МАЙОРАТ 5 страница

присутствующим:

— Честь имею, господа, представить вам барона Ро­дериха фон Р., наследственного владельца Р-зиттена!

Барон Губерт с нескрываемой яростью в горящих глазах взглянул на юношу, свалившегося с неба для того, чтобы отнять у него богатый майорат и половину иму­щества в Курляндии, погрозил ему сжатым кулаком и, будучи не в силах вымолвить ни единого слова, выбежал из залы. По просьбе судебных лиц барон Родерих пред­ставил письменные свидетельства, которые должны были удостоверить его как лицо, за которое он себя выдавал. Он предъявил выписку из регистров церкви, где венчал­ся его отец, в коей значилось, что в такой-то и такой-то день купец Вольфганг Бори, уроженец К., в присутствии поименованных лиц сочетался браком с благословения церкви с девицей Юлией де Сен-Валь. Было у него и сви­детельство о крещении {он был крещен в Женеве как ребенок, родившийся в законном браке от купца Борна и его супруги Юлии, урожденной де Сен-Валь), и письма его отца к его давно уже умершей матери, которые все были подписаны одной только буквою В.

Ф. с озабоченным видом просмотрел все эти бумаги и, вновь сложив их, сказал не без сомнения: " Ну, Бог даст, получится! "

На следующий же день барон Губерт фон Р. прислал через адвоката, которого объявил своим поверенным, заявление, в котором требовал передачи ему Р-зиттенского майората.

— Само собой разумеется, — говорил адвокат, — что ни посредством завещания, ни на каких-либо иных основаниях покойный барон Губерт фон Р. не имел права распоряжаться майоратом. Оглашенное завещание, сле­довательно, есть не что иное, как писанное и юридичес­ки оформленное свидетельство, согласно которому ба­рон Вольфганг фон Р. якобы передал майорат своему сыну; свидетельство это имеет не большее доказатель­ственное значение, нежели всякое другое, а посему не может утвердить в правах гипотетического барона Ро­дериха фон Р. Дело претендента выяснить посредством судебного процесса свое наследственное право, которое мы решительно опровергаем, и потребовать передачи майората, ныне принадлежащего согласно порядку на­следования барону Губерту фон Р. По смерти отца вла­дение переходит непосредственно к сыну, и это не нуж­дается ни в каких разъяснениях, майорат нельзя ото­брать, и, значит, нынешний владелец майората никоим образом не может быть лишен своих законных прав.

Совершенно не важно, по каким причинам покойный объявил другого наследника майората; следует только заметить, что, как видно из оставшихся после него бу­маг, он и сам имел в Швейцарии любовную связь, так что, может быть, мнимый сын брата — на самом деле его со­бственный сын, рожденный незаконным образом, коему он в припадке раскаяния решил завещать богатый май­орат.

Как ни казались истинными обстоятельства, изложен­ные в завещании, как ни возмутила судей версия, в которой сын не постеснялся обвинить покойного отца в преступлении, все же дело в том виде, как оно было представлено, выглядело законным, и только из-за не­утомимых хлопот Ф., его твердых уверений, что вскоре будут предъявлены самые неопровержимые доказатель­ства законности притязаний барона Родериха фон Р., удалось добиться отсрочки передачи майората и окон­чательного решения вопроса.

Ф. слишком ясно видел, как трудно ему будет испол­нить свое обещание. Он перерыл все бумаги старого Родериха, но не обнаружил никаких следов письма или упоминаний об отношениях Вольфганга с девицей де Сен-Валь. В раздумье сидел он однажды спальне старо­го Родериха, где уже все переделал, и составлял послание к женевскому нотариусу, которого знал как деятель­ного и проницательного человека, — стряпчий надеялся, что он сможет доставить ему некоторые сведения, мо­гущие пролить свет на дело молодого барона. Наступи­ла полночь, полная луна ярко освещала соседнюю залу, дверь в которую была открыта настежь. Внезапно Ф. почудилось, что кто-то медленно и тяжело поднимается по лестнице, гремя ключами. Он насторожился, встал, вошел в залу и явственно услышал, что кто-то идет по коридору, приближаясь к дверям залы. Вскоре дверь отворилась и в залу медленно вошел человек со смертель­но бледным, искаженным странной гримасой лицом, в ночной сорочке; в одной руке он держал подсвечник сзажженными свечами, а в другой — большую связку клю­чей.

