Байрон (окончание). - Шелли

Я сказал о двойном чтении. Что я подразумеваю под этим? Я думаю, что продвижение в пространстве, которое мы имеем в «Дон Жуане», есть также и другое продвижение: продвижение во времени. Сквозь путешествие в пространстве, явственное, происходящее перед нашими глазами, — скрытно, тайно происходит другое продвижение: во времени. В историческом времени. В самом деле, где завязка романа? На Пиренеях. Детство Дон Жуана — это некая предыстория. То, что немцы называют Vorgeschichte. История раньше самой истории. Настоящая история начинается с Гайде. Вот эти эпизоды с Гайде и чудесный остров, где протекает любовь Гайде и Дон Жуана, — что это такое, Гайде и ее остров? Это Золотой век. То, с чего, по легендам, начинается история человечества. Золотой век, век такого бескрайнего счастья. Счастья без оговорок. Или давайте будем пользоваться теми терминами, которые я упоминал по поводу Байрона, — это век довольства... Это первая и самая ранняя стадия в истории человечества...

Теперь. Помните, куда попадает Дон Жуан? В Стамбул с его рынком рабов. В Стамбул, в котором людей продают, как скот, с веревкой на шее. И Дон Жуан один из проданных. Что это такое? После Золотого века что приходит? Варварство. Турция, Стамбул, жизнь в гареме — это варварство. Эпоха грубого насилия, грубого принуждения. С веревкой на шее вас отводят в неволю. В неволе с вами творят что хотят. Мужчин выдают за женщин даже, если это кому-нибудь почему-либо удобно, как это случилось с Дон Жуаном. Варварство. Эпоха полного безличия. Минус свобода. Самый яростный, грубый деспотизм. Вот этот турецкий деспотизм.

И наконец, что такое Лондон, что такое Англия? Это цивилизация. Петербург — это подступы к цивилизации. Петербург лежит между варварством и цивилизацией. А Лондон — это цивилизация, как таковая, раскрытая во всех своих подробностях. Если нам и обидно читать этот приговор Байрона, что Россия — это полуварварство, то нас может несколько успокоить, что Байрон очень невысоко ставит цивилизацию. С его точки зрения, быть цивилизацией — это не многого стоит. Вы помните, с чего начинается въезд Дон Жуана в Лондон? Да, он видит великолепный город, с его фонарями, «стритами». Но это лишь обрамление. Первая дань, которую платит Дон Жуан цивилизации, — кошелек. Воры набросились на Дон Жуана. И цивилизация показана у Байрона во всей своей двусмысленной лжи, без всякого интереса к ней.

Вот это и есть путешествие во времени. С острова Гайде — в Лондон и Париж. Это путь в пространстве. Из Золотого века, через варварство, полуцивилизацию, из нее в цивилизацию — это путешествие во времени. Вот какое я предлагаю двойное чтение «Дон Жуана». Первое — как путевой книги. Второе чтение — как своего рода философии истории. Тут есть и то и другое. Только не поймите меня так, что история Дон Жуана — это некая аллегория. Что вот он живет на острове и любит Гайде, а это все аллегория. Никаких аллегорий здесь нет. Вообще, там, где аллегория, там почти всегда плохое искусство. Байрон был прекрасный поэт, и одно это устраняет всякое подозрение в аллегоризме. Не надо так понимать, что вот, мол, нам дается путешествие в пространстве, а оно — иносказание чего-то другого. Никаких иносказаний здесь нет. Путешествие в пространстве есть путешествие в пространстве. Это никакое не иносказание. Но одновременно есть и второй смысл. В первом смысле гнездится и второй смысл — исторический смысл, смысл движения во времени. Одно из великих качеств этого романа Байрона — именно такое совмещение. Никаких аллегоризмов здесь нет. Большинство читателей, читая «Дон Жуана», даже не подозревают о путешествии во времени. А если бы это была аллегория, это бы сразу бросалось в глаза. И портило бы роман. А вот то, что второе чтение существует закулисно, неявственно, ненавязанно, — это относится к великим достоинствам романа Байрона.

Роман этот есть некая оценка современного мира. Байрон идет через весь современный мир, и получается оценка самых высших достижений современного мира, того, к чему современный мир пришел. Лондон с его цивилизацией никаких отрад не сулит. Вот оно — это последнее заключительное слово развития... Лондон... Англия... Мы еще не знаем, как бы Байрон изобразил Французскую революцию. Трудно сказать, как он в конце жизни стал бы ее оценивать. Итак, я говорю, что эта цивилизация получает очень скептическую оценку, она изображена без какой-либо восторженности.

