Глава пятая. Как князь Барсануф завтракал лейпцигскими жаворонками и данцигской золотой

Как князь Барсануф завтракал лейпцигскими жаворонками и данцигской золотой

водкой, как на его кашемировых панталонах появилось жирное пятно и как он

возвел тайного секретаря Циннобера в должность тайного советника по особым

делам. - Книжка с картинками доктора Проспера Альпануса. - Как некий

привратник укусил за палец студента Фабиана, а тот надел платье со шлейфом

и был за то осмеян. - Бегство Бальтазара.

Незачем долее скрывать, что министром иностранных дел, у коего господин

Циннобер заступил должность тайного экспедитора, был потомок того самого

барона Претекстатуса фон Мондшейна, который тщетно искал родословную феи

Розабельверде в хрониках и турнирных книгах. Он, как и его предок,

прозывался Претекстатус фон Мондшейн и отличался превосходнейшим

образованием и приятнейшими манерами, никогда не путал падежей, писал свое

имя французскими буквами, вообще почерк имел разборчивый и даже подчас сам

занимался делами, особливо в дурную погоду. Князь Барсануф, один из

преемников великого Пафнутия, нежно любил своего министра, ибо у него на

всякий вопрос был наготове ответ; в часы, назначенные для отдохновения, он

играл с князем в кегли, знал толк в денежных операциях и бесподобно

танцевал гавот.

Однажды случилось, что барон Претекстатус фон Мондшейн пригласил князя

к себе на завтрак отведать лейпцигских жаворонков и выпить стаканчик

данцигской золотой водки. Когда князь прибыл в дом Мондшейна, то в

передней, среди многих достойных дипломатических персон, находился и

маленький Циннобер, который, опершись на свою трость, сверкнул на него

глазками и, уж больше не оборачиваясь к нему, засунул в рот жареного

жаворонка, которого только что стащил со стола. Едва князь завидел малыша,

как милостиво улыбнулся ему и сказал министру:

- Мондшейн! Кто этот пригожий и столь толковый человек? Это, верно, тот

самый, что столь прекрасным слогом составляет и столь изящным почерком

переписывает доклады, которые я с некоторого времени стал от вас получать?

- Конечно, благосклонный государь, - отвечал Мондшейн. - Судьба

даровала мне умнейшего и искуснейшего чиновника в моей канцелярии. Его

зовут Циннобер, и я наилучшим образом рекомендую этого прекрасного

молодого человека вашей милости и благоволению, мой дорогой князь. Он у

меня всего несколько дней.

- А потому-то, - сказал красивый молодой человек, приблизившись к ним,

- а потому-то, если ваша светлость позволите мне заметить, мой маленький

коллега не отправил еще ни одной бумаги. Донесения, коим выпало счастье

быть благосклонно замеченными вами, светлейший князь, составлены мной.

- Что вам надо? - гневно обратился к нему князь.

Циннобер тем временем вплотную придвинулся к князю и, с апетитом

уплетая жаворонка, чавкал от жадности. Молодой человек, обратившийся к

князю, действительно писал помянутые доклады, но...

- Что вам надобно? - вскричал князь. - Вы, надо полагать, и пера в

руках не держали? И то, что вы возле меня едите жареных жаворонков, так

что я, к величайшей моей досаде, уже примечаю жирное пятно на моих новых

кашемировых панталонах, и притом вы так непристойно чавкаете, - да все это

достаточно показывает вашу совершеннейшую неспособность к дипломатическому

поприщу. Ступайте-ка подобру-поздорову домой и не показывайтесь мне больше

на глаза, разве только достанете для моих кашемировых панталон надежное

средство от пятен. Быть может, тогда я верну вам свою благосклонность. -

Обратившись к Цинноберу, князь добавил: - Юноши, подобные вам, дорогой

Циннобер, суть украшение отечества и заслуживают, чтоб их отличали. Вы -

тайный советник по особым делам, мой любезный.

- Покорнейше благодарю, - просипел в ответ Циннобер, проглотив

последний кусок и вытирая рот обеими ручонками, - покорнейше благодарю, уж

я-то с этим делом справлюсь как подобает.

