Умереть в понедельник

Я сижу в такси, которое везет маму в больницу. Врач сказал, что ей требуется постоянное лечение. Нас давно тревожили ее бесконечные жалобы на боль внизу живота. Папа очень недоверчиво относится к официальной медицине, поэтому сначала мы пытались вылечить маму при помощи аюрведических средств. Но они не принесли облегчения. Диагноз доктора однозначен: у мамы диабет и повышенное давление. Ее почки в опасности. В Непале нет системы медицинского страхования, так что если вы вдруг заболели, то должны сами платить за лечение и уход. Иначе вам просто не позволят долго болеть. Жить, впрочем, тоже.

Случившееся меня глубоко огорчает. Мама для меня больше, чем просто мама, я делила с ней все свои переживания, печали и радости; она единственная из всех никогда меня не осуждала, только с ней я могла быть самой собой, безо всякого притворства. С мамой мне не нужно было играть никакую роль. Для нее я не монахиня, не певица и не глава школы. Я просто ее дочка, поэтому в ее объятиях я чувствую себя так, будто погрузилась в горячую ванну после долгого, трудного путешествия. Что бы пи случилось, мама будет меня любить и защищать. А это так прекрасно, когда тебя любят!

Теперь она три раза в неделю ездит в больницу, где ее подключают к аппарату для гемодиализа. Три раза в неделю маме чистят кровь, переполненную токсинами, которые уже не в силах выводить ее больные почки. После многолетней передышки жизнь снова решила повернуться ко мне своей темной стороной. Настало время испытаний. Таков круг жизни, и я его принимаю. Есть ли у нас выбор? Я болтаю о всяких пустяках, словно мы выехали на прогулку, рассказываю маме о лавочках, которые мне удается рассмотреть через грязное стекло машины. Она пытается улыбнуться, а получается лишь странная гримаса, искажающая ее красивое лицо. Маме плохо. Сегодня врач должен поставить ей постоянный катетер; потом снова уколы, благодаря которым переливание крови становится менее болезненным.

— Как же я устала от всего этого…

— Я знаю, мамочка, знаю… Но нужно потерпеть.

— Лучше снова попробовать аюрведу, она хоть натуральная.

— Мама, я не думаю, что это хорошая идея. Вспомни, как две недели назад ты раздулась, как шарик, и мы могли тебя потерять!

Каждый раз мне приходиться спорить с мамой, чтобы она продолжала лечение. Как и многие тибетцы, мои родители с опаской относятся к современной медицине. Даже сегодня они предпочитают лечиться при помощи растений и молитв. И эти средства уже не раз доказали свою состоятельность, я, например, им доверяю. Терпеть не могу глотать лекарства, даже если зуб болит так, что голова раскалывается. Но в случае с мамой я прекрасно понимаю, что ее болезнь требует современного лечения и только врачи смогут ей помочь. Без них, боюсь, она долго не протянет. И один раз я уже в этом убедилась: маме стало совсем плохо, я поверила в то, что она умрет.

Это случилось вечером, около восьми часов; я сидела в гостиной родительского дома и смотрела какой–то фильм, когда в комнату внезапно вошел дядя, бледный как простыня.

— Чоинг, готовься…

— К чему?

Он не успел ответить, а я уже резко встаю и мчусь в мамину комнату. Перескакивая по две ступеньки, я взбегаю на второй этаж; кровь гулко стучит в висках.

Распахиваю дверь в комнату мамы. Она лежит на кровати; лицо, живот, ноги, все тело раздулось и отекло. Мама словно увеличилась в три раза. Дышит хрипло, с трудом, будто невидимая плотная ткань мешает воздуху пройти. Глаза полузакрыты, голова откинута назад; словно рыба, которую выбросили на берег, она борется с удушьем. Мама умирает.

— Мама, мамочка, я здесь, ты слышишь? Я помогу тебе, обязательно помогу! Не бойся, держись, мама.

Беру ее за руку и осторожно сжимаю, словно это не ладонь, а раненая птица. Я боюсь причинить боль маме. Она вся горит. Пытаюсь передать ей хоть каплю своей энергии — ей всегда это помогало, — но сегодня ничего не происходит. Она меня не слышит и не видит. Больше не могу сдерживать слезы, выбегаю из комнаты. Внутри меня взрывается крик: «Помогите, кто–нибудь, помогите, моя мама умирает!»

Но я душу в себе этот вопль и молчу.

Не знаю, что делать. Кажется, тут уже ничем не поможешь. Возвращаюсь. Сижу рядом с мамой, держу ее за руку, прислонившись головой к спинке кровати. Так проходит четыре часа. Я думаю. Слушаю удары собственного сердца — или это кровь бьется в висках? Столько жизни бурлит во мне — и так близка смерть…

Наконец внутренний голос выводит меня из ступора: «Если ты сейчас ничего не сделаешь, то будешь жалеть об этом всю оставшуюся жизнь».