Стряпчий узнал дворецкого и хотел было спросить, что он делает в такую позднюю пору, но тут от всего существа старика, от его окаменевшего мертвенного лица повеяло, пронизывая ледяным холодом, чем-то призрач­ным и жутким. Стряпчий понял, что перед ним лунатик. Размеренным шагом старик прошествовал через залу прямо к замурованной двери, которая когда-то вела в башню. Подойдя к ней, он остановился, и из его груди вырвался рыдающий стон, столь зловеще отозвавшийся во всей зале, что Ф. содрогнулся от ужаса. Потом, пос­тавив подсвечник на пол и повесив ключи на пояс, Да­ниэль принялся обеими руками царапать стену, так что скоро у него из-под ногтей брызнула кровь; при этом он стонал и охал так, словно его терзала невыразимая, смер­тная мука. Он то прикладывал ухо к стене, будто к чему-то прислушиваясь, то махал рукой, словно успокаивал кого-то, а потом нагнулся, взял с пола подсвечник и тихими, размеренными шагами.пошел назад к двери. Ф. осторожно последовал за ним со свечой в руках. Они спустились по лестнице, старый дворецкий отпер глав­ную дверь замка, Ф, ловко проскользнул за ним; теперь старик отправился на конюшню; здесь он, к величайше­му изумлению стряпчего, поставил подсвечник так искус­но, что все здание было достаточно хорошо освещено, безо всякой опасности вызвать пожар, достал седло и уздечку, отвязал одну из лошадей и заботливо оседлал ее, затянув подпругу и укрепив стремена. Расправив чел­ку лошади, он взял ее под уздцы и, прищелкивая язы­ком, похлопывая ее по шее, вывел из конюшни. На дво­ре он постоял несколько секунд с таким видом, как буд­то выслушивал чьи-то приказания и кивком головы обе­щал их исполнить. Потом он отвел лошадь обратно в конюшню, расседлал ее и привязал к стойлу. Затем взял подсвечник, запер конюшню, возвратился в замок и на­конец исчез в своей комнате, которую тщательно запер.

Это происшествие потрясло стряпчего до глубины души; страшная догадка пронзила его, как черный при­зрак ада, и более его не покидала. Озабоченный опас­ным положением дел молодого барона Родериха, он надеялся воспользоваться ради его блага тем, чему был свидетелем. На другой день, когда уже близились сумер­ки, Даниэль пришел в его комнату с каким-то вопросом по хозяйству. Стряпчий взял его за руку и, усадив в кресло, мягко заговорил:

— Слушай-ка, дружище Даниэль, я давно хотел тебя спросить, что ты думаешь обо всей этой путанице, в ко­торую вовлекло нас это странное завещание Губерта? Не думаешь ли ты, что этот молодой человек — действитель­но сын Вольфганга, рожденный в законном браке?

Перегнувшись через спинку стула и избегая присталь­ного взгляда Ф., старик угрюмо ответил:

— Гм! Может, так, а может, и не так. Мне-то что за дело, кто будет здесь хозяином!

— А я так рассуждаю, — продолжал Ф., придвинув­шись к старику и кладя ему руку на плечо, — что пос­кольку старый барон имел к тебе большое доверие, то он, верно, рассказывал тебе о своих сыновьях. Упоми­нал ли он о браке, в которым вступил Вольфганг против его воли?

— Не припомню, — отвечал старик, зевая во весь рот.

— Тебя клонит в сон, старина, — сказал стряпчий, — ты, должно быть, плохо спал эту ночь?

— Не знаю, — проворчал старик.— Пойду, однако, распоряжусь, чтобы накрывали к ужину.

