Джорж Гордон Байрон

ЛЕКЦИЯ №4.

(1788—1824)

1. Романтизм «довольства» и романтизм «развития»

Байрон — это совсем иная ветвь романтизма, нежели «озерная школа»; даже не сразу можно найти что-то общее между лейкистами и Байроном. Байрон почти во всем им противоположен. К тому же Байрон с ними постоянно враждовал. Он не упускал случая, чтобы отхлестать их по тому или другому поводу. И только к Кольриджу он относился хорошо. Особенно Байрон был в напряженных отношениях с Саути, которого он именовал Боб Саути. В «Дон Жуане» о нем много раз говорится. И понятно, что между Байроном и лейкистами могла быть только вражда.

В романе Герцена «Кто виноват?» один из главных героев — поклонник Жуковского. И рассуждая об этом герое, Герцен говорит об идеале довольства. Противоположность ему — идеал развития. Эти два идеала спорят друг с другом. Жуковский — это поэзия довольства. Что значит поэзия довольства? Поэзия благополучного сведения концов с концами. Довольство: вы имеете все в руках, все вам дано. Пусть это будет небогатый мир, но это мир, которым вы владеете, вы им вполне управляете. Он вас не подвергнет никакой случайности. Это мир блаженства, успокоения.

Довольство — это гармонизация. Вот тип такой поэзии — это наш Василий Андреевич Жуковский. Особенно поэзия зрелого Жуковского, скажем стихотворение «Теон и Эсхин». Это поэт душевных, духовных балансов, равновесий. Поэт округленностей. Все упорядочено в поэзии и в мире зрелого Жуковского. Кстати, Жуковский по-своему был очень близок лейкистам. Он недаром ими интересовался, Саути переводил.

И вообще... вот сходные явления европейского романтизма... У немцев так называемая швабская школа. Я о ней не говорил, так как не люблю ее и забываю. Швабская школа во главе с Уландом. Жуковский обильно переводил Уланда. Уланд — поэт значительный, а остальные — страшная поэтическая мелюзга. Но они очень держались за фалды Уланда... Со швабскими поэтами впоследствии враждовал Гейне (как Байрон с лейкистами... это очень похоже). Так вот, у немцев — швабы, у англичан — лейкисты, у нас — Жуковский... это все более или менее однотипный романтизм. Это романтизм довольства, и он имел обыкновенно определенную социальную ориентацию.

В каком строе жизни видели романтики довольства исполнение своих идеалов? В патриархальном строе жизни, в сельской, провинциальной жизни, в которой нет порывов, резких перемен... Это жизнь, в которой есть устойчивость, баланс. Романтики довольства стремились к идиллии — к социальной идиллии, а через нее и к эстетической. Это направление романтизма, как правило, было очень враждебно современности. А иначе и быть не могло. Эти романтики были современниками Великой французской революции, Наполеона... Эпоха меньше всего сулила спокойствия и довольства, которых они искали. Лейкисты, швабы, наш Василий Андреевич, они были людьми антисовременных настроений. Менее других — Кольридж. Благодаря этому он и стал самым известным из лейкистов.

Но существовал и другой романтизм, более существенный. Это романтизм, который искал для себя утверждения, аргументации, вспомогательной силы в современности, как таковой, в том творческом порыве, которым жила Европа после Французской революции. Это романтизм, который отождествлял романтику с новизной, или с развитием.

Что такое романтизм развития? Это романтизм, исполненный пафоса новых явлений жизни — явлений творимой жизни. Это и есть подлинный романтизм. А романтизм довольства нужно рассматривать как явление боковое, не основное. Хотя обыкновенно историки романтизма поступают наоборот.

Так вот Байрон — великая фигура в этом романтизме, который искал для себя оправдания в современной жизни. И Байрон выразил непримиримость романтизма развития с романтизмом довольства. Романтизм довольства — он иногда и у Байрона себя обнаруживает, но как нечто частное, мимоидущее. Никогда он основным у Байрона не являлся. Байрон понимал, что такое идиллия, поэзия покоя и равновесия. У него есть замечательная поэма «Остров» — это романтическая идиллия, такая выровненность жизни, выровненность переживаний. Великолепный покой, пребывание в созерцательности. Это было Байрону не чуждо, но не могло у него получить решающего значения... Возьмите, скажем, остров Гайде в «Дон Жуане». Это тоже идиллия. Вся эта жизнь вместе с Гайде — это романтизм довольства. Но у Байрона это нечто мимоидущее, то, на чем Байрон не собирался настаивать. А главный источник его поэзии — это, разумеется, вся буря современной жизни, весь ее натиск.

Несколько слов о самом Байроне. Я не считаю необходимым по поводу всякого поэта углубляться в вопрос о его личности. Это зависит от того, каков характер его поэзии. Есть великие поэты, которые, однако, личного отпечатка на свое творчество не наложили. Несомненно великий поэт был Расин. Замечательный, благородный и утонченный поэт. Но вы можете читать «Федру», «Андромаху» и «Ифигению» Расина, совершенно не думая о человеке, который это писал. Его там нет. Автор создал произведение и ушел из него. Когда вы смотрите на какое-то прекрасное архитектурное про­изведение, вам скажут: это создал Кваренги, Растрелли... Но жадности узнать: а кто был Кваренги, Растрелли, — у вас нет. Это архитектурное произведение говорит само за себя, и оно включает автора, исключая его.

А есть такое творчество, в котором автор всегда присутствует. И личность его далеко видна. И это не зависит даже от того или другого стиля. Лев Николаевич Толстой не был никогда романтиком, писал произведения, в которых воссоздавал на диво объективный, реальный мир, а тем не менее Толстой в этом мире пребывает. Нет «Анны Карениной» без Толстого. Во всем, что Толстой писал, сохраняются следы его присутствия.