— Мама, послушай, мама, я знаю, что ты не хочешь обращаться к врачам, но позволь мне отвезти тебя в больницу. Поедем только ты и я. Никто об этом не узнает. Если умрешь, я тайком привезу тебя обратно. Но нам надо хотя бы попытаться. Пожалуйста, мама…

Едва слышный хрип вырывается из ее горла. Она с трудом поворачивает голову и закрывает глаза. Это значит «да».

Тихо–тихо, чтобы не разбудить отца, спящего в той же комнате, я беру маму на руки, сажаю ее на переднее сиденье джипа и везу в реанимационное отделение лучшей городской больницы. Ее тут же окружают несколько врачей. Меня не спрашивают, почему мы так долго ждали, перед тем как приехать. Они просто спасают ее, вот и все. Здесь, в больнице, я больше не известная певица, а просто дочь, чья мать тяжело больна. Через два часа после того, как маме поставили капельницу, мне разрешают зайти к ней в палату. Она спит, лицо спокойное, расслабленное, словно ничего не произошло. Наконец–то кошмар закончился. Моя футболка мокрая от нота, я обгрызла ногти почти до крови. Мама спасена. На этот раз. После пережитого страха и пяти дней в больнице она соглашается на нормальное лечение. И мы начинаем три раза в неделю возить ее на гемодиализ.

С этого момента я стараюсь ограничить поездки; конечно, я продолжаю давать концерты, но все больше времени провожу с родителями. И чаще всего живу у них. Школа Арья Тара уже почти отстроена, сто молодых монахинь (всем от восьми до двадцати лет) уже живут там, а я навещаю их несколько раз в неделю. Всю свою любовь отныне я отдаю родителям, зову их Ата Gaga и Aba Gaga — милая мама и милый папа, и мы замечательно проводим время вместе. Почти каждая секунда наполнена светом и счастьем.

Вспышки отцовского гнева не ушли в прошлое. Изредка он снова впадает в ярость; это чувство сильнее его, он просто не может с ним бороться. Тем не менее я делаю все возможное, чтобы улучшить его жизнь. Честно говоря, ему потребуется серьезно подумать, чтобы назвать хоть одну причину для жалоб. Со временем я нашла способ одолеть злобу отца. Я все испробовала: равнодушие, смех, понимание. Пыталась его перекричать. Но это все равно что подливать масла в огонь: мое негодование только питало его ярость. Лишь любовь усмиряет отцовский гнев.

Однажды отец ведет себя крайне грубо по отношению ко мне. Пришел домой усталый и лег на кровать. На голове у него вязаная шапочка, которую я сама связала. Начала ее для учителя, но он умер, так что я закончила уже для папы. Мне очень нравится, когда он ее носит. И вот он лежит на кровати, я читаю ему книжку. Он обрывает меня, кричит, что это глупая история и что он ничего не понял, как будто я в этом виновата… Я не выдерживаю и в сердцах говорю:

— С меня хватит! Я все делаю, чтобы ты был счастлив, дарю подарки, привожу духи из путешествий, слушаю тебя, забочусь о тебе, стараюсь всегда быть рядом. Я для тебя как мать. Ни разу не дала повода сомневаться в моей любви и преданности. Но тебе все мало, ты продолжаешь жаловаться и ругаться, словно ждешь чего–то больше. Что тебе еще надо?

— Да что ты такое говоришь? Я тебя никогда ни о чем не просил… Иди–ка лучше приготовь мне чаю…

— Ну, нет, на этот раз я хочу, чтобы ты мне ответил! Скажи — что тебя не устраивает, что я тебе сделала? Я же прекрасно вижу, что с моими братьями ты ведешь себя совсем не так. Во всяком случае, с Лоду Кунчапом, с нашим замечательным Лоду Кунчапом… Ему нет дела до тебя, так почему ты его так любишь?

Вот и все, я выпустила ревность, которая зрела во мне на протяжении многих месяцев. Да что там месяцев, на протяжении многих лет, если быть честной. Лоду Кунчап — мой старший сводный брат, сын отца от первого брака. Родился в Индии за десять лет до того, как я появилась на свет. И однажды мой старший брат, которого я не видела ни разу в жизни, приехал в Катманду, чтобы жить с нами. Он был очень мил. До этого он несколько лет был монахом в Индии, в Химашаль Прадеше, недалеко от Дхарамсалы, потом приехал в Боднатх, женился и в конце концов уехал в Нью-Йорк. Отец обожает Доду Кунчапа, всегда ждет от него одобрения, ловит его взгляд, ищет возможности с ним поговорить. Из нас всех он единственный, кого папа никогда не бил. И тем не менее мой старший брат не проявляет никакого внимания по отношению к отцу и преспокойно живет своей жизнью. Я никогда не говорила этого вслух, но сейчас могу признаться, что всегда считала его эгоистом. И чувства несправедливости и обиды, которые я старательно подавляла в себе, наконец вышли наружу.

Глаза отца внезапно темнеют. Челюсти сжимаются, в результате чего лицо превращается в злую маску. Он привстает на кровати — силы внезапно вернулись к нему. Мне знакомы предвестники отцовского гнева, и я сожалею о том, что спровоцировала его. Лучше бы я промолчала. Поднимаю голову и покорно смотрю на отца. И вдруг понимаю, что в его глазах — лишь доброта. Сухие руки молитвенно сложены на белом одеяле. Папа поднимает глаза и смотрит прямо перед собой, на какую–то невидимую точку на стене.