- Бодрая самоуверенность, - сказал князь, возвышая голос, - бодрая

самоуверенность проистекает от внутренней силы, коей должен обладать

достойный государственный муж. - Изрекши сию сентенцию, князь выпил

собственноручно поднесенный ему министром стаканчик данцигской золотой

водки и нашел ее превосходной. Новый советник должен был сесть между

князем и министром. Он поедал неимоверное множество жаворонков и пил

вперемешку малагу и золотую водку, сипел и бормотал что-то сквозь зубы, и

так как его острый нос едва доставал края стола, то ему приходилось

отчаянно работать руками и ногами.

Когда завтрак был окончен, князь и министр воскликнули в один голос:

- У нашего тайного советника английские манеры!

- У тебя, - сказал Фабиан другу своему Бальтазару, - у тебя такой

радостный вид, твои глаза светятся каким-то особенным огнем. Ты счастлив?

Ах, Бальтазар, быть может, тебе пригрезился дивный сон, но я принужден

пробудить тебя, это долг друга.

- Что такое? Что случилось? - спросил, оторопев, Бальтазар.

- Да, - продолжал Фабиан, - да! Я должен открыть тебе все! Мужайся, мой

друг! Подумай о том, что, быть может, нет на свете несчастья, которое не

поражало бы так больно и не забывалось бы так легко! Кандида!..

- Ради бога! - вскричал в ужасе Бальтазар. - Кандида! Что с Кандидой?

Ее уже нет на свете? Она умерла?

- Успокойся, - продолжал Фабиан, - успокойся, мой друг. Кандида не

умерла, но для тебя все равно что умерла. Знай же, что малыш Циннобер стал

тайным советником по особым делам и, как уверяют, почти что помолвлен с

прекрасной Кандидой, которая, бог весть с чего, без памяти в него

влюбилась.

Фабиан полагал, что Бальтазар разразится неистовыми, полными отчаяния

жалобами и проклятиями. Но вместо того он сказал со спокойной улыбкой:

- Если все дело только в этом, то тут еще нет несчастья, которое могло

бы меня опечалить.

- Так ты больше не любишь Кандиду? - в изумлении воскликнул Фабиан.

- Я люблю, - отвечал Бальтазар, - я люблю этого ангела, эту дивную

девушку со всей мечтательностью, со всей страстью, какая только может

воспламенить юношескую грудь. О, я знаю - ax! - я знаю, что Кандида тоже

любит меня и только проклятые чары пленили ее, но скоро я порву эти

колдовские путы, скоро я истреблю злодея, который ослепил бедняжку.

Тут Бальтазар поведал другу о повстречавшемся ему удивительном

человеке, ехавшем по лесу в весьма странной повозке. И в заключение он

сказал, что, как только из волшебного набалдашника сверкнул луч и коснулся

его груди, в нем зародилась твердая уверенность; что Циннобер не кто иной,

как ведьменыш, чью силу сокрушит этот незнакомец.

- Позволь, Бальтазар, - вскричал Фабиан, когда его друг кончил, -

позволь, как это мог тебе прийти в голову такой диковинный вздор?