Он с трудом поднялся со стула, распрямил согнутую спину и опять зевнул еще громче.

— Погоди, старина! — воскликнул Ф., беря его за руку и принуждая сесть, но дворецкий, упершись обеи­ми руками в рабочий стол, остался стоять и, наклонив­шись к стряпчему, угрюмо спросил:

— Ну, какое мне дело до завещания? Что мне до спора о майорате?

— Об этом мы больше не будем говорить, — перебил его Ф., — давай побеседуем о чем-нибудь другом, любез­ный мой Даниэль! Ты не в духе, зеваешь, все это указы­вает на особое возбуждение, и я полагаю, что прошед­шей ночью с тобой действительно кое-что приключилось.

— Что было со мной в эту ночь? — спросил старик, застывая в своей позе.

— Когда я вчера в пол­ночь, — продолжал Ф., — си­дел в опочивальне покойного барона, ты вошел в залу, какой-то безжизненный и блед­ный, направился к замурован­ной стене и стал царапать ее обеими руками и невыносимо стонать. Так ты лунатик, Да­ниэль?

Старик повалился на стул, который быстро подставил ему Ф. Он не произнес ни зву­ка, в темноте нельзя было рассмотреть его лица. Стряп­чий заметил только, что он тяжело, прерывисто дышит и зубы у него стучат.

— Да, — начал Ф. после не­долгого молчания, — с лунати­ками случаются странные вещи. На другой день они ничего не помнят о том со­стоянии, в котором находились, и обо всем, что они про­делывали как бы наяву. Даниэль молчал.

— Мне уже приходилось видеть подобное, — продол­жал стряпчий.— У меня был друг, который так же, как и ты, в каждое полнолуние совершал ночные прогулки. Часто он даже садился за стол и начинал писать письма. Однако ж всего удивительнее было то, что, когда я начинал шептать ему на ухо, мне быстро удавалось заста­вить его говорить. Он разумно отвечал на все вопросы и далее то, что он изо всех сил пытался скрыть, если б кон­тролировал себя, теперь невольно вылетало из его уст, словно он не мог противостоять той силе, которая на него воздействовала. Черт возьми! Я думаю, что если лунатик скрывает какой-нибудь старый грех, то об этом можно дознаться, расспросив его, когда он находится в этом особом состоянии... Благо тому, у кого совесть чиста, как у нас с тобой, добрый мой Даниэль; мы мо­жем позволить себе быть лунатиками, и никто не выве­дает у нас ни о каком преступлении!.. Но, послушай, Даниэль, ты, верно, хотел попасть в астрономическую башню, когда так ужасно царапался в замурованную дверь? Должно быть, вспомнил о ваших занятиях со ста­рым Родерихом? Вот я у тебя скоро про это и спрошу!

По мере того как стряпчий все это говорил, дворец­кий дрожал все сильнее и сильнее, потом все тело его забилось в ужасных судорогах и он стал визгливо бор­мотать нечто нечленораздельное, Ф. позвал слуг. Принесли свечи, старик не успокаивался, его подняли, слов­но непроизвольно двигающийся автомат, и снесли в пос­тель. Этот тяжелый припадок длился около часа, после чего старый дворецкий впал в глубокий обморок, похо­жий на сон. Очнувшись, он потребовал вина и, когда оно было принесено, выпроводил слугу, который должен был сидеть подле него, и заперся, по своему обыкновению, у себя в комнате. Ф. и в самом деле решил предпринять попытку, о которой говорил Даниэлю, хотя и вынужден был признаться себе, что, во-первых, Даниэль, может быть только теперь узнавший о своем лунатизме, сдела­ет все, чтобы этого избежать, а во-вторых, что на при­знаниях, сделанных в подобном состоянии, основывать­ся решительно нельзя.