— Ты права, Чоинг, — вздыхает он. — Ты права. Конечно, я люблю Лоду Кунчапа больше, чем тебя. Больше, чем твоих братьев. Больше, чем твою мать. Но не думай, что у меня нет на то причин. Я люблю его, потому что мне подарила его женщина, которую я любил всем сердцем, удивительное существо, которое судьба отняла у меня слишком рано. Я познакомился с ней в Тибете, потом мы вместе бежали в Индию. И там смерть забрала ее у меня, хотя она была такой молодой. Чоинг, она была любовью всей моей жизни, ты можешь это понять?

Отец не плачет, его голос не дрожит, он говорит спокойно, почти бесстрастно, словно наконец признает давно ему известный факт. Мне кажется, ему потребовалось очень много времени и сил, чтобы произнести эти слова. Я молча слушаю отца. Мы никогда не говорили о его первой жене, поэтому я и представить не могла, как много она для него значила. Почему же он сам так долго таил в себе это признание?

— Лоду Кунчап — единственная память, которая осталась мне от нее. Единственный подарок. Когда я смотрю на твоего брата, то вижу ее лицо, вижу самого себя в молодости и то, как мы были счастливы в Индии.

Отец замолкает. А я не знаю, что сказать. По его глазам видно, что он погрузился в воспоминания и не собирается больше ничего говорить. И честно говоря, мне достаточно того, что я уже услышала. Внезапно я испытываю любовь к той незнакомой мне женщине, которая смогла зародить такие чувства в папином сердце. Хоть я ни разу в жизни не видела ее, все равно я благодарна ей за то, что она подарила отцу столько счастья. Наконец–то я поняла, почему Лоду Кунчап всегда был папиным любимчиком. Дело не в том, что я в чем–то провинилась. Просто у брата было то, чего никогда не будет у меня. Невозможно сражаться с прошлым.

Я молча пообещала себе, что больше не буду жаловаться на отца и ругать его. Я слишком уважаю ту утраченную любовь, которая даже спустя сорок лет продолжает жить в его сердце и не давать покоя душе.

После нашего разговора моя любовь к отцу лишь усилилась, насколько это возможно. Мне потребовалось несколько лет, чтобы осознать: начиная с того времени я вступила в гонку со смертью. Я должна была действовать быстрее, чем она, дать родителям все, что она может у них забрать. Подарить им столько счастья, что и представить нельзя, ведь у них осталось не так много времени. Получается, что в конце их жизни я становлюсь их матерью. Забочусь о них, как мать заботится о своих детях. Вечером делаю им массаж ступней и рук; могу часами расчесывать им волосы; покупаю их любимые momos; внушаю им, что они по–прежнему молоды и полны сил.

Как ни странно, отец уходит первым. Я говорю «как ни странно» по одной простой причине: хотя папа старше мамы на двадцать пять лет, физически он гораздо крепче нее. В восемьдесят семь лет он высок, хорош собой, импозантен и довольно мускулист. У него проблемы с сердцем, поэтому несколько лет назад ему поставили кардиостимулятор, но мне отец всегда казался вечным. Я гораздо больше беспокоилась за маму — она казалась мне такой хрупкой, — чем за папу, который продолжал рычать, ругаться и вполне мог напугать меня, будто мне по–прежнему десять лет.

Отец умер в больнице. К счастью, он не слишком страдал; никто даже не думал, что он скоро покинет нас, но отец знал.

Однажды он проснулся и сказал мне:

— Чоинг, я себя не очень хорошо чувствую.

— Папа! Ты хочешь, чтобы я отвезла тебя в больницу?

— Какой сегодня день?

— Четверг… А что такое?

— Четверг? Нет, подождем до завтра…

Он ведет себя довольно странно, но, несмотря на все мои вопросы, не хочет объяснить, что происходит. И я понимаю, что настаивать бесполезно.

Позже я пойму.

На следующее утро отец спокойно встает с кровати; он выглядит немного усталым, вот и все. Хочет, чтобы я отвезла его в больницу. Пока мы едем в машине, отец сидит совершенно спокойно, на лице его — умиротворенная улыбка, оно светится добротой — никогда прежде я не видела отца таким.

— Где мама, Чоинг?

— В больнице на другом конце города. Ей делают гемодиализ.

— Ох… значит, я больше ее не увижу…

— Не волнуйся, я привезу ее к тебе.

Но он отказался. Следующие дни я провожу у его кровати, потому что знаю: я действую на отца как лекарство. Делаю ему массаж ступней, мы болтаем обо всем на свете. Он не хочет, чтобы я уходила; я вижу, что он боится. Отец верит, что я обладаю божественной силой, что мои руки могут прогнать боль и страх. Мне кажется, что папа испускает мягкий оранжевый свет, совсем как небо на закате. В нем не осталось ничего, кроме нежности. Ничего от того человека, которого я боялась в детстве. Он изменился. Я не замечаю ни следа ярости или гнева в его глазах.