Незнакомец, которого ты почитаешь волшебником, ведь не кто иной, как

доктор Проспер Альпанус, жительствующий в своем загородном доме неподалеку

от Керепеса. Правда, о нем ходят удивительнейшие слухи, так что его можно

принять чуть ли не за второго Калиостро; но в этом повинен сам доктор. Он

любит окружать себя мистическим мраком, напускать на себя вид человека,

который посвящен в сокровеннейшие тайны природы и повелевает неведомыми

силами, и вдобавок ему свойственны весьма затейливые причуды. Например,

его повозка устроена так, что человек, наделенный живой и пылкой

фантазией, - подобно тебе, мой друг, - вполне может принять все это за

явление из какой-нибудь сумасбродной сказки. Послушай только! Его

кабриолет имеет форму раковины и весь посеребрен, а между колесами помещен

органчик, который при вращении оси играет сам собой. Тот, кого ты принял

за серебристого фазана, несомненно был его маленький жокей, одетый во все

белое, а раскрытый зонтик показался тебе крыльями золотого жука. Он велит

прикреплять на головы своих белых лошадей большие рога, чтобы они

приобрели вид подлинно сказочный. Впрочем, у доктора Альпануса и вправду

есть красивая испанская трость с дивно искрящимся кристаллом,

прикрепленным сверху, подобно набалдашнику, об удивительном действии коего

рассказывают или, вернее, сочиняют немало всяких небылиц. Луч, исходящий

из этого кристалла, будто бы невыносим для глаз. А когда доктор обернет

его прозрачным покрывалом, то, пристально вглядевшись, увидишь в нем, как

в вогнутом зеркале, ту особу, чей облик носишь в глубине души...

- В самом деле, - перебил Бальтазар своего друга. - Неужто так говорят?

Ну, а что еще рассказывают о господине докторе Проспере Альпанусе?

- Ах, - отвечал Фабиан, - не требуй, чтобы я подробно пересказывал тебе

все эти дурацкие побасенки и бредни. Ты ведь знаешь, что и посейчас еще

есть сумасброды, которые, наперекор здравому смыслу, верят во все так

называемые чудеса вздорных нянюшкиных сказок.

- Признаюсь, - сказал Бальтазар, - что я сам принужден пристать к этим

сумасбродам, лишенным здравого смысла. Посеребренное дерево - это вовсе не

сверкающий прозрачный хрусталь, а органчик звучит не как стеклянная

гармоника, серебристый фазан - не жокей, а зонтик - не золотой жук. Или

диковинный человек, которого я повстречал, не доктор Проспер Альпанус, о

ком ты говоришь, или доктор и впрямь посвящен в сокровеннейшие тайны.

- Дабы совсем, - сказал Фабиан, - дабы совсем исцелить тебя от странных

твоих грез, нет ничего лучше, как прямехонько свести тебя к доктору

Альпанусу. Тогда ты воочию убедишься, что доктор Проспер Альпанус -

обыкновеннейший лекарь и уж никоим образом не выезжает на прогулку на

единорогах, с серебристыми фазанами и золотыми жуками.

- Ты высказал, - воскликнул Бальтазар, у которого засверкали глаза от

радости, - ты высказал, мой друг, сокровеннейшее желание моей души. Давай

немедля двинемся в путь.

Вскоре они уже стояли перед запертыми решетчатыми воротами парка,

посреди которого расположился дом доктора Альпануса.

- Как же нам войти? - спросил Фабиан.

- Я полагаю, надо постучать, - ответил Бальтазар и взялся за

металлическую колотушку, висевшую у самого замка.

Едва только он поднял колотушку, как под землей послышался какой-то

рокот, похожий на дальний гром, который замер в бездонной глубине.

Решетчатые ворота неторопливо повернулись на петлях, друзья вошли и

направились по длинной широкой аллее, в конце которой они завидели

сельский домик.

- Что ж, - спросил Фабиан, - замечаешь ли ты здесь что-нибудь

необыкновенное, волшебное?

- Думается мне, - возразил Бальтазар, - что способ, каким отворились

ворота, не так уж обычен, и потом, не знаю отчего, но здесь мне все

кажется таким волшебным, таким магическим. Разве где-нибудь в окрестностях

можно встретить столь дивные деревья, как в этом парке? И даже мнится, что

иные деревья, иные кусты перенесены сюда из дальних, неведомых стран, - у

них сверкающие стволы и смарагдовые листья.

Фабиан завидел двух необычайной величины лягушек, которые уже от самых

ворот скакали следом за путниками по обеим сторонам аллеи.

- Нечего сказать, прекрасный парк, - вскричал Фабиан, - где водятся

такие гады! - и нагнулся, чтобы поднять камешек, намереваясь метнуть им в

этих веселых лягушек. Обе отпрыгнули в кусты и уставились на него

блестящими человечьими глазами. - Погодите же, погодите! - закричал

Фабиан, нацелился в одну из них и пустил камень.