Несмотря на это, стряпчий около полуночи отправил­ся в залу, надеясь, что Даниэль, как бывает при этой болезни, будет действовать безотчетно помимо своей воли. В полночь во дворе поднялся шум. Ф. ясно слышал, как со стуком распахнулось окно; он сбежал вниз, и навстречу ему повалил удушливый дым, который, как он вскоре заметил, шел из комнаты дворецкого; дверь в эту комнату была отворена. Самого старика только что в полубессознательном состоянии вынесли оттуда и поло­жили в постель в другом покое. Слуги рассказывали, что и полночь один из них был разбужен странным стуком; он решил, что со стариком что-то случилось, и встал, чтобы поспешить ему на помощь, но тут сторож на дво­ре закричал: " Пожар! Пожар! Горит в комнате господи­на дворецкого! " На этот крик сбежалось несколько слуг, однако все усилия отворить дверь в комнату Даниэля оказались тщетными. Они бросились во двор, и оказа­лось, что решительный сторож уже разбил окно злопо­лучной комнаты, находившейся в нижнем этаже, и со­рвал горящие занавески, после чего, вылив два ведра воды, потушил пожар. Дворецкого нашли лежащим на полу посреди комнаты в глубоком обмороке. Он крепко сжимал в руке подсвечник, от зажженных свечей которо­го загорелись занавески, произведя весь этот пере­полох. Упавшие клочья го­рящих занавесок опалили брови и часть волос стари­ка. Если бы сторож не за­метил огня, дворецкий мог бы сгореть. Слуги немало удивились, когда обнаружи­ли, что дверь комнаты заперта изнутри двумя засовами, которых накануне еще не было. Ф. понял, что старик хотел воспрепятствовать само­му себе и не допустить себя выйти из комнаты; противостоять же слепому влечению он не мог. После этого старый дворецкий тяжело заболел: он не говорил, поч­ти ничего не ел и, точно угнетаемый какой-то страшной мыслью, смотрел перед собой остановившимся взглядом, в котором отражалась смерть. Стряпчий думал, что он уже не встанет. Все, что можно было сделать для моло­дого Родериха, Ф. сделал, теперь оставалось ожидать последствий, и он собрался возвратиться в К. Отъезд был назначен на следующее утро. Поздно вечером Ф. упако­вал свои бумаги и вдруг наткнулся на небольшой пакет, адресованный ему бароном Губертом фон Р., с печатью и надписью: " Прочесть после вскрытия моего завещания". Было совершенно непонятно, как он мог не заметить этого пакета ранее. Стряпчий уже собирался его распе­чатать, как дверь отворилась и в комнату вошел Даниэль своей тихой, призрачной походкой. Он положил на письменный стол черную папку, которую держал под мышкой, потом с тяжким, горестным вздохом упал на колени и, судорожно схватив Ф. за обе руки, глухо про­говорил;

— Не хочу я умереть на эшафоте. Пусть суд свершит­ся там, наверху! — потом, задыхаясь, поднялся и вышел из комнаты.

Ф. всю ночь читал бумаги, находившиеся в черной папке и пакете Губерта. Те и другие были тесно связаны между собой и определяли меры, которые следовало предпринять. Как только Ф. приехал в К., он отправился к барону Губерту фон Р., который принял его с грубой надменностью. Следствием переговоров, начавшихся в полдень и продолжавшихся без перерыва до поздней ночи, явилось то, что на другой день барон объявил пе­ред судом, что согласно завещанию своего отца он при­знает претендента на майорат сыном старшего сына ба­рона Родериха фон Р., Вольфганга фон Р., сочетавшего­ся законным браком с девицей Юлией де Сен-Валь, при­знавая его тем самым и законным наследником майора­та. Когда Губерт вышел из залы суда, у дверей уже сто­ял его экипаж, запряженный почтовыми лошадьми, и он поспешно уехал, оставив в К. мать и сестру и написав им, что, быть может, они больше никогда его не увидят.