По прошествии нескольких дней он совсем ослабел, и я начала понимать, что происходит. Однажды вечером, около семи часов, после целого дня, проведенного вместе, он берет меня за локоть и притягивает к себе. Он хочет, чтобы я положила руку ему на голову.

— Ты не такая, как все, Чоинг, я всегда знал, что ты особенная. У тебя обычная внешность, но внутри тебя таится необычная, выдающаяся личность. Мне очень повезло, что у меня такая дочь, как ты.

Я ничего не отвечаю. Сейчас настал черед отца говорить. Смотрю на него пристально, словно глаза смогут удержать его и помешают уйти. А я вижу, что он уходит. Окруженный любовью.

— Спасибо тебе, Чоинг. Ты полностью исполнила свой долг. Я ухожу со спокойным сердцем.

Никакие слова не могут доставить мне больше удовольствия. Нельзя сказать, что я делала все только для того, чтобы однажды услышать их, но признание отца стало лучшим подарком для меня. Да, папа подарил мне жизнь, и я всегда понимала, что нахожусь перед ним в неоплатном долгу. Теперь мы квиты. Он уходит, но наши души ощущают лишь мир и покой. На следующий день я, полностью опустошенная, уезжаю из больницы. Я так устала, что не помню, какое сегодня число. Я только что потеряла отца. Он был одним из самых важных для меня людей; благодаря нему я стала той, кто я есть, — и вот он ушел. Человек, который на протяжении многих лет внушал мне страх, умер на моих руках, веря в мою любовь и отдавая мне свою любовь. Это красивый конец. У меня хорошая карма, и моя будущая жизнь пройдет в мире и благополучии.

Забирая машину с парковки, я смотрю на дату на стояночном талоне. Понедельник. Сегодня понедельник. От усталости я перестала следить за днями. Но только не отец. Мы, тибетцы, верим, что умереть в воскресенье — очень плохой знак. Отец решил умереть в понедельник. Ему удалось на четыре дня отсрочить смерть. Он ушел тогда, когда сам этого захотел. В свое время.

Сирота

После папиной смерти мама чувствует себя ужасно одинокой. Она даже переехала к моему дяде, потому что не могла оставаться в пустом доме. Я даю папиному брату денег для того, чтобы он заботился о маме как можно лучше. Она часто приглашает друзей, разговаривает с ними, но я вижу, что на сердце у нее неспокойно. Я пытаюсь ее развлечь, много шучу, говорю, что мы непременно найдем ей друга–мужчину, то есть стараюсь смехом прогнать грусть. Покупаю ей дорогие кремы для лица, мази, расчесываю волосы; забочусь о ней, как могу. Ее душа ранена, и я стараюсь вылечить хотя бы тело.

Однажды мы с мамой уезжаем в Дели, столицу Индию. Я никому (и в первую очередь маме) не говорила о том, что хочу отдать ей свою почку. Я сама, ни с кем не советуясь, приняла решение. Братья ничего не знают. Это мой выбор, он, кроме меня, никого не касается.

В Непале нет больницы, где занимаются пересадкой почек. Для этого надо обязательно ехать в Индию; такая поездка включает не только перелет и сопровождение, также надо найти, где жить, оплатить операцию и оправиться от нее. Мало у кого есть такие средства. К счастью, я могу себе это позволить. И к счастью, мои почки работают великолепно. В Дели врачи проводят комплексное обследование, делают множество анализов. Маме я сказала, что хочу показать ее другим врачам и узнать их мнение. Только два хирурга, старый и молодой, которые занимаются маминым осмотром, знают о моих планах. И однажды утром один из них, сияя улыбкой, заходит к ней в палату:

— Мадам, все отлично! Анализы великолепные, вам очень повезло. Мы сможем пересадить вам почку вашей дочери: как донор она вам полностью подходит!

— Подождите, о чем вы говорите? Какая почка?

Мама побледнела; она осуждающе смотрит на меня. Она тут же поняла все мои намерения — и они ей совсем не понравились.

— Ни за что в жизни! Лучше я умру! Никогда, слышите, никогда я не возьму почку моей Чоинг. Это последнее, чего я хочу в жизни…

Моя мама, обычно такая тихая и покладистая, взбунтовалась. Невозможно ее переубедить. Я повторяю снова и снова, что на поиски подходящего донора уйдут годы, но она твердо стоит на своем. Я ничего не могу сделать. Не заставлять же ее силой! Мы возвращаемся в Непал.