- Невежа! С чего это он швыряет камнями в честных людей, которые в поте

лица своего трудятся в саду ради хлеба насущного, - заквакала прегадкая

маленькая старушонка, сидевшая у дороги.

- Идем, идем! - в ужасе забормотал Бальтазар, отлично видевший, как

лягушка превратилась в старуху. Глянув в кусты, он убедился, что и другая

лягушка стала маленьким старикашкой, который теперь усердно полол траву.

Перед домом расстилалась прекрасная большая лужайка, на которой паслись

оба единорога; в воздухе лились дивные аккорды.

- Видишь ли ты? Слышишь ли ты? - спросил Бальтазар.

- Я ничего не вижу, - отвечал Фабиан, - кроме двух маленьких пони,

которые щиплют траву, а в воздухе, надо полагать, слышатся звуки

развешанных где-нибудь эоловых арф.

Простая благородная архитектура одноэтажного сельского домика,

соразмерного в своих пропорциях, восхитила Бальтазара. Он потянул за

шнурок звонка; дверь тотчас растворилась, и друзей в качестве привратника

встретила высокая, похожая на страуса золотисто-желтая птица.

- Ты погляди, - обратился Фабиан к Бальтазару, - ты погляди только,

какая дурацкая ливрея! Ежели захочешь дать этому парню на водку, то где же

у него руки, чтобы сунуть монету в жилетный карман?

Он повернулся к страусу, ухватил его за блестящие мягкие перья,

распустившиеся на шее под клювом подобно пышному жабо, и сказал:

- Доложи о нас, дражайший приятель, господину доктору.

Но страус ничего, кроме " квиррр", не ответил и клюнул Фабиана в палец.

- Тьфу, черт! - вскричал Фабиан. - А паренек-то, пожалуй, и впрямь

проклятая птица!

Тут отворилась дверь во внутренние покои, и сам доктор вышел навстречу

друзьям: низенький, худенький, бледный человек! Маленькая бархатная

шапочка покрывала его голову, красивые волосы струились длинными прядями.

Длинный индийский хитон цвета охры и маленькие красные сапожки со шнурами,

отороченные - трудно было разобрать чем: то ли пестрым мехом, то ли

блестящим пухом какой-то птицы, - составляли его одеяние. Лицо отражало

само спокойствие, само благоволение, только казалось странным, что когда

станешь совсем близко и начнешь попристальнее в него вглядываться, то из

этого лица, как из стеклянного футляра, словно выглядывало еще другое

маленькое личико.

- Я увидел, - приветливо улыбаясь, заговорил тихим и несколько

протяжным голосом Проспер Альпанус, - я увидел вас, господа, из окна.

Правда, я и раньше знал, по крайней мере касательно вас, дорогой господин

Бальтазар, что вы посетите меня. Прошу пожаловать за мной.

Проспер Альпанус провел их в высокую круглую комнату, всю затянутую

небесно-голубыми занавесями. Свет проникал сверху через устроенное в

куполе окно и падал прямо на стоящий посредине гладко отполированный

мраморный стол, поддерживаемый сфинксом. Кроме этого, в комнате нельзя

было приметить ничего необыкновенного.

- Чем могу служить? - спросил Проспер Альпанус.

Бальтазар, собравшись с духом, рассказал все, что случилось с маленьким

Циннобером, начиная с его первого появления в Керепесе, и заключил с

непоколебимой убежденностью, что Проспер Альпанус явится тем

благодетельным магом, который положит конец негодному и мерзкому

колдовству Циннобера.

Проспер Альпанус, погрузившись в глубокое раздумье, безмолвствовал.

Наконец, по прошествии нескольких минут, он с серьезным видом и понизив

голос заговорил:

- Судя по всему, что вы мне рассказали, Бальтазар, не подлежит

сомнению, что в деле с маленьким Циннобером есть какое-то таинственное

обстоятельство. Однако нужно знать врага, которого предстоит одолеть,

знать причину, действие коей намереваешься разрушить. Можно предположить,

что маленький Циннобер не кто иной, как альраун. Это мы сейчас узнаем.