Юный Родерих был немало удивлен обороту, кото­рый приняло дело, и искал у Ф. объяснений, каким чу­дом это случилось, какая таинственная сила тут замеша­на. Ф. успокаивал его относительно будущего, тем бо­лее что пока передача майората еще не могла состоять­ся, ибо суд, неудовлетворенный заявлением Губерта, требовал удостоверения личности Родериха, а также доказательств законности его претензий. Ф. предложил барону поселиться в Р-зиттене, прибавив, что мать и сестра Губерта, поставленные в затруднительное положение его поспешным отъездом, предпочли бы спокой­ную жизнь в родовом замке шумной и дорогой городс­кой жизни. Восторг, с которым Родерих ухватился за мысль хоть некоторое время прожить под одной кров­лей с баронессой и ее дочерью, показал, какое глубокое впечатление произвела на него прелестная, грациозная Серафина. И действительно, барон так хорошо восполь­зовался своим пребыванием в Р-зиттене, что через не­сколько недель приобрел взаимную любовь Серафины и получил согласие матери на этот союз. Ф. находил, что все это свершилось слишком быстро, ибо признание Ро­дериха законным владельцем майората все еще остава­лось под сомнением. Идиллическую жизнь в замке на­рушили письма из Курляндии. Губерт совсем не показы­вался в имениях, он отправился прямо в Петербург, где поступил на военную службу и был теперь в войске, дви­жущемся в Персию, с которой Россия в то время воева­ла. Это обстоятельство делало необходимым отъезд ба­ронессы и ее дочери в имения, где царил полный хаос. Родерих, считавший себя уже сыном баронессы, не упус­тил случая сопровождать свою возлюбленную; Ф. тоже вернулся в К., и таким образом замок снова опустел.

Болезнь дворецкого все более усиливалась, так что он уже не надеялся на выздоровление, и его должность передали старому егерю Францу, верному слуге Воль­фганга. После долгих проволочек Ф. получил наконец из Швейцарии известия, которых он ждал с таким нетерпением. Священник, венчавший Вольфганга и крестивший Родериха, давно уже умер, но в церковной книге нашли сделанную его рукой запись, гласившую, что тот, кого он под именем Борна сочетал законным браком с деви­цей Юлией де Сен-Валь, открыл ему свое настоящее имя — барон Вольфганг фон Р., старший сын барона Ро­дериха фон Р. из Р-зиттена. Кроме того, нашлись еще два свидетеля, присутствовавших при венчании, — женевский купец и старый французский капитан, переселившийся в Лион, которым Вольфганг также представился своим именем; их клятвенные показания скрепили запись в цер­ковной книге.

Имея на руках бумаги, составленные по всей форме, Ф. представил полные доказательства законности прав своего доверителя, и теперь ничто уже не мешало пере­даче майората, что и состоялось ближайшей осенью. Губерт был убит в первом же сражении, его постигла участь младшего брата, который также пал на войне за год до смерти их отца; таким образом курляндские име­ния перешли к баронессе Серафине фон Р. и составили прекрасное приданое для безмерно счастливого Родери­ха.

Уже наступил ноябрь, когда баронесса и Родерих со своей невестой приехали в Р-зиттен. Состоялась передача майората, а затем и бракосочетание Родериха и Серафи­ны. После нескольких недель, прошедших в шумных уве­селениях, пресытившиеся гости стали покидать замок к великому удовольствию стряпчего, не желавшего уехать из Р-зиттена, не дав молодому владельцу майората под­робных указаний относительно всех дел, касающихся его новых владений. Дядя Родериха с величайшей точностью вел счет доходам и расходам, так что, хотя Родерих по­лучал ежегодно на свое содержание лишь небольшую сумму, остатки доходов составили значительный прирост к наличному капиталу, оставшемуся после старого баро­на. Только первые три года Губерт употреблял доходы майората на свои нужды, причем считал себя должником и обязался выплатить долг из причитавшейся ему части курляндских имений.