Но я так быстро не сдаюсь! В нашей стране есть настолько бедные люди, что они продают свои органы. Мне удается найти такого продавца–донора (не знаю, как правильно его назвать). Не то чтобы мне очень нравилась эта идея, но для того, чтобы спасти маму, я готова купить у кого–нибудь почку. По прошествии нескольких месяцев мы снова улетаем, на сей раз в Мадрас. Вроде бы все идет хорошо. Я уже начинаю мечтать, воображаю, как мы с мамой поедем в Америку — там, в Чикаго, живут наши родственники; в Германию, где у меня много друзей; во все святые места, которые нам захочется посетить. Я с радость смотрю на новую страницу жизни, где еще ничего не написано. Но врачи приносят нам плохие вести: мамино сердце устало, артерии сужены бляшками. Ей нужна ангиопластика, позволяющая расширить сужение сосудов. Ну что ж, ангиопластика — так ангиопластика. Пересадка подождет — у нас просто нет выбора. Мы должны держаться. Через пять месяцев после возвращения в Непал мы снова летим в Индию — на операцию. Третья попытка. Но на этот раз нет никакой надежды: мама слишком больна. «Ваша мать настолько слаба, что может не перенести операцию», — говорят мне врачи. До конца жизни придется делать ей гемодиализ, другого выхода нет. Я смотрю на врача так, будто он говорит на иностранном языке. Я просто не хочу его понимать. И совсем не хочу говорить маме правду. Я выдумываю какую–то нелепую ложь; мама сразу все понимает, но делает вид, что верит мне. Мы летим домой.

Мама тает буквально на глазах. Она настолько ослабела, что почти не может ходить без посторонней помощи. В самолете на обратном пути в Непал мне приходится водить ее в туалет. Мы запираемся в крохотной кабинке, я сажаю маму и поднимаю после того, как она справит нужду. Но как только я начинаю ее подтирать, остатки фекалий пачкают мне руку. Мама больше не может контролировать сфинктер заднего прохода. Не моргнув глазом, я вытираю ее и отвожу обратно в кресло, а потом возвращаюсь в туалет, чтобы отмыть руки. Когда прихожу из туалета, то вижу, как мама сидит, натянув плед под самый подбородок, словно нашкодивший ребенок, и чуть не плачет. Ей так стыдно, что она боится встретиться со мной взглядом.

— Прости меня, Чоинг, мне очень жаль…

— Почему?

— Тебе приходится делать такие неприятные вещи, это просто ужасно…

— Мама, не переживай ты так. Сколько раз ты делала то же самое, когда я была ребенком? Сколько раз ты мыла мою грязную попу? Сто, двести? И что, тебе было противно или неприятно? Неужели ты кривилась и отворачивалась? Нет… Сегодня пришел мой черед тебе помогать.

Я много думала об этом. Если детям дается шанс позаботиться о родителях и обеспечить их всем необходимым, этим шансом нужно воспользоваться. Те, кто еще может показать своей маме, как ее любит, пользуйтесь отпущенным временем. Любите и оберегайте ее. Вы даже не представляете, какое это счастье, когда мама рядом, когда ее можно позвать просто так и она придет, когда можно смотреть на то, как она дышит, и не думать, что каждый вздох может стать последним; слышать, как она смеется и видеть ее улыбку. Мать всегда желает своему ребенку самого лучшего, радуется его счастью, страдает, когда ему больно, и ее боль сильнее во много раз. Нам часто говорят о Боге. Но родители — это нечто большее. Они спасают нас с самого начала, ведь без них мы бы не выжили после рождения. Я старалась до самого конца делать все возможное, чтобы мои родители были счастливы. Их жизнь изменилась, они стали иначе относиться друг к другу — и в этом я вижу свою самую большую заслугу. Я бесконечно благодарна им за то, что они позволили мне испытать чувства, ценнее которых нет в мире.

В последние месяцы жизни моей матери я, с одной стороны, воспринимаю все происходящее вокруг как в замедленной съемке, а с другой стороны — проявляю особую активность, так как мне необходимо организовать свадьбу брата. Он вернулся из Канады, куда уехал много лет назад, чтобы провести оставшиеся дни рядом с мамой, и здесь, в Катманду, встретил тибетскую девушку, в которую влюбился буквально с первого взгляда. Его избраннице девятнадцать лет, она беженка из Индии и наша дальняя родственница.

Пусть Карма Шоесанг уже тридцатилетний мужчина, он все равно остается моим младшим братом, и я чувствую ответственность за него. Он испросил у меня разрешение жениться, и я, конечно, дала согласие. Наверное, именно тогда я в полной мере почувствовала, что стала главой семьи. Именно я взяла на себя подготовку к церемонии, которую мы решили провести в доме дяди. Я рада тому, что мама увидит свадьбу своего сына, поэтому стараюсь ускорить события. Я прекрасно понимаю, что у нас осталось не так много времени. Итак, дата назначена: семнадцатое декабря.

Свадьба прошла, как было задумано. Мама выглядела очень слабой, но это не мешало ей разделять общую радость и оживление.

Двадцать первого декабря мама подзывает меня к себе; она выглядит изнуренной. Когда я вижу, как она страдает, то в глубине души желаю, чтобы смерть поскорее избавила ее от боли. Хочу, чтобы эта пытка наконец прекратилась. Пограничное состояние, в котором она находится сейчас — уже не живая, но еще и не мертвая, — это хуже всего. Это страшно.

— Недалеко от твоей школы, в горах, скоро будут проходить буддистские празднества. Я бы очень хотела на них посмотреть.

— Ты уверена, что это тебя не слишком утомит?

— Нет, конечно. Попроси Карму Шоесанга меня отвезти, а по том я смогу посмотреть на Школу Арья Тара. Хоть увижу, как вы там устроились.