С этими словами Проспер Альпанус потянул за один из шелковых шнурков,

спускавшихся с потолка. Одна из занавесей с шумом распахнулась, и взору

открылось множество преогромных фолиантов, сплошь в золоченых переплетах;

изящная, воздушно легкая лесенка из кедрового дерева скатилась вниз.

Проспер Альпанус поднялся по этой лесенке, достал с самой верхней полки

фолиант и, заботливо смахнув с него пыль большой метелкой из блестящих

павлиньих перьев, положил на мраморный стол.

- Этот трактат, - сказал он - посвящен альраунам, которые все тут

изображены; быть может, вы найдете среди них и враждебного вам Циннобера,

и тогда он в наших руках.

Когда Проспер Альпанус раскрыл книгу, друзья увидели множество

тщательно раскрашенных гравюр, представлявших наидиковеннейших

преуродливых человечков с глупейшими харями, какие только можно себе

вообразить. Но едва только Проспер прикоснулся к одному из этих

человечков, изображенных на бумаге, как он ожил, выпрыгнул из листа на

мраморный стол и начал преуморительно скакать и прыгать, прищелкивая

пальчиками, выделывая кривыми ножками великолепнейшие пируэты и антраша и

чирикая: " Квирр-квапп, пирр-папп", - пока Проспер не схватил его за голову

и не положил в книгу, где он тотчас сплющился и разгладился в пеструю

картинку.

Таким способом пересмотрели в книге все изображения, и Бальтазар не раз

готов был воскликнуть: " Вот он, вот Циннобер! " Но, всмотревшись

хорошенько, принужден был, к своему огорчению, заметить, что человечек

вовсе не Циннобер.

- Все же довольно странно, - сказал Проспер Альпанус, просмотрев книгу

до конца. - Однако, - продолжал он, - быть может, Циннобер гном?

Посмотрим.

И он с редким проворством снова взобрался по кедровой лесенке и достал

другой фолиант, бережно смахнул с него пыль и положил на мраморный стол,

объявив:

- Этот трактат посвящен гномам; быть может, мы изловим Циннобера в этой

книге.

Друзья вновь увидели множество тщательно раскрашенных гравюр, которые

представляли отвратительное сборище безобразных коричнево-желтых чудовищ.

И когда Проспер Альпанус прикасался к ним, они подымали плаксивые жалобные

вопли и под конец тяжело выползали из листа и, ворча и кряхтя, копошились

на мраморном столе, пока доктор не втискивал их назад в книгу.

Но и среди них не нашел Бальтазар Циннобера.

- Странно, весьма странно, - сказал доктор и погрузился в безмолвное

раздумье.

- Королем жуков, - продолжал он некоторое время спустя, - королем жуков

он не может быть, ибо тот, как мне доподлинно известно, как раз теперь

занят в другом месте; маршалом пауков тоже нет, ибо маршал пауков, хотя и

безобразен, но разумен и искусен, живет трудами рук своих и не приписывает

себе чужие заслуги. Странно, очень странно!

Он опять помолчал, так что стали явственно доноситься различные

диковинные голоса: то отдельные звуки, то мощные нарастающие аккорды,

раздававшиеся вокруг.

- У вас тут отовсюду слышится премилая музыка, любезный господин

доктор, - сказал Фабиан.

Проспер Альпанус, казалось, вовсе не замечал Фабиана, его взор был

устремлен на одного Бальтазара, он простер к нему руки и слегка шевелил

пальцами, словно кропил его незримой влагой.

Наконец доктор схватил Бальтазара за обе руки и сказал с приветливой

серьезностью:

- Только чистейшее созвучие психического начала по закону дуализма

благоприятствует операции, которую я сейчас предприму. Следуйте за мной!

