастью. И никогда, ни за что не ищите меня.

Шесть дней, на протяжении всего моего пути, я продолжаю писать о пустяках. Какие женщины назойливые! Мне, распростившейся с Вами, хотелось, чтобы Вы меня поняли. А теперь я думаю - пустые это слова, и женщине важно другое: быть рядом даже непонятой. Кто знает, о каком понимании я сейчас мечтаю... Может быть, совсем противоположном..."

7

Вернувшись с Юкико из свадебного путешествия, Кикудзи перечитал это письмо. Сейчас он иначе воспринимал слова Фумико, чем тогда, полтора года назад, когда прочитал их впервые.

Но как иначе, для него было неясно. " Пустые слова..."

Кикудзи вышел в палисадник перед домом, где он теперь жил. Ничего похожего на сад - узкое голое пространство, огороженное дощатым забором. Он положил на землю письмо Фумико - довольно объемистую пачку - и поджег его.

Бумага отсырела и горела плохо.

Кикудзи разворошил листочки и все вновь и вновь чиркал спичками. Бумага желтела, чернила Фумико меняли цвет, но на истлевших страницах все еще проступали письмена.

- Горите, горите, слова!..

Кикудзи теперь бросал в пламя по одному листочку. Да, письмо сгорит, сгорят написанные чернилами слова... Но все ли он сожжет?.. Повернувшись спиной к дому, Кикудзи скользнул взглядом по забору. В одном месте сквозь щель между досками падало косое зимнее солнце.

- Ну как, благополучно съездили?

Этот голос... Внезапный, как струя ледяной воды... Кикудзи весь похолодел. На галерее стояла Тикако Куримото.

- Да как же вы так?.. Без спросу, без предупреждения... Врываетесь в дом...

- А что делать, если никто не встречает, на стук не отзывается? Вот уж верно так верно: квартиры молодоженов - райское местечко для воров! У вас что, и прислуги еще нет? Впрочем, это неплохо поначалу - пожить вдвоем, в полном уединении. Небось Юкико-сан отлично за вами ухаживает...

- И как вы только узнали!

- Что? Где вы живете-то? Пустяк! Знаете поговорку: " У змеи змеиная тропка".

- Вы и есть змея, самая настоящая! - выпалил Кикудзи. К внезапным появлениям Тикако в общем-то Кикудзи привык. Когда умер отец, она тоже являлась в их дом незваной, но ее сегодняшнее появление - в этом доме! - пробудило в нем все былое отвращение.

- Я думаю, - как ни в чем не бывало продолжала Тикако, - непосильное это занятие для Юкико-сан - в холода возиться с водой на кухне. Хотите, я буду приходить помогать по хозяйству?

Кикудзи даже не обернулся.

- Что это вы жжете? Письмо Фумико-сан?

Кикудзи сидел на корточках, спиной к ней, остатки письма лежали у него на коленях, и Тикако не могла их видеть.

- Если письмо Фумико-сан, вам, должно быть, жарко. Славное занятие!

- Я, как вы заметили, стал небогат и ни в чьих услугах теперь не нуждаюсь. Особенно в ваших! В ваших, понятно?

- А я и не собираюсь докучать вам. Я свое дело сделала - перекинула мостик между вами и Юкико-сан. Вы и представить не можете, как я счастлива! Теперь-то уж я спокойна, и мне остается только служить вам...

Сунув остатки письма за пазуху, Кикудзи поднялся. Тикако, стоявшая на самом краю галереи, взглянула на Кикудзи и сделала шаг назад.

- Да что это вы в самом деле? Какое лицо у вас страшное! Я ведь просто... помочь хотела... Небось Юкико-сан еще и вещи свои не разобрала...

- Не ваша забота!

- При чем тут забота! Неужели не понимаете - душа моя так и рвется к вам, жаждет вам услужить.

Тикако бессильно опустилась на пол там, где стояла. Ее левое плечо вздернулось. Она тяжело дышала и выглядела испуганной.

- Ваша супруга, Кикудзи-сан, сейчас ведь к родителям поехала? Они там встревожены, что это вдруг вы из свадебного путешествия один в дом вернулись...

- И там успели побывать!

- Зашла поздравить, как же иначе? Если вы недовольны, приношу мои глубокие извинения, - сказала Тикако, внимательно следя за выражением лица Кикудзи.

Кикудзи, подавляя гнев, сказал:

- Да, кстати, та чашка... черный орибэ... все еще у вас?

- Подарок вашего отца? Да, у меня.

- Я бы попросил продать ее мне.

- Хорошо! - Взгляд Тикако, подозрительный, недоуменный, вдруг стал колючим от злости. - Хорошо... Не хотелось бы мне расставаться с этой вещью, все-таки память о вашем отце, но, если вы настаиваете, Кикудзи-сан, пожалуйста, я принесу чашку. Хоть сегодня, хоть завтра... Желаете снова заняться чайной церемонией?

- Прошу принести сейчас же!

- Бегу, бегу, все поняла! Что ж, самое время отведать чаю из черного орибэ, теперь, когда вы сожгли письма Фумико-сан...

Тикако ушла, вытянув шею, словно пробиваясь сквозь какую-то незримую преграду.

Кикудзи снова вышел в палисадник, но руки у него дрожали и спички не зажигались.