На тот день у меня была назначена важная встреча, поэтому брат сам повез маму на праздник, а я присоединилась к ним позже, уже в школе.

Они стоят и улыбаются. Мама вся светится, несмотря на изможденный вид.

— Дочка, я приняла решение: я стану монахиней, как и ты!

Учитель из буддистского монастыря с пониманием отнесся к маминой просьбе. Она никогда прежде не говорила мне о своих намерениях, тем не менее я очень рада за нее. Я и сама не раз думала об этом, но ни за что на свете не хотела подталкивать ее к такому выбору. Когда буддисты посвящают себя религии, они получают возможность улучшить свою карму и умереть в мире, отказавшись от всех мирских благ.

Мама оказалась в Школе Арья Тара впервые с момента начала работ. Она с интересом осмотрела мою комнату, столовую, учебные кабинеты… Прогулка явно благотворно повлияла на нее. На щеках румянец, глаза блестят. Я думаю о том, что она может прожить остаток дней здесь. Затем мы отвозим маму к буддистскому учителю, который срезает у нее прядь волос. Совсем как у меня — семнадцать лет назад. Мама выглядит очень счастливой и на обратном пути в Катманду почти все время молчит, словно хочет сохранить новые ощущения как можно дольше. А дома засыпает с улыбкой на усталом лице, бормоча сквозь сон в ответ на вопросы дяди: «Я так рада, что наконец увидела школу…»

На следующий день мама должна ехать на гемодиализ. Обычный день, привычная процедура. Я осталась дома, а брат заехал к дяде, забрал маму и повез в больницу. Я рада тому, что мои братья здесь, с нами, и могут в свою очередь позаботиться о маме — они не так часто ее видят. Ведь это так важно — разделить с мамой последние оставшиеся ей дни.

В десять часов брат звонит и говорит, что маме трудно дышать. Она больше не может произнести ни слова. Я прыгаю в джип, мчусь в больницу, сломя голову несусь через все коридоры, влетаю в палату… Слишком поздно. Мама уже ушла. Ее сердце остановилось. А я даже не успела с ней попрощаться. Провела столько часов у ее изголовья — и не оказалась рядом в последнюю минуту. Все вокруг видится как в замедленной съемке: братья в слезах, медсестра стоит в углу и молчит, скрестив руки на груди. И мама, слишком маленькая для такой большой кровати, тихая, бледная, будто спящая. А в голове одна мысль: «Не плачь, сейчас не время и не место для слез».

На моем лице застывает улыбка. Фальшивая, как картонная маска. В отделениях, подобных тому, где лежала мама, обычно много больных с ослабленной психикой, так что не стоит показывать им свое отчаяние. Это может их убить. Я стараюсь сосредоточиться на мысли о том, что не имею права окончательно подрывать их силы, — и мне удается сдержаться. Я не плачу. По крайней мере, с виду.

Сразу стараюсь погрузиться в дела. Звоню дяде, сообщаю ему о случившемся и прошу связаться с буддистским учителем и договориться о кремации; в больничной палате, где лежит еще не остывшее тело моей матери, мы назначаем день, когда оно будет сожжено. Такого рода решения принимаются с помощью астрологов. Они знают, в какие дни лучше всего покидать этот мир. Звезды сообщают, что следующие четыре дня совершенно точно не подходят. Нужно действовать прямо сейчас. Прямо сейчас… Это случилось вечером двадцать второго сентября 2006 года. Вместе с пеплом мама улетела к небесам.

Она на два года пережила отца. И я пользовалась каждой секундой, вырванной у смерти, чтобы доказать маме свою любовь. Лишь эта мысль помогает мне сегодня справиться с отчаянием. Мне очень не хватает мамы. Но я знаю: я сделала все, что могла. Последние два года мы любили друг друга больше, чем за всю предыдущую жизнь, если это только возможно.

Мама заслужила, чтобы для нее провели полную погребальную церемонию, такую, которая длится сорок девять дней. Все это время мы делали подношения, молились, жгли тысячи свечей, чтобы благословить ее душу, принимали соболезнования друзей и соседей. Наш народ считает, что если пренебречь всеми церемониями, то мертвые не поймут, что они покинули этот мир, и будут пытаться установить связь с живыми. Но из–за того, что последние не смогут их увидеть или услышать, умершие могут испугаться и никогда не обретут покой. За эти сорок девять дней они должны примириться со своим положением, осознать его и перейти в другой мир. Живым, конечно, приходится нелегко, но, по крайней мере, они заняты, и им некогда предаваться печали.

И лишь потом все становится плохо. Я приезжаю в Школу Арья Тара, здороваюсь с профессорами, учениками и быстро иду в свою комнату. Захожу туда и вижу, что на моей подушке лежат четки. Мамины четки. Те самые, с которыми она никогда не расставалась. Наверное, она оставила их, когда приезжала в прошлый раз. Я тогда ничего не заметила. А она знала уже тогда — и теперь посылает мне весточку после кончины.