Друзья прошли вслед за доктором несколько комнат, где, если не считать

нескольких диковинных зверей, упражнявшихся в чтении, письме, живописи и

танцах, ничего примечательного не было, пока наконец не распахнулись

двустворчатые двери, и друзья остановились перед плотным занавесом, за

которым исчез Проспер Альпанус, оставив их в совершенной темноте. Занавес,

шурша, раздвинулся, и друзья очутились в овальной зале, где был рассеян

магический полусвет. Глядя на стены, казалось, что взор теряется в

необозримых зеленых рощах и в цветочных долах с журчащими ручьями и

родниками. Таинственный аромат неведомых курений колыхался в комнате и,

казалось, разносил сладостные звуки стеклянной гармоники. Проспер Альпанус

явился одетый во все белое, подобно брамину, и водрузил посреди залы

большое круглое хрустальное зеркало, на которое набросил покрывало.

- Приблизьтесь, - сказал он торжественно и глухо, - приблизьтесь к

этому зеркалу, Бальтазар, устремите неотступно все ваши мысли к Кандиде,

всей душой желайте, чтобы она предстала вам в это мгновение, которое

протекает сейчас в пространстве и времени.

Бальтазар поступил так, как ему было велено, а Проспер Альпанус, став

позади него, обеими руками описывал большие круги.

Спустя несколько секунд из зеркала заструился голубоватый дым. Кандида,

прекрасная Кандида явилась во всей прелести своего облика, во всей полноте

жизни. Но рядом с ней, совсем подле нее, сидел мерзкий Циннобер и пожимал

ее руки, и целовал ее. И Кандида одной рукой обнимала чудовище и ласкала

его. Бальтазар готов был вскрикнуть, но Проспер Альпанус крепко схватил

его за плечи, и крик замер у него в груди.

- Спокойней, - тихо сказал Проспер, - спокойней, Бальтазар. Возьмите

эту трость и поколотите малыша, только не трогайтесь с места.

Бальтазар так и сделал и к удовольствию своему увидел, как малыш

скорчился, свалился со стула и стал кататься по земле. В ярости Бальтазар

бросился вперед, но видение растеклось в тумане и в дыме, а Проспер

Альпанус с силой отдернул взбешенного Бальтазара, громко крикнув:

- Стойте! Ежели вы разобьете магическое зеркало - мы все пропали!

Выйдем на свет!

Друзья, повинуясь приказанию доктора, покинули залу и вошли в соседнюю

светлую комнату.

- Благодарение небу, - вскричал Фабиан, глубоко переводя дух, -

благодарение небу, что мы выбрались из этой проклятой залы! Духота теснила

мне сердце, и к тому же еще эти кунштюки, которые мне столь ненавистны.

Бальтазар собирался возразить, но тут вошел Проспер Альпанус.

- Теперь, - сказал он, - теперь нет сомнения, что уродливый Циннобер не

альраун и не гном, а обыкновенный человек. Но тут замешана какая-то

таинственная, колдовская сила, открыть которую мне покамест не удалось, и

оттого я еще не могу помочь вам. Посетите меня вскорости, Бальтазар, тогда

посмотрим, что надлежит предпринять. До свиданья!

- Итак, - сказал Фабиан, надвигаясь на доктора, - итак, вы волшебник,

господин доктор, а не способны при всем вашем магическом искусстве

отделать этого маленького, прежалкого Циннобера? Так знайте ж, что я

считаю вас, со всеми вашими пестрыми картинками, куколками,. магическими

зеркалами, со всем вашим фиглярским товаром, самым доподлинным шарлатаном.

Бальтазар влюблен и кропает стихи, его вы можете уверить во всяком вздоре,

но со мной у вас ничего не выйдет. Я - человек просвещенный и не допускаю

никаких чудес!

- Думайте что вам угодно, - возразил Проспер Альпанус, рассмеявшись

громче и веселей, чем можно было от него ожидать. - Но хоть я и не совсем

волшебник, все же владею некоторыми прекрасными кунштюками.

- Из Виглебовой " Магии" или из какой другой? - вскричал Фабиан. - Ну,

тут вам далеко до нашего профессора Моша Терпина, и вам даже нельзя с ним

равняться, ибо он честный человек и всегда показывает нам, что все

совершается естественным образом, и он вовсе не окружает себя таким

таинственным скарбом, как вы, господин доктор. Ну, честь имею кланяться.