С тех пор как Даниэль явился перед ним в своем при­зрачно-лунатическом состоянии, стряпчий занял покои старого Родериха, желая до конца выяснить то, что Да­ниэль потом добровольно ему открыл. Так вышло, что эта комната и смежная с ней большая зала стали мес­том, где барон и Ф. занима­лись делами. Однажды они оба сидели за боль­шим столом перед яр­ко пылавшим ками­ном. Ф. отмечал сум­мы, подсчитывая бо­гатства владельца майората, а тот пере­сматривал счетную книгу и важные доку­менты. Они не слыша­ли глухого шума моря, тревожных криков чаек, которые предвещали бурю, стуча крыльями в окна, не за­метили и саму бурю, разразившуюся в полночь, дикий рев которой проник в замок, так что во всех каминных тру­бах и узких проходах, во всех углах начало свистеть и завывать. Наконец, после жуткого порыва ветра, от ко­торого сотряслось все здание, залу вдруг озарило мрач­ное сияние полной луны.

— Скверная погода! — воскликнул Ф. Барон, погруженный в мысли о доставшемся ему бо­гатстве, равнодушно отозвался, с довольной улыбкой переворачивая страницу в записях доходов: — Да, сильная буря!

Но как же страшно потрясло его прикосновение же­лезной руки страха, когда дверь залы внезапно отвори­лась и показалась бледная, призрачная фигура с лицом мертвеца. Это был Даниэль, которого Ф., как и все, считал неспособным пошевелить ни одним членом, так как он лежал в беспамятстве, пораженный тяжкой болезнью; теперь же его опять настиг лунатизм, и он начал бро­дить по ночам. Безмолвно смотрел барон на старика, но когда тот начал с ужасающими вздохами, полными смер­тной муки, царапать стену, его охватил глубокий ужас. Бледный как смерть, вскочил он с места, подошел к ста­рику и воскликнул так громко, что его голос эхом про­катился по всей зале:

— Даниэль! Даниэль! Что делаешь ты здесь в такой час?

Тут старик издал тот самый страшный, рыдающий вой, подобный реву насмерть раненного зверя, как и тогда, когда Вольфганг предложил ему золото за его верность, и рухнул на пол. Ф. позвал слуг, старика под­няли, но все попытки вернуть его к жизни были тщетны. Барон был в отчаянии:

— Боже мой! Боже мой! Разве я не слышал, что лу­натик может мгновенно умереть, если окликнуть его по имени?! О, я несчастный! Я убил этого бедного старика! Теперь всю свою жизнь я не буду знать покоя!

Когда слуги унесли тело и зала опустела, Ф. взял все еще причитавшего и обвинявшего себя барона за руку в глубоком молчании подвел к замурованной двери и ска­зал:

— Тот, кто упал здесь мертвым к вашим ногам, ба­рон Родерих, был проклятый убийца вашего отца!

Барон смотрел на Ф. так, словно пред ним предстали духи ада. Стряпчий продолжал:

— Настало время открыть вам ужасную тайну, тяго­тевшую над этим человеком. Всевышний предначертал сыну отомстить убийце отца. Ваши слова, громом пора­зившие страшного лунатика, были последними, что про­изнес ваш несчастный отец!

Весь дрожа, не в силах вымолвить ни слова, барон сел рядом с Ф. у камина. Стряпчий начал свой рассказ с со­держания бумаги, оставленной ему Губертом, которую он должен был распечатать только после вскрытия за­вещания. В выражениях, свидетельствующих о глубочай­шем раскаянии, Губерт сознавался в непримиримой не­нависти к старшему брату, которая зародилась в нем с той минуты, когда старый барон Родерих учредил май­орат. У него было отнято всякое оружие, ибо если бы ему и удалось коварно поссорить отца с сыном, это ни к чему бы не привело, поскольку Родерих не мог лишить старшего сына права первородства, да он бы, следуя сво­им принципам, никогда бы так не поступил, даже если бы его сердце и отворотилось от сына. Только когда в Женеве между Вольфгангом и Юлией де Сен-Валь завя­зались любовные отношения, Губерт узрел возможность погубить брата. И, вступив в сговор с Даниэлем, хотел мошенническим образом принудить старого барона к решениям, которые должны были привести его старшего сына в отчаяние.