Слезы прорывают плотину, выстроенную за сорок девять дней. Буддистское учение уделяет смерти много внимания. Нас учат тому, что «смерть — одно из самых важных событий в жизни». Я думала, что знаю об этом. Думала, что готова. Что будет легче. Но в такие моменты человек ничего не помнит, ни о чем не думает. Мудрость, знание, медитации, истина, разум — все это испаряется, когда умирает твоя мама. Мне ее физически не хватает. Мне больно. Очень больно. У меня внутри — пустота, которая плачет и рыдает. Я хочу, чтобы мне вернули маму!

Следующие месяцы не приносят облегчения. Братья возвращаются к себе домой. Жизнь возвращается в обычное русло. Но я чувствую себя невыносимо одинокой, даже несмотря на то, что рядом со мной друзья. Раньше я все время заботилась о родителях, а теперь мне просто нечем заняться. Я чувствую себя бесполезной. Все вокруг напоминает о том, что их больше нет. В такие моменты я молюсь за них, и знакомые с детства слова приносят некоторое утешение.

К тому же есть еще кое–что, что помогает мне выбраться из депрессии. Я понимаю, что сделала все, что могла, отдала все, что у меня было. Мне не о чем жалеть, и я могу спать спокойно. Жизнь, в сущности, похожа на скачки по кругу, так что большие и маленькие радости постепенно заглушают мою боль.

— Ани, я хотел бы познакомить тебя с моей подругой. Она сейчас в Непале. Я много рассказывал ей о тебе, и она очень хочет с тобой встретиться. Наверное, ты ее знаешь. Ее зовут Трейси Чапмен, она певица, как и ты. Ну так что, у тебя есть свободная минута?

Питер американец, но уже давно живет в Катманду. Он часто повторяет, что ему очень нравятся мои песни. Мы с ним хорошо понимаем друг друга. И он прекрасно знает, что я большая поклонница Трейси Чапмен (а еще мне давно известно, что Питер и Трейси добрые знакомые). Просто Питер дразнит меня: он понимает, как я буду рада с ней встретиться.

Он позвонил мне в январе, и совсем скоро Трейси Чапмен приехала к нам в школу. Девочки были на занятиях, так что я приняла гостью на последнем этаже, где у меня была собственная небольшая квартирка с уютной гостиной. Я пригласила своего композитора, Питер тоже приехал, его сопровождали еще несколько друзей.

Мы с Трейси поем: она — для нас, я — для нее. Это мгновения удивительного единства и теплоты. У меня остались замечательные воспоминания о том дне. Мы обошли всю школу (причем моя собака Сума не отставала от нас ни на шаг), сделали несколько фотографий, все время шутили, смеялись. Просто жили.

Непальцы отмечают Новый год в феврале, причем этот праздник всегда сопровождается широкими народными гуляниями. В 2007 году я отправила сообщение всем друзьям, которых мысленно причисляю к своей «команде»: мы не должны лишать себя радости из–за смерти моей матери. Ученицы Школы Арья Тара — большинство из них еще дети — имеют право на праздник. К Новому году они подготовили потрясающий спектакль.

Я сижу в первом ряду перед импровизированной сценой, а передо мной разворачивается эпизод из жизни Будды. Девочки прыгают, смеются, изображают различных персонажей, и всем очень-очень весело. Я понимаю, что мое разбитое сердце должно снова научиться радоваться. И вдруг я почувствовала, как во мне сломалось что–то, что все это время словно отгораживало меня от остального мира. Меня переполняет радость: я здесь, вместе с моими девочками, моими ученицами, мы счастливы и нам очень повезло. Я поднимаюсь на сцену и начинаю танцевать вместе с маленькими актерами, чтобы окончательно влиться в общее веселье. Мы становимся в крут, все поют, смеются; даже Сума заражается общим настроением и начинает носиться вокруг нас. Она пытается лизнуть мне руки, но я поднимаю их вверх, так что собака прыгает все выше и выше. Кажется, что она тоже смеется! Потом я беру ее за передние лапы и завожу в общий круг. Я счастлива. Я никогда не забуду эти мгновения.

Иногда, когда я сплю и вижу сон, я отдаю себе отчет в том, что это сон, и перестаю серьезно к нему относиться. Так же нужно поступать с печалью и страданиями. Мы страдаем, но в то же время можем найти повод для того, чтобы быть счастливыми. Нужно только осознать это и справедливо относиться к жизни, помнить не только о том, что она у нас забирает, но и о том, что она нам дает. Именно так я и стараюсь поступать. Иногда я думаю о том, что мама могла снова переродиться в нашем мире, и молюсь за нее. Где бы она ни была, я знаю, что у нее все будет хорошо.

Эпилог

Когда я рассказываю мою историю, то порой замечаю непонимание в глазах слушателей. Однажды я говорила о жестокости отца, и кто–то в ужасе произнес: «Это чудовище лишило тебя детства!» Но все совсем наоборот. Я написала эту книгу, чтобы люди осознали: нужно иначе смотреть на мир. Буддизм говорит нам, что врагов нужно воспринимать как учителей, использовать их ненависть для того, чтобы побороть тьму в их собственной душе. Отец заставил меня переступить через себя и обнаружить в своей душе неизведанные силы. Он научил меня сражаться. Я стала тем, что я есть, благодаря отцу, и я бесконечно признательна ему за это. Если бы он не избивал меня, я никогда не встретила бы учителя и не обрела те качества, которые необходимы, чтобы быть хорошим человеком. Думаю, что испытания в конечном счете делают нас лучше, сильнее. Потому что горьковатый привкус боли позволяет глубже ощутить всю сладость жизни. В моменты сомнении, ярости, когда горячий гнев волнами окатывает душу, мысль об учителе помогает мне обрести равновесие. Когда мы представляем себе лимон, то ощущаем кислоту во рту; вместе со льдом приходит холод, а с огнем — тепло; так и образ наставника наполняет меня состраданием и любовью и ведет вперед.

Говорят, что противоположности притягиваются. Наверное, именно так и сформировалась моя личность: из любви и ненависти, из ограниченности и бесконечности, из нежности и жестокости. Меня тянуло то в одну сторону, то в другую до тех пор, пока чувства не успокоились, не перестали посылать мне противоречивые знаки — до тех пор, пока я не обрела душевное равновесие.

Сегодня у меня есть бесконечное множество источников счастья и много дел, которые наполняют меня радостью; нужно разбить сад рядом со школой, вылечить раненую мышку, освободить козу, угодившую в западню в горах, встретиться с другом, которого не видела много лет, купить красивые туфельки, накормить нищего на улице, сделать ремонт в доме родителей, написать письмо братьям, рассмешить расстроенного ребенка, увидеть учителя во сне и проснуться с улыбкой на губах, сделать пожертвование в дом престарелых, сочинить новую песню, покататься на джипе под дождем, поплакать во время просмотра болливудского фильма, восхититься индийскими исполнителями, забрать сына из школы, утешить ученицу, у которой умирает мама, поделиться силой с теми, кому ее не хватает, обсудить с врачами проект строительства новой больницы, написать книгу… Счастье повсюду, стоит только протянуть руку — и вот уже прикасаешься к нему кончиками пальцев. Секрет в том, что нужно научиться ценить его. Радоваться тому, что у тебя есть.

Нет, я не говорю, что я совершенна! Мне еще так многому предстоит научиться… Иногда я грущу. Некоторые люди меня разочаровывают, и я стараюсь тратить на них как можно меньше сил и времени. Я не закрываюсь от мира, просто стараюсь беречь себя от неприятностей. В споре я говорю то, что должна говорить, но стараюсь избегать противоречий. Я искренне пытаюсь делать так, чтобы всем было хорошо. Поэтому приступы плохого настроения быстро проходят.

Недавно мы приняли в школу новую девочку. Я узнала, что отец избивал малышку и ее детство было отмечено синяками и издевательствами. Когда мне рассказывают подобные истории, порой я не в силах сдержать свой гнев. Такая жестокая несправедливость наполняет меня жгучей ненавистью. Но потом я успокаиваюсь. Я понимаю боль этого ребенка и чувствую, что между нами есть невидимая связь; нам не обязательно говорить, чтобы она обнаружилась. У нас есть общая тайна. Мы принадлежим к одной семье. Нельзя понять боль другого человека, не испытав боль на себе. Благодаря своему прошлому я инстинктивно чувствую страдания людей, а значит, я могу им помочь лучше, чем кто–либо.

Я стараюсь выручать тех, кто попал в беду. К несчастью, людское горе — бездонная пропасть, нужно непрерывно наполнять ее любовью и состраданием, чтобы самые слабые из нас не упали туда. Спасая людей, я получаю ни с чем не сравнимое удовольствие.

Сегодня очень много сил у меня уходит на строительство больницы. Я отлаю всю себя этому проекту. Многие непальцы страдают диабетом и проблемами с кровообращением. Часто это вызвано низким уровнем жизни и ужасными санитарными условиями. Многие женщины ходят босиком, мало пьют воды, не обращают внимания на заболевания мочеполовой системы. Необходимо научить людей заботиться о своем здоровье, привить им хоть какие–то медицинские знания. Я обещала маме, что сделаю все возможное для строительства больницы, — и я сдержу обещание, независимо от того, сколько времени и сил потребуется от меня. Это жизненно необходимо: услуги здравоохранения в Непале стоят слишком дорого, не хватает свободных мест в центрах гемодиализа, многие из них не могут позволить себе купить медицинские аппараты. И больные умирают, хотя в Германии и во Франции они могли бы еще жить и жить. Среди поклонников моего творчества — премьер–министр Непала Гирия Прасад Койрада, он пообещал помочь мне в реализации моего проекта.

Эта книга была написана еще и затем, чтобы собрать деньги на строительство больницы. Я хочу поблагодарить своего издателя, который способствовал ее выходу и тем самым помог проекту. Я уверена, что у кого–то из читателей обязательно возникнет желание сделать пожертвование… большое пожертвование, миллион евро — а почему бы и нет? Так мы будем шаг за шагом приближаться к цели… Стоит лишь задуматься о покорении неприступной горы — и ты окажешься на вершине. Надо только верить. Я знаю, о чем говорю.

* В путь! (англ.)