- Эге, - сказал доктор, - неужто вы расстанетесь со мной в таком гневе?

И с этими словами он несколько раз тихо погладил обе руки Фабиана, от

плеча до кисти, так что тому стало как-то не по себе, и он в душевном

стеснении воскликнул:

- Что это вы там делаете, господин доктор?

- Ступайте-ка, господа, - сказал доктор. - Вас, господин Бальтазар, я

надеюсь вскорости опять увидеть. Помощь не замедлит прийти!

- На водку ты все же не получишь, приятель! - крикнул, уходя, Фабиан

золотисто-желтому привратнику и потряс его за жабо. Но привратник опять

ничего не ответил, кроме как " квирр", и снова клюнул Фабиана в палец.

- Вот тварь! - вскричал Фабиан и бросился бежать.

Обе лягушки не преминули учтиво проводить обоих друзей до решетчатых

ворот, которые с глухим рокотом растворились и затворились.

- Я не знаю, - сказал Бальтазар, бредя по проезжей дороге позади

Фабиана, - я не знаю, брат, что это тебе сегодня вздумалось надеть такой

нелепый сюртук с такими невероятно длинными полами и такими куцыми

рукавами.

Фабиан, к своему удивлению, заметил, что его коротенький сюртучок

вытянулся сзади до самой земли, а рукава, прежде достаточно длинные,

собрались сборками у локтей.

- Тысяча чертей, да что же это такое? - вскричал он и стал оттягивать и

обдергивать рукава и расправлять плечи. Сперва это как будто помогло, но

едва только друзья прошли городские ворота, как рукава опять полезли

кверху сборками, а полы стали расти, так что вскоре, невзирая на все

оттягивания, обдергивания и пошевеливания, рукава собрались у самых плеч,

выставляя напоказ голые руки Фабиана, а сзади волочился шлейф, который все

более и более удлинялся. Все встречные останавливались и хохотали во всю

глотку, уличные мальчишки с восторженным воем и ликованием толпами бежали

за Фабианом, хватали и рвали его длинное облачение, так что Фабиан летел

кувырком, а когда он вновь поднимался на ноги, то шлейф отнюдь не убывал,

нет, - он делался все длиннее. И все бешеней и неистовей становился смех,

ликование и крики, пока наконец Фабиан, едва не обезумев, кинулся

опрометью в распахнутую дверь какого-то дома. Шлейф тотчас же исчез.

У Бальтазара не было времени особенно удивляться странному

околдовыванию Фабиана, ибо референдарий Пульхер поймал его, затащил в

безлюдный переулок и сказал:

- Да разве мыслимо, что ты еще здесь, что еще показываешься па людях,

когда тебя уже разыскивает педель с приказом об аресте!

- Что такое? О чем ты говоришь? - спросил в изумлении Бальтазар.

- Так далеко, - продолжал референдарий, - так далеко увлекло тебя

безумие ревности, что ты, нарушив неприкосновенность жилища, с враждебными

намерениями ворвался в дом Моша Терпина, напал на Циннобера в присутствии

его невесты и до полусмерти избил уродливого малыша.

- Помилуй, - вскричал Бальтазар, - да ведь я целый день не был в

Керенесе! Какая постыдная ложь!

- Тише, тише, - перебил его Пульхер, - дурацкая и безрассудная выдумка

Фабиана надеть платье со шлейфом спасет тебя. Теперь никто не обратит на

тебя внимания! Скройся только от постыдного ареста, а уж остальное мы

уладим. Тебе нельзя возвращаться домой. Дай мне ключ, я перешлю тебе все,

что нужно. Скорей в Хох-Якобсхейм!

И, сказав это, референдарий потащил за собой Бальтазара глухими

переулками за городские ворота, к деревне Хох-Якобсхейм, где прославленный

ученый Птоломей Филадельфус писал достопримечательную книгу о неизвестном

народе - студентах.