Он знал, что, по мнению старого барона Родериха, только союз с одним из старейших родов в его отечест­ве мог навеки упрочить блеск майората. Старик прочел об этом союзе по звездам и считал, что всякое дерзкое нарушение комбинаций светил могло навлечь гибель на учрежденный майорат. Союз Вольфганга с Юлией пред­ставлялся старику преступным посягательством на реше­ние силы, которая помогала ему в его земных делах, и всякая попытка погубить Юлию, противящуюся этой силе, как демоническому началу, казалась ему оправдан­ной. Губерт знал о безумной любви Вольфганга к Юлии; утрата ее сделала бы его несчастным, быть может, даже убила бы, но младший сын стал деятельным помощни­ком в планах отца, тем более что сам чувствовал к Юлии преступную склонность и надеялся отвоевать ее для себя. Небу угодно было, чтобы самые ядовитые козни разби­лись о решимость Вольфганга, и последнему удалось даже обмануть брата. Свершившийся брак Вольфганга и рождение его сына остались для Губерта тайной. Вмес­те с предчувствием близкой смерти старого Родериха стала преследовать мысль, что Вольфганг женился на враждебной ему Юлии. В письме, где он приказывал сыну в назначенный день явиться в Р-зиттен, чтобы вступить во владение майоратом, он давал слово, что проклянет его, если он не расторгнет недостойный брак. Это пись­мо Вольфганг сжег у тела отца.

Губерту старик написал, что Вольфганг женился на Юлии, но что он разорвет этот союз. Губерт счел это сумасбродной выдумкой старого отца, однако немало испугался, когда сам Вольфганг не только подтвердил подозрения отца, но еще и прибавил, что Юлия родила ему сына и что в скором времени он обрадует свою суп­ругу, до сих пор считавшую его купцом Борном из М., известием о своем высоком происхождении и богатстве. Вольфганг собирался в Женеву, чтобы привезти люби­мую жену. Но прежде чем он смог исполнить свое на­мерение, его настигла смерть. Губерт умолчал обо всем, что ему было известно о существовании рожденного от брака с Юлией ребенка, и таким образом присвоил себе майорат, по праву принадлежавший сыну Вольфганга. Однако прошло всего несколько лет, и он почувствовал глубокое раскаяние. Судьба наказала его за его вину ненавистью, которая все сильнее разгоралась между дву­мя его сыновьями.

" Ты жалкий, несчастный нищий, — сказал старший, двенадцатилетний мальчик своему младшему брату, — когда умрет отец, я стану владельцем Р-зиттенского майората, и ты принужден будешь смиренно целовать мне руку, когда тебе понадобятся деньги на новый сюр­тук".

Младший брат, разъяренный высокомерной надмен­ностью старшего, бросил в него нож, оказавшийся под рукой, и чуть его не убил.

Опасаясь большего несчастья, Губерт отправил млад­шего сына в Петербург, где тот впоследствии стал офицером, сражался против французов под командованием Суворова и пал в бою.

Губерт не решился открыть всему свету тайну своего обманом приобретенного владения — страшился позо­ра, — но теперь не желал брать ни копейки у законного владельца майората. Он навел справки в Женеве и узнал, что госпожа Борн умерла от горя, оплакивая непости­жимо исчезнувшего мужа, а молодого Родериха Борна воспитывает один почтенный человек, взявший его к себе.

Тогда Губерт, назвавшись чужим именем и выдав себя за родственника погибшего в море купца Борна, стал посылать деньги, предназначавшиеся для того, чтобы достойно воспитать молодого владельца майората. То, как тщательно копил он доходы с майората и что напи­сал в завещании, уже известно. О смерти своего брата Губерт говорил в странных, загадочных выражениях — в них можно было усмотреть намек на то, что тут кро­ется какая-то тайна. и что Губерт косвенным образом причастен к этому страшному делу. Все объясняло со­держимое черной папки. К предательской переписке Губерта и Даниэля была приложена бумага, написанная и подписанная Даниэлем. Ф. прочел признание, заставив­шее содрогнуться его душу.

Губерт явился в Р-зиттен по наущению Даниэля, и это Даниэль известил его о находке ста пятидесяти тысяч талеров. Уже известно, как Губерт был принят братом, как он, обманутый во всех своих надеждах, хотел уехать и как стряпчий его удержал.

В груди Даниэля клокотала кровавая жажда мести, направленная против юноши, пожелавшего прогнать его как паршивого пса. Он все сильнее и сильнее раздувал пламя, пожиравшее несчастного Губерта. В еловом лесу, где бушевала метель, охотясь на волков, они сговорились погубить Вольфганга.

— Извести его, — бормотал Губерт, целясь из ружья.

— Да, извести, — ухмылялся Даниэль, — но только не так, не так!

Теперь он был уверен в себе: он убьет барона так, что ни одна душа об этом не узнает. Получив наконец деньги, Губерт пожалел о своем замысле, и решил уехать, чтобы не поддаться дальнейшему искушению. Даниэль сам оседлал ему ночью лошадь и вывел ее из конюшни; но когда барон хотел вскочить в седло, он сказал рез­ким голосом:

— Я думаю, барон Губерт, что ты останешься в май­орате, который с этой минуты тебе принадлежит, пото­му что его надменный владелец лежит, разбившийся, под обломками башни!

Даниэль заметил, что Вольфганг, снедаемый ал­чностью, часто встает посреди ночи, подходит к двери, которая прежде вела в башню, и горящим взором вгля­дывается в бездну, где, по уверению Даниэля, погребе­ны немалые богатства. Построив на этом свой план, Да­ниэль стоял в ту роковую ночь у дверей залы. Услышав, что Вольфганг отворяет дверь, ведущую в башню, он вошел в залу и вплотную приблизился к барону, стояв­шему на самом краю пропасти. Тот обернулся и, увидев проклятого слугу, из глаз которого смотрела смерть, в ужасе вскричал: " Даниэль! Даниэль! Что делаешь ты здесь в такой час? " Тогда Даниэль выкрикнул: " Пропадай же, паршивый пес! " — и сильным ударом ноги столкнул не­счастного в бездну.

Потрясенный услышанным, молодой Родерих не на­ходил покоя в замке, где был убит его отец. Он уехал в свои курляндские имения и приезжал в Р-зиттен только раз в году, осенью. Франц, старый Франц, уверял, что Даниэль, о преступлении которого он догадывался, час­то показывается в замке во время полнолуния, и описы­вал призрак точно таким же, каким в последствии видел его Ф., когда изгонял этот злой дух. Именно открытие этих обстоятельств, позорящих память его отца, заста­вило отправиться в дальние странствия молодого баро­на Губерта.

Так рассказал мой дядя всю эту историю, после чего он взял меня за руку и сказал дрогнувшим голосом, при­чем глаза его были полны слез!

— Тезка, тезка, и ее тоже, пленительную Серафину, коснулась темная сила, властвующая над родовым замком! Через два дня после того, как мы покинули Р-зиттен, барон устроил прощальное катанье на санях. Он сам вез свою жену, когда лошади, охваченные необъяснимым страхом, вдруг рванулись и понеслись в безумном беге.

" Старик, старик гонится за нами! " — пронзительно закричала баронесса.

Минуту спустя от сильного толчка сани опрокину­лись, и Серафину выбросило на дорогу. Ее нашли бездыханной, она умерла! Барон не может утешиться, он успокоится только со смертью!

Да, тезка, никогда больше не вернемся мы в Р-зиттен!

Дядя умолк, я ушел от него с разбитым сердцем и только всеисцеляющее время могло смягчить глубокую скорбь, которая чуть не сокрушила меня.

Прошли годы. Ф. давно уже покоился в могиле, а я покинул отечество. Военная гроза, разразившаяся над Германией, погнала меня на север, в Петербург. На об­ратном пути, неподалеку от К., темной летней ночью ехал я вдоль берега моря, вдруг в небе, прямо передо мной, зажглась большая, яркая звезда. Подъехав ближе, я по трепещущему красному пламени понял, что то, что я принял за звезду, был, вероятно, большой огонь, одна­ко не мог сообразить, отчего он так высоко виден.