Это произведение антитрадиционно. Это не великолепный Дон Жуан Моцарта. В сущности, это ничтожный мальчик. Разве он — герой?

Все эти картины мест, времени — они как бы прошиты Дон Жуаном, не правда ли? Дон Жуан — это пронизывающая тема. Все здесь у Байрона полно скепсиса и иронии. Весь мир во времени и пространстве применен как средство рассказать историю одного более чем посредственного молодого человека. Дон Жуан — это нитка, идущая через все. А качество-то нитки невысокое.

Здесь как-то сказалась усталость взгляда на современный мир. Холодность ко всякого рода иллюзиям романтического порядка. Авторская холодность.

Я усиленно называю «Дон Жуана» романом. Байрон так его не называл. Для Байрона это тоже была поэма. Но я думаю, что это роман. Я так его называю, помня о том, как Пушкин называл своего «Онегина». Так вот, что у Байрона перед нами, если говорить по-пушкински? Поэма или роман в стихах? Я думаю, что роман в стихах. Поэма требует какой-то эмоциональной слитности, какого-то неослабевающего единого, общего эмоционального напора, под которым она написана. Поэма — это царство иллюзии, если хотите. Роман — это разбор действительности, толкование ее, спокойное толкование. Обсуждение. Анализ. Скепсис. В романе могут также существовать элементы поэмы (они и у Байрона, и у Пушкина присутствуют). Конечно, есть какое-то единое эмоциональное движение, есть какая-то лирическая увлеченность у автора. Но это все дано сквозь прохладно ведущийся роман. Роман, где стихия разбора жизни преобладает над чувством слитности с нею, как это бывало в романтических поэмах.

Я бы сказал так, что и в «Онегине», ив «Дон Жуане» где-то в глубине еще мерцает романтическая поэма. Но на видимой поверхности перед нами роман. Роман в стихах. Это очень осмысленное определение. Я бы сказал так: по существу — роман, по форме — стихи. Роман в стихах. Когда стихи не до конца мотивированы изнутри. А писать стихами естественно, конечно, только когда вы воспринимаете мир в свете единого, общего, большого эмоционального подъема. А такого подъема нет ни в «Онегине», ни в «Дон Жуане».

«Дон Жуан» — последнее произведение Байрона. Это и конец романтизма. Английского, а вместе с тем и европейского. Потому что Байрон — один из величайших романтиков, которых знала Европа.

По преимуществу эпоха романтизма была эпохой стиха. Ведущие люди романтизма — это поэты, а не прозаики. Хотя существовала замечательная романтическая проза. Но не она была характерна в первую голову. Романтизм — это пора стиха и поэтов. А после романтизма что настало в Европе? Настал век прозы. XIXвек, начиная с двадцатых-тридцатых его годов, — это век прозы и прозаиков. Литература XIXвека в Европе и у нас в России сделана по преимуществу романами, романистами. И стих куда-то очень далеко отступил. В России на первых планах всюду прозаики и романы. А поэты уже являются каким-то воспоминанием. Вот Гончаров, Тургенев. А где-то сбоку, как воспоминание, — Фет, Майков, Тютчев. Воспоминание, собственно говоря, о какой-то другой эпохе. А в романтическую эпоху поэты были хозяевами положения. В XIXвеке поэты — это гости, бедные родственники. Распоряжаются всем, за столом заседают прозаики. «Дон Жуан» Байрона является предвестием наступающего века прозаиков. Он еще написан стихами, блестящими стихами, но по духу и по складу он уже как-то прозаичен, его «Дон Жуан». По обличью своему он поэма, а по внутреннему строю, по духу своему «Дон Жуан» Байрона — тот самый роман, который идет в жизнь.

Байрон в «Дон Жуане» завершил романтизм и предуведомил нас, что идет совсем другая эпоха: эпоха прозы и романа. Эпоха реализма. Это преобладание прозы и романа, конечно, признак реалистической литературы, которая заполнила XIX век и в той же Англии, и повсюду в Европе. Вот в чем значение этого произведения, произведения очень важного, к которому я предлагаю отнестись со всяческим